Александр Харламов
Высшая мера
– Саша? Клименко? Ты?
Я кивнул, не зная, что мне сказать сейчас, чем утешить женщину, потерявшую единственного кормильцы в семье, оставшуюся с тремя малолетними детьми одной. Насколько мне было известно, Ирина Васильевна ни дня не работала нигде. Едва они с Жидковым расписались, когда ей исполнилось восемнадцать. Родителей она потеряла в революцию, прибилась к одну из полков, расквартированных в Харькове, которым как раз командовал Жидков, так и осталась с ним до конца…
– Как?! Скажи как?– посмотрела она меня полными отчаяния глазами.– Как получилось так, что все вернулись живыми, а он…Он убит?! Как? Почему именно он?!
Бессмысленно было ей говорить, что такое могло случится с каждым, что и я, идя первым перед цепью, мог схватить эту пулю, мог и Василь Конопатов, даже начальник управления… Бессмысленно оправдываться в том, что остался живой, а её муж лежит в областном морге с пробитой грудью. Глупо, как-то оправдываться…
– Там какие-то документы надо собрать…Чтобы пенсию тебе и твоим детям платили, насколько я знаю,– отводя глаза в сторону, посоветовал я.
– Сволочи! Вы все тут сволочи! – тихо и зло прошептала Ирина.– Вы, как клубок змей здесь вертитесь, лишь бы тебя не укусило, на остальных людей вам глубоко плевать…Зачем я сюда пришла? Хотела вам в глаза посмотреть…Как должность моего мужа уже делите, пока он мёртвый лежит.
– Я…
– Не смей!– она отвесила мне звонкую пощёчину. Такой силы от этой худенькой женщины я никак не ожидал. Щёку обожгло горячей болью.– Не смей меня перебивать! Вы все тут совесть давно продали, а те, кто не продал, те спрятали её куда-то далеко, чтобы не мешала творить ваши гнусности.
– Ирина…– попробовал я встать и уйти, но она ухватила меня за руку.
– Все вы сгинете за то, что творите в своём управлении. Все до единого! Никому не станет нужно то, что вы тут делаете, считая важным…Только моего мужа…уже никто мне не вернёт.
– Извините, мне пора,– я рывком, совсем невежливо вырвал свою ладонь из её удивительно крепких пальцев. Зачем я вообще к ней полез? Зачем со своей инициативой опять попал под неприятности. На душе после этого непростого разговора остался неприятный осадок. Я ловил на себе насмешливые взгляды остальных сотрудников, проходящих мимо нас, чувствуя себя гадко, словно вымазался в чем-то противном и липком.
– Извините…Вы про пенсию узнайте!
Я быстрым шагом вернулся к широкой лестнице на второй этаж, где находился наш отдел. В след мне донеслись опять приглушённые рыдания вдовы Жидкова. Кажется, она пришла сюда сегодня вовсе не за льготами и пенсией, а просто выплакаться, выреветься, выбросить ту боль, саднящей раной, сидящую у неё в груди.
У красного знамени, на посту номер один стояла фотография капитана Жидкова. В траурной рамочке с надписью, что данный офицер погиб в борьбе с бандитизмом. Стараясь не смотреть на неё, прошмыгнул в нашу каморку, где собирались опера.
В кабинете уже сидел Василий, баюкая свою раненую руку, замотанную плотным белым бинтом, будто там действительно была серьёзное ранение.
– Доброе утро!– поздоровался он, привставая на старом табурете.
– Если он доброе…– буркнул я, плюхаясь на своё место, заваленное бумагами до самой настольной лампы. Вчера на эмоциях после проведённой операции мне удалось уснуть далеко не сразу. Я ворочался, ходил курить, раз за разом перематывая в голове события прошедшего дня. Мог ли я, что-то сделать, спасти Жидкова, если бы не пошёл в другую сторону, а был бы рядом? Вряд ли…Капитан – в прошлом лихой кавалерист, в сущности добрый малый, безнадёжно отставший от современной тактики и стратегии, но исполнительный и верный партии товарищ, не послушался и повёл облаву так, как повёл, зато Бритва и его сообщники ушли бы, зато сейчас нападения на инкассаторов прекратятся, деньги госрезерва в безопасности, а в безопасности ли? У ж слишком всё гладко получилось…Отчего на душе остался неприятный осадок. Искали эту банду всем Харьковым, столько сил потратили, обыски, облавы, всё впустую, а тут раз…И все кончено. Странно даже …
– Видел вдову Жидкова?– кивнул куда-то на дверь Василь, чтобы как-то начать разговор.
