Александр Харламов
Высшая мера
Мои мысли вернулись с Седого плавно перескочили на Головко и его предложение. Точнее приказ, иначе это назвать не выходило. Капитан государственной безопасности не оставил мне выбора! И каковы стервецы. Все рассчитали, продумали…В тюрьму меня засунули, приговор соорудили…Вряд ли их у них был такой план с самого начала, слишком много случайностей. Кто ж знал, что Конопатов в далеком Харькове окажется связан с бандой налетчиков? Кто знал, что он непременно влюбится в Валю…Валя…А как же Валя?
Я повернулся на другой бок, чувствуя, как грудь перехватило от боли. Комок подкатил к горло, выливаясь слезинкой на поросшей густой щетиной щеке.
Валя…Валюша…Моя родная…Кто я? Зэк? Враг народа осужденный по статье? А она? Она капитан медицинской службы, красавица, умница? Какая ей пара? Что могу предложить кроме своей любви? Ну, отсижу я тут весь свой срок…Выйду? Путь один…Остаться в одном из таких рабочих поселков вольнонаемным, где не будут особо вникать в детали твоей биографии. А она? А Глеб?
Я со злости стукнул кулаком по дощатой стене, жалобно отозвавшейся глухим стуком. А она должна угробить свою жизнь здесь, поставив крест на своей карьере, на судьбе сына из-за меня? Этого я допустить не мог. Вот и выходило, что стоило послушать Головко и идти дальше, срываться в побег с Седым, а там будь, что будет. Если капитан прав и война с немцами не за горами, может еще и вернусь героем оттуда…Тогда Валя может быть со мной, незапятнанным, чистым…
– Чего шумишь?– на моем уровне неожиданно появились внимательные серые глаза Качинского. Если бы он знал, что в тот момент творилось в моей душе. По ней, словно катком асфальтовым проехали, оставив лишь выжженное поле.
– Разговор есть…– проговорил я.– Пойдем на улицу!
Лев Данилыч осмотрел спящий барак, вроде никто не подслушивает. Доносится интенсивный храп и сопение. Все, как обычно бывает в большом мужском коллективе. Пожал плечами и спрыгнул с нар. По молчаливому согласию место отца Григория никто из нас не занимал. Нижняя шконка так и оставалась пустой после его гибели.
– Пошли…
В лицо пахнуло свежим. Сильный сырой ветер мгновенно облизал горячим колким щеки, заставив поплотнее укутаться в накинутую на плечи фуфайку. Чиркнул спичкой, предложив папиросу, оставленную мне Головко, Льву Данилычу. Он ухмыльнулся, но взял, глубоко затянувшись. Закашлялся, поперхнувшись.
– Хороший табачок давно не курил…– виновато улыбнулся он.
– Я был у Седого,– не зная, как начать наш непростой разговор, начал с самого начала.
– Я знаю…Люди болтают, что Кислов хотел тебя на правило выставить, но ты каким-то чудом опять соскочил. Кислова воры пустили в расход, его подельники стали Машкой и Ленкой, заняли барак с опущенными, а ты целехонек, с настоящими папиросами…
– Кислов оказался ссученным!– я сделал вид, что не заметил неприкрытого сарказма со стороны бывшего белого офицера.
– Печально…Воровская масть такого не прощает. И взамен, что они попросили?– улыбнулся Качинский.
– Они просто узнали правду!– горячо возразил я.– Мне чудом удалось спастись! Какие-то малявы пришли из Соликамска…
– Ты же бывший чекист, Саня!– прервал меня Качинский.– Неужели т реально думаешь, что все это сыграло так, потому что справедливость восторжествовала? Кислов Седому был изначально, как кость в горле. Два авторитетных медведя никогда не уживутся в одной берлоге. Рано или поздно один другого съест. Седой ждать не стал, пока Кислый попляшет на его косточках… Скорее всего, как только они прибыл с этапом в лагерь. Воры уже начали писать малявы в лагеря и искать числящиеся за ним грешки, чтобы сделать все по их законам. Соликамск далеко, Саш…Неужели ты думаешь, что ради тебя гнали дорогу с малявой, чтобы спасти жизнь такому замечательному парню, как ты? Уж извини, но вряд ли. Ты им, безусловно, нужен в их раскладах, но не главной фигурой…Тут ты себе льстишь,– Лев данилыч затушил аккуратно папиросу и глубоко вздохнул, умываясь свежим мокрым пушистым снежком.– Так во что они тебя втянули?
