Александр Харламов
Высшая мера
Валентина остановилась, выжидательно глядя на меня. Глаза красные заплаканные смотрели куда-то мимо.
– Добрый…Здравствуй!– нерешительно начал я, понимая, что сказать зареванной женщине, стоящей на улице одной, добрый день было бы глупо.
Валентина шагнула навстречу мне. Мимо протарахтел грузовик, азартно нам посигналивший хриплым гудком. За рулем усатый шофер приветливо махнул рукой.
– Здравствуй, Саша,– поздоровалась она, вытирая ладонью слезы, напоминающие огромные прозрачные льдинки.
– Я… Тут…– я мял в руках и без того превратившийся в веник букет ромашек, сорванных на городской клумбе.
– Это мне?– кивнула она на цветы.
– А? Да!– спохватился я, пытаясь оправить смятые лепестки. Валентина молча взяла букет. Понюхала. Они пахли свеже скошенной травой и свежестью.
– Красивые…– ей уже так много лет никто не дарил цветов. А этот мальчишка с его упрямством, наивной любовью настолько сильно всколыхнул все то, что она давно забыла, спрятала внутри себя, что сердце Валентины захлестнула нежность. Она подалась чуть вперед. И я понял,принял её это бессознательное движение, раскрыв свои объятия. Тепло ее тела согрело меня, заставило вздрогнуть, а дыхание на какое-то время и вовсе остановится, чтобы не спугнуть этот момент высшего счастья. Я зарылся лицом в ее кудрявые волосы, вдыхая аромат дурманящей свежести, чувствуя себя, будто во сне, не веря такому чудо. Валентина попробовала поднять голову, чтобы посмотреть мне в глаза, но ее лоб наткнулся на мои губы. Неловко они коснулись кожи женщины. Она слегка вздрогнула. Я чувствовал, как трепещет ее маленькое сердце, как вжимается она в мои объятия, прячась от всего на свете, и испытывая высшее счастье от того, что могу ей это дать. Я провел рукой по ее хрупким плечам, ощущая, как ладонь скользит по идеальному женскому телу. Неумело поцеловал висок, вот-вот ожидая, что она меня оттолкнет, накричит и навсегда исчезнет, как дым, но женщина стояла попрежнему в моих объятиях, чуть дрожа.
– Я…– она подняла голову, и ее губы оказались прямо напротив моих. Жадные приоткрытые, готовые к поцелую. Я не мог, не хотел останавливаться! Очень нежно коснулся их, понимая, что она отвечает на мой поцелуй своим. Это было, как полет в пустоту. Кажется, что только стоял твердо на земле обеими ногами и ощущал, что никакая сила не сможет тебя сдвинуть отсюда, и вдруг раз…И тело летит в сладкую истому, не чувствуя дна. Я не могу сказать сколько это продолжалось. Время для нас в тот момент остановило свой бег, оставив лишь нам двоим стук наших сердец, бьющихся в унисон. Именно в тот момент я понял, что никакой другой женщины мне в целом мире не надо, что сегодня я встретил ту, ради которой готов пойти на край света. Именно тогда, когда мы падали вниз, одновременно поднимаясь наверх…
Спустя некоторое время, когда дыхания стало не хватать, мы отстранились друг от друга. Валечка посмотрела на меня снизу вверх, вглядываясь в меня, словно пыталась запомнить. Потом провела ладонью по моей щеке и еле заметно улыбнулась.
– Мальчик мой…
В пору было, конечно, надуться. Ну какой я ей мальчик? Крепкий двадцатилетний мужчина, в самом рассвете сил…Но даже я, со свойственным мне упрямством, понял, что лучше промолчать сейчас. Не стоило нарушать то хрупкое, что установилось между нами эти вечером на липовой аллее в самом сердце Харькова. Мальчик? Пусть будет так…Я молча взял её за руку и повел по дороге. Из-за разницы в росте было немного неудобно, и она аккуртано высвободилась.
– Что теперь будет…– проговорила она, старательно отворачивая глаза.
– Свадьба будет!– радостно подхватил я, обгоняя её и усаживая на скамейку. Валя не сопротивлялась. Ошарашенно и счастливо смотрела мимо меня, сложив руки на коленях, как примерная ученица.
