Александр Харламов
Высшая мера
– Вот…Нет у вас теперь дома, как и у меня!– обрадовалась заметно Ирина, разливая по неглубоким мензуркам мутный самогон.– Мой дом с некоторых пор тут…Будем здоровы! Профессиональный тост медиков!– она засмеялась горько, опрокидывая в себя спиртное одним глубоким глотком. Валентина сделал вид, что пригубила и отставила рюмку.– Не пьете? А зря…Боль она конечно не вылечит, но легче станет. Вот тут…– она ударила себя в область сердца куда-то.
– Я не страдаю сердечными заболеваниями, Ирина!– как можно спокойнее проговорила Валя. Она уже пожалела о том, что впустила пьяную Бергман в медпункт. Надо было сделать вид, что уходит, закрыть все, а потом через некоторое время вернутся обратно. Ничего страшного, подремала бы на табуретках, а столом.
– Еще как страдаете…Синдром Клименко кажется…– Ирина налил уже только себе в мензурку, мало обращая внимания на то, что Валя покраснела и не пьет.
– Кажется вы просто пьяны, Ирина. Идите спать, проспитесь, а утром мы с вами поговорим.
Бергман ухмыльнулась, ладонью вытирая влажные губы, оставляя красные следы помады на своих щеках.
– А вот нет… Уж послушайте меня, Валентина Владимировна. Уж послушайте!– Вы из-за своего молокососа такого мужика потеряли…Такого мужика!– Бергман вздохнула, мечтательно уставившись куда-то мимо Вали.– Я вот всю жизнь о таком мечтала…Как жопа с сиськами выросла, так и мечтала. А какие в нашей деревни мужики? Так…Шлак один! Вот и пошла сюда работать вольнонаемной. Тут врач был до вас, шустрый такой мужичок, Степан Пантелеевич…Он меня и уколы делать научил, и температуру мерить, и капельницы ставить, и трахаться…Все говорил, что срок свой отбудет, да заберет меня в город, в сам Ленинград! Медного всадника покажет, проспекты…Я дура молодая была, верила…А он знай только за щеку давал…
– Ира, ты пьяна! Сейчас никакого конструктивного разговора не получится…– терпение Вали лопнуло. Она встала, одергивая халат и попыталась уйти, но Бергман крепко схватила ее за руку, оказавшись необычно сильной, усадила ее обратно, словно безвольную куклу.
– Ты просто послушай…Ты же выросла среди оранжерей, да музеев, а я в этой дыре под названием Темниково! Так ты хоть послушай, как люди живут, может и будешь ценить то, что имеешь! Через год Степку расстреляли! Он тогдашнего комиссара какой-то дрянью с пьяных глаз уколол с бодуна, а тот возьми, да и окочурься! То-то крика было, да разборок! Комиссия с самой Москвы приезжала разбираться. Долго не разбирались… В ту же ночь, как «тройка» приехала, хлопнули моего доктора. Вот и съездила в Ленинград. Потом был и сержанты, и Ковригин, и даже твой муж…Только они уже Ленинградов, да проспектов не обещали, просто драли в свое удовольствие, так…на перспективу! А твой…твой так вообще сказал, что рылом не вышла! Не королева видите ли…Подать себя не умею! Только член во рту и держать мне, да ноги раздвигать! Вот я и хотела спросить, как мне королевой-то стать, а? Может немытому вонючему зэку дать, как некоторые?
Валя не хотела ее бить по лицу. Так вышло…Она достаточно наслушалась оскорблений и грязи, чтобы рука сама хлестнула Бергман по щеке, оставляя багровый след. Голова пьяной медсестры дернулась в сторону, а из разбитой губы засочилась кровь, смешиваясь с подтаявшей помадой.
Слезы брызнули из глаз пьяной бабы, но ее жалко Валентине не было. Своей боли в груди хватало, чтобы еще кого-то жалеть. Она тоже много чего могла рассказать о своей судьбе…И как осталась без отца, и о первом неудачном браке, о «сладкой» жизни с Коноваленко, когда она годами его ждала с работы, о разлуке с Глебом, о том, как только с Сашкой почувствовала себя любимой, обрела счастье, но и его у нее забрали. Могла рассказать много чего, но не стала…
Бросила короткий взгляд на настенные часы, показывающие половину одиннадцатого. Сашка уже точно не придет, а оставаться в медпункте с Бергман не хотелось.
