Александр Петрович Пальчун
Перестроечная кувыркайка
Скоростной приоритет
Антон Пряхин всегда учился с превеликой охотой, особенно – у людей одаренных, таких как Несиделов. Но иногда и сам начинал поучать. Вот и сейчас, дожидаясь очереди у кассы в «Универсаме», делился своим мировоззрением.
– Андрюха, что по твоему мнению, в жизни главное? Никогда не угадаешь. Запомни – скорость! Да! Именно скорость. Некоторые считают, что деньги, здоровье и прочая ерунда. Но все это глупости.
– Здоровье – глупости? – удивился Несиделов.
– Сейчас объясню. Ты человек образованный и понимаешь, благодаря каким обстоятельствам появился на свет. Все из-за нее. Из-за скорости. Ты растолкал миллион своих микрособратьев и первым пробрался, куда следует. И заметь, ты уже тогда понимал, что надо поторапливаться, хотя в тот момент у тебя и мозгов-то не было. А теперь, когда он появился, начинаешь возражать.
– Я не возражаю, я слушаю.
– Скорость и только скорость! – продолжил Пряхин. – Например, я в детстве постоянно отлынивал от уроков.
– И при чем здесь скорость?
– А при том, что только через двадцать лет догадался, каким был дураком. Двадцать лет эта умная мысль черепахой продвигалась в моей голове. Бродила в потемках. А двигайся она пошустрей, моя жизнь сложилась бы иначе. О чем ни вспомню – упущенные возможности! – вздохнул Пряхин.
Следом за Пряхиным и Несиделовым очередь к кассе заняла молодая приятная женщина. Тут же, как это водится, женщина отозвалась о магазинных порядках.
– Когда ни придешь – обязательно очередь. А рядом четыре свободные кассы – ни одного сотрудника!
Пряхин понимающе вздохнул – все так и есть. Но тут ничего не исправишь. Даже говорить на подобные темы бесполезно – только нервы себе испортишь.
Неожиданно Пряхин заметил, что Несиделов за спиной женщины ведет себя довольно странно – подмигивает, кривляется и строит непонятные рожи.
– Безобразие, – продолжила женщина. – Даже если нет очереди, обязательно обсчитают.
– Это они запросто, – тактично поддержал разговор Пряхин, а сам подумал, ну какой смысл говорить о том, что неневозможно предотвратить. Это все равно, что возмущаться погодой.
А Несиделов, меж тем, не унимался. Он выпучивал глаза, хватался за голову. Но стоило женщине повернуться в его сторону, делал вид, будто поправляет волосы.
– Не мешало бы жалобу на них написать, – сказала незнакомка. – Вот только ручку дома оставила.
У Пряхина ручка была. Он, как уличный фотограф, постоянно выписывал квитанции. Но Пряхин не сознался в обладании письменной принадлежностью. Он наперед понимал бессмысленность «жалобной» затеи: только испортишь настроение и себе, и замученной продавщице. Еще и потеряешь минут пятнадцать на разбирательство.
– Я тоже дома оставил, – соврал Пряхин. – Да и напрасно все это. Выбросят они вашу жалобу, еще и посмеются.
– Странно вы рассуждаете. По-вашему, надо смириться? – сказала женщина и ушла к другой кассе, где появилась сотрудница.
Несиделов набросился на Пряхина:
– Ты что, ничего не понял?
– Чего я не понял?
– Ты же постоянно плачешь, что жена уехала, и тебе нужна женщина.
– Нужна. А кому не нужна?
– Да она глаз на тебя положила! Я видел, как она любовалась тобой, когда очередь занимала.
– Не шути. Она возмущалась.
– А что ей оставалось? Подойти и сказать незнакомцу, что она уже два года, как развелась. «Молодой человек, не будете ли вы так любезны, сегодняшнюю ночь провести в моей постели?» Ты этого ожидал?
– Не ожидал. Но не отказался бы.
– Поздно! Раньше надо было думать. Ручки у него нет… Вот чего у тебя нет! – Несиделов постучал пальцем по лбу.