– Какая свадьба, Сашка? Я замужем…У меня ребенок есть.
– Но ты же не счаслива с ним!– воскликнул горячо я, бухаясь перед ней на колени. Мне плевать было на новые брюки, справленные матерью в горторге по какой-то льготе, мне плевать было на весь мир, сейчас для меня существовала только она, её грустная улыбка, грустный взгляд из-под длинных ресниц, тихий встревоженный голос.
– Откуда ты знаешь?
– Чувствую…Валь, как только я тебя увидел, то мой мир, словно перевернулся с ног на голову! Я вдруг ощутил, что ты самое дорогое, что у меня есть в жизни и ничего другого мне не надо. Замужем? Давай разведемся! Завтра же подашь заявление в ЗАГС! Ребенок? Я очень люблю детей…– я уткнулся ей в открытые ладошки, лежащие на коленях, стал покрывать их поцелуями. Для меня в этот момент перестал существовать целый мир. Во всей Вселенной остались только мы вдвоем. И мне стало неважно, что нас кто-нибудь увидет или услышит, я готов был горы свернуть ради робкой улыбки моей Валечки.
– Перестань! Саш…
– Я люблю тебя!– воскликнул я.– Выходи за меня замуж!
– Дурачок!– рассмеялась она.– Маленький дурачок…
– Почему дурачок! Разведешься со своим мужем, мы тут же распишемся, заберем твоего сына, кстати, где он сейчас? Я хочу с ним познакомиться! Уверен, он похож на тебя!
– Разведемся… Ты помнишь, кто мой муж?
– А что начальники республиканского НКВД не люди? Им разводиться не положено?
Сейчас, после нашего первого поцелуя для меня не существовало никаких преград. Мир казался простым и понятным. Вот она, Валечка, женщина, которую я люблю…Так почему мы нам с ней не быть вместе?
– Я вообще сомневаюсь, что там работают люди после сегодняшнего дня…
– Я тоже там работаю,– пришлось мне заметить.
– Ты еще ребенок, неиспорченный системой,– усмехнулась Валентина,– пройдет десяток лет и она тоже тебя сломает, научит цинизму, сделает жестче, злее…Уж поверь мне!
– Я…
– Не спорь!– она приложила свой пальчик моим губам.– Я точно знаю…
Мимо нас проскочила огромная овчарка с ошейником. Следом за ней по аллее брел крепкого вида в фетровой шляпе седобородый старичок, чем-то похожий на товарища Калинина. Он шел, помахивая тростью, но заметив нс немного смутился, затормозил, захлопав серыми, как гладь утренней реки глазами.
– Молодые люди, я дико извиняюсь, но не видели ли вы мою Герту? Она не пробегала здесь, плутовка этакая?
– Вон, за теми кустами!– махнул я в направлении, куда исчезла овчарка, но очарование момента для Вали прошло. Она встала со скамьи, отодвигая меня в сторону. Букет ромашек остался лежать одиноко на струганных досках. Оба, и я, и она, понимали, что им суждено здесь остаться навсегда, потому что взять их Валентина с собой не может.
– Мне пора, Сашка!– первые робкие звезды загорелись на все еще сером небосводе. Левее нас медленно и неотвратимо выползала из-за туч прозрачно-белая луна.
– Позволь, проводить?– я очень хотел остаться с ней, с моей Валечкой, как можно дольше, каждая минута рядом делала меня самым счастливым человеком на земле. Мне достаточно было просто находиться рядом, дышать одним с ней воздухом, наслаждаться её красотой и чистым звуком голоса.
– Боюсь, что не стоит…Не дай Бог, кто-то увидет!
– Я…
– Ты самый храбрый мальчик на этой планете,– улыбнулась Валентина, глядя мне прямо в глаза,– это я помню…Но не стоит…
Я потупил глаза в землю, обиженно краснея.
– Саш…– Валентина подергала меня за рукав.– Саша…
– Я люблю тебя!– буркнул я.
– Не стоит…– она обхватила мою голову руками и впилась губами мне в губы. И планета вдруг завертелась все сильнее. Голова закружилась, словно от переизбытка воздуха.