– Постарайся не спалить медпункт с пьяных глаз,– коротко бросила она Ирине, надевая шинель.
Бергман ее не слышала, уставившись в одну точку на потемневшем от сумерек стекле и потирая покрасневшую щеку, она молчала, думая о чем-то своем.
– Да…и завтра я жду тебя на работе трезвой и вовремя!– еще не зная куда идет, Валя вышла под хлесткий порывистый ветер, мгновенно резанувший ей по щеке ледяным снегопадом. Зимы в Мордовии всегда были суровыми. Сырой климат даже при не слишком низких температурах создавала ощущение арктического холода.
Не разбирая дороги, путаясь в полах длинной шинели, она брела по лагерю, стараясь обходить желтые полоски света прожекторов на вышках. Никаких сил, никакого желания не осталось в душе. Хотелось просто лечь прямо в снег, закрыть глаза и умереть, прекратив эту страшную пытку под названием жизнь.
За что ей все это? За что? В чем она провинилась перед Господом? Эти мысли не давали ей покоя. И сейчас она точно понимала состояние повесившегося отца Григория, который рискнул сам прекратить эти нескончаемые страдания.
– Валентина Владимировна!– окликнули ее со спины. Она повернулась, но сквозь плотную метель не смогла рассмотреть кто ее звал.
– Это я, Головко!– медведеобразные черты сержанта показались сквозь плотную белесую мглу. – А я все вас ищу по лагерю, значит…В медпункте нет вас, дома тоже…
– Зачем?– вытирая мокрое то ли от снега, то ли от слез лицо, быстро спросила Валя, надеясь, что голос ее не выглядит сейчас совсем уж несчастным.
– Как зачем…– замялся он, потупив глаза. – Вам же идти некуда..
– Почему вы так решили…– начала было она, но разрыдалась. Слезы, так тщательно и долго сдерживаемые, все-таки наполнили ее чашу терпения и вылились в самый неподходящий момент, когда она просто обязана была быть сильной.
– Вы это…не переживайте, значит…– Головко неловко гладил ее по спине, стараясь хоть немного успокоить.– Чего мне-то? Я и в дежурке перекантуюсь…А вы ступайте на квартиру ко мне. Там и печь натоплена, значит, да и спать есть где…А я в дежурке…на лавочке перекантуюсь, повторял он, не зная, чем еще успокоить рыдающую женщину.
ГЛАВА 24
Возвращались мы с Качинским с похорон отца Григория подавленными. Молчали, каждый думал о своем и разговаривать не хотелось. Тоскливо было как-то на душе, тоскливо и грустно, будто огнем прошлись где-то внутри тебя, выжигая все хорошее, что было внутри, любую надежду. Именно такая смерть батюшки показала всю безнадежность нашей ситуации, весь ее критический смысл, что выхода нет…и способ вырваться из этого ада только один.
Я был уверен, что Лев Данилыч, угрюмо шагающий рядом, думал сейчас точно так же. Кажется, за это сравнительно недолгое время он еще больше постарел, став, даже на вид, каким-то уставшим, вымотанным. Морщины, глубокими бороздами залегшие вокруг уголков рта, стали еще весомее, значительнее, а глаза…Глаза стали какими-то пустыми и обреченными..
За периметр лагеря нас пропустили без лишних вопросов. Срочник просто открыл нам ворота, искоса наблюдая за нашими передвижениями с легким сочувствием. Даже его, еще такого молодого, глупого, не боявшегося смерти, впечатлила смерть священника.
Мой ушибленный бок попрежнему ныл, отдаваясь в ребра глухой болью при каждом движении, не давая забыть об упавшей на меня сосне. Кто это был? Кислов с подельниками или просто роковая случайность, и виновник всего произошедшего просто побоялся признаться? Все сводилось к Кислому…Не зря же он таинственным образом исчез с промки, когда произошла эта беда! А значит от него можно было ожидать еще чего похуже. Петля врагов вокруг меня затягивалась. Их почему-то становилось все больше и больше…Коноваленко, Кислов, Седой со своими наполеоновскими планами…Ходи и оглядывайся теперь, потому что желающих воткнуть в спину нож, если не очень уж много, то достаточно.