Приятная женщина расплатилась в соседней кассе и вышла из магазина. А за Пряхиным снова заняли очередь. Антон повернулся, и несиделовские упреки показались ему смешными. За ним стояла девушка, намного симпатичней прежней. Пряхин высокомерно бросил взгляд в сторону Андрея, что означало примерно следующее: «Я все предвидел. Зачем связываться с какой-то склочницей? Не лучше ли познакомиться с более интересной особой?»
Пряхин повернулся к девушке:
– Безобразие! Стоим уже десять минут! Когда ни придешь – постоянно очередь.
– Случается, – улыбнулась девушка.
– Это у них фирменный стиль, – продолжил Пряхин. – На семинарах, наверное, учат, как изводить покупателей.
– Да они и без семинаров способные.
– А вчера, не поверите, меня обсчитали… на сто пятьдесят рублей, – соврал Пряхин. Он заметно воодушевился от перспектив вероятного знакомства и продолжил, указывая на плакат. – Вот, посмотрите.
На плакате красовалась надпись: «Дорогие покупатели! Если у кассы собралось более 5 человек, сообщите по следующему телефону…»
– Никуда не надо сообщать! – сказал Пряхин. – Знаем мы эти уловки – отправляют эти звонки на деревню дедушке! Лучше жалобу написать – зафиксировать нарушение документально. У вас ручки не найдется? Я свою дома оставил.
Незнакомка не ответила, только загадочно улыбнулась и отошла к другой кассе. Там она заняла очередь и сказала стоящей рядом женщине. Сказала негромко, но Пряхин расслышал.
– Что за мужики пошли?! Хуже бабы! Только и знают, что кляузы писать. Пять минут постоять не может! А ведь какая-то мучается вот с таким!
Несиделов, тактично стоявший в сторонке во время попытки завести знакомство, подошел к другу.
– Антоша, ты действительно прав. Главное в жизни – скорость. Скорость соображалки!
Андрей еще раз постучал пальцем по лбу.
Нефтяное эльдорадо
Сапожник Иван Сидорович Кутейкин, как и положено людям его профессии, ремонтировал обувь, но душа его всецело принадлежала литературе. Нельзя сказать, что он гонялся за славой, его бы устроила и всенародная любовь. Но слава все равно настигла его. Увы, пришла она к нему не после очередного романа, а после решения выкопать колодец.
У Кутейкина, помимо городской квартиры, был родительский домик на краю Посторомкино. Домик был небольшой, уютный, использовался как дача, одна беда – этот район никогда не славился регулярным водоснабжением. Поэтому Кутейкин решил обзавестись персональной водой.
Колодец решил копать рядом с крыльцом, чтобы ближе таскать тяжелые ведра. Прокопал два метра и… натолкнулся на нефть. Да-да, на обыкновенную гуталиново-жирную нефть. И так он по-умному натолкнулся, что не стал вопить и на радостях мазать голову этой гадостью, как заведено у нефтяников, а все сделал очень толково. Он оставил колодец – то бишь, нефтяную скважину – и побежал в горсовет приватизировать земельный участок. Надо было поторапливался. Нефть в колодце прибывала, того и гляди полезет через верх. А там может и фонтаном ударить. После этого охочих до чужой собственности палкой не отгонишь!
Но в приватизационном отделе – как зайдешь в исполком, направо – сидит канцелярская крыса Евтюхов. И давай этот Евтюхов своим сволочным голоском дребезжать, что, мол, такие дела в один момент не делаются, что тут надо виза Протогорова и т.д. Степан Сидорович намек понял – сбегал в магазин за бутылкой.
Евтюхов против аргументов в пользу ускоренной приватизации не устоял – оформил документы за пятнадцать минут.
«Черт с ней, с этой бутылкой, – решил Кутейкин, – вот поставлю во дворе нефтяную вышку, начну деньги миллионами из земли качать! Взовьется тогда Евтюхов, что продешевил. Да будет поздно!»
Прибежал Степан Сидорович домой, документы засунул подальше в шкафчик. Заглянул в колодец, а он доверху наполнен черным золотом. Пришлось быстренько мчаться на велосипеде в газету – обнародовать удивительный факт.