– Люблю…– прошептал я, покрывая её лицо поцелуями.
– Пора, дурачок…Пора…
– Мне не хочется тебя отпускать…– покачал я головой, сжимая Валентину в объятиях и чувствуя, как под тонкой тканью сатинового платья бьется её огромное сердце.
– Надо идти,– она оказалась мудрее и умнее меня. Отстранилась и пошла в сторону дома, разрывая наши объятия.
– А что было сегодня?– вдруг вспомнил я слова любимой женщины, что после сегодняшнего дня она сомневается, что в управлении работают люди, а не звери.
Валентина остановилась на секунду, внимательно посмотрела на меня, а потом тихо произнесла, так что я еле расслышал:
– Сегодня?– переспросила она.– Сегодня наступил день, когда вся моя старая жизнь рухнула…
И медленно пошла по аллее. Я не знал, как к этому относится, то ли радоваться, то ли грустить. Каким-то причудливым образом, по прихоти небес, наши с ней судьбы сегодня переплелись окончательно и бесповоротно. И к чему эта связь приведёт было известно лишь только им самим.
– Мы увидимся завтра? – прокричал я ей вслед. Она промолчала, уходя всё дальше и дальше в свете начинающих зажигаться фонарей.– Я буду ждать! Валя! Я буду каждый день ждать тебя здесь! Завтра в шесть! Валя!
Сердце радостно ныло от нахлынувших чувств. Я успевал на последний рабочий трамвай в свой поселок Халтурина. Часы показывали половину восьмого. Вприпрыжку рванул к ближайшей остановке на Сумской, чтобы не опоздать. Мне хотелось петь, кричать на весь мир о своём счастье. Душа пела, и весь город казался теперь таким приветливым и по-летнему приукрашенным. Я любил, и хотел надеяться, что не безответно.
А Валентина через десять минут была дома. Ключей она с собой не захватила в пылу ссоры. И теперь очень надеялась, что Андрей оставил дверь открытой. Аккуратно толкнула её и облегченно выдохнула, когда та с легким скрипом подалась. В квартире было темно. Женщина медленно прошла на кухню, щелкнув выключателем. Муж спал. Слава Богу…Ей не хотелось ему врать и что-то объяснять....Ей не хотелось его даже видеть. Перед глазами стоял Сашка, а искусанные с жадностью губы ещё хранили сладкое послевкусие.
ГЛАВА 13
Всемогущий секретарь управления НКВД по Харьковской области практически жил на работе. Он редко возвращался домой, ночуя на продавленном старом диване, стоящим в его кабинете. В шкафу для бумаг, на самой нижней полке были заранее припрятаны подушка с одеялом, а в верхнем ящике стола, рядом с наградным револьвером лежал кипятильник. Каждое свое утро Власенко начинал с крепкого чая.
Но сегодня, когда вечер едва опустился на сонные улицы Харькова, он решительно смахнул разложенные по столу кипы бумаг в одну кучу, и стал торопливо собираться, несколько раз бросив настороженный взгляд на старые напольные часы, гулко бухающие своим тяжелым маятником в углу приемной, словно боялся куда-то опоздать.
Сегодня он мог позволить себе уйти намного раньше, благо сам начальник управления отправился домой ближе к обеду, предупредив, что будет на телефоне. На вечер у него была назначена очень важная встреча, а вот до этого момента ему нужно было посетить тюрьму на Холодной горе, чтобы поприсутствовать на допросе одной из недавно задержанных.
Сборы не заняли много времени. Старенькая потертая шляпа, кожаный портфель, являющийся предметом тайной гордости Нестора Петровича – вот и весь скарб, который принадлежал всемогущему Секретарю. Очки с надтреснутым стеклом он решил не надевать, спрятав их в нагрудный карман светло-серого пиджака. Спустился вниз, предупредив на проходной, что будет только завтра утром. Офицер, дежуривший на посту, тотчас же записал по какому адресу можно будет найти Власенко и снова углубился в чтение какой-то очередной книжки.