В лагере стяола тишина. Почти все, кроме дежурных были в промке. Только возле нашего барака слонялись без дела мои сокамерники. За ними зорко приглядывали с вышек пулеметчики, как бы чего не вышло. На пороге нас встретил Федор, сладко потягивающий самокрутку, окутав себя облаком терпкого сизого дыма. Отсыревший табак чадил безбожно, но за неимением ничего, даже он был вполне курибелен.
Завидев нас, он ничего не стал спрашивать. По лагерю, несмотря на его огромные размеры, новости разносятся быстро. Сидельцы, наверняка, уже знали про отца Григория.
– Я так понимаю, работа на сегодня закончилась?– Качинский устало оперся на покосившиеся перила, обхватив голову руками.
– Как вас отправили в лагерь,– начал свой рассказ Федор,– примерно через часик, появился Ковригин и несколько орлов из роты охраны, подтянутые с автоматами на шее. К тому времени Щеголев уже успел окончательно набраться и спать в сараюшке для инструмента. Комиссар сразу ломанулся туда, попытался его разбудить, не вышло, только после нескольких пощечин тот пришел в себя. Оружие у Василь Васильевича отобрали. Под конвоем сопроводили в лагерь. Ходят слухи, что в сидит сейчас в ШИЗО, будут судить за халатное отношение к работе…Скорее всего шлепнут!– подытожил Федор.
– Было бы неплохо,– заметил Качинский,– сволочь он еще та…
– Кстати…– обратился он уже ко мне.– Тебя в бараке уже минут тридцать, как ждут!
Я переглянулся недоуменно с Львом Данилычем, ничего не понимая. Кто ждет? Зачем? Мелькнула мысль о Валентине, но я тут же ее отмел. Уж очень рискованно это было. Тогда кто? Но Федор был не настроен больше ничего объяснять, затоптал окурок и двинулся в барак. Заинтригованные мы проследовали за ним.
Барак шумел, как растревоженный улей. Бедная на эмоции и события жизнь сокамерников дала сегодня много поводов для горячего обсуждения. Сначала покушение на меня, потом отец Григорий, потом арест Щеголева…Одни события! Хоть какое-то разнообразие в такой однообразной лагерной жизни.
Зайдя внутрь, в душное помещение, где вонь сырой одежды смешивалась с запахом крепкого мужского пота и немытых давно грязных тел, я сразу все понял. Этого и следовало ожидать после всего, что случилось сегодня. Не мог наш день закончится благополучно, начавшись столь отвратительно.
На нарах отца Григория, пусть земля ему будет пухом, сидел Мотя, тот самый ближайший подручный Седого и прихлебывал чифирь из металлической обугленной кружки. Вокруг него образовался небольшой кружок по интересам, в котором самые молодые обитатели барака наперебой горячо ему что-то рассказывали. Завидев меня, он тут же отставил кружку, встал и шагнул навстречу. Лицо его, обычно улыбчивое и доброжелательное, не предвещало ничего хорошего.
– Пойдем…– кивнул он на выход, даже не спрашивая, а согласен ли я куда-нибудь с ним идти. Качинский попытался что-то сказать в мою защиту, но я его остановил.
– Не надо…
Одними глазами Мотя улыбнулся, похвалив меня за боевой настрой. Молча двинулся наружу, уверенный, что я следую за ним попятам.
– Только не быстро. Бочина болит!– пришлось попросить вора идти помедленнее, так как угнаться за ним не было никакой возможности. Мотя сбавил темп, но так и не обернулся. Так вели раньше на казнь людей и боялись с ними заговорить, чтобы ненароком не притянуть к себе всю их невезучесть.
В этот раз мы пошли не в котельную. Понятное дело, как и все волки, воры не гадят на своей территории, перебираясь к соседям. Почему-то у меня сразу появилось чувство, что ведут меня убивать. И вопреки всем расхожим мнениям мне стало вовсе не страшно, а наоборот легко и спокойно. Это был выход, выход отсюда в другую, пусть и загробную жизнь, но неогороженную забором с колючей проволокой.
