Юлия Ник
Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь
На попытку Насти объясниться с матерью, та отреагировала смехом: «Настя, ну что ты выдумываешь? Тебе не стыдно? Я понимаю, что ты ревнуешь меня, обижаешься за отца. Но пойми, это мой последний шанс. Понимаешь? У тебя вся жизнь впереди, а у меня – ничего впереди, кроме него, нет. Он очень хорошо ко мне относится, в каком-то смысле я для него тоже спасение, он же без жилья остался. Всё оставил детям. Этот факт тоже свидетельствует о нём положительно. Ему не везло в жизни. И ты скоро уйдёшь от меня. Не век же тебе в нашей кухне обитать. Надо общежитие искать. Я устала, Настя.»
Завтра предстоит снова увидеть эту рожу, так нагло кривящуюся за спиной матери. Девушка вздохнула и, вспоминая день сегодняшний и все последние дни у бабулек, уснула, сморенная жарой, усталостью и вчерашними волнениями за Ларика.
Они очень обеспокоились, когда он не явился к ужину, чего с ним никогда не бывало, как утверждали бабули, поджидая внучка у ворот и отмахиваясь от туч комаров. Комары искусали Настю всю, легко протыкая свои длинные хоботы-иголки сквозь тонкий трикотаж старой одежонки Ларика. Всё тело чесалось, бабушка Пелагея дала ей бутылёк с растворенной содой и чистенькую тряпицу, чтобы мазалась, если уж сильно зачешется. Всё тело от комаров горело, пришлось обмазаться почти всей. Зуд и вправду успокаивался. Всю ночь ей снился материн сожитель, гоняющийся за ней с пучком крапивы. Это был плохой, внушающий тревогу, сон.
Утром Настюша проснулась вместе с бабулями, солнце только взошло, и в воздухе ещё оставались следы ночной свежести. Комары в прохладе и тени зловеще звенели и кусались, пока женщины накрывали немудреный завтрак. Оладушки с мёдом и молоком, да яйца, сваренные вкрутую. Ларика долго ждать не пришлось. Несмотря на вчерашние приключения, он встал рано, не поняв спросонок, где это он спит. Вышел в одних трусах, молча вылил себе на голову полведра ледяной воды из колодца во дворе, жадно попил и ушел в малуху, где лежали все его вещи, унесенные им туда на время гостевания. Женщины только молча обменялись взглядами.
Настюша впервые ощутила явственно, как жизнь в этом доме наполняется и живёт заботами женщин о мужчине. Это было стержнем существования этой семьи – мужчина, который делал самую тяжелую и необходимую работу и женщины, выстраивающие весь ритм хлопотливой жизни дома под него – мужчину.
У неё дома сейчас происходило, наверное, то же самое. Мать выстраивала ритм жизни под своего сожителя. А под папу ритм никогда не выстраивался. Он сам его выстраивал под своих любимых женщин, и выстоял тогда очередь, которую он из окна увидел, чтобы купить Настюшке персиков, которые она так любила. Через два дня слёг окончательно, врачи сказали, что он жестко нарушил режим покоя.
И никогда больше Настя не ела персики. Они ей в горло не лезли.
Ларик вышел из малухи, надев трикотажный тренировочный костюм: «Ба, где мои брюки? Мне сегодня на завод идти в отдел кадров», – не глядя на старушек спросил он, неся в баню большую охапку дров.
– А вон они висят. Не высохли, поди, ещё. Я их тебе заверну в мешочек, чтобы не запылились по дороге, – махнула рукой бабушка Марфа на веревку, натянутую около куста сирени у бани.
– Не, я их сразу надену. Они из лавсана, по дороге высохнут и не жарко будет. Пыль стряхну. Настя, ты готова? Пораньше поедем.
– Да. Я готова, сложила всё уже, – послушно ответила Настюша, едва сдерживая вздох печальки, охватившей её вдруг. Вот и уезжает она навсегда из гостеприимного домика от двух замечательных старушек-волшебниц, рядом с которыми так спокойно и надежно.
–Ты давай-ка, Финист, позавтракай, – бабушка Пелагея налила ему парного молочка.
– Вы что, смерти моей хотите, что ли?! Я не смогу. Я с собой возьму, банку молока налейте и ладно. Вечером поем. Сейчас только чаю. Сладкого крепкого. Один стакан, – деловито добавил Ларик, таща очередную охапку дров, как заведенный.
– Прокиснет оно по дороге. Не довезёшь.
– Ничо, я и простоквашу люблю. Не знаю, когда теперь и выберусь сюда, дров натаскаю на подольше, – проговорил Ларик, как бы заранее предупреждая могущие возникнуть вопросы.
– Так скоро ты приедешь, – без всяких обиняков утвердительно произнесла бабушка Марфа, – через недельку-другую, я чай. А молока-то не жалко. И то правда – простокишечка-то полезная. Нальём.
– Вот-вот, налейте. А насчет «через недельку», это вы зря горячитесь. Я уже работать буду к тому времени. И так три недели прохлаждаюсь. Весь срок почти вышел. Устраиваться край надо, – Ларик, натаскав дров, весь потный и взмыленно-помятый присел, залпом выпил чашку крепкого чаю, пахнувшего травами и, хлопнув себя по коленям встал: «Ну, всё, дорогие мои. Не скоро мы увидимся. Если что надо будет, из правления позвоните. Я договорился вчера с секретаршей, соединят. Или Степке скажете. Он часто в город в институт ездит. Заскочит».
– Ты о нас не переживай. Сам там устраивайся. Мы позвоним, спросим, как и что там у вас. Элечке привет передавай. Она с ребятишками собиралась на недельку приехать. Передай, что ждём мы их.