Я кивнул. Разговаривать с Василём не хотелось. Вот капитан убит, а этот хлюст руку свою поцарапанную баюкает, словно её оторвало. Я знал, что так думать нельзя, несправедливо, но ничего с собой не мог поделать. Я впервые терял людей во время операции, людей, которые ко мне относились довольно неплохо. Были, если не друзьями, то отличными товарищами и рассудительными начальниками. Никогда не думал, что это оказывается так больно. Василь всё понял. Он был неглуп, а потому замолчал, давая мне время выстрадаться, угрюмо уткнулся в стакан с чаем, о чем-то сосредоточенно думая.
– Товарищи офицеры,– в нашу каморку зашёл Секретарь. Власенко сегодня был в форме, туго стянутый портупеей, словно тростинка, худой, бледный, в огромных круглых очках, которые никак не ладились с его офицерским образом. Хромовые сапоги скрипели при ходьбе и были удивительно начищены до зеркального блеска. Левая рука у него была перевязана траурной алой ленточкой. Мы мгновенно вскочили, вытянувшись во фронт. Это было первое посещение всесильного заместителя наших скромных пенатов.
– Приказом начальника управления НКВД по городу Харькова и Харьковской области капитан госбезопасности первого ранга Жидков за борьбу с бандитизмом и врагами народного хозяйства награждён орденом Владимира Ильича Ленина, увы, посмертно… Тем же приказом временно исполняющим обязанности оперативного отдела управления назначается Конопатов Василий Алексеевич, проявивший доблесть и мужество в задержании особо опасных преступников.
– Служу Советскому Союзу!– гаркнул бодро Василь, но поймав мой насмешливый взгляд смутился и смазал концовку. Мы-то оба знали, кто на самом деле устранил Бритву.
– Времени рассусоливать некогда, ребятки,– кивнул Секретарь, утратив всю свою официальную важность. Снял очки, присел на свободный стул, предназначенный у нас в кабинете для допроса задержанных,– Москва требует действий! Наркомат в бешенстве! Банда поймана, уничтожена, но госрезерв находится в госбанке, а не здесь, под нашей охраной. Конопатов?
– Я!
– Ты, как преемник капитана Жидкова, разберись в его записях, планах по переброске денежных средств под нашу охрану.
– Слушаюсь!
– А ты, лейтенант, займёшься другим направлением нашей деятельности…Москва требует усилить розыск врагов трудового народа в рядах нашей партии…
Я поморщился. Никогда не занимался политическими преступлениями. Считал это чем-то грязным и подлым, а может, как и товарищ Мазо ошибочным. Как можно было по нормативу восемь человек в месяц искать предателей? Хорошо, если из этих восьми, хоть один действительно «контра», чаще бывало, что сажали совершенно безвинно. За неосторожно сказанное слово, брошенную неугодную фразу, по наветам и клевете.
– Не довольны? Или может вы не согласны с нашим наркомом товарищем Ежовым, что гидра заразы распространялась почти во сферы жизни нашего молодого и здорового социалистического организма? Или вы не согласным с товарищем Сталиным? – Секретарь испуганно вжал в голову в плечи, словно поминая всуе отца народов, получит тут же мгновенное и неотвратимое наказание.
– Никак нет!– гаркнул я, понимая, что от этого поручения мне не отвертеться.
– Пока товарищ Конопатов займётся разработкой планы перевозки ценностей. Я вас попрошу разобраться вот в этом деле…– Секретарь бросил картонную папку, перевязанную тесёмками на мой стол.– Помните, что у нас горит план отчётности перед Москвой.
– Слушаюсь!