Слова Качинского заставили меня задуматься. И даже здесь, у обычного ворья на меня были далеко идущие планы. Все играли мной, словно я был обычной шахматной фигурой без своих собственных желаний и мыслей. И НКВД, и воры хотели меня просто использовать, и из-за этого не чурались убивать людей , подставлять, предавать…
– Они хотят устроить побег,– выдавил из себя я, от накатившего раздражения до красноты сжимая перилы нашего барачного крылечка.
– Похвально, а тебя «кабанчиком»?– улыбнулся Лев Данилыч.
– Чем?
– Чаще всего воры бегут с зоны не просто так с бухты барахты! Им нужен запас продуктов, который сам будет себя нести…Ты например! Таких жертв называют « кабанчики» Когда силы начнут воров оставлять, они тебя хлопнут и сожрут! Так-то, мой друг…
– Они людоеды что ли?
– Они беглые зэки! Их задача выжить любым путем,– пожал плечами Качинский, в том числе и таким…
– Нет…Они предлагают мне бунт!
– Что?
– Бунт. Поднять весь лагерь на уши. У них это получится, я уверен. Власть тут черная! Обезоружить охрану, администрацию, обрубить связь и под шумок слинять.
Качинский замолчал, обдумывая предложение.
– Идея неплоха…Но трудно осуществима… Оружия нет, это не солдаты, это зэки,– кивнул он в сторону барака,– они разбегутся при первом же выстреле!
– Седой на что-то надеется,– пожал я плечами.
– Ты ему веришь?
– Теперь нет…Но хочется!
– И мне хочется…– кивнул Качинский, нервно затягиваясь папиросой.– Я с вами, если что…Хочется умереть свободным, даже если вся эта ерунда не выгорит.
– Выгорит, Данилыч! Выгорит!– похлопал я его по плечу, радуясь, что мой самый близкий товарищ тут, согласился быть со мной рядом.– мы еще будем свободными…Обязательно будем!
– Глянь-ка туда!– кивнул в сторону проулка между бараками Качинский.– Кто-то бежит сюда…Видишь?
Я кивнул. В темноту было трудно разглядеть, но, когда человек приблизился, я увидел запыхавшегося Мотю. Он тяжело дышал, будто только что осилил стометровку на мировой рекорд.
– Что случилось?– спросил я, видя, как горят гневом его карие глаза.
Он промолчал, искоса косясь на Качинского. Мол, это, что за фраер и что он тут делает.
– При нем можно,– кивнул я,– он наш человек!
– Седого Коноваленко в ШИЗО с утра определил. На два месяца! Он маляву мне скинул. Долго там не протянет…Пора начинать!
Мы с Качинским переглянулись. По моему телу пробежал легкий холодок нервного напряжения, как всегда бывало перед самыми опасными и сложными операциями в моей жизни.
– Лев Данилыч, ты как?– спросил я его, ловя задумчивый взгляд бывшего белого офицера.
– Оружие у вас какое есть?– уточнил у Моти он, рисуя на снегу у себя под ногами какие-то одному ему понятые знаки.
– Ножи, заточки, финки, топоры…
– Вообщем вся королевская рать,– усмехнулся Лев Данилыч,– ничего, друзья мои, и с этим мы замечательного повоюем…Бывало и хуже! Веди нас к своему воинству, Матвей! Я с вами!
ГЛАВА 28
Валя шла по пустой дороге засыпанной снегом, утопая в нем почти по колено. Она брела, с трудом пробивая себе дорогу в тугом плотном насте, путаясь в полах длинной шинели. Где-то впереди нее стоял ее Сашка. Весь в светящемся ореоле золотистого света, будто ангел, спустившийся с небес. Он глядел на нее с какой-то непонятной грустью и укоризненно качал головой.
– Что же ты так, Валюша?
Она не понимала о чем! Что она такого сделала? Ведь вот спешит к нему, пробиваясь сквозь снежные торосы. Ноги подкосились у нее, она рухнула в снег, сдирая кожу на тыльной стороне ладоней.
