Александр Харламов
Высшая мера
Валентина испуганно покачала головой. Наваждение прошло. Остался лишь страх, страх от наказания, которое ей придумает муж, и страх от того, что могла натворить. О чем она думала? Как же Глеб? Или в этот момент она совсем не думала о сыне?
– Бей!– повторил Андрей с каменным лицом. Нож блестел в свете ночных фонарей станции, пробивающийся сквозь плотные занавески.
– П-п-прости…Я…
– Бей!– повысил голос Коноваленко, бешено вращая глазами.– Иначе я тебя саму здесь зарежу, тварь!
Нож в его огромной руке казался совсем маленьким, почти игрушечным. Сможет ли она воткнуть его в грудь своего мужа? Валя поджала колени под себя, забившись в угол купе, беспрестанно всхлипывая.
– Н-нет…Андрей, п-п-прости…Я не хочу! Н-н-не буду…
– Сука, бей!– он качнулся в ее сторону, словно намериваясь ударить, но в этот момент паровоз пришел в движение, вагоны дернулись, и гэбист не устоял на ногах. Его швырнуло вперед, на спящего внизу Толика. Тот мгновенно заворочался и очнулся от своего алкогольного сна.
– Саранск?– протирая глаза, уточнил он.– Где это мы?
За окном мелькали заборы, мачты семафоров и стрелочных будок. Город, разделенный с вокзалом каменной стеной, уплывал в густую ночную мглу.
– Сколько времени-то?– разминая затекшие члены, в след за товарищем проснулся тот, которого звали Виталик.– Чего это вы не спите?– заспанное, помятое лицо было некрасивым, но Валя была рада видеть его именно таким. Она даже не могла бы представить, чем бы все закончилось, если бы чудо не произошло и состав не отправили со станции.
Андрей смутился немного, поправил гимнастерку, неловко убирая руку с ножом за спину, чтобы избежать дальнейших расспросов. Вернулся на свое место, неискренне улыбнувшись.
– Жена вот…Поужинать решили. Сальце нарежу, дай думаю…– пожал плечами он, ловко и быстро нарезая остатки закуски.
– Это дело хорошее!– обрадовался Виталик, потирая руки.
– Надо б отъезд обмыть!– поддержал его Толик, пододвигаясь к столу.
– Скорее уже приезд!– рассмеялся инспектор, доставая из коричневого чемодана еще одну поллитровую бутылку самогона.
Зазвенели стаканы. Снова пошли бессмысленные разговоры, воспоминания, рассказы. Валя облегченно выдохнула. О ней все забыли, все кроме Андрея. Когда она повернулась на своей полке к ним спиной, то еще долго ощущала где-то в области пояснице его тяжелый упрямый взгляд, сверлящий ее, словно насквозь.
Под бормотание инспекторов она все же уснула, когда за окном стало сереть. Негромкий перестук колес поезда сделал свое дело и убаюкал женщину. Теперь она задремала без сновидений, провалившись в спасительную темноту, будто в яму без конца и края.
Все ее мысли, чувства остались там, в реальной жизни. Мозг сжалился над ней. Предоставив возможность отдохнуть. Ведь Валентина даже не представляла, что принесет ей следующее утро.
А утро наступило неожиданно и рано, как всегда бывает в поездах дальнего следования. Вроде бы и болтали до пол ночи, ходили туда сюда, а вот уже первые, самые нетерпеливые пассажиры с первыми петухами бредут в туалет. Кто-то хлопнул дверью, в соседнем купе заплакал ребенок. В коридоре проводник долго ругался с одним из пассажиров по поводу сырого белья. Через стенку от Валентины мужчина зашелся громким кашлем. Вагон понемногу оживал. И вот уже просят в полный голос кипяточку, выносят багаж в тамбур, цепляясь в узком проеме за двери. Кому-то скоро выходить…
В дверь постучали. Валентина вздрогнула и окончательно проснулась.
– Войдите!
– Товарищи, Саранск!– в купе заглянула молодая проводница, сменщица того парня, который ругался с их соседом по купе по поводу сырого белья. Спорили они пол ночи. Голова со сна была тяжелая, сказался стресс.
– Спасибо,– буркнула Валентина, спускаясь аккуратно вниз.