Выйдя на улицу Нестор Петрович огляделся. Он так привык долгое время находится в полумраке приемной, что теперь на свежем воздухе, на оживленной площади Дзержинского, где прогуливалось множество людей, он чувствовал себя немного неуютно, словно лишился какой-то особой защиты в виде толстых каменных стен своего родного управления. Однако, переселив себя, он уверенно зашагал в сторону остановки, где длинной змеей толпилась очередь харьковчан на автобус. Он пристроился к молодой влюбленной парочке, прислушиваясь к их счастливому щебетанию.
– У нас будет много-много детей, Ванюш,– говорила она ему на ушко, но так, что Власенко, все хорошо слышал,– построим большой и светлый дом! Там будет много друзей…
– Конечно, любимая!– подтверждал её слова парень, которого звали Иваном. Всё это любовное щебетание было чуждо Власенко. Всю свою жизнь он был один, и это одиночество с течением лет, Нестор Петрович ощущал всё сильнее, особенно когда ему попадались вот такие счастливые парочки. Ему стало непритяно…
– Простите…А куда идёт этот автобус? – уточнил он, прерывая их, завидев громыхающий по брусчатке транспорт.
– Холодная гора!– отозвался Ванюша, повернув счастливое лицо к Власенко.
– Именно туда мне и надо!– кивнул Секретарь, приподняв в знак признательности шляпу.
– Какой неприятный мужчина…– донесся ему в след женский озадаченный голос.– Вроде ничего плохого не спросил, а в душе остался такой осадок, будто в грязи вымазали…
Помимо воли Секретарь улыбнулся. Он прекрасно знал об этом своем свойстве и в душе был доволен, что сумел испортить людям прекрасное настроение.
Кое-как затолкавшись в переполненный автобус, Власенко честно оплатил проезд, устроившись у окна, наблюдая за цветущим родным городом и раздумывая над тем, в какую опасную игру он ввязался. Коновленко был несомненно очень опасным и неприятным противником. За счет более богатого опыта межструктурной грызни он мог легко свалить Секретаря, но, слава Богу, пока не догадывался, ни про слежку за ним, ни про планы занять его место самого Власенко.
Кстати о слежке…Сегодня пришел первый рапорт от службы наружнего наблюдения, установленного за семьей начальника управления. Агенты докладывали, что сам Коноваленко пока ни в чем порочном замечен не был, строго следует однажды заведенному маршруту с работы домой и обратно, а вот то, что творилось за эти дни с его супругой заставило всесильного Секретаря оставить все свои дела и отправиться в СИЗО на Холодной горе, а потом и на личную встречу с агентом наружного наблюдения, что было запрещено всеми возможными инструкциями. Никто из управления не должен был знать наружку в лицо, потому как, возможно и такое, что в самом скором будущем, наблюдение придется вести за своими кураторами.
Во-первых, в короткой записке-рапорте, было рассказано о том, что сегодня днем был произведен арест соседей Коноваленко по ведомственному дому семьи Розенштайнов. И Марк и Роза ничем не выделялись среди сотен других еврейских семей Харькова. Она домохозяйка, он директор магазина…Ничего особенного! Если бы не кляуза одного из сотрудников универсама, о антисоветской деятельности Марка Соломоновича. То ли шубами спекулировал, то ли товарища Сталина хаял во всеуслышание…Вообщем не суть важно! Особо разбираться орлы из оперативного отдела не стали, быстренько слепили 58-ю статью и его с женой упекли на Холодную гору. Интересно Власенко было не это…Интересно было то, что Роза Розентшайн была по докладу наружного наблюдения лично была знакома с Валентиной Коноваленко, а значит по-соседски могла владеть какой-нибудь информацией, которая Секретарю в борьбе против своего начальника обязательно бы пригодилась. Нестор Петрович мгновенно среагировал, как только получил нужную информацию. Лично подписал приказ о переводе Розы и Марка в отдельные камеры-одиночки и запретил трогать их до своего прибытия. Исполнительный капитан Сушкин – начальник СИЗО выполнил все в точности.
Ну, а, во-вторых, ближе к вечеру, от агентов пришёл тревожный сигнал о личной встрече. Отказать он не имел права, а потому назначил её на половину шестого в парке Горького, сразу после того, как посетит Розенштайнов.
– Конечная, товарищ!– окликнула его кондуктор, вырывая из состояния глубокой задумчивости.