Несколькими проулками между ведомственными бараками мы выбрались на самый дальний край лагеря, где я еще никогда не был. Сюда редко пускали без необходимости. Тут была женская часть зоны. Прачки, кухарки, уборщицы, швеи отбывали тут свою десятку, как жены врагов народа. Она мало чем отличалась от основного лагеря, такие же бараки, узкие, хищные, уныло коричневые, словно подкопченные, такие же вышки с прожекторами по периметру, те же солдаты-срочники караульные, бродящие по этим самым переулкам.
Хорошо им тут живется. Подумалось мне. Не служба, а малина…За банку тушенки или еще какой сухпаек местные зэчки готовы будут облагодетельствовать уставшего от долгого воздержания любого солдатика. Знай, только подкармливай, да не обижай!
Мне надоело идти за молчавшим Мотей, как телку на веревочке. Боль в боку становилось вовсе уже нестерпимой от тех нагрузок, что я ем давал.
– Куда мы идем?– наконец-то спросил я, когда мы уперлись в нечто похожее на подвал для продуктов. Дверь, обитая железом, закрывала вход в помещение длинным рукавом уходившее куда-то вглубь земли, под деревянный двухэтажный административный корпус.
– А какая разница?– наконец-то после долгого молчания промолвил он. Я поджал плечами, не зная, что можно на это ответить.
– Умирать не так страшно…
Вор улыбнулся и распахнул дверь. В нос мгновенно ударило затхлым теплом, вперемешку с ароматом кислой капусты и гнилой картошки. Видимо, это действительно были склады. Неплохо здесь устроился Седой, если даже выход на овощебазу имеет.
Несколько десятков ступенек вели вниз, теряясь в непроглядной темноте. Мотя пошарил рукой слева и запалил керосиновую лампу. Тусклый горчичный свет озарил влажные, поеденные грибком стены с кое-где осыпавшейся штукатуркой и морозным узором.
Чтобы не упасть, я держался за стены. Вор, судя по всему, бывал здесь довольно часто. Поэтому дорогу знал неплохо. После десятка ступеней вниз, мы вышли в огромный подвал, заставленный ящиками с едой, от одной мысли о которой у меня противно заныло в желудке. Жрать хотелось неимоверно. Я уж думал, что это и конец нашего путешествия, но Мотя через пару шагов свернул куда-то влево, в промежуток между ящиками и уперся в железную дверь, из-за которой даже по ощущениям шло тепло. Несколько раз постучал условным стуком и она распахнулась. На пороге, как и ожидалось, встречал нас Малина – угрюмый здоровяк, второй подельник Седого. Он-то вообще, если вспоминать нашу последнюю встречу, был из неразговорчивых.
Глаза ослепил яркий свет от трех ламп, расставленных за накрытым столом в квадратном небольшом помещении. Как я и думал, за ним уютно расположились Малина, Кислов и двое его шестерок. Место во главе занимал Седой, рядом с которым восседала довольно приличного вида женщина, с накинутой на плечи шалью. Мотя слегка подтолкнул меня в спину, заводя внутрь.
– Иди погуляй, Степанида!– тут же приказал вор, махнув рукой на незапертую дверь. Барышня молча встала, мимоходом собрав со стола ненужное, и широко виляя крутыми бедрами прошествовала к выходу. На меня она даже не взглянула.
От запаха домашней еды потекли слюни. В глазах затуманилось, но я сделал вид, что ничего необычного не увидел. Что в конце концов такого необычного в том, что весь лагерь питается картофельными очистками и поросячьими помоями, а совсем рядом, за углом, воры жрут от пуза настоящую подомашнему приготовленную еду? У нас всегда было такое неравенство. Тот кто посмелее, понаглее и живет лучше, а кто сохраняет какие-то принципы, тот впроголодь и себя и своих детей держит, что в революцию, что сейчас…
– Присаживайся, Чекист!– указал на свободный табурет Седой.– Разговор к тебе имеется…
Я поймал на себе острый, полный ненависти взгляд Кислова и понял даже о чем этот разговор будет. Сам не смог отомстить, пришел ябедничать к пахану. Не лагерь, право слово, а детский сад! Так вот, куда он делся с промки, когда его все отрядом искали, понял я, но смолчал, выжидательно посмотрев на вора, который лениво ковырял ложкой ароматную, еще дымящую картофелину, щедро политую растительным маслом с солью.