– Может чайку?– предложила девушка.
– Спасибо, не надо!– Андрея тоже разбудили. Огромные синие круги под глазами говорили о том, что он тоже спал в эту ночь плохо. Или это от пьянки? До скольки они куролесили тут? Подумала Валентина, шмыгнув из купе вместе с проводницей. Ей сейчас вовсе не хотелось оставаться с мужем один на один.
В туалет была очередь. Валя пристроилась у окна, наблюдая, как мелькают вокруг огромные лесные массивы. Куда ни глянь вокруг простирался лес. Это далеко не Харьков…Мелькнула в голове мысль. Отсюда не сбежишь…
– Женщина, вы идете?– уточнили позади.
– Да, конечно!– спохватилась она, стараясь не задерживать людей. На душе было гадко. Нехорошее предчувствие не покидавшее ее последнее время, казалось усилилось, а ей совсем не хотелось думать, что может быть еше хуже.
Они собрались. Благо вещей было немного. Андрей молчал, демонстративно разговаривая с попутчиками. На маленьком захолустном перроне они попрощались.
– Нам в Мордлаг,– сообщил Толик, поправляя сползшую портупею.
– А нам Темниковский,– пояснил Андрей, оглядываясь по сторонам,– встречать должны вроде…
– Скоро увидимся,– обрадовался Виталя, которому было слегка получше, чем товарищу,– Темниковский лагерь у нас первым в списке на проверку! Тут недалеко, километров тридцать от Саранска.
– Рукой подать…– буркнул Коноваленко, ища глазами встречающих. Перрон был почти пуст. Одинокий милиционер бродил между пустых лавочек, настороженно поглядывая по сторонам. Несколько солдат грузили вагоны на соседней платформе. Командировал покрикивал на них, но без злобы, скорее для профилактики. Несколько проводниц уже скидывали баулы с бельем для смены.
– Зря, вы так, товарищ капитан! Для леса тридцать шесть километров это не расстояние…А коль, не встретят вас, то каждый день в двенадцать из Саранска туда поезд ходит,– подсказал инспектор.
– Я смотрю вы приехали подготовленные!– заметил Коноваленко.– Расписание знаете, места здешние…
– А то!– подмигнул Анатолий, оборачиваясь ко входу в небольшой каменный вокзал, которого и вокзалом назвать-то было трудно. Старая будка с окошком над которым белой краской было написано кассы. – А вот и товарищи встречающие…
На первой платформе появилось двое сержантов, внимательно оглядывающих всю станцию. Заметив компанию из трех офицеров и женщины, они направились к ним.
– Ладно, товарищ капитан,– улыбнулся Виталик, подавая Андрею руку,– спасибо, что скоротали наше время в дороге. Валентина…– он шутливо поклонился женщине, протянув и ей крепкую ладонь.– Приедем мы недели через две к тебе, капитан,– враз посерьезнев и понизив голос до шепота, проговорил инспектор,– сразу тебе скажу, лагерь сложный, в нашей системе числится, как воровской…Прошлый начальник его на этом и погорел, что порядка не было, а власть зэков была. Надеюсь, ты успеешь порядок там навести до нашего приезда,– он снова улыбнулся, теперь заорав в полный голос, сразу став похожим на того весельчака Виталика, который хохмил всю дорогу, отпуская сальные шуточки,– а коли не поставишь нам магарыч, капитан, так считай накопаем всякого мы тебе в твоем хозяйстве....Вообщем жди!
Подбежавшие сержанты действительно оказались встречающеми. Один из них совсем молодой, подтянутый в идеально отглаженной форме тут же забрал двух проверяющих, сообщив, что их ждут в управлении Мордлага, а вот Андрею с Влаентиной достался хмурый усатый мужик в помятой гимнастерке и нечищенных сапогах. Шинель на нем была расстегнута. На сапоги налипли тонны бурой грязи вперемешку с глиной. При виде Коноваленко он попробовал подтянуться, привести себя в порядок, но получилось плохо.
– Товарищ капитан, для вашей встречи направлен сержант Головко!
– Вольно!– буркнул Андрей, недовольно поморщившись.– Что за вид?– указал он на расхристанного вояку.– Почему не по уставу?