Секретарь усмехнулся и вышел, тихонько претворив за собой дверью Он всегда так ходил, словно крался. Я раздражённо стукнул кулаком по столу и сел.
– Хочешь вместо тебя съезжу на задержание?– предложил Конопатов, наблюдая за моей реакцией.
– Тебе нельзя,– огрызнулся я, расстроенный полученным приказом,– ты у нас теперь начальник.
Василь все понял и замолчал, а я раскрыл материалы дела, искренне надеясь, что это действительно враг народа, а не как обычно болтливый научный сотрудник, рассказавший про вождя неприличный анекдот. Так…
В деле были лишь две коротеньких справки и длинный опус, написанный от руки. Быстро пробежал глазами выдержки от участкового. Так…Марк Розенштайн 1888 года рождения, урожденный еврей, проживает в Харькове с с рождения. Происходит из семьи ювелиров. На момент Великой Октябрьской его отец владел небольшим магазином по ремонту и продаже украшений. После свержения монархии изъявил желание остаться в стране, добровольно передал все семейные ценности на благо революции. Отец и мать уехали в Париж. В данный момент их местонахождение неизвестно. Был директором продовольственного магазина на Блюхера. Состоял в комиссии по новой экономической политике при республиканском исполкоме. В 1935 году назначен на должность директора универсального магазина «Харьков». Женат. Детей нет. По месту жительства характиризуется, как ответственный квартиросъёмщик и неконфликтный человек.
А вторая справка о ком? Подумал я, хотя уже примерно знал о ком…Сколько мне таких справок пришлось перечитать за последний год или два? Сотни, десятки? И за каждой из них, за сухими строчками казённого текста целые человеческие судьбы, искалеченные, измолотые неповоротливой политической машиной.
Роза Розенштайн, урождённая Вихель. Еврейка из богатой харьковской семьи фабрикантов. Отец – владелец завода по производству посуду. В 1917 году бежал в Австрию, спасаясь от большевиков, бросив всё семью на произвол судьбы. Матери Розы пришлось срочно искать для девицы на выданье, коей была молодая еврейка хорошую партию. В браке с Марком Розенштайном. Детей нет. Домохозяйка.
Я медленно перевернул справки, доставая третий листок, исписанный грубым, отнюдь не каллиграфическим почерком. Внимательно вчитался в косые строчки.
Довожу до вашего сведения, что мой начальник – Марк Иосифович Розенштайн, управляющий универсальным магазином «Харьков» неоднократно пользовался своим служебным положением в личных целях. Так 22 мая 1937 года он вне очереди выписал себе новый холодильник «ЗИЛ» со склада и отправил его к себе домой, что, на мой взгляд, является грубым нарушением этики советского руководителя. Вчера 21 июля в универмаг пришла его жена вместе со своей подругой. Марк Иосифович отдал приказ работницам торгового зала немедленно обслужить супругу с гостьей, оставив без внимания остальных посетителей. Докладываю вам, его женой было приобретено два шелковых платья по 105 рублей каждое, и шуба за 210 рублей, что много больше зарплаты честного советского директора магазина. Из чего можно сделать вывод, что Розенштайн занимается фарцовкой и перепродажей товаров, скупая их в универмаге по обычным ценам, а продавая втридорога. Кроме этого Марк Розенштайн в перерывах неоднократно хаял советскую власть и лично товарища Сталина, склонял работников торгового зала к саботажу. В связи с этим, прошу рассмотреть вопрос о благонадёжности гражданина Розенштайна.
Главный бухгалтер универмага
Тов. Костенко В.И.
На кляузе широким размашистым почерком нового начальника было написана резолюция: «Задержать до выяснения»
– Бред же полный!– разозлился я, хлопнув кулаком по столу.– Бред!
– Что там?– потянулся к папке Конопатов, открыл, быстро пробежавшись глазами. Спорить я не стал, начальник всё-таки, как-никак.
– Бред! Ведь понятно, что это самый настоящий донос! Написанный этим Костенко лишь с одной единственной целью, занять место самого Розенштайна!– нахмурился я. – Каким надо быть кретином, чтобы посреди торгового зала публично хаять товарища Сталина?