– Кислый тебе хочет кое-чего предъявить тут…Пришел, говорит попираешь воровские законы. Черная масть тебе не указ. Свои порядки в моем лагере,– особо он голосом выделил слово «моем»,– устанавливаешь, по морде бьешь кого зря, как маньяк какой…Нехорошо, право слово, не по-пацански как-то, Чекист!
Что ему сказать? Что если бы хотел, то вообще убил бы эту хитрую продажную тварь? Или извиниться, как маленький ребенок, которому напихали за то, что он баловался и старших не слушался? Глупо как-то…
– Кислов – вор! – повысил голос Седой.– Может ты не в курсе, но слова вора в зоне – закон, даже для такого фраера лихого, как ты! Что скажешь, Чекист?
Что тут сказать…Я пожал плечами.
– Жаловаться, как-то не привык…
– Жалости тут места нет. У меня в лагере до вашего этапа был полный порядок. Теперь этого порядка нет. Кислый требует твою жизнь!
Сердце слегка кольнуло. Кто бы сомневался, что ему это только и надо. Ворюга спит и видит, как меня со свету сжить. Ох и мстительная тварь оказалась. А я то всего лишь два раза ему по мордасам съездил…
– Какая разница, что я скажу,– немного осипшим голосом проговорил я. Бок от внутреннего напряжения разболелся еще больше,– вы все равно поверите ему, а не мне…Что он вам наплел? Что я просто так подошел и дал ему по морде? Ведь не так было? Но, какая кому разница…У вас свой суд, свои правила.
Замолчали. Лишь где-то в стороне потрескивала лампа, сжирая безжалостно фитиль. Точно так же и мою жизнь сейчас сожрут это ворье, то самое, с которым я два года боролся в Харькове, то самое, которое безжалостно истреблял, сажал, ловил и преследовал.
– Твое слово, Кислый!– предложил высказаться Седой.
– Он,– вор указал на меня татуированным пальцем,– сука! Мало того, что синепогонник бывший, неоднократно замечен в разговорах с Головко, а значит с администрацией. На этапе заступился за косякнувшего малолетку, которого по закону опустить надо было. Не дал! Здесь подставил меня, через свои терки с «хозяином» устроил мне отдых в ШИЗО. Только чудом я не сдох там, как собака. Мы воры или кто? Почему каждый фраер будет думать, что он – власть на зоне, а не мы? Почему он решил, что может жить не так как скажет общество, а как определит он! Я твою власть, Седой, не оспариваю…Хотя много авторитетных уважаемых люде подписались бы за то, чтобы я стал положенцем на лагере. Тебя за твой возраст и мудрость ценю, но в своем бараке, я хозяин, а не он! За оскорбление публичное вора – смерть! Так было, так будет! Поэтому я требую, чтобы за оскорбление черной масти он был наказан. Иначе так скоро каждый наплюет на наше слово, и лагерь будет жить так, как захочется сукам…
Седой промолчал, задумчиво глядя куда-то вдаль, мимо меня. Что творилось в голове у этого старика? Какие мысли приходили в голову? Ведь он совсем недавно пытался меня склонить к побегу, просил о помощи? И что теперь казнит? Я уже ничего не боялся. Смерть отца Григория стала для меня настолько сильным ударом, что полностью перевернуло мое сознание. Теперь такой исход не был для меня чем-то страшным и пугающим. Скорее наоборот…Это было освобождением! Долгожданной волей, которую мне принесет быстрый, как укус змеи удар заточкой. Вот и Малина, вроде, как ненароком, случайно, подсел чуть ближе, кромсая толстыми ломтями свежеиспеченный хлеб. Пожрать бы напоследок. Мелькнула совсем в такой момент неподходящая мысль.
– Ты что скажешь, Чекист? Было такое?– после долгой паузы произнес Седой. Заметно стало, что такое появление Кислого ломает все его планы, что все эти разборки сейчас для вора, ой, как не вовремя, но и отступить назад он не имеет права из-за своего статуса.