– Так обод на телеге лопнул, товарищ капитан…Пришлось вытаскивать, менять, вот и …– пожал плечами Головко.
– Телеге?– нахмурился еще сильнее Андрей.
– Ну да…– не понял вопроса сержант.– Наш транспорт туточки, прямо за вокзалом оставил я, значит…
Коноваленко тяжело вздохнул и пошел вперед, даже не обернувшись. Головко непонимающе пожал плечами, даже не представляя, что могло так расстроить нового начальника Темниковского лагеря. Протянул грязную ладонь за чемоданом Валентины, подхватил саквояж Коноваленко.
– А энто супруг ваш, значит?– кивнул он в спину удаляющегося капитана. Валентина кивнула, представляя, что сейчас чувствует ее муж после такой встречи, как закипает у него все внутри.– И чего он лошадей не любит, значит?
Женщина промолчала, ощущая, как сырой пронизывающий ветер заползает под ее тонкое пальтишко, сшитое по последней моде у лучшей в Москве портнихе еще в хорошее дохарьковское время.
– Зря он так, значит,– бубнил за спиной сержант, следуя за нею на почтительном удалении,– лошадь – первейшее транспортное средство у нас! Не подведет, не сломается, да и солярки не требует, как эти…
Валентина его уже не слышала. Ощущение того, что она стоит на пороге новой неизведанной сложной жизни усилилось. Со стуком двери Саранского вокзала она разделила ее на до до и после, и была совсем этому не рада.
ГЛАВА 7
Сознание возвращалось рывками. Сначала я увидел полутемную камеру, затягивающуюся блекло сизым туманом, потом снова провалился в темноту. Несколько секунд приходил в себя. В затылке ныло, словно меня огрели металлическим прутом, отдаваясь острой болью где-то в позвоночнике. Потом возник перед моим лицом образ мужика с ожогом на лице, будто сквозь вату я услышал голос батюшки в рясе, ворчавшим где-то левее.
– Господи Всевышний, Матерь Божья, дай силу рабу Божьему Твоему! – священнослужитель широко и размашисто перекрестился.
– Как вы себя чувствуете, молодой человек?– осторожно осведомился, поворачивая из стороны в сторону, держа тонкими крепкими пальцами меня за подбородок, мужчина с ожогом. От каждого его движения голова кружилась, отзываясь мутным позывом в желудке.
– Спасибо, уже лучше…– выдохнул я. открывая глаза полностью. Чуда не случилось. Все приключившееся со мной за эти полгода оказалось не глупым и страшным кошмаром, а самой настоящей реальностью. Левый бок, застуженный от лежания на холодном полу противно ныл.
– Голова не кружится? Не тошнит?– внимательно заглядывая мне в глаза, уточнил мужчина.
– Как же не тошнит?! От этого вагона тошнит уже всем!– заметил ехидно со своей полки зэк в татуировках, сплюнув демонстративно на пол, где все еще сидел молодой парень, мгновенно выхвативший из-под нар грязную тряпку и затеревший плевок.
– Прошу заметить, господин Кислый, что вашего авторитетного мнения еще не спрашивали…– процедил презрительно изувеченный, поднимаясь с колен.
– Господ еще в семнадцатом расстреляли, товарищ Качинский! Так что всем мы здесь товарищи и братья!– усмехнулся недобро вор, зыркнув злым взглядом на мужчину.– А вот доберемся до лагеря…– мстительно пообещал он, там мы с вами поговорим по душам на нашем языке!
– А ну цыц, босота!– рявкнул тот самый сержант со своих нар, приоткрыв один глаз. Со времени, как я вырубился, они вдвоем с лейтенантом успели приговорить бутылку самогона, доесть остатки сала и лечь отдыхать.– Спать мешаете!
Кислый ощерился, будто бы это относилось не к нему, и повернулся к своим спутникам, азартно режущимся в подобие карт. Оттуда доносился смех и счастливый мат.