– Успокойся, Саша…– поморщился Василь, откладывая папку себе на стол.– Таких доносов сотни приходят к нам в контору и на каждый сигнал мы обязаны реагировать.
– Реагировать?– вскочил я со своего места.– А хочешь я расскажу, как будет на самом деле? Хочешь? Эту семью арестуют по 58-ой статье, запрячут к нашим костоломам в СИЗО на Холодной горе, которые выбьют из них любые признания, повторяю ЛЮБЫЕ! И окажется, что наш директор универмага злостный враг народа, троцкист, готовивший вместе с женой по ночам в двухкомнатной квартире государственный переворот и тайно перепечатавший тезисы Зиновьева на печатной машинке.
– Это наша работа!
– Наша работа искать преступников, Вася!– заорал я, разойдясь не на шутку.– Преступ-ни-ков!– по слогам повторил я.– А это…
– Чистым хочешь остаться?– спокойно уточнил Конопатов, неожиданно нахмурившись.– В милицию надо было идти служить…А мы работаем! И такие заявления… Может быть, если бы не ответственные граждане, вроде товарища Костенко, контрреволюция нас задушила ещё тогда, в восемнадцатом.
– Ну и сука же ты, Конопатов!– процедил я, отстраняясь подальше от своего нового начальника.
– Будем считать я этого не слышал,– не стал обострять напарник,– дело это я у тебя изымаю, а сегодня даю тебе заслуженный выходной за вчерашнюю операцию. Побудешь дома, наберёшься сил, подумаешь, может быть…О целесообразности с такими убеждениями твоей работы в органах!
– Да пошёл ты!– сплюнул я, быстрым шагом покидая кабинет. Дверь позади меня оглушительно хлопнула, оставив Конопатова в одиночестве. Он несколько секунд смотрел в стену прямо перед собой. На его лице блуждала ленивая, несколько рассеянная улыбка. Казалось, что эта история со мной. Моё искреннее возмущение, не только его не расстроили, но даже сыграли на руку.
Василь полез в ящик стола и достал чистый листок. Быстренько набросал текст кляузы. Первой бумаги в моем личном деле. Аккуратно сложил пополам и спрятал в стол. Потом вызвал дежурный наряд к воротам и отправился на задержание. Настроение у него было приподнятым и благодушным. Он кого-то похлопал по плечу, пошутил с дежурным. Ощущение от новой должности были самые замечательные. Казалось, что все смотрят на него теперь по-другому, все ждут решительных действий. Повязку на руке он снимать не стал. С ней у него создавался образ бывалого вояки, опытного чекиста. Водитель полуторки уважительно покосился на бинты, но ничего не спросил, все и без того знали про вчерашнюю операцию.
– Куда едем, товарищ лейтенант?– уточнил он, когда в кузов уселись четыре солдата из роты охраны, а Василь занял место рядом с шофером.
– Для начала в универмаг «Харьков», потом на…– он быстро заглянул в постановление об аресте. – На Кирова! К ведомственному дому.
Мотор взревел, выбросив из выхлопной трубы облако сизого дыма. Полуторка качнулась на рессорах, мягко трогая с места, а Василь уже смотрел в окно на проплывающий там город, медленно варящийся в летнем мареве Харьков, думая о, том, что жизнь постепенно налаживается. Все концы к Колу обрублены. Никто не подозревает, что банда налётчиков осталась цела и невредима. Деньги повезут по его, Конопатова плану, в котором он будет знать каждую точку, каждый метр маршрута. Именно он подскажет вору, где идеальней будет всего напасть на конвой. Вместе они разыграют беспроигрышную партию, сделав так, чтобы Василь остался вне подозрений. Ему лишние пятна на биографии не нужны, особенно сейчас, когда карьера стала складываться самым наилучшим образом. Начальник оперативного отдела, а там…Чем черт не шутит? Избавиться бы только от этого чистоплюя Клименко…Но он вспыльчив и болтлив не в меру, не умеет свои мысли держат при себе. Каждая его ошибка будет аккуратно записываться и прятаться в ящик стола, чтобы когда масса станет критической…
Его мысли прервал водитель, затормозив рывком у прямоугольного здания ведомственного дома, где проживали партийные бонзы республики, которым советский народ доверил денно и нощно заботится о собственном благополучии.