– Ах, да…Конечно…– спохватился Власенко, хватаясь за свой кожаный портфель.
– Спят прям на ходу!– всплеснула руками грузная женщина в белом платке.
– Извините…– буркнул Нестор Петрович, выскакивая из автобуса. Можно было бы конечно прибыть сюда официально, устроить допрос по всем правилам, не трогая свои старые связи, но Секретарь не хотел, чтобы его имя и фамилия где-то фигурировали, кроме списков работников управления. Потому он сразу направился не к главному входу, где возле забора с колючей проволкой топталось трое охранников, а к заднему двору, где возле неприметной серой дверце в сплошной стене из бетона топтался его старый знакомый капитан Сушко. Сушко был небрит, от него слегка попахивало свежим перегаром, да и впечатление этот сгорбленный человек тридцати лет отроду создавал дряхлого измученного старика. Работа в органах сказывалось на него довольно плохо. Нестор Петрович помнил его немного другим, когда парень по своей личной неопытности попытался организовать за деньги побег из холодногорской тюрьмы одного из очень богатых и влиятельных в прошлом контрреволюционеров Харькова. Секретарь тогда пожалел парнишку, заводить уголовное дело не стал, подумав, что, авось, да какой-то толк с него будет. Нестор Петрович всю свою жизнь любил и ценил беспринципных и алчных людей, считая, что ими легче легкого управлять в отличии от честных фанатиков. Вот и спустя столько лет этот парень пригодился.
– День добрый, Нестор Петрович,– вскинулся Сушко, когда Власенко тихо и незаметно подошёл к нему со спины.
– И тебе не хворать, товарищ капитан,– кивнул сухо Секретарь, отряхивая ладонью невидимые пылинки с мятого мундира начальника СИЗО,– а я гляжу, что совсем пить часто стал, уже и на работе не просыхаешь…
– Да вы что…
– Будет тебе,– отмахнулся Власенко,– перегаром прет, как от спиртзавода, Кончай мне это, капитан, иначе все твои грешки вспомню разом.
– Да я…
– Ты меня услышал!– оборвал его Секретарь.– Я сказал, кончишь плохо! Или куда-нибудь в ГУЛАГ мордовский хочешь начальником лагеря, а? Жизнь плоха в столице стала?
– Нестор Петрович…– побледнел Сушко, захлопав, словно рыба выброшенная на берег, одними губами.– Дети у меня, трое…
– Вот и я о том…Как наши супруги-то?
– Всё сделал, как просили! Рассадил в одиночки, жрать не дают, пить не дают! Баба, та к вечеру взвыла…
– Отлично!– потер заскорузлые мозоли Секретарь, ехидно улбынувшись.– Вот с нее мы и начнем, товарищ капитан. Показывай свои владения…
Сушко повернулся к двери, тихо постучав. Тотчас же металлическая створка отъехала в сторону, пропуская их внутрь. Это было нечто вроде узкого коридора, обшитого выркашенными зеленым толстыми металлическими листами. В правом углу торчал часовой с винтовкой в руках. Увидев их, он вытянулся «по стойке смирно», уперев взгляд куда-то вверх.
– Этот не настучит?– кивнул на него Секретарь, надевший очки.
– Этот надежный! Мой человек…– небрежно ответил Сушко, ведя Нестора Петровича по длинным коридорам холодногорского СИЗО. В конце коридора обнаружилась лестница, сваренная из витой арматуры в палец толщиной, громко цокая каблуками сапог, вместе с капитаном они поднялись на второй этаж, оказавшись в административном корпусе. Путь им перегородила еще одна решётка,запертая на замок. Сушко порылся в карманах галифе, ища необходимый ключ.
– Строго тут у вас все…– удивился Секретарь, которому раньше в таких заведениях бывать не приходилось.
За решеткой оказался еще один коридор. Деревянные двери, обитые тонким коричневым дермантином, угрюмо встречали не званных посетителей.
– Разговаривать будете у меня в кабинете, там спокойнее и никто не помешает. Пусть все думают, что на допрос Розенштайнов вызвал я,– пояснил Сушко, отпирая дверь с латунной табличкой, где были указаны часы приема по личным вопросам.