Я с трудом поднялся с пола, преодолевая тошноту и боль в затылке. Осмотрелся. Обстановка в вагоне не изменилась. Все те же сидели на полу, воры разместились на нарах. Конвой погасил керосиновые лампы, и теплушка погрузилось в теплый, почти домашний полумрак. Если бы не ледяная изморозь на стенах и на полу в углах, можно было легко представить, что находишься у себя в деревне под Мартовой, негромко трещит пламя в печке, а через полчаса зайдет мать и позовет ужинать, а ты лежишь на сундуке, закинув руки за голову, и мечтаешь, мечтаешь, мечтаешь…Стряхнув наваждение, я поежился. Ледяной холод начал забираться под черную робу, твердую от пота. Прошелся по камере, присоединившись к сидящим в углу батюшке и странному мужчине с ожогом, единственными из камеры, бросившихся мне помогать. Цыганенок спал, поджав под себя по-детски колени, свернувшись калачиком, воры резались в карты, трое работяг тихо шушукались между собой. Жалуясь на жизнь, судя по обрывкам доносившихся до меня фраз. Я сел рядом с тем, кого называли Качинским, предварительно испросив разрешения.
– Спасибо вам!– поблагодарил за помощь, протянув ему ладонь. Тот слегка замялся, в его глазах мелькнуло выражение, смутившее меня, вроде испуга или сомнения, но все же ответил на рукопожатие.
– Не за что,– тихо проговорил он,– тем мы от животных и отличаемся, что умеем придти на помощь ближнему своему в минуту горести…
– Не зря, Господь учит, возлюби ближнего своего, как самого себя!– вступил в разговор батюшка, дотоле молчавший.
– Жаль только многие этого не понимают!– вздохнул Качинский, пытаясь согреть дыханием замерзающие пальцы. Подумать только, в шаге от нас работала на всю свою мощь буржуйка, трещали дрова, а здесь было ужасно холодно. Печки не хватало объема, чтобы отопить все пространство теплушки, и грелись от нее лишь те, кто был ближе всего, то есть конвой.
– Поймут! Поймут!– горячо заверил странного мужчину с ожогом батюшка.– И все заповеди Его вспомнят! И не убий! И не укради!
– Только будет это очень нескоро....– усмехнулся грустно Качинский.– Наш народ – народ крайностей. Бросает нас всю историю, как щепку от одного берега к другому…Нет культуры европейской, Петр Великий силой заставил догнать и перегнать немытую Европу, в болотах под Петроградом сгноив одиннадцать миллионов, нет порядка во власти, будьте любезны получить революцию. Нет в вас веры, вот вам атеизм! Надо провести индустриализацию, построить заводы, вот вам за пять лет новый промышленный гигант, а человек? Человек не интересен, всего лишь расходный материал, таких много по России-матушке, помрут эти, найдем других. И пока не наступит такой момент, когда будет нужна новая национальная идея, объединяющая миллионы наших соотечественников, не будет веры в этой стране… Ибо, не нужна сейчас вера людям в Бога. В заводы, машины, оружие нужна, а в Бога нет…
Видимо, спор был давний. Батюшка недовольно нахмурился. И замолчал, раздумывая над словами Качинского. Наступила тишина, которой я решил воспользоваться, чтобы познакомиться с новыми попутчиками.
– Мы так и не познакомились с моими спасителями…– повернулся я к мужчине с ожогом, нарушив тягостное молчание.
– Это уж проще простого,– горько усмехнулся попутчик,– Лев Данилович Качинский бывший поручик лейб гвардии кавалерийского полка, дворянин в прошлом, в прошлом полковник Красной армии, главный инспектор кавалерии в Западном военном округе, ныне зэка. Осужден на десять лет лагерей за пропаганду империализма в рядах РККА,– он снова улыбнулся и в глазах мелькнула плохо скрываемая грусть,– а дело-то и выеденного яйца не стоило…Всего-то решил объяснить высоколобым представителям Генштаба, что переделать трактора в танки невозможно!
Я промолчал. По долгу своей службы я много встречал вот таких вот бывших «белых» офицеров, перешедших после революции семнадцатого в стан Красной армии. Многие из них были действительно вредителями и имели цель разрушить армию молодого социалистического государства изнутри. И лишь часть из них попадала в лагеря случайно, угодив под каток беспощадной машины под именем советское правосудие.