«Дальше оно само завертится, – решил Кутейкин. – Местные мазурики-бизнесмены налетит с выгодными предложениями, станут в компаньоны набиваться. Но он не из простаков, не пойдет на кабальные условия, не даст себя облапошить – читал он в книжках о родимых пятнах капитализма!»
На следующий день к дому Кутейкина понаехало репортеров, словно на слет передовиков-колхозников. А нефть тем временем в скважине прибывает, теперь уже наружу выходит, по двору, родимая, растекается. Кутейкин только руки потирает: «Это надо же, всю жизнь было пусто, а теперь деньги, как опара из бочки, самостоятельно лезут!»
Скверно, конечно, что будущее богатство загадило двор, но ничего не поделаешь, – размышлял Степан Сидорович. – Издержки производства. Все равно спокойной жизни тут не будет. Нефтяники на вахту приедут, вышек наставят, день и ночь громыхать будут – глаз не сомкнешь. Придется в другом месте дом возводить. Да что там дом – особняк! Подальше где-нибудь, чтоб без суеты – в Крыму или на Гаваях.
А нефть уже пол-огорода залила. «Ну и черт с ним, с огородом! – философски рассуждал Кутейкин. – Все равно на этом месте железнодорожный узел придется располагать. Как иначе цистерны под загрузку подавать?»
Соседи, естественно, хай подняли: «Всю экологию нам испоганил!» Завидует, голытьба. Небось, если бы им такое счастье подвалило, засунули бы язык в свою экологию.
Как только вышла заметка об открытии нового месторождения на краю Посторомкино, прикатило к Степану Сидоровичу и районное начальство. Следом за ним – бригада рабочих, скважину консервировать. За два часа по-молодецки управились – нефть откачали, колодец заглушили.
По завершении работ их главный прораб подошел к Степану Сидоровичу и подал бумагу: «Подпиши, говорит, дурило, акт о злонамеренном повреждении государственного нефтепровода, который под твоим участком проходит. За нашу работу да за вылитую нефть придется тебе возмещать расходы до самой смерти! Еще и детишкам «наследство» оставишь!»
Так судьба в очередной раз поглумилась над бедным Кутейкиным. Уж если на роду написано терпеть неудачи, то, как говорится, против такой записи не попрешь.
Помощники по ранжиру
Несиделову же, в отличие от Кутейкина, удача хоть изредка, но все-таки улыбалась. Пряхин, читая статьи своего квартиранта, окончательно уверовал в его литературную и политическую будущность и всячески поощрял его на этом поприще.
А вот Митрич, напротив, все время предостерегал Несиделова от рискованных шагов. Он полагал, что от политики не бывает ничего хорошего. Не одобрял он и легкомысленные публикации, особенно фельетоны. По его мнению, это может плохо закончиться. «С фельетонистами, – говорил старик, – в любую минуту может произойти малоприятность: то герои произведений подкараулят в подворотне, то жена наставит рога. Откудова тогда появиться вдохновению?! Опять же, фельетонистов повсеместно увольняют за отчаянное пьянство. Повывелись теперь фельетонисты.
Но самое страшное, – говорил Митрич, – когда за ненадобностью упразднят депутатский корпус. Это для юмориста конец света! Казалось бы, у него и с женой все в порядке (ничего о ее шашнях не ведает), и редактор сквозь пальцы смотрит на дрожащие руки, – а писать по большому счету не о чем. Нет мишени для метания копий, нет привычной скляночки для сцеживания яда.
– Не приведи господь газетчику дожить до таких времен! – сочувственно говорил Митрич. – Поэтому сторонись политики и юмора, пиши о том, что само в руки плывет. Например, объясни нашим людям, как узнать профессию человека по его обыкновенным словам.
Вот, предположим, стоит мужичок расплывчатой и неконкретной наружности в очереди за молоком. И между делом возьми да и брякни: «Моего подсобника вчера грипп подкосил, на работу не вышел…»
Вот и проговорился, голубчик! Сразу понятно, что заведуешь ты неодушевленными предметами, скорее всего, кирпичами. Подсобник таскает их тебе, ноги у бедняги от тяжести подкашиваются. А ты эти кирпичи лепишь один к другому. И так целый день. Созидаешь, стало быть. Ну-ну, давай! Сочувствую.