В кабинете капитана пахло спиртным. На столе, на вчерашней газете «Правда» валялись остатки колбасы и зачерствелый кусок черного хлеба. Заметив недовольную мину на лице Секретаря, Сушко мгновенно смахнул все в стол.
Власенко огляделся. Деревянный стул, стол, несколько лавочек по краям для проведения совещаний, грязные зеленые шторы, на окнах решетки, портрет товарища Сталина на стене и небольшой бюст Дзержинского на несгораемом сейфе – вот и вся скудная обстановка.
– Не густо у нас живет начальник СИЗО,– заметил Секретарь, снимая шляпу и пытаясь выбрать место на столе почище для неё.
– Что поделать?!– пожал плечами Сушко, наводя порядок.– В нашей стране сейчас быть богатым опасно. Аскетизм – вот глупейшее из всего, что могло придумать человечество…
– А…
– Я уже вызвал конвой! Розентшайны сейчас будут.
– Это хорошо,– кивнул Власенко, укладывая себе на колени свой кожаный портфель, с которым не расставался никогда и нигде,– ты допрос сам веди, как Бог тебе подскажет, а я туточки в уголке посижу, понаблюдаю.
Он специально выбрал место, где его было плохо видно, из-за подавшей от стены тени.
– А у меня вопросы появятся, так я их сразу и задам…– Власенко улыбнулся той самой улыбкой, от которой у многих его подчиненных дрожь пробегала по телу. Сушко дернул нервно плечом и кивнул.
Несколько минут молчали. Говорить Секретарю с капитаном было не о чем. Он нервно постукивал обычным карандашом по гладкой поверхности письменного стола, обдумывая предстоящий допрос. Сушко ощутимо волновался, частенько бросая косой взгляд на стоящие на полке часы в виде кремлевских курантов.
Наконец, в дверь постучали. На пороге показался старший сержант в форме госбезопасности с синими погонами. Он осмотрел кабинет, сделав вид, что не заметил Секретаря, и только потом втолкнул туда избитого, полуголого мужчину с широкими залысинами. Одет мужчина был в какое-то тряпье, бывшее когда-то домашним халатом. Руки и колени были сбиты до крови. Длинные глубокие ушибы саднили. Под глазам арестованного красовался огромный синяк, а нос опух и слегка был свернут на правую сторону. Из-за чего лицо Марка Розенштайна казалось в полумраке комнаты каким-то мертвецки бледным и чудовищно исковерканным.
– Я говорил, чтобы арестованного не били…– уточнил Власенко в наступившей тишине, которую разрывали только всхлипывания бывшего директора магазина.
– Сержант?– окликнул конвой Сушко, испуганно сжимаясь внутри. О строгости Нестора Петровича ходили легенды. Неавыполнения своих приказов он не терпел и для капитана вся это история могла закончиться тем, что он займет соседнюю камеру вместе с Розенштайнами.
– Я, товарищ капитан!– конвой топтался за дверью в ожидании поручений.
– Откуда побои на задержанном?– строго спросил Сушко, уперев руки в бока..
– Так…это…упал…Да и при задержании сопротивление оказывал,– пожал плечами конвоир. Для него не было ничего удивительного, что враг народа несколько раз проехался своей наглой антисоветской мордой по стенке своей камеры, так поступали со всеми, кто попадал в холодногорские застенки.
Секретаря это объяснение не удовлетворило, но немного успокоило. Жестом он отправил сержанта обратно за дверь и встал со своего места, замерев над упавшим и так еще не вставшим с колен Марком.
– Марк Соломонович Розенштайн, выкрест…уроженец Харькова. Женат. Детей не имеет. Арестован по статье 58 – антисоветская деятельность…– словно читая его личное дело, проговорил Секретарь, расшагивая вокруг лежащего мужчины. Сушко отошел в сторону, уступив право вести допрос старшему по званию. – Что же вы так, дорогой Марк Соломонович? Вам Родина важное дело доверила, коммерцию в молодом социалистическом государстве налаживать. Доход в казну приносить, а вы…Шубами барыжите....– покачал разочарованно головой Секретарь.– Нехорошо…
– Шубами?– выдохнул с трудом Марк, так и оставшись лежать на полу кабинета, скрючившись в три погибели.