– Кончайте уж…– махнул я рукой.– Я все сказал!
Вор ухмыльнулся. И было непонятно, чего больше было в этой улыбке недовольства или одобрения такому поведению.
– Может кто из общества слово сказать хочет?– обратился он еще к двум ворам, подельникам Кислого, торчавшим тут же бессловесными фигурами.
– Кончать его, чего базарить-то!– буркнул один, опустив глаза в пол.
– На ножи суку!– подтвердил второй, в чем я, в принципе, не сомневался. Было бы странно, если бы ближайшие соратники Кислова не поддержали своего главаря в такой ситуации. То-то смеху было бы…Встал один, как на партсобрании, которое очень сильно напоминал сходняк:
– Сиделец Клименко, конечно, здоров провинился, стоит его лишить почетного звания фраера, исключить из нашей партии!– а второй вторил бы ему в ответ:
– Но в принципе, можно взять его на поруки. Гражданин Клименко еще не до конца потерянный для общества элемент! Из него еще выйдет достойный вор, которым мы будем гордиться…
Помимо воли я улыбнулся, представь в голове такую картинку. Страха не было, отец Григорий показал, что это всего лишь шаг вперед, шаг к освобождению, а что там в этом темном туннеле абсолютно неважно.
– Ему даже смешно! Зубы скалит, сука!– рявкнул зло Кислый, заметив мою улыбку.– Наверное, надеется, что его дружки мусора прибегут его спасать!
– Ша, Кислый!– неожиданно зло бросил Седой.– Твою позицию мы уже поняли…А что, может кто чего скажет в защиту Чекиста? Малина, ты?– здоровяк рядом со мной покачал головой. Он вообще был немногословен, и я ни разу не слышал от него хоть какие-нибудь слова. Может был немым?– А ты, Мотя?
Вор отряхнул руки и тщательно прожевал. Встал со своего места и прошелся вдоль стола, став рядом с Кисловым и его дружками.
– Чего бы не сказать?– улыбнулся Мотя. Я увидел, как неожиданно напрягся мой враг. Он не ожидал такого поворота событий, и, скорее всего, мечтал о том, что уже режет мне горло или как там у них наказывают за проступки.– Кислый обвиняет паренька в том, что он ссучился, попирает законы черной масти, не уважает авторитет воров. Но все его обвинения голословные и сводятся к тому, что между ними возник спор, из-за чего более сильный надавал по сусалам слабому, который и оказался из наших. А из наших ли?– он упер тяжелый взгляд в Ксилова, которому под этим взглядом стало отчего-то неуютно. Он поерзал на стуле и поморщился, как будто недовольно, но на самом деле, скрывая свой испуг. Ему было, что скрывать!
– Ты говори, Мотя, да не заговаривайся. За базар и ответить можно!– пробормотал Кислов вовсе уж неуверенно.– Я первый срок мотал по малолетке, когда ты еще под стол ходил.
– Возможно!– легко согласился Мотя, принявший на себя неожиданно роль моего защитника.– И тогда ты еще был авторитетным вором, даже если не сказать больше…Пока не ссучился!
– Ах ты, сука!– Кислов рванулся вперед, в его правой руке мелькнула заточка, но удар, шедший Моти прямо в сердце был перехвачен Малиной, оказавшимся, несмотря на свои габариты, быстрым и опасным, как гремучая змея. Заточка вылетела из пальцев Кислого и отлетела в темный угол кладовки.Одним толчком Малина усадил вора обратно и, чтобы предотвратить дальнейшие поползновения, остался рядом, положив руку тому на плечо.
– Сука я или не сука,– усмехнулся Мотя,– это большой вопрос, а вот сука ли ты, вопросов больше нет! Как только Кислый появился в зоне я послали маляву во все близлежащие лагеря, чтобы разузнать, что общество думает о таком человеке. Из трех из них пришли весточки. Две хвалебные! Мол, вор правильный, ни в чем незамазанный, будто с картинки…А вот Малява из Соликамска, лишь подтвердила мою тревогу! Тамошний положенец Фатей прописал, что пока сидел ты в лагере, у местной администрации был в почете, как самый настоящий активист и стукач! Жил в лагере на привилегированных условиях, а когда братва узнала про твои косяки и решила наказать, ты соскочил, благодаря своим дружкам с синими погонами. Тебя подсадили на этап к нам, тщательно попытавшись замести все следы, отправив всех, кто знал про твое прошлое в самые отдаленные уголки России-матушки. Всех, кроме Фатея! И если бы не он, мы бы до сих пор верили, что ты правильный вор, ничем не замазанный!– громко закончил Мотя.– Так вот, я к чему…Стоит ли впрягаться и губить правильного фраера из-за ссученой гниды, которому один хрен концы?