– Бывший лейтенант НКВД Клименко Александр Сергеевич. Осужден по навету и глупости, в результатах интриг начальства…
– Все мы тут молодой человек по глупости,– вздохнул горестно батюшка, а вот в глазах Качинского я прочел плохо скрытую настороженность.
– Это отец Григорий!– кивнул на священника поручик. Доброжелательность из его голоса и интонации сочувствия улетучились. Сейчас он смотрел на меня волком, будто это именно я оставил ему огромный ожог на щеке.
– А я организовал в своем приходе террористическую ячейку, целью которого была свержение социализма и восстановление монархии, а так же возвращение всех привелегий церкви,– даже радостно сообщил батюшка,– мы все тут чьи-то агенты, террористы и революционеры…А вы знаете, молодой человек, в моем приходе самой молодой прихожанке было всего шестьдесят лет! Вот она-то и должна была выйти на улицу, чтобы спровоцировать протест народных масс! Графиня Остроухова…Добрейшей души человек! Жаль её…Погибла при допросе, сердце не выдержало!– священник вздохнул и перекрестился.– пусть земля ей будет пухом!
Мне почему-то стало стыдно. Нет…Я попрежнему верил, что революции в белых перчатках не делают, что для того, чтобы построить что-то новое, надо для начала сломать старое, но так близко, так глубоко я еще не сталкивался с жизнью этих людей. Сейчас, сидя с ними в одной теплушке, по одну сторону лагерной решетки, мне они уже не казались такими отъявленными негодяями и предателями, какими виделись из уютного кабинета Харьковского НКВД.
– А эти?– я кивнул в сторону кучковавшихся работяг, обращаясь в основном к отцу Григорию, потому как Качинский демонстративно повернулся ко мне спиной и даже засопел, делая вид, что спит.– Эти тоже враги народа?
– Эти сами по себе, как и воры!– пояснил доброжелательно священник.– Сказали, что посадили их за мешок пшенницы, во что мне, если быть честным, искренне верится. Откуда-то из тамбовской губернии они, из одного колхоза. В этом году неурожай случился, дети пухнут с голода, а дать им нечего, вот мужики и решили украсть общественное, мол, пшенницы много, и не доглядят толком....
– Доглядели…– угрюмо проговорил я.
– А то!– усмехнулся отец Григорий.– Старшему среди них, бригадиру, значит, десятку впаяли за расхищение народного имущества, остальным по пятерке. Вот того усатого Федором зовут. Он у них за главного. Вот такая у нас нынче власть, товарищ Клименко…
Необычное обращение «товарищ», от которого за время долгого мытарства по тюрьмам я отвык, неожиданно резко резануло по уху. Я поморщился и поправил священника:
– Саша…Саша меня зовут!
– Александр – защитник значит!– перевел с греческого батюшка.– Сильное имя! Давай спать уж, Саша…– вздохнул он.– Неизвестно, что ждет нас завтра. Говорят в лагерь мы едем, где эти…– незаметно отец Григорий кивнул на нары, где слышались смешки и шлепки карт. – Правят бал…
С этими словами он повернулся на бок, подложив под голову острый худой локоть. Обвисшая ряса его не грела, как он не пытался завернуться в нее поплотнее.
– Спокойной ночи!– пожелал он мне и Качинскому вполголоса, закрывая глаза.
– Спокойной!– буркнул в ответ поручик, недовольно засопев.
Жизнь мне подкидывала очередной непростой экзамен, помещая меня в те условия, где заветная фраза «лейтенант НКВД» не имела уже никакого значения, а главными были лишь твои личностные качества, да человеческое, что еще сохранялось в душе, спрятавшись в ее самом дальнем уголке. Как говорил классик, впервые в истории встретилась Россия , которая сажала, и Россия, которая сидела…И это не предвещало мне легкой и беззаботной жизни в лагере. Вздохнув я попытался уснуть, борясь с очередным приступом головокружения и тошноты после удара сержанта.
Сон не шел. Я крутился, вертелся на месте, пытаясь хотя бы подремать, но жесткие доски пола, то впивались мне всеми своими швами в мои ребра, то из щелей дуло так, что мороз пробегал по коже, заставляя подрагивать и кутаться в ничего не согревающую телогрейку.