– А то чем же? Вместо того, чтобы продавать их, согласно очереди, вы беспринципно брали денег с гражданок и обслуживали тех кто больше даст вне очереди. Так?
– Нет…– вымолвил Марк. В его глазах запылала искорка надежды. Ведь шубы это не так страшно, шубы – это не предательство Родины. Шубы – это мелочь, за них не расстреливают. Вот, если бы они узнали про его критику товарища Сталина, тогда пришлось бы беспокоиться. А Роза? Розу-то за что? Она тоже болтлива не в меру…Может где-то, что-то ляпнула? Например, новой соседке? У неё муж – начальник этих извергов. Но надежды Марка Соломоновича на благоплучный исход дела мгновенно рухнули, когда неизвестный ему мужчина в круглых треснувших очках задал очередной вежливый вопрос.
– Ладно шубы…А осуждать решения партии и лично товарища Сталина? – Секретарь бросил короткий почтительный взгляд на портрет.– Что молчишь сука?!
Остроносый ботинок Нестора Петровича вонзился в открытый, ничем незащищенный бок Розентшайна. Тот охнул от боли, закатывая глаза, дернулся в сторону, но был тут же ухвачен за остатки воротника халата крепкой рукой гражданского, ведущего допрос.
– Больно, тварь?– уточнил Власенко, брызгая в разбитое лицо Марка слюной.– Больно? – он отвесил ему оглушительную оплеуху. От чего голова директора магазина безвольно мотнулась из стороны в сторону.– ты еще не знаешь, что такое боль! Я научу тебя…
– Что вам надо…Я ни в чем не виноват!– пробормотал, почти плача, Розенштайн. Все его внутренности болели от постоянных побоев, десны кровоточили, так и не зажив после того, как при задержании ему выбили большинство зубов.
– Не виноват?– Нестор Петрович с трудом отпустил грязную, пропитанную потом и кровью ткань воротника.– Может быть…– он встал, отряхнул руки, протерев платочком запотевшие стекла очков.– Может быть это ошибка, как вы считаете, товарищ Сушко?– капитан лишь кивнул. Ему ужасно хотелось выпить. Постоянное насилие, которое сопровождало его на работе, сводило его с ума. Убитые им люди все чаще приходили к нему во сне, но вырваться из этой кровавой карусели не было никакой возможности. Оставалось только лишь терпеть, да заливать свое горе крепким самогоном.
– Может и не виновен…Только это надо доказать! Советский человек должен постоянно доказывать, что рад помочь органам госбезопасности, иначе он не советский человек, а шпион…
– Я…я…я советский человек! Прошу вас, поверьте мне…– Марк собрался с остатками сил и встал на колени. Пачкая светлый паркет своей алой кровью, он пополз так к ногам Секретаря.– Прошу, поверьте…
– Ты знаком с Кононенко Валентиной Владимировной?– быстро, недав ему опомниться, задал вопрос Власенко.
– Нет…То есть да…Вообщем это наша соседка! Они недавно вселились…Её муж из ваших…То есть работает в органах.– затараторил Марк торопливо, по его щекам текли крупные прозрачные слезы, смешиваясь с кровью.– Роза привела её к нам в магазин и очень хвалила. Мне она показалась доброй и открытой женщиной…
– А мужа её знаете?
– Нет, клянусь! Ни разу не видел. Она говорила, что он рано уходит и поздно приходит, много работы и мало времени на семью! Прошу…Прошу не убивайте!– Марк схватился за лакированный ботинок Секретаря и вдруг начали тыкаться в него носом. С ужасом и затаенным возбуждением Власенко понял, что Розентштайн его целует. Это было настолько поразительно, удивительно и приятно, что Нестор Петрович в какой-то миг ощутил себя всемогущим.
– Простите…Я искуплю! Клянусь, я все искуплю! Только дайте мне возможность! Я сделаю все, что вы скажите…Умоляю вас! Не трогайте нас с Розочкой!