Красивый уютный дворик, аллея с вековыми липами, несколько лавочек с пенсионерами, игравшими в домино – всё это создавало какую-то уютную атмосферу. При виде черного «воронка» они затихли, выжидательно наблюдая за тем, в какой подъезд направится конвой. Конопатов был уверен, что сейчас у каждого из них гулко бьётся испуганное сердце в груди, потеют ладошки и каждый из этих благообразных старичков мысленно надеется, что это не к нему, а к соседу.
Возле машины выстроились трое автоматчиков. Василь поправил перевязь на руке, важно прищурился, осматривая двор, нарочно держа паузу, теша своё самолюбие, наслаждаясь этой дрожью и ужасом, пронизавшим партийных чиновников в этот выходной собравшихся во дворе, чтобы скоротать день за партейкой другой домино.
Лениво, растягивая время, он отдал им честь, взяв под лакированный козырёк своей форменной фуражки. Двинулся к подъезду, где проживала семья Розенштайнов. Позади, возобновились тихие разговоры, послышался настороженный шепоток, кто-то испуганно охнул, как особо впечатлительная девица. Позади топали двое срочников из роты охраны, взятых скорее для устрашения и солидности. Конопатов был уверен, что Марк не станет оказывать вместе со своей женой сопротивления.
Перепрыгивая через ступеньку, он легко поднялся на нужный этаж и постучал в дверь. Это тоже было неким жестом устрашения, работники органов нарочно в таких случаях стучали, хотя на двери располагался звонок.
– Секундочку!– послышался звонкий женский голос из-за двери. Тонкая филёнчатая дверь почти не скрывала звуков, доносящихся из квартиры.– Марк, открой дверь, будь так любезен. Иначе твои любимые оладушки подгорят и ты останешься без завтрака…
Всё это звучало настолько подомашнему, что позади Василя один из срочников тяжело вздохнул. Василю пришлось обернуться и бросить на нарушителя дисциплины строгий командирский взгляд, напоминающий тому о том, что работников органов госбезопасности не имеет права давать себе слабину и жалеть государственных преступников.
– Сейчас, Розочка! Уже бегу!
Со злостью от этой идеаллической картины Конопатов застучал сильнее и нетерпеливее. Тонкая дверь содрогнулась под его ударами кулака, норовя вывалиться вместе с коробкой.
–Да кто там…Кого с утра пораньше?– ворчал директор магазина, шаркая домашними войлочными тапочками совсем близко. Загремела снимаемая цепочка и щёлкнул замок.
– Простите…– растерянно пробормотал Розенштайн, переводя взгляд с Конопатова на конвой с автоматами, торчащий позади него.
– Гражданин Розенштайн?– уточнил на всякий случай Василь, хотя и без того знал, что это он.
– Товарищи, а что собственно…
– Мы войдём?– не дожидаясь ответа Конопатов оттолкнул грубо полноватого мужчину в в глубь коридора. Марк покачнулся, опрокидывая небольшую тумбу с декоративной дорогой вазой. Ваза разлетелась вдребезги, как ей и положено.
– Товарищи! Я не понимаю…– промямлил Розенштайн, вставая. По его волосатой руке, покрытой черным курчавым волосом чиркнул осколок фарфора. По его запястью теперь текла струйка крови, но страх перед ворвавшимися в его дом людьми был столь велик, что он её не замечал.
– Марк…Доро…– Роза замерла на пороге комнаты, испуганно переводя взгляд с Конопатова на своего мужа.
– Розочка…
– Что вы себе позволяете, товарищи?– вскинулась она, намного быстрее придя в себя, чем супруг.
– Ваш муж обвиняется в антисоветской деятельности и будет задержан,– спокойно сообщил ей Конопатов, напряженно улыбаясь.
– Кто?! Марк? Да он…
– Роза…– голос её мужа дрогнул.– Не надо…
Он попятился назад, схватившись за вдруг заколовшее сердце. Розенштайн побледнел и прислонился к стенке.