А вот незнакомец в той же очереди мимоходом употребил словечко «подмастерье».
Ну, это уж ни в какие ворота не лезет! Неужели сапожник?! Шило, дратва, вар, колодка! А вместо галстука – брезентовый фартук. Плохи твои делишки. Для того ли тебя мама рожала-мучилась?! Хорошенько подумай над этим вопросом, когда вечером будешь пропивать свой дневной заработок.
А вот кто-то произнес словечко «консультант».
Это совсем иное дело. Высоко тебя, брат, над землей подняло! На такие вершины, что неудобно самому за всякой мелочью опускаться – кругозор свой ограничивать, драгоценное время расходовать. Пусть там, кто внизу и помельче, червячка в клювике принесет. А ты уж изволишь его откушать.
Завидуем и горестно вздыхаем.
А, к примеру, Андрюша, – продолжил старик, – скажет кто-то «референт»?
Тут бы нам следует, как в церкви пред иконой – шапку долой. Недосягаем ты среднекалиберному уму. Извините – Вы… Это мы от нашей бескультурности. Вон и херувимчики вокруг Вас вьются, ангелы голосочки свои ладненько так один к одному прилаживают, перышки на Ваших крылышках подправляют. Нынешнее Божество! Депутат.
Понимаем, Вам самим недосуг. Референты для того и придуманы. Но все же выберите минутку меж трудов своих праведных, устремите свой взор на злополучную землю. Посмотри повнимательней, депутат твою мать, что вокруг происходит?! Эрхард ты наш наоборот! Меркнет корейское и китайское чудо перед делом рук твоих.
А почему все так кособоко построено? – спросил Митрич. – Не того в референты назначил! Ладно бы своего зама, который в прежней ипостаси тебя, парторга, во время отпуска замещал. А то ведь серость какую-то и замшелость.
Против этой не возражаю – красивая, молодая, видная из себя. Тут уж грех осуждать – язык не поворачивается. А остальных, особенно многочисленных родственников, уважаемый наш депутат, гони в шею! Послушай моего доброго совета – тебе ведь еще жить и жить. И наверху надобно как следует заякориться. А что путного твои нынешние помощники могут насоветовать? Того и гляди, доведут до ручки, а потом еще и с просьбой заявятся:
«Макарыч, возьми по старой дружбе моего оболтуса в подмастерья».
Так что, Андрюша, не слушай ты Пряхина – держись от политики подальше! – подытожил свои наставления Митрич.
Ясновиденье Митрича
Из сказанного Митричем понятно, что был он человеком мудрым и очень многое предвидел.
Однажды, пошатываясь, старик ввалился в квартиру Пряхина.
– Ой, что со мной было!
– Митрич, ты никак выпил? – удивился Пряхин.
– Какой выпил?! Хотя сейчас не мешало бы.
– Да что с вами? – спросил Несиделов, свидетель странного поведения пенсионера.
– Сеанс ясновиденья со мной получился! – сказал старик, падая на предложенный стул.
– Митрич, не говори загадками, давай по порядку, – возмутился Пряхин.
– Налей что-нибудь, иначе с ума сойду!
Пряхин принес бутылку пива, и когда волнение старика немного улеглось, рассказал, что с ним произошло.
– Приезжаю я, значит, сегодня с дачи, – начал Митрич, – закатываю велосипед в квартиру, а Катерина стоит в прихожей возле трюмо и грозно меня спрашивает: «Что это такое?!» А я, между нами, за этим трюмо свой коньячок держу, – не весь же его сразу выпивать! Вы хорошо понимаете, что прятать такие вещи надо недалеко. Ну, думаю, значит, обнаружила. Ох, и закатит скандал! Глянул я в это трюмо, и стало отражение в зеркале двоиться и покрываться туманом.
– Может, ты на даче все-таки немного хлебнул? – предположил Пряхин.
– Да не пил я! Просто разволновался. И видать, от беспокойства вместо себя и велосипеда вижу в зеркале наше будущее…
– Интересно… очень интересно, – у Несиделова проснулось внимание к разговору. – И что трюмо показало?