– За что?– слезы сами брызнули у нее из глаз. Она вовсе не хотела реветь, как маленькая девчонка, у которой отобрали любимую игрушку. Сердце разрывалось на части. Женщина не могла понять, почему он снова недосягаем для нее ведь они столько пережили, вытерпели, сквозь время и расстяоние сохранили любовь!
– За что?– громко прокричала она и проснулась от стука бешено колотящегося в груди сердца.
Никакого снега вокруг не было. Она была все в той же комнатушке у Головко на диване, уютно накрытая пледом. Почти потухшая печка сухо потрескивала догорающими углями. Заслонка была открыта, выпуская последнее тепло.
В дверь стучали, не настойчиво, нагло, как это обычно бывает, когда за сержантом приходит посыльный из дежурки, а чуть робко, еле слышно. Валя потерла заспанные глаза, мимоходом поправив челку. Осмотрелась по сторонам, с трудом возвращаясь в реальность.
Головко, как всегда не было. Приготовленный им завтрак ждал на столе, накрытый вафельным полотенцем. Никаких следов того, что он ночевал дома не было. Валя сбросила одеяло и напялила валенки, стоявшие у кровати. Зябко…Комната за ночь выстудилась. Внутри валенок ногам было прохладно.
– Секунду!– протопала к двери, распахнув ее настежь, впуская свежий морозный воздух, на какое-то мгновение ослепнув от яркого солнца, ударившего по глазам. Сегодня в Темлаге денек обещал быть погожим. Метель, длившаяся почти три дня, прекратилась, уступив место ледяному ветру и безоблачному небу.
– Ну, здравствуй, Валя…– на пороге комнаты Головко стоял Андрей. Совсем непохожий на себя самого последних месяцев. Чисто выбритый, немного смущенный, в отглаженной форме и идеально начищенных хромовых сапогах, подтянутый и даже слегка помолодевший.
– Здравствуй, Андрей…– кивнула Валя, кутаясь в теплую вязаную кофту, в которой спала, ночуя у Головко. Кого она ждала увидеть на пороге в столь ранний час? Сашку? Заботливого сержанта? Но никак не своего мужа…Она, как могла оттягивала этот неприятный разговор, избегала Андрея два дня, но вот он пришел сам, и, видимо, этой беседе все же быть…
– Пустишь?
– Я сама тут гостья,– пожала плечами Валя, пропуская Коноваленко внутрь.
Он как-то неловко затоптался на пороге. Попробовал коснуться ее щеки легким поцелуем, но он отвернулась.
– Не стоит…
– Не стоит, так не стоит…– вздохнул Коноваленко, шагнув внутрь комнаты. – Я поговорить пришел…
– Говори,– Валя прошла за ним, защелкнув щеколду. Села напротив, разглядывая своего мужа и поражаясь насколько чужими они стали незаметно друг для друга за столько лет брака. Сидевший напротив нее человек был ей совершенно незнаком. Она попробовала покопаться у себя внутри, чтобы обнаружить хоть что-то к нему, хоть какое-то чувство, но ничего не было, только пустота, холодная отстраненность, как просто к прохожему.
– Я не знаю, с чего начать…– опустил глаза Андрей, разглядывая носки своих сапог.
– Начни с самого главного!– посоветовала женщина, вставая и направляясь к печке. Подкинула несколько поленьев в открытую заслонку и водрузила на металлический лист печки закопченный, по-холостяцки грязный чайник.– Чай будешь?
– Спасибо, нет.
– А я, пожалуй, выпью…
– Валь…
– Андрей, если ты пришел просить меня вернуться, простить тебя, то лучше не надо…– оборвала его резко Валя.– Я не вернусь. Ты умудрился убить у меня внутри все хорошее, что было к тебе! И этого доброго отношения больше не вернуть. Рано или поздно терпение у всех заканчивается. Мы прошли точку невозврата и лучше расстаться по-хорошему…
– Жаль…я тебя очень люблю!
– И спишь с Бергман? – усмехнулась Валентина.– Странная любовь, согласись?
– Это не то…
– Это то, Андрей! Чего ты хотел?
– Ты сегодня в обед уезжаешь…– вздохнул Коноваленко, отворачиваясь в с торону, чтобы его слез, еле сдерживаемых, не видела Валентина.
– Уезжаю?!– изумилась она.– Куда?
– В Ленинград…Приказом Наркома тебя переводят в окружной госпиталь под Лугу.