Что теперь с Валей? Увидимся мы когда-либо с ней? Как поступил с женой Коноваленко? Жива ли она? Все ли у нее нормально? Как мать? Все эти вопросы, на которых и ответов-то не было, роились в моей голове, мешая уснуть. Вкупе с долгим, почти постоянным напряжением всех сил моего организма, это давало жуткий эффект. Голова была чугунная, глаза, словно засыпали песком, потому я был даже рад, когда еще не рассвело, а сержант уже подошел к решетке нашей импровизированной камеры, позвякивая алюминевыми мисками.
– Кушать подано, животные!– весело проговорил Ковригин, наблюдая со своего места за раздачей пищи.
Камера зашевелилась. Мои горе-попутчики засуетились, каждый хотел успеть раньше остальных к небольшому окошку, оставленному специально для того, чтобы туда проходила металлическая миска и руки арестанта. Первым рванул за едой цыганенок. Он, как будто и не спал, а только и ждал команды, когда принесут кормежку. Следом потянулись работяги, отец Григорий. Степенно двинулся к раздаточному окну Качинский, и лишь воры не тронулись с места, наблюдая с легкой насмешкой за выстроившейся очередью.
Кислый потер голую грудь и тихо приказал пареньку устроившемуся под нарами:
– Метнись за хавкой!– мальчишка вздрогнул, но медленно двинулся в нашу сторону.
– Что сегодня у нас в меню, гражданин начальник? Чем честных бродяг попотчеваете?– уточнил он, скрестив руки на груди, так и не сдвинувшись с нар.
– А не все ли равно, Кислый? – огрызнулся сержант, разкладывая по мисками замороженные рыбьи хвосты.– Я хоть помои налью, все равно жрать будете, чтобы с голоду не сдохнуть!
– Помои сам жри!– буркнул вор, усаживаясь на нарах по-турецки скрестив ноги.
– Ты мне еще поговори!– многозначительно пообещал сержант.
– А ну, мужичье, дай дорогу фартовым!– прикрикнул Кислый с нар на живую очередь, выстроившуюся за едой.
Парень, которого послали за мисками с рыбьими хвостами, нерешительно двинулся в обход всех к раздаточному окну, вжимая голову в плечи, словно в каждый момент ожидая удара или оплеухи.
– Ты нам порцию пожирнее выбери, гражданин начальник!– попросил Кислый.– Воровской элите положено питаться вкусно!
Сидевшие рядом с ним на нарах зэки рассмеялись, поддержав своего предводителя.
– Ох, приедем мы в лагерь, Кислый…– покачал головой сержант, подавая четыре миски в окошко.– Договоришься ты у меня!
– Послушайте!– возмутился отец Григорий.– Мы же все стоим здесь за едой! Что за…
– Заткни хлебало, отче!– рявкнул тот, который был с синяком под глазом.
– Молчите…– тихо прошептал Качинский отцу Григорию.– Не лезьте на рожон!
Я промолчал, так как еще не совсем разобрался во взаимоотношениях царящих в этом коллективе. Дождался своей порции, которая представляла собой обрубок рыбьего хвоста, засоленного до невозможности, а потом еще и замороженного до состоянии ледышки. Уселся в углу неподалеку от Качинского и батюшки, наблюдая за сокамерниками краем глаза.
Рыба была безвкусной, ее изначальную породу определить было практически невозможно. Жесткое мясо с трудом отделялось от кости и оставляло после каждого укуса на губах солоноватый привкус. Содрав шкуру, я увидел замороженных белых скользких червей, уютно устроившихся в желудке у водоплавающей. Чуть не вырвал, с трудом сдерживая позыв рвоты. Брезгливо отодвинул миску в сторону, наблюдая за тем, как Качинский с отцом Григорием поглощает неаппетитный завтрак прямо с костями, почти не жуя.
– Это вы зря, молодой человек,– заметил батюшка, увидев, что я не ем,– еда – это такая вещь, что брезговать ею ни в коем случае нельзя! Ибо неизвестно когда в следующий раз придется поесть! Правда, Лев Данилыч!
Бывший поручик брезгливо и мучительно морщился, но жевал твердое, как подметка рыбье мясо. Услышав вопрос, кивнул, пряча от меня глаза. После того, как он узнал, что я бывший офицер НКВД его отношение ко мне резко поменялось. Он стал молчалив, угрюм и неприятен.