– Не поверите! Настанут времена, когда коробейники по домам пиццу будут разносить!
– Пищу?
– Пиццу.
– А это что такое? – удивился Пряхин.
– Это вроде большого пирожка, только раздавленный. Представляете, через пару десятилетий народ до того разлениться, что не захочет за продуктами ходить! А в магазинах хлеб будут нарезанным продавать, как безруким инвалидам.
– Да это какой-то бред, – предположил Пряхин. – У тебя, наверное, после дачи от жары в голове помутилось.
– Ничего у меня не помутилось. Напротив, все ясно видел – вот как тебя сейчас. И точно знаю – видел будущее.
– Все равно не верится.
– Да я и сам поначалу не мог поверить. И тебя, Антоша, я заметил там с маленькой собачкой на поводке. Собачка в красной душегреечке, а на лапках – ботиночки.
– У собаки?
– У нее! Провалиться на этом месте! Лаковые. И в цветном наморднике на резинке. И, что интересно, твоя собачка отодвинула лапкой свой намордник и говорит: «Погоди, старикашка, наступят времена, узнаешь, каково оно бедным животным в намордниках ходить! Сам такие будешь носить – при инфекции! Вот только название болезни не запомнил.
– А ты грибы на даче не ел? – поинтересовался Пряхин.
– Ничего я не ел! И не пил! Потому в зеркале все хорошо разглядел. Врачи, например, в будущем станут лечить по протоколу.
– По милицейскому?
– По медицинскому! А капитан Лапохват, чтобы вы знали, станет полицейским.
– В Америку уедет?
– Америка к нам приедет! Милицию переименуют в полицию.
– Ну, ты и сморозил! – захохотал Пряхин.
– Это не я – зеркало показало.
– Глупости твое зеркало показало. Партия на такое переименование никогда не согласится.
– Какая партия?! Этих партий будет двести штук – больше, чем спичек в коробке. И в стране такое начнется!.. Экономика станет рыночной.
– Погоди, Митрич. Что значит рыночная? Вроде большого базара?
– Хуже. Анархия! Это и есть рыночная экономика.
– А с наукой как дела будут обстоять? – поинтересовался Несиделов.
– О-о-о! Наука пойдет в гору – в столице на любой станции метро можно будет купить диплом, какой тебе нравится. Все поголовно станут образованными. И до того доучатся, что не захотят жить вместе в одной стране – каждый заведет себе новую, вот как ты – собачонку в душегрейке.
– Знаешь что, Митрич! – возмутился Пряхин. – Я собак с малолетства не переношу. Вот, посмотри, меня за ногу еще пацаном одна хапнула. – Пряхин задрал штанину и продемонстрировал отметину. – Так что не надо про такое будущее! И коньячок подальше от зеркала убери. Трюмо твое, видать, паров с него надышалось, и такую хрень выдает, что и на голову не налазит!
– Я разобью это зеркало, – согласился Митрич. – Скажу Катерине, что нечаянно велосипедом зацепил. Иначе, если еще что-нибудь подобное увижу – точно с ума сойду!
– Да тут и сходить не надо. Уже сегодня, куда ни посмотришь – дурдом, – сказал Пряхин.
– Тут я согласен, – ответил Митрич. – Очень похоже. Я ведь, между нами, однажды побывал в таком заведении.
– В каком таком?
– Когда в армии служил.
– А-а-а, тогда понятно.
– Ничего тебе не понятно! Я в сумасшедший дом угодил.
– Хотел закосить?
– Нет. Один идиот не хотел прыгать с самолета. Я ведь в ВДВ служил – десантником.
– Да-да, ты рассказывал. А дурдом при чем?
– При том, что он по соседству с нашей частью располагался. Вернее, почти по соседству. У нас тогда учебное десантирование было. А один молодой упирается – боится открытого люка. Уже три круга сделали. Летчик из кабины кричит: «Или выбрасывайте его, или я такой пилотаж заверчу – всех повытряхиваю! У меня горючка кончается, и ветер порывистый юго-западный!»
Вытолкали мы его кое-как, – в смысле не летчика, а молодого, – продолжил Митрич, – и сами попрыгали. Я сколько положено отсчитал скороговоркой – тут лучше не заикаться – и дернул за кольцо. Пилот не соврал – ветер нешуточный. Несет меня куда-то в строну.