Глеб! Первой мыслью Вали, была мысль о сыне. Господи! Она увидит Глеба! Обнимет его, прижмет к себе. Госпиталь под Лугой! Это же просто чудо какое-то…Потом ошарашила мысль о Сашке. Они только увиделись, даже толком не успели поговорить, и теперь снова расстаются! С трудом женщина совладала со своими эмоциями.
– Ты постарался?
– Это решение наркомата,– покачал головой Коноваленко,– приказ уже подготовили. Поезд вечером. Машину я вам организую до Темниково. В обед уедешь из этого кошмара и забудешь, как страшный сон!
– Вам?– нахмурилась Валя.
– Головко командируют в ленинградское управление лагерей. Так что твой…– он долго подбирал слово, чтобы не нахамить бывшей уже теперь жене, как обычно.– Друг сопроводит тебя.
Обед…Она бросила короткий торопливый взгляд на часы, показывающие половину десятого. Как мало времени у нее…Сашка…Она заторопилась одеваться. Набросила шинель на плечи. Сашка…Сашка…Билась в голове лишь одна мысль.
– К Клименко?– вырвалось у Андрея.
– Ты так и не изменился, Андрей…– покачала головой Валя.
– Я прикажу, чтобы его привели к нам…Ко мне,– поправился он,– тебе же еще надо время, чтобы собрать вещи…
Она с грустью посмотрела в спину уходящему бывшему мужу. Теперь Валя точно знала, что на этом их история закончилась окончательно. То, что предложил сейчас Коноваленко было поступком, поступком настоящего человека…
– Андрей!– окликнула женщина его, когда он уже стоял на пороге, борясь с неподатливой щеколдой.
– Да?– сколько было надежды в этом «да», сколько эмоций! Валя с трудом сдержалась, чтобы не разреветься окончательно.
– Спасибо…
Коноваленко горько усмехнулся.
– Я тут честно ни при чем…
– Я не за это…Я за те счастливые моменты, что у нас все же были!
Впервые Валя видела, чтобы Андрей плкал. По его щеке катилась так и не сдержанная большая слезинка, а он ее не замечал. Все смотрел на свою бывшую жену, будто хотел насмотреться на всю оставшуюся жизнь.
– Меня на квартире не будет до вечера, можешь собираться смело, прощаться…
– Прости меня…– она все-таки рванулась к нему и обняла, а он стоял опустив руки и плакал. Плакал от того, что не удержал, не смог, не понял…Плакал, прощаясь с огромным и счастливым, как оказалось, этапом своей жизни.
– И ты…И ты меня прости!– он вырвался из рук Валентины, нелепо затоптался, мучаясь с все неподдающейся щеколдой, боясь остаться.
Запор все же смилостивился. Глухо щелкнул, выпуская его наружу. Он не хотел оборачиваться назад, понимая, что обернувшись, будет все равно надеяться на чудо, которого не случится. Он все потерял, все сам поломал, и осознание этого было болезненней всего. Винить было некого, он сам все разрушил. Это сейчас понял он, понимала и Валентина. Их уютная спокойная супружеская жизнь завершилась ни с появлением Клименко, ни в Харькове, а гораздо раньше…Когда? На этот вопрос, даже они не могли ответить, прощаясь возможно навсегда.
Оставшись одна, Валя растерянно села на кровать. Силы на миг оставили ее, и боль в груди стала нестерпимой. Отпустив давно ситуацию с мужем, она все же болезненно перенесла это расставание.
Громкий бой часов возвестил о том, что на сборы и прощание с Сашей оставалось очень мало времени. Чайник пришлось отставить.
Саша…Сашенька…Как быть с ней, с ее запоздалой любовью? В отличии от нее его-то точно не переведут никуда, и ближайшие десять лет ему придется провести здесь. Почему же судьба так несправедлива, они только нашли друг друга, только встретились, и опять расстаются! Может наплевать на все и остаться?
Глеб…Маленький Глеб…Который перевешивает любые чувства к мужчине. Сын, которого она не видела очень давно! Шанс обрести материнское счастье и зыбкое ненадежная любовь в лагере между врачом и заключенным! Конечно, как бы больно в этот момент не было, она выбирала сына…
Вытерев слезы, она вышла из комнатушки Головко на свежий воздух. Ей так хотелось его вдохнуть полной грудью, чтобы унять ту боль. Что ярким огненным пожаром сжирала ее изнутри. Увы, но и лютый темниковский мороз ей не помог. Легче не стало, стало еще больнее.