Я видел как помертвели лица кисловских подельников. Они явно не знали про прошлое своего пахана, который скорее всего и им наплел с три короба, как только их дорожки пересеклись. Кислый же держался молодцом! Такого самообладания я не видел не у кого. Вместо паники и истерики, он вымученно улыбнулся и пожал плечами:
– Это все слова Фатея! Я ему в Соликамске на хвост наступил, вот он меня и притопить решил! Два слова против одного…
– Настоящий вор, Кислый, за свой базар отвечает!– выслушав всех, сообщил, как прописную истину ему Седой.– Фатей знает об этом! Ты не знаешь…Потому что не вор, а сука мусорская! Кончай его…– коротко кивнул он Малине, стоявшему позади Кислова.
Я только успел увидеть, как левая рука здоровяка метнулась к подбородку моего врага, кажется, он сам не смог ничего еще сообразить. Малина рывком задрал голову и словно поросенка мазанул заточкой по горлу. Кислов захрипел, пытаясь вырваться, но руки у его убийцы, были сделаны из стали. Нелепо засучив ногами, он несколько раз дернулся и затих, удивленно смотря на мир выпученными от ужаса глазами. Крови почти не было, Малина знал свое дело и был его настоящим мастером.
Двое подельников Кислого вскочили со своих мест. Их глаза округлились от ужаса. Уж они-то понимали, что одним их предводителем дело не ограничится. Так и вышло…
В кладовку, словно по заранее оговоренному знаку вломились еще двое. Вихляя по-женски задницами, они взглянули на смотрящих на них с ужасом воров.
– Седой, можно мне вот этого…– кивнул один из них на того, кто был помоложе.– Он посимпатичнее будет, чем этот обрубыш.
Только сейчас до меня дошло, что задумали воры во главе с Седым. Я едва успел отшатнуться в сторону, как мимо меня пролетел Мотя, опрокидывая худосочного подельника Кислова на стол. Вторым занялся Малина. Вырубив одним ударом в затылок. Тот даже простонать не успел, обрушившись на пол всем своим весом. Небольшая возня закончилась тем, что оба оказались скрученными тугими ремнями.
– Если ты не любитель такого зрелища, то смотреть не стоит…– аккуратно подхватил меня за руку Седой, замерзшего столбом, не в силах пошевелиться от жуткой расправы над живыми людьми. Я отрицательно покачал головой, чувствуя, как горлу подкатывает комок тошноты. Один из вошедших уже ловко стягивал с одного из подельников Кислова, того, что был без сознания штаны, похотливо оглаживая его голый зад.
– Мотя!– окликнул помощник вор. Тот вопросительно и преданно посмотрел в глаза своему хозяину.– Приберитесь тут, а петушатник этот в отдельный барак и чтобы к вечеру вся зона знала, что об них можно зашквариться!
– Сделаю!– кивнул мой неожиданный спаситель.
Уже у самого порога я обернулся. Мотя и Малина с улыбкой наблюдали за тем, как двое «петухов» издеваются над подельниками Кислова. Второй уже почти пришел в себя, когда ему в рот пытались вставить мужской орган, приговаривая, что если прикусит, то горя не оберется. В этот момент чуть не вырвало. Захотелось на воздух и запах квашеной капусты густо смешался с дурманящим запахом человеческих страданий.
Следуя за Седым, я выбрался на улицу, тяжело дыша. Не скажу, что меня это зрелище убило, очерствел душой я как-то в лагере за столь короткий срок, стал спокойней воспринимать человеческую подлость и жестокость, но было неприятно это точно.