– Вон, смотрите, как наша воровская элита уплетает этот деликатес! За обе щеки, я бы сказал!– кивнул священник в сторону Кислого со товарищами, которые расположились на нарах полукругом и поглощали завтрак. Парень, который принес обед, попрежнему был возле нар, с жадностью и болью, стоявшими в глазах, он наблюдал, как зэки поедают свою и его часть.
– А…
– Ему, увы, достанутся только объекты,– поймав мой вопросительный взгляд, пояснил батюшка,– видите ли, молодой человек, лагерный мир – это мир кастового неравенства и строгой иерархии Кто-то, как мы, пока болтается в проруби, не приставая ни к одному берегу, кто-то, как Федор со своими работягами – мужики. Они честно отбвают свой срок, работают, как положено, дают дневную норму выработки, кто-то, как Кислый со своими дружками находится на вершине этой социальной пирамиды. Им положено все, что не положено простым сидельцам. Они вроде бы как Политбюро, простит меня наш вождь и учитель товарищ Сталин,– отец Григорий широко перекрестился и осмотрелся по сторонам, не слышит ли его крамольных речей еще кто-то кроме меня,– а есть те, кто внизу пирамиды…Как вот этот парень…– он кивнул на беднягу, облизывающемуся внизу на еду, как кот на сметану.– Им до конца срока предназначено питаться объектами с барского стола и обеспечивать быт таких, как Кислый. Их называют «шестерками».
– Я смотрю, отец Григорий, вы неплохо разобрались в этой иерархии…– заметил я.
– Увы, я больше двух лет мыкаюсь по СИЗО…Наш самый гуманный и справедливый суд в мире никак не мог вынести мне приговор. Вот и пришлось пройти эти университеты, чтобы не оказаться в основании пирамиды, так сказать от звонка до звонка.
– Понятно,– буркнул я, уткнувшись взглядом в стену. Аппетита не было. К тому же слишком соленая рыба мгновенно вызвала приступ жажды. Я облизал сухие, как наждак губы и умолк, надеясь, что после завтрака конвой расщедриться на кружку другую воды.
– А нет тебе, Петюня! Ничего не осталось…– развел руками демонстративно Кислый, обращаясь к пареньку у нар.– Разве что корыто облизать!
Вор лениво толкнул миску с нар, и она с грохотом загремела по теплушке. Парень бросился за ней, сломленный, измученный, кажется, даже немножко сдвинутый рассудком. С нар послышался жизнерадостный ржач.
– Не хуже псины, ты смотри!– обрадовался второй из расписных, что светил фингалом под глазом.– А так! Аппорт!
Он подбросил свою миску в вохдух и из нее посыпались крохи крупных костей, которые не удалось сжевать и остатки рыбьих внутренностей. Они просыпались на пол. Парень отчаянно бросился их мусолить, подбирая прямо с заплеванного и затоптанного пола. Грязными пальцами, будто драгоценную жемчужину, он выбирал их среди кусков грязи и пыли, обсасывал их, блаженно жмурясь.
– Сейчас я…– третий сиделец подхватил свою миску и хотел уже просыпать ее содержимое на пол, но тут уже не выдержал я.
– Стой!– вырвалось у меня. Вся теплушка устремила на меня свои глаза. Даже сержант, с нар наблюдавший за этим представлением по унижению человеческого достоинства привстал на локте, чтобы получше видеть. Ковригин – начальник конвоя куда-то вышел. Нас как раз перецепляли, меняли направление. Судя по обрывкам разговором, состав был уже где-то в Саранске. Еще чуть-чуть и прибудем в лагерь.
– Стой!– повторил я, потом медленно встал и направился к пареньку, замершему с костью в зубах, покрытой густой серой грязью. Тот испуганно смотрел на меня круглыми от ужаса глазами, опасаясь, что я всерьез иду либо отнимать его добычу, либо бить.– Держи…
Протянул я ему свою недоеденную порцию с червями. Воняла она, оттаив, преотвратно. Видимо, уже давным-давно протухла, а для того, чтобы отбить запах была заморожена. Паренек расстерянно повернулся к Кислому, будто выспрашивая его разрешения.