– Смирно! Равнение направо!– дежурная смена прошагала мимо нее, топа сапогами. Молодой сержант остановился напротив, словно почувствовав неладное. Его она не знал, так и не успев познакомиться со всеми в лагере.
– С вами все в порядке, товарищ капитан?– поинтересовался он, видя, как она тяжело опирается на резные поручни крыльца.
– Да, все хорошо…
Отдав воинское приветствие, сержант повел караул куда-то дальше, следуя запутанными закоулками лагеря.
– Надо идти, Валя!– приказала она себе.– Надо дти. Если ты хочешь счастья своему ребенку, если хочешь его увидеть. Если хочешь быть матерью!
А Сашка? Тут же болезненно вопрошала настырное сердце!
– А Сашка поймет! Поймет…Он сможет понять, выживет несмотря ни на что в этом аду и вернется, вернется к ней, а она будет ждать, десять , пятнадцать лет, лишь бы снова почувствовать эти ласковые губы и нежные руки.– Сашка поймет!– уверенно отрезала она. Словно решив все для себя окончательно. Гордо выпрямилась и двинулась в сторону их служебной с Андреем квартиры. Сердце немного отпустило. Она теперь могла хотя бы дышать, а не с трудом пропихивать в себя воздух. Стало легче…Глеб или Сашка? Сын или любимый? Нет никакого выбора! Он поймет…
Дорога до квартиры показалась Вале одной из самых длинных за последннее время. Несколько раз приходилось останавливаться, чтобы перевести дух и собраться с мыслями, но упрямо толкала неслушавшиеся ноги вперед, что не опоздать и поскорее увидеть сына. Подумать только! Она уже через три дня сможет прижать своего Глебушку к себе, а он долго вечером будет рассказывать чем занимался, какие у него друзья и как их зовут.
Дверь в их служебную квартиру была открыта. Грязная посуда горой высилась в рукомойнике. Немытые полы говорили о том, что жилье это холостяцкое. Мелькнула мысль прибраться Андрею напоследок…Но время шло.
Быстро, привыкшая за долгую совместную жизнь с военным к неожиданным переездам, Валентина собирала свои вещи по чемоданам, особо не стараясь складывать их ровно. Просто напихивала куда сколько влезет. Из-за постоянных переездов и вещей-то скопилось немного. Часть, тех что особенно ярко напоминали ей о прошлой жизни, она решила оставить. Сложила на кровати, начиркав просьбу Андрею отдать все Бергман. Пусть Ирочка порадуется. Она не сама стала такой, ее жизнь сломала и заставила творить то, что она творила. Да и что, в конце-концов, такого в том, что она спит с мужчинами?
– Сашка!– за своими сборами она не расслышала ни шаги любимого, ни скрип двери. Я стоял возле нее, наблюдая за сборами Валентины. Слезы душили меня изнутри, но я с самого начала решил, что не буду ее мучить своими чувствами и показывать, как мне больно.Она не должна сомневаться в правильности своего выбора! Ведь выбора-то, по сути, у нас-то и не было, благодаря контрразведки. Его сделали за нас, когда-то давно…
– Сашка!– Валя вжалась в меня всем телом, словно хотела стать частью меня, одним целым со мной, чтобы забрать с собой все самое дорогое. Ее губы жадно покрывали мое лицо поцелуями, руки шарили по голове, гладя отросшую щетину.– Сашенька…Родной мой…Любимый…
– Валя…
– Сашка! Сашуля…Санечка…
– Остановись!– отстранил я ее, утопая в этих полных слезами и болью глазах. Я много отдал, чтобы они светились от счастья, но не мог ничего изменить. Она отстранилась, держа меня за руки, грязного вонючего зэка, уставшего, полуголодного…Она любила меня и перспективным офицером, и заключенным Темлага, и врагом народа. Она по-настоящему и всем сердцем любила меня, и это дорогого стоило!
– Я уезжаю…Меня переводят отсюда в Ленинград!– выдавила она из себя, давясь слезами.