Возле входа в погребок топталась Степанида в уже накинутой на плечи телогрейке и валенках, что было редкостью для нашего лагеря. Видать, близкие отношения с Седым давали какие-никакие, а привилегии.
– После всего, уберись там…Чтоб следов никаких,– коротко приказал Седой, кивая на черный провал подвала,– а Кислова к свиньям…К утру и следа от тела не останется…
Степанида кивнула, ничуть не удивившись, словно для нее это было нормальным и обычным занятием прятать трупы. А может так оно и было? Или просто за колючей проволокой уровень гуманизма снижается до нуля, и чужую смерть начинаешь воспринимать, как нечто обыденное, ежедневное…
– Вот что, Чекист…– вздохнул Седой, усаживаясь на какой-то пенек, раскуривая самокрутку.– Повезло тебе сегодня…Считай второй раз родился, благодаря Моте.
Я кивнул. Это и без того было понятно.
– Он своей дотошностью спас тебя! Не послал бы маляву, не узнали мы, что среди воров такая гнида имеется. Должник ты его теперь…
А вот сейчас начиналось самое интересное. Впрочем, я понимал, куда клонится этот разговор уже тогда, когда он еще даже не начинался. Конечно же, как и все, воры не были благотворителями здесь, каждый в лагере, и они в том числе, хотели получить какую-то выгоду…Чего хотели конкретно они, я знал! Еще в прошлый раз сказали. И даже ответ у меня уже был на так и не заданный Седым вопрос.
– Я согласен,– проговорил я, беря протянутую самокрутку,– только есть условие…
– Бабу твою тоже возьмем, если пойдет,– кивнул Седой,– только ползти нам по тайге километров сорок, при чем в быстром темпе, сдюжит ли?
– Сдюжит,– кивнул я уверенно. Уж Валентина пойдет за мной, хоть на край света. В этом я был уверен.– И еще одно…
Вот тут-то я вора, конечно, удивил. Ему казалось, что знает обо всех моих желаниях и условиях.
– Снами будет еще человек!
– Кто?
– Качинский! Бывший офцер, прошел войну, Гржданскую, Первую Мировую, опыта хоть отбавляй…Пользы от него будет много....
– Не сдаст?– нахмурился Седой.
– Не сдаст, я головой за него отвечаю!– решительно кивнул я.
– Добро…– кивнул вор, протягивая мне открытую ладонь для рукопожатия. Я немного помялся и все же ее пожал. Чего уж дальше ломаться и строить из себя рыцаря без страха и упрека. Я не сам себя запихнул сюда в этот лагерь, не сам ломал свой характер, я лишь принял правила игры, по которым чистеньким здесь остаться нельзя.– Завтра придет Мотя, решим как нам быть и с чего начать!
Я немного подумал. Табак успокаивал. Мозг, привыкший решать сложные аналитические задачи обрадовался и заработал с новой силой.
– Мне нужно схема расположения вышек и полный план лагеря с обозначением постов, караулок и прочего!
– Сделаем,– кивнул Седой.
– Тогда до завтра!– настроение немного поднялось. Азарт предстоящего опасного мероприятия приятно морозил спину шустрыми мурашками. Чувство опасности терзало нервы, я снова был собран и готов драться, только теперь уже за свою жизнь, за свою женщину и за свое будущее, а не за призрачное и эфемерное понятие Родины.
ГЛАВА 25
Дни в лагере пролетали как-то незаметно. Вроде было только утро, рассветало, а уже поздний вечер, и луч прожектора все так же настойчиво ищет по снегу твои следы. И от него не спрятаться, не скрыться нигде. Он, как всевидящее око, следует за тобой попятам, шарит по белому покрывалу, то и дело натыкаясь на серые унылые бараки. И вот ты в желтой полоске тусклого света. Луч рад, счастлив! Ждет твоей ошибки…Что ты побежишь, скроешься от него, совершишь что-то непотребное. И тут же сработает страшный механизм. Щелкнет затвор полемета на вышке, и луч соберет свою кровавую жатву.
Картина расправы над Кислым и его подельниками совсем не прибавила мне настроения. С одной стороны, я избавился от очень опасного врага, а с другой, чисто по-человечески мне было его жаль. Хотя не жалость не лучшее чувство по отношению к своим противникам.