– Не надо, гражданка! Ваш муж говорит правильные вещи, хоть и враг народа…– улыбнулся Конопатов, поправляя кобуру с важным видом.
– Он – враг?– Роза бросилась с отчаянным криком в лицо Василю. Ее полные пальцы вдруг мёртвой хваткой уцепились в его волосы и стали тянуть его голову вниз. Она отчаянно кричала, ревела и плакала, слов в этом потоке было не разобрать.
– Розочка…
– Стоять!– один из конвоя шагнул навстречу Марка, щелкая затвором автомата.
– Да пусти ты, глупая баба!– Василь с одной рукой не мог совладать с Розой, а она ослепленная страхом все рвала и рвала его волосы на голове, пыталась выцарапать глаза, но он ловко уклонялся, пряча голову в подбородок. Щеку обожгла царапина от острых длинных ногтей.
– Да успокойте ее, вашу мать!– рявкнул Василь, прижатый к стенке.
Сильный удар приклада в спину опрокинул Розу на него. Она громко ойкнула и подалась вперед, хватая ртом воздух.
– Сука!– свободной рукой Конопатов ударил Розу по лицу. Голова женщины откинулась в сторону, а губа сразу же лопнула. – Тварь!
Он со всей силы ударил её в живот, опрокидывая на спину.
– Сука!– тяжелый подкованный сапог вонзился куда-то в область спины. Роза выгнулась, лежа ничком, громко застонав.
– Розочка!– Марк кинулся супруге на помощь, но ствол автомата уперся ему в грудь.
– Стоять!
Василь с ненавистью вытер с лица кровь. Царапина от ногтей оказалась глубокой и сочилась из раны тонкой струйкой крови.
– Похоже, гражданка Розентшайн, вы оказались в сговоре со своим мужем-антисоветчиком и будете так же задержаны за сопротивление органом госбезопасности,– процедил он, доставая из кармана галифе отутюженный носовой платок. Скрепя зубами, приложил к ране, чувствуя неприятное жжение.
– Это…это бесчеловечно!– выдохнул Марк, вытирая текущие по щекам слёзы.
– Уводите их!– кивнул Василь.
Один из срочников подхватил женщину под руки. От боли та почти потеряла сознание. Глаза её закатывались куда-то вверх, а сознание от удара кулаком терялось. Однако, на лестничной площадке она рассмотрела замершую этажом выше Валентину, наблюдающую за арестом с заплаканными глазами.
– Вот и пришёл наш черед, девочка моя…– проговорила она одними губами так, что эти слова, сказанные на прощание смогла разобрать только сама Коноваленко.
Увидев её, Конопатов злобно ощерился.
– Вы кто такая, гражданка?– недовольно бросил он, останавливаясь на лестничном марше.
– Коноваленко Валентина Владимировна! Жена майора госбезопасности Коновленко Андрей Викторовича,– поджав губы, решительно сообщила она, шагнув вниз,– мы живем над семьей Розенштайн. За что задержаны эти люди?
Фамилия начальника оказала на Василя волшебное действие. Он подтянулся и даже попробовал убрать с лица недовольную мину.
– Я бы не советовал жене столь высокопоставленного чиновника интересоваться такими вещами…– выдавил он из себя, провожая взглядом конвой вместе с четой Розенштайнов, которым даже не дали толком собраться, забрав из дома прямо в домашнем.
– А я бы не советовала советовать жене своего начальника!– коротко отрезала Валентина. Потом она удивлялась, откуда у нее взялась эта сила, так четко и ясно ответить зарвавшемуся лейтенанту.– Отвечайте!
– Враги народа! Приказ подписан вашим же супругом!– он протянул Вале помятую бумажку с ордером на арест.
Валя вчиталась в каллиграфически выведенные буквы. Этот почерк она бы узнала даже среди миллиона других «задержать до выяснения». Сердце куда-то ухнуло. Почему так? Почему единственного её друга, который появился в этом недружественном для нее городе, забрал ее муж? Почему именно так? Сначала мать, потом сын, теперь Роза с ее безобидным подкаблучником мужем…Почему он всех забирает вокруг нее, не оставив ничего взамен?