– Я знаю!– кто бы знал, чего мне стоило говорить об этом, как о чем-то несущественном, неважном.– Слухами земля полнится…Особенно здесь…В лагере…Иногда мне кажется, что тут все про всех все знают и стучат друг на друга,– я взял ее за руки и сел вместе с ней на диван, не отводя глаз от ее лица. Мне хотелось запомнить его навсегда, на всю жизнь! Каждую черточку, каждую морщинку, каждую родинку…
– Прости меня…Я не могу остаться. Там мой ребенок!– она зарыдала, бросаясь ко мне в объятия, зажмурившись, чтобы не плакать, не реветь в голос, держаться…
– Я знаю, Валь…Я знаю!– я гладил ее по волосам, запоминая их шелковистую упругость, их запах, их нежность.
– Прости меня, Сашка! Я буду ждать! Буду ждать тебя десять лет, двадцать. Только возвращайся. Клянусь, я буду ждать!– красные от слезы глаза смотрели на меня преданно и влюбленно. Я не мог не имел права сделать по-другому…Просто не имел. Там ребенок, тут я…Заставлять делать такой выбор было бы большим скотством с моей стороны.
– Я вернусь, когда-нибудь вернусь…Обещаю! Просто сейчас так будет лучше…– я нес какой-то бред, только чтобы не молчать, не рыдать вместе с ней. – Лучше для нас обоих!
– Сашенька…
– Послушай, Валь…Там твой сын, там большой город, много возможностей, а здесь что? Здесь лагерь…Там музеи и метро, а здесь только ШИЗО и вечный холод…Так будет лучше, я знаю!– я как можно крепче обнял ее, чувствуя, как в груди колотится бешено сердце.– Так будет лучше…Береги себя, береги…– еще чуть-чуть и я не смог бы просто уйти. Сил бы не хватило на это. Я решительно встал, чувствуя, как ноги отказываются идти. Усилием огромной воли я заставил сделать себя шаг к двери.
– Ты настоящая мать! Я горжусь тобой…
– Сашкааа!– полный отчаяния и боли крик догнал меня уже где-то на дороге. Я не мог оглянуться, иначе непременно вернулся бы туда. Не имел права! Боль в груди затуманила глаза.. Я пошатнулся, падая в сугроб и завыл. Дико, по-волчьи, гребя снег руками, сжимая до боли пальцы в кулаках.
– Я вернусь…Обязательно вернусь, Валюш…
ГЛАВА 29
День прошел отвратительно. Все у меня валилось из рук, а все мысли были не предстоящем непростом деле, а об отъезде Валентины. Я их наблюдал за ним с заднего двора, где наш отряд уверенно греб свеженападавший снег. Видел, как ей помог взобраться в кабину полуторки проклятый Головко, непременно теперь у меня ассоциирующийся со злом, как она поправила сползшую форменную ушанку, как улыбнулась ему. Сердце разрывалось от тоски и боли, но я не мог поступить по-другому. Если бы я не уступил, то нам обоим сломали жизнь и в эту мясорубку попали бы совершенно непричастные люди. Так мы пожертвовали только своими двумя судьбами. Двумя ли?
Лампа чадила нещадно. На столе вместо еды были разложены от руки, на листах картона начерченные схемы лагеря, которые оставил Моте Седой перед уходом в ШИЗО. На схемах были отмечены вышки, основные здания и их назначение, количество охраны, их расположение. Составлено было довольно толково, что и отметил Качинский, имеющий среди нас всех один опыт подобных штурмовых операций.
– Даже обозначения военные,– хмыкнул он, ориентируя схему по сторонам света.
– В соседнем с вами отряде бывший унтер царской армии чалится,– улыбнулся довольно Мотя,– он там картографией и занимался. Вот Седому и помог!
– Заметно…– согласился Лев Данилыч.– Но нам от этого проще не становится…
– Шансы безнадежны?– я тоже наконец-то подошел к карте, стряхнув с себя оцепенение. Хватит! Решил я для себя. Она уехала и ее не вернуть, осталось самому вернуться, ведь Валя обещала обязательно ждать, а для того, чтобы вернуться надо выжить.
– Шансы есть всегда, мой юный друг. Так…– бывший белый офицер покрутил в руках карту, уложил ее на грубосколоченный стол, как ему было удобно, прижав четырьмя крупными свеклами, которые попросил у Степаниды, крутившейся неподалеку.– Пока вы были все заняты, то я прикинул тут кое-что…Вот здесь у нас оружейка. Это наш первый объект!