– Не на границе служил, – с тревогой спросил Несиделов.
– Нет, под Рязанью.
– Это хорошо?
– Чего уж хорошего. Я стропы и так и этак, а меня все равно несет. Внизу какой-то парк с речушкой, вдалеке здание. Приземлился, свернул парашют, а штаны мокрые. Но не от того что вы подумали, а от воды – плюхнулся я прямо в речку у берега. А чтобы и товарищи не подумали, то, что и вы, повесил робу сушиться на дерево и дожидаюсь, пока за мной приедут.
– Долго ожидал? – спросил Пряхин.
– Нет. Вижу сквозь деревья УАЗик к дому подъехал. Я думал, это Колян из транспортной роты. А из машины выходит какой-то старичок. Заметил мое исподнее сквозь деревья и кричит: «Почему раньше времени на прогулку вышел?! А ну марш в палату!» На его крик два здоровяка из дома выскочили и свирепо так бегут в мою сторону. «Э-э-э, – думаю, – не на того напали. Это вам не стройбат!» Одного на кумпол поддел, а второму – как говорил старшина Онуприенко – в то место, где должны быть детородные органы. Но тут еще двое подбежали. Скрутили. Да я и не очень-то сопротивлялся, – пояснил Митрич, – не могу понять, чего им от меня надо?
Как потом выяснилось, приземлился я на территорию психологического диспансера. А старичок, что на машине приехал, – их главный врач. Старенький, подслеповатый, толком ничего не видит – все медсестер на ощупь пробует. Принял меня этот дедушка за одного из своих пациентов.
Приволокли меня, значит, в приемный покой, – Митрич тяжело вздохнул. – Какой там покой! И те два первых санитара пришли… Не было мне никакого покоя! – Я им объясняю, что только приземлился, что я парашютист. Еще хуже стало. «А может, подводник? – спрашивают. – Штаны-то мокрые! Мы тебя сейчас как следует пришвартуем!» Надо сказать, эти санитары, наверное, раньше в морфлоте служили – умели руки морским узлом закрутить. Все приговаривали: «С подводниками только так!» Хорошо, главврач заступился: «Оставьте его! Он уже прошел водное крещение».
Так меня с тех пор и стали именовать Подводником. Там для ясности каждому свое имя присваивали. Моего соседа по палате Сантехником кликали. Мы с ним подружились, хорошим мужиком оказался. Я ему про себя рассказал, а он, двери прикрыл, чтобы не слышали, и признался, что он и в самом деле сантехник. Его сюда кран заменить пригласили. Он присмотрелся к порядкам и решил, что тут намного лучше, чем в ЖЭКе, где раньше работал.
– И чем это лучше? – удивился Пряхин.
– Да всем! Как объяснил Сантехник, он во многих местах побывал, даже на Шпицбергене, где, можно сказать, полный коммунизм – жилье и питание бесплатное. На Шпицбергене даже дополнительный выходной есть, если в художественной самодеятельности выступаешь. Но все равно, как ни крути, иногда приходится работать. А здесь, – объяснил Сантехник, – лучшая стадия коммунизма: ничего не делаешь и никакой самодеятельности.
Послушал я своего соседа, – продолжил Митрич, – и больше не настаивал на десантной версии. Пусть буду подводником. Тоже неплохая воинская специальность. Особенно, когда служба идет.
Меня, конечно, в части поначалу разыскивали. Приезжали в диспансер, спрашивали, нет ли десантника? Санитары ответили: «Нет, только подводник мокрожопый». Они меня почему-то очень невзлюбили.
– А в самоволку ходил? – спросил Пряхин.
– Зачем? – удивился Митрич. – Там женщин хватает.
– Так они ненормальные?!
– А где ты их, нормальных, видел? Особенно – если влюбятся. В меня одна втюхалась – проходу не давала. Спасибо Медикаментозочка выручила.
– Кто?
– Врач мой лечащий. У них ведь как? Обязан рассказывать доктору, что у тебя в голове происходит, какие страхи и мысли тебя донимают.