– Разрешите идти?– Конопатов воспользовался растерянностью женщины и взял под козырек, аккуратно выудив из рук Вали смятую бумажку.
Почему так? Почему страна сама себя уничтожает? Почему умные думающие люди должны жить в страхе? Почему таких, как Роза Розенштайн и ее муж, ничего не замышляющих против советской власти, арестовывают?
Валя даже не заметила, что осталась на лестнице одна. В подъезде царила тишина. Жильцы переживали бурю, молясь лишь о том, чтобы следующими за кем придут стали не они. Коноваленко пошатнулась и схватилась за перила. Идти в магазин перехотелось. На сердце осталась лишь горькая пустота.
ГЛАВА 12
С трудом она поднялась, словно опущенная в воду, на свой этаж. Не с первого раза попала в замок ключом, чтобы отворить дверь. Руки дрожали и не слушались. Перед глазами стояла Роза с разбитым в кровь лицом в одном домашнем халате и исподнем, торчащим из-под него.
Что творится в её стране? Ради этого люди делали революцию, сменяли вождей? Это завещал великий Ленин, когда выступал на первом съезде? Ах, какое было прекрасное время! Какие планы строили люди! О чем думали? Что построят новую жизнь, где не будет угнетения, где не будет страха…А что теперь? Почему все настолько исказилось, что белое стало черным, а черное белым? Почему человек свободный не может говорить в полный голос о том, о чем он думает? Почему вокруг сплошная цензура? Почему ты выходишь из дома и беспрестанно оглядываешься, опасаясь, что вот-вот из-за угла появится «воронок», тебя погрузят в его всепоглощающее черное нутро, и ты просто исчезнешь по чьему-то навету? На судьбе твоих родственников поставят жирный нестираемый ничем крест, клеймо врага народа, а вместо тебя останется лишь скупая строчка приговора «десять лет без права переписки». Был человек и нет человека…За это ли боролись в далеком семнадцатом году их отцы и матери? Этого хотели? Или просто система изменилась, исказилась, сломалась?
Эти простые, но одновременно ужасные мысли, осознание своей жуткой беспомощности перед государственной машиной, поразили Валентину до глубины души. И то, что её муж причастен к этому, что с его попустительства все это происходит, вызвало в ней глубокую волну отвращения. К себе самой, к своему супругу, к их жизни, которая отдает приспособничеством…
– Валечка…– она не заметила, как Андрей зашел в комнату, его крепкие руки обняли ее за плечи, будто пытаясь вырвать из плена этих жутких мыслей. Она брезгливо повела телом, стряхивая их. А может этими самыми руками он только что привел в исполнение приговор доброй и милой семье Розенштайнов. Именно эти пальцы спустили курок.
Коноваленко заметил ее состояние. Они слишком долго прожили вместе, чтобы он не понимал свою жену. Андрей отстранился и присел напротив на корточки. Взял её руки в свои холодные ладони и посмотрел в глаза.
– Я сегодня решил освободиться пораньше,– сообщил он ей, глядя прямо в глаза,– пора и нам осмотреть город, в котором мы живем…Как ты смотришь на то, чтобы прогуляться немного?
Валентина отстранилась, вставая с табуретки, высвободив свои ладони из его крепких пальцев. Обида от вчерашней ссоры, густо замешанная на сильном эмоциональном потрясении после ареста Розентшайнов, не давала ей находится с ним рядом.
– Что-то случилось?– встревоженно спросил он, твердо решивший помириться с супругой.
– Наших соседей арестовали!– преувеличенно спокойно сообщила Валя ему, отойдя к плите, сделав вид, что занимается готовкой, а на самом деле, лишь бессмысленно переставляя тарелки.
– Соседей?– нахмурился Андрей.– Это каких?
– Прекрасные милые люди,– нервно огрызнулась Валя, не глядя в его сторону,– семья Розенштайнов, Марк и Роза. Она домохозяйка, а он директор магазина.
– Странно…– нахмурился муж, поправляя форму.