– Искупишь, говоришь…– задумчиво проговорил Секретарь.– По вашей статье, марк Соломонович вам с супругой, конечно же, положен расстрел. «Особая трока» даже не будет разбираться навет пришел на вас или это все правда, пистолет в лоб и все…Здравствуй ваш еврейский рай, если он, конечно, существует, но я могу помочь…
– Помогите! Помогите, заклинаю!– Марк Соломонович еще активнее начал тыкаться в ботинки Власенко, пытаясь своей угодливостью, мягкостью и подобострастием вымолить прощение для себя и своей жены, которую безумно любил.– Я сделаю все, что угодно! Обещаю! Помогите! У Розочки слабое сердце…Она не выдержит тюрьмы.
– Я могу повлиять на решение «тройки»…Фарцовка шубами не такое уж большое прегрешение, чтобы расстрелять вашу семью. Думаю, что десяти лет лагерей хватит, а выйдете, одумаетесь…Начнете жить заново…
– Да! Заново! Обещаю! Господи, как мне вас…– зарыдал Марк Соломонович. Несколько секунд назад он ждал, что ему пустят пулю в лоб, а сейчас он жил! И ему давали шанс продолжить это дело. Ну и что, что в лагере? Неужели там люди не живут? Выживет и он…Лишь бы ни его ни Розочку не убили.
– Хорошо, товарищ Розенштайн. Пожалуй, я вам верю…– вздохнул Секретарь. Шагнул к столу, где оставил свой новенький портфель. Немного пошуршал там бумагами и достал лист допроса, заполненный аккуратным каллиграфическим почерком, в котором без труда угадывался его собственный.– Это протокол вашего допроса. Он к делу подшит не будет…К вашему делу!– уточнил с ехидной улыбкой Власенко.– Он останется у меня до поры до времени, пока не настанет в нем необходимость. В нем вы точно указываете и рассказываете, как гражданин Коноваленко Андрей Викторович посредством своей собственной жены пытался вас завербовать для шпионажа в пользу…Пусть будут немцы!– усмехнулся Нестор Петрович, спустя небольшую паузу.– Вы гордо отказались, как самый настоящий советский гражданин, и написали явку с повинной. За это я вам обещаю десять лет лагерей вместо расстрела и возможность отбывать наказание вместе с вашей обожаемой Розочкой.
– А её нельзя…– робко начал торговаться Розенштайн.
– Молчать, тварь!– рявкнул на него Секретарь, замахнувшись в его сторону кулаком. Марк Соломонович подался в сторону, защищаясь. Он был испуган и растерян. Весь его привычный мир рухнул сегодня утром. Из доброй сказки жизнь превратилась в настоящий кошмар.
– Я согласен…– пробормотал Розенштайн, вытирая слезы.
– Вот и отлично! – улыбнулся Нестор петрович, подсовывая ему протокол допроса вместе с карандашом.– А завтра пройдет суд и вы отправитесь вместе с супругой по этапу куда-нибудь за Урал? Вы когда-нибудь были в Сибире? Нет… Свежий воздух, лес, постоянные физические нагрузки…Вам, кажется, это будет полезно? Вон, смотрите, жирком заплыли, как тюлень,– он лениво и небрежно снова ткнул Розенштайна в живот носком ботинка. Директор магазина ойкнул, но бумагу все же подписал. Страх перед всесильными органами был настолько силен, что он даже не думал сопротивляться. Марк Соломонович был полностью во власти этого невзрачного человека.
– Вот и отличненько…– Власенко спрятал бумагу в портфель, уже не обращая никакого внимания на лежащего у его ног мужчину.– Товарищ капитан, этого субчика в камеру. Организуйте все, как договорились. Думаю, Сибирь слишком суровая мера для такого сговорчивого гражданина. МордЛаг самое то…Климат помягче, да и этап не слишком много времени у вас займет.
– Слушаюсь, товарищ…
– Тсс!– приложил к губам палец Секретарь, прерывая Сушко на полуслове. Скосил глаза на лежащего без движения Розенштайна, искренне надеящегося, что про него забудут и больше трогать не будут, хотя бы сегодня. Тело ныло и болело, измученное, избитое, выхолощенное, словно мокрая тряпка.
– А с бабой что?
– Бабу следом…Она мне неинтересна! Слава Богу, ногти ей вырывать на глазах мужа не пришлось. Марк Соломонович прекрасно все понял и без жестких мер.