– Это как в церкви на исповеди, – сказал Несиделов.
– Во-во.
– Или у анонимных алкоголиков, – добавил Пряхин.
Митрич и Несиделов повернулись к Пряхину.
– Я по телевизору видел, – уточнил Антон Васильевич.
– Это другое дело, – успокоился Митрич. – Одним словом, эта влюбленная в меня подруга рассказала врачихе, что и как у нее со мной происходит. Медикаментозочка эту откровенную, значит – под особый контроль, а меня приглашает к себе и склоняет на исповедь: «Неужто и вправду десантник? Может, и приемы знаете?» Я отнекиваюсь, какие, мол, у подводников приемы? А она: «Не юлите! Раскрепоститесь! Дайте волю своему воображению и внутреннему эго. Без этого эга никогда здоровым не сделаетесь. Покажите приемы». Ну… я и показал. Подсечка с захватом – через секунду лежит докторша на кушетке. Даже не брыкалась – сразу сдалась. Говорит: «Против десантуры я бессильна».
Ох и завертелось у нас с этой Медикаментозочкой! – ностальгически выдохнул Митрич. – Она все повторяла: «Ты и в самом деле ненормальный!
– Так она узнала, что ты здоровый?
– Еще и как узнала!
– Я, в смысле, на голову? Не предлагала выписаться?
– Я, конечно, по молодости дураком был, но не настолько же! – возмутился Митрич. – Зачем выписываться? Если, конечно, у человека и в самом деле с головой непорядок, то он из райского места на волю просится. У нас был один такой, все надоедал персоналу: отпустите да отпустите! Пошли навстречу, выписали. Я его теперь частенько по телевизору вижу – фракцию в облдуме возглавляет. Я не из тех, чтобы Медикаментозочку на парашют менять.
– Митрич, ты, конечно, насчет политика в телевизоре пошутил? – спросил Пряхин.
– Какие шутки?! – разве может здоровый человек на такую профессию согласиться? Жизнь она, конечно, не сахар, но с другой стороны, сейчас никто тебя с самолета не выталкивает, наемником в Африку не посылает. Живи потихоньку, копайся в огородике… солнышко, цветочки… Чего тебе, дураку, не хватает? Так что ты, Андрюша, хорошенько подумай, прежде чем в политику соваться.
А через три месяца, – продолжил свой рассказ Митрич, – меня уже никто от настоящего психа отличить не мог. Все их повадки перенял. Во время обхода замазку на окнах ковыряю. Попрыгаю для смеха в коридоре, крикну: «Полундра!». Все лето и осень там загорал.
– А в части?
– Что в части? Ясное дело, искали. Но как тут найдешь, если я под надзором?
– А парашют не обнаружили? – Пряхин все не мог поверить в столь благоприятное десантирование.
– Я сам его Медикаментозочке показал. Она распорядилась из парашюта простыней нашить. Наверное, кто не дурак, тот до сих пор на шелковом бельишке отдыхает.
А меня Медикаментозочка, в отличие от всех, под особым контролем держала. Вы ведь знаете, в психиатрии у нас очень строго с инакомыслием! Боялась моя врачиха, что убегу. Диссидентство и вольности пресекала.
– И как твоя лафа закончилась?
– Случайно. Медикаментозочка от военной формы очень заводилась. Как-то скомандовала, чтобы предстал перед ней во всей армейской выкладке. А потом домой повела – не все же в ее рабочем кабинете процедуры проводить. Тут я на патруль и нарвался. Пришлось говорить, что у меня от удара о землю разум помутился. А Медикаментозочка документально подтвердила: мол, все время я был не в себе. Мол, она никогда такого пациента не встречала! Ежедневно приходилось фобии устранять.
Я, конечно, не утерпел, – честно признался Митрич – растренькал во взводе про курс моего лечения. Лучше бы попридержал язык! Даже молодые начали вперед стариков с самолета сигать. Держать приходилось, чтобы раньше набора высоты не выбрасывались. А начальство – радо-радешенько! Допрыгались! – вздохнул Митрич. – Четверо одногодков без вести пропали. И Медикаментозочка после этого ко мне перестала приходить.