– Но…– возразил Мотя, надеясь, что первым и самым важным объектом все же будет ШИЗО с Седым.
– Иначе никак…Нам надо захватить как можно больше оружия с меньшим шумом. Туда пойдут все! И ты Мотя, и твой молчаливый друг,– Малина в уголке довольно оскалился, как сторожевой пес, которого хозяин неожиданно похвалил,– и я, и Александр. Остальные твои люди…Кстати сколько их?
– Человек сорок-сорок пять,– пожал плечами Матвей.
– Им можно доверять?
– Не знаю…– пожал плечами вор.– У нас никому не принято доверять, только себе.
– Но они тебе хотя бы подчиняются?– уточнил я.
– Они подчиняются ворам, а значит и мне.
– Тогда соберешь их возле оружейки. Незаметно, вот за этими складами. Как только я подам знак, пусть через окно, там есть такое в самом верху, зарешеченное, получают оружие и ждут нас.
– Кто нас туда пустит в оружейку?– засомневался Мотя.
– Есть у меня одна идея!– подмигнул я вору, вспоминая про Ковригина. Он в сущности парень неплохой и если пойдет нам навстречу, то его можно и в живых оставить, заперев в оружейной комнате.
– Отлично! Далее вышки…– с грустью сообщил Лев Данилыч.– Переть придется массой, грудью на пулеметы, много народа поляжет, но выхода другого нет.
– Кто поведет этот отряд?
– Я…– тихо промолвил Малина.
– Малин, ты чего?– возмутился Матвей.
– Я пойду!– уверенно кивнул вор.
– Тогда Мотя с частью отряда отправляется к баракам ШИЗО, а я с Чекистом к администрации, узел связи, телефоны, рации, чем позже о нас узнают, тем больше шансов будет вырваться.
– Добро,– кивнул Матвей,– когда начнем?
– Через полчаса! Успеете всех собрать?– окинул взглядом нашу разношерстную команду Качинский. Она, и вправду, выглядела странно, бывший белый полковник, два вора и бывший чекист.
– Успеем!– переглянувшись друг с другом подтвердили Мотя с Малиной.
Воры из котельной ушли. Мы остались вдвоем с Львом Данилычем. Но разговаривать особо не хотелось. Как это часто бывает ожидание самого боя оказалось намного тревожнее, чем непосредственно сражение. Кажется я так уже когда-то думал…Точно, тогда мы брали в моем родном поселке Халтурина Бритву и его подельников. Как это было давно! Кажется столько лет прошло а на самом деле, чуть больше полугода. Но все эти события казались мне, с высоты прожитого здесь, в лагере времени, чуть ли не доисторическими. И предательство Конопатова, интриги Власенко, Харьков, мой родной Харьков, где я родился и вырос с его старыми улочками, гремящими на ходу трамваями и широкими проспектами…Как же это было далеко!
Качинский то же думал о своем. Уставившись в одну точку, он что-то сосредоточенно шептал. Заинтересовавшись, я прислушался:
– Арсений Быков, Марьяна Вышинская, барон Корф…
– Лев Данилыч?
Он прервался, словно вернувшись из другой реальности. Встряхнулся, приводя себя в порядок.
– Что это за имена?
– Какие?– нахмурился Качинский.
– Которые ты повторял сейчас…
– Ты, правда, это хочешь знать?
– Хочу…
– Это люди погибли от рук большевиков в семнадцатом году. Они не имели никакого отношения ни к армии, ни к белому движению, ни к императорской семье. Им просто не повезло родиться дворянами! Всех их в разное время расстреляли взбунтовавшиеся рабочие. Я давным давно поклялся отомстить при случае за них. Вот такой случай представился…
– Так ты и в Красную армию пошел, чтобы мстить?– поразился я. Мысль о том, что я в Качинском ошибся, и он, действительно, вредитель, почти убила меня.
– В Красную армию я пошел, чтобы выжить! Уезжать я не хотел, да и некуда было. Как остальные рваться в Париж? Чтобы работать там таксистами лавочниками, парикмахерами…Я кадровый офицер! Я только и умею, что воевать. Будем считать, что в РККА я был наемником, ненавидящим своего хозяина наемником, но тем не менее честно выполняющим контракт.