– Бери!– повторил я, толкая ему миску с рыбой в грязные ладони.– Ты же человек! Надо всегда оставаться человеком. Там меня мама учила…
– Мама…– улыбнулся паренек, и из уголка его глаз потекла маленькая, едва заметная слезинка.– Мама…
– Ты , парень, не лезь куда тебя не просят!– гневно проговорил Кислый, вставая с нар.– Он не человек-он «шестерка», «шаха», пи…р конченный!
– Это не ты ли его назначил на эту должность?– огрызнулся я, вставляя в протянутые руки миску с едой и поворачиваясь к татуированному вору.
– Есть закон!– возразил мне зэк, зло щерясь.
– Какой? Право сильного?
– Воровской…
– Ты вор, вот и живи по своим воровским законам! А мы люди, мы по-людским живем,– возразил я, направляясь к своему месту, готовый в любой момент обернуться и драться, если зэк все же броситься на меня.
– В лагерь приедем, там один закон, воровской, а ты щенок, будешь так базарить, я тебе каждое слов в глотку вобью, уяснил?– прошипел Кислый.
– Да кончить его, суку ментовскую, Кислый!– взъярился второй, шустрый и быстрый, как ртуть.– Я слышал, как он пел этим, что лейтенант НКВД! Краснопогонник х..ев! Кончай, мусора!
– Давай!– развернулся я к ним, чувствуя, как накипевшая за долгое время злоба, вырывается из меня волной.– Давай! Всех положу!
Позади меня встали отец Григорий и недовольный Качинский. Оба были настроены решительно.
–Стоять, животные!– рявкнул сержант, прекращая потасовку, вскакивая с нар.– ну-ка рассосались по углам, пока профилактику вам не устроили. Разошлись, ишь ты!
Недовольно скривившись, Кислый с товарищами отправился на нары. Многозначительно мне улыбнувшись, мол разговор наш еще не окончен.
– А вы что стоите, как три богатыря на распутье!– заорал на нас сержант.– Сейчас всех троих по почкам отоварю!
Качинский потянул меня за плечо, возвращая на свое место. Отце Григорий широко и истово перекрестился. Не знаю, каков был толк от него в драке, но то, что он уже встал в один ряд рядом со мной, прибавило веса для него в моих глазах, так же как, впрочем, и бывшему поручику царской армии.
Паренек, за которого мы заступились, уполз обратно на свое место, вжав в голову в плечи, ожидая неотвратимого наказания, но счастливо глодал червивую рыбеху, причмокивая губами из моей миски.
– За нарушения режима этапирования, весь этап лишается пайки воды до прибытия в Темниковский лагерь,– объявил нам сержант, с наслаждением зачерпнув ковшик ледяной водицы и выпив его до дна. При виде этого действа у меня потекли помимо воли слюни. В горле пересохло, но что-то просить было бессмысленно. Ясно, что не даст.
– Мужественно, но глупо!– проговорил будто бы в никуда Лев Данилыч, устраиваясь поудобнее на жестком полу. Состав все-таки перецепили. Лейтенант Ковригин вернулся запыхавшийся и засыпанный снегом. За пределами теплушки начиналась метель.
– Надо было промолчать, когда унижают человека, смешивая его с дерьмом?– разозлился я, поворачиваясь к нему.
– Нетипичный вы гэбист,гражданин Клименко…– задумчиво произнес Качинский.– таких редко встретишь в вашей конторе. В основном эта и есть философия НКВД – сломать волю, унизить, растоптать, причинить боль…– он потер обожженную щеку, словно вспоминая что-то, некрасиво поморщившись.
– Плетью обуха не перешибешь прости Господи!– прошептал отец Григорий.– Дорога в ад устлана благими намерениями…
– Пошли к черту!– зло брякнул я, поворачиваясь к ним спиной и закрывая глаза. Пить хотелось ужасно. И это еще я съел только половину своей порции. Представив, что чувствуют сейчас остальные, я ощутил себя виноватым, в том, что оставил весь этап без воды. – К черту!– прошептал я еще раз, закрывая глаза и проваливаясь в спасительное забытье.