– Еще как странно, Андрей!– воскликнула она, выронив одну из тарелок на пол. Фарфор с грохотом разлетелся на кусочки. Оба вздрогнули.– Они ничего не замышляли против советской власти! Ни-че-го! А под ордером на арест стояла твоя подпись…
– Знаешь, сколько таких ордеров мне приходится подписывать в день?– огрызнулся Коноваленко.
– И все эти люди виноваты?– повысила голос Валентина. Одиночество, разлука с сыном, разлад в семье, страх за свою жизнь смешались в одну гремучую смесь.
– Я не знаю....– растерянно пожал плечами Коноваленко.
– А я знаю, что нет! Что вы обычные трусы и ничего большего! Ты руководишь трусами, которые боятся собственной тени!
– Валя…
– Что Валя?! Или я не права? Вы затыкаете рот всем и каждому, который смеет думать не так, как вы! Вы хуже царских жандармов!
– Это тебя наши соседи просветили?– разозлился Коноваленко.– Может там и стоит моя подпись! Может они действительно виноваты! А может и нет! Органы разберутся…
– Знаю я, как они разберутся....
– Надеюсь, ты с ними не успела слишком близко познакомиться?
– А то что?– нахмурилась Валентина.
– Связь с врагами народа порочит звание мое, как офицера госбезопасности, и…
– И что? Нас тоже посадят?– почти закричала Валентина. Из глаз ее брызнули слезы. Она бессмысленно теребила в руках кухонное полотенце.
– Это может очень сильно повлиять на мою карьеру,– заметил Коноваленко, понимая, что говорит не то, что сейчас требуется.
– Карьеру?– разозлилась Валентина.– А что у нас есть кроме твоей карьеры? Может быть семья? Или нормальная спокойная жизнь? Мы только и делаем, что живем твоей карьерой! Она преследует нас! И что толку? Жить в точно таком же страхе, как остальные, но слишком многим жертвовать? Мы меняем города и области, квартиры и дома, а жизнь проходит…
– Валь…
– Я больше не могу так…У меня нет сил!
– Потерпи чуток…Все обязательно наладится!– Андрей шагнул к ней, пытаясь хоть как-то успокоить супругу, но она вырвалась снова из его объятий.
– Мне надоело ждать, Андрей, когда наступит это долгожданное завтра…Я хочу жить в счастливом сегодня.
– Я…
– Извини!– Валентина швырнула полотенце обратно на стол и быстрым шагом выскочила из квартиры. Эти толстые бетонные стены душили ее. Комок слез подкатил куда-то под горло, вырываясь наружу приглушенными рыданиями. Она брела по улице, не разбирая дороги. Прохожие испуганно шарахались от нее, всклокоченной и зареванной. Она сама себе не могла объяснить, что произошло внутри, что сломалось. Просто в миг, когда она увидела арестованных Розу и Марка, ее внутренний стержень не выдержал постоянного одиночества, разлуки с сыном и постоянных переездов, когда она только-только нашла родственную душу тетю Розу, когда вдруг ощутила, что у нее появился человек в жизни, кому интересна ее жизнь, даже в этот момент, работа мужа отняла все. Это было проклятием, преследовавшим Валентину всю сознательную жизнь. Его она вынести не могла. Чувство несправедливости происходящего ломало внутренние границы, меняло сознание женщины, навсегда оставляя позади её по-детски наивные чувства и мысли.
– Валя…– знакомый голос окликнул бредущую по липовой аллее женщину. Она обернулась. Тот самый лейтенант, встречавший их на вокзале Харькова, сидел на лавочке недалеко от их дома, в руках у него был смятый букет полевых ромашек. Наивный, молодой, глупый мальчишка…Сколько ему? Двадцать? Ей почти сорок. На что он надеется, приходя сюда каждый день, дежуря у подъезда, как часовой у полкового знамени? Он же из их системы…Из системы ее мужа! И будь он сегодня в военной форме, то она никогда бы не подошла бы к нему, не откликнулась на его окрик, просто бы прошла мимо, испытывая почти такое же отвращение как к Андрею сейчас, но парень был в черном пиджаке, светлой рубашке в крупную клетку и смешной огромной кепке, надвинутой на глаза, абсолютно ему не идущей.