– Ясно…
– А ты о чем думал?– поинтересовался Качинский.– я же видел, что на миг у тебя стало такое счастливое лицо, что завидно стало даже мне…
– Я вспоминал Харьков!
– Хороший город! Наша часть стояла когда-то в его предместье и мы…
– Все готово!– в котельную зашел Мотя, поигрывая наборной финкой. Тридцать пять рыл, самые отчаянные…
– Это, хорошо, что отчаянные,– кивнул Лев Данилыч,– им придется лезть голой грудью на пулеметы.
– Начнем? – поднялся я, чувствуя, как спадает нечеловеческое напряжения последних минут ожидания. Тело становится свободным и даже дышится легче.
– С Богом, господа!– кивнул Качинский.
– Бог не выдаст, свинья не съест,– ухмыльнулся Мотя,– фарта нам…– Вот он нам очень понадобится!– согласился Качинский, забирая из рук вора заточку, сделанную из обычной алюминевой ложки. Не Бог весть какое оружие, но за неимением никакого…
Втроем мы вышли из котельной и направились в сторону оружейной комнаты, стараясь как можно меньше привлекать внимания, держаться поближе к баракам, чтобы в случае чего заскочить в один из них. Народа в лагере было мало. Все в основном находились в промзоне, вместе с ними и основной состав караулов. В лагере во время рабочего дня оставалось лишь несколько часовых, да пупкари на вышках.
– Пора бы уже, Александр, изложить нам ваш план, как попасть в оружейку?– предложил Качинский, когда до заветной комнаты со спасительными автоматами оставалось меньше квартала, на которе строго по-военному был разбит Темлаг.
– Ковригин…– коротко бросил я, пробираясь среди сугробов к домику комиссара.
– Что Ковригин?– не понял Лев Данилыч.
– Откроют только ему…
– Гнилой базар!– отмахнулся Мотя.– Комиссар на такое не пойдет…
– Это смотря как убеждать!– огрызнулся я, перепрыгивая через высокие перила крыльца.– Моть!
Вор мгновенно оказался рядом. Наклонился над замком, проверяя с какой стороны он закрыт по одному ему известным приметам.
– Дома…– одними губами проговорил он, отступая в сторону. Я постучался, громко решительно. В бараке нет дверных глазков. Двери глухие, сляпанные кое-как местными умельцами на лесопилке. Если немного изменить голос, есть шанс, что Ковригин поверит и откроет. Ведь ему в голову не может придти, что на него, на комиссара лагеря могут напасть прямо в его центре.
– Товарищ лейтенант!– повторил я, пока по ту сторону не расслышал торопливые шаги.– Товарищ лейтенант!
– Кого там черт несет? Я в смену сегодня…Не в курсе что ли?– заворчал он, возясь с щеколдой.
– Срочно к начальнику лагеря!
– Сейчас…– нам несказанно повезло, что Ковригина мы разбудили. Еще не до конца проснувшийся, он плохо разобрал голос, и когда дверь начала открываться, Качинский ждать не стал. Тяжелым пинком открыл ее настежь, опрокидывая на спину молодого лейтенанта. Тот отлетел к столу. Стоящему посреди комнаты. Лежавшая в его постели зэчка громко завизжала, кутаясь в несвежую скомканную простыню. Волчара – комиссар успел потянуться к стулу, на котором висела поясная кобура, но не успел всего лишь на мгновенье. Мой сильный удар под дых ногой отбросил его в сторону, заставив простонать от боли.
– Стоять!– рявкнул Качинский, оказываясь рядом со стула и торопливо доставая оттуда «ТТ».
– Вы кто блять такие?– прошипел Ковригин, держась за поврежденный бок. Поднял глаза, узнавая меня в какие-то доли секунды.– Ааа…– протянул он.– Клименко…
– Брысь пошла!– кивнул зэчке, замершей, как мышка на кровати, Матвей.– И всем передай кипеж большой будет, пусть ныкаются кто куда…
Испуганная, растерянная женщина кивнула и, суетливо запахнувшись в простыню, мимоходом подхватив со стула вещи, рванула на мороз.
– Стуканешь кому, найду и язык вырежу,– остановил ее за руку уже на самом выходе Малина, грозно сверкнув глазами. Та кивнула, так и не промолвив ни слова. Лишь бегающие из стороны в сторону глаза выдавали ее нечеловеческий испуг.