– Передам, – Ларик по очереди обнял своих бабушек и пошел к «Яве», укрепить холщевую сумку с банкой молока на багажнике. Проверил бензин в бачке, попинал колёса неизвестно зачем.– Если тут кто спрашивать меня будет, скажите, что не знаете, когда приедет. Ты готовься, – обратился он к Насте, – я сейчас переоденусь и поедем.
Ехали они быстро, солнце светил сбоку, не в глаза, как в тот раз. Машин в этот час на этой неустроенной пыльной грунтовой дороге совсем не было, ехали быстро. От волос Ларика пахло свежей водой и от рубашки его, пузырем вздувающейся пред Настей, – тоже. Ларик так дернулся с места, выезжая из двора, что Настя резко качнулась и даже ухватилась за него, чтобы не упасть. Она не успела помахать бабушкам на прощание. Представила себе, как они дружно ахнули, возмутившись его выходке.
Глава 4. Неожиданные обстоятельства
Доехали очень быстро. Ларик, высадив Настю у подъезда, поручил свой мотоцикл мальчишкам, ранней стайкой собравшимся в тени дворовых кустов пыльной сирени. Ларик невольно вспомнил свежую листву на деревьях в селе и взлетел на свой четвертый этаж. Надо было пораньше сегодня в отдел кадров попасть. Документы уже должны были прийти. В положительном ответе Ларик не сомневался ничуть . Но вот брюки… Кажется вся пыль Берлушовского «тракта» засела в них, и плотно въелась во влажную ткань. Просто почистить не удалось. Надо было тщательно высушить штаны и прогладить с тряпкой, смоченной в растворе стирального порошка. Это он помнил ещё со школы, как можно быстро освежить цвет. Элька его тогда научила, а с мылом и стрелки лучше держались. Вывесив брюки для просушки на балкон, Ларик взялся за телефон, обещал же Эльке позвонить. Да и просто поболтать захотелось. Отвязаться от неприятных размышлений, по поводу дедова письма. Элька, как никто его поймет. Ларик всей шкурой своей ощущал, их родство душ с сестренкой.
– Привет, Эль. Как дела?
–Ты приехал уже? Дела нормально. Воюю. Хорошо, что иногда они отвлекаются друг на друга, а то бы ничего не успевала.
– От бабулек тебе привет. Ждут они вас.
– Да, я знаю. Коля страшно занят. Везти нас некогда, но планирует. Это же целый день уйдёт по такой дороге.
– Да нет. Дорога нормальная сейчас, прошлись грейдером. Я же сегодня оттуда. Пыльно только. Штаны сушу. Сейчас поглажу и пойду на завод.
–Тебе сколько ещё можно не работать?
– Полторы недели. Думаю, успею.
– В этом году точно поступать никуда не будешь?
– Неа. Дай отдохнуть-то немного. А то сразу и работа, и учеба, и Алька приедет. Не, лопну.
– А что это у тебя голос грустный?
– Да так. С бабушками почти поссорился.
– Из-за чего это ты с бабушками-то вдруг поссорился?
– Да они, как из ума выжили. Представляешь, они мечтают, чтобы я попом, как дед, стал. И храм восстановил. Прикинь? Кому это нужно вообще, кроме таких же древних бабулек? Я им чо, пастух?
– А ты знаешь новость, которая тебя непосредственно касается?
– Новость? Меня? Это какая же такая новость?
–Это не телефонный разговор. Приедешь, поговорим. Твоей работы может коснуться. Да даже точно коснется. Приезжай побыстрее, и лучше, если прямо сейчас.
Ларик поехал к сестре, как был: в трикушках и в майке. По дороге он прикидывал, какая это новость может «так» его коснуться. Но ничего не мог придумать. Поцеловав сестренку и посадив на руки племянников, которым привез кулечек ирисок, он вперился взглядом в сестру.
– Ты о чем, Эль? Какая новость?
– Простая. Папа решил восстановить свою фамилию. Дедушкину. Арсеничев. Подал заявление. Бабушки это знают. Они тебе не говорили ничего?
– Не-а. Ничего. И что теперь будет?
– Ничего особенного, кроме строки в автобиографии. Мало того, что он был в оккупации какое-то время, он теперь ещё и сыном священника станет. А ты внуком священника. А я – внучкой. Ты говорил, что ты заполнял подробную анкету?
– Да. Заполнял. Аж четыре страницы мелким шрифтом.
– Теперь будешь переделывать. И не факт, что возьмут. Понимаешь?
– Да ладно. Брось. Я-то причем?
– А это никого не интересует, что ты ни при чём. Кстати, ты же в храме прислуживал дедушке?
– Ну. Так я же маленький ещё был?
– Смешной ты, Ларька. Есть факт. Есть свидетели. Тебе мало?
– И что? Теперь я на всю жизнь прокаженный? – Ларик не находил слов от возмущения. – Я же и пионером был, и комсомольцем.
– Если бы тогда кто-нибудь удосужился проверить твоё времяпрепровождение на каникулах у деда, – не был бы ты ни пионером, ни комсомольцем. Понятно? И в армии ты бы не на крейсере военном служил, а в стройбате. Вот так. Это мне Коля сказал. Его в отдел кадров и в партком уже вызывали. Я, конечно, не знаю, какое это отношение имеет к Коле, но он мне только печально улыбнулся. Идет новая компания против «опиума для народа.» Понимаешь? Мы попали под раздачу. Просто тупо попали и всё. Машина крутит, механически всё пережевывая, ей всё равно. Это машина. Но ты сходи, конечно. Тебе на сегодня назначили?
– Да. Через три часа надо быть там. У меня брюки сохнут. Вчера в речку свалился одетым.
– Как это? Свалился?
– Да так. Случайно с ребятами встретился, ну и выпили за встречу. Вот и свалился. Случайно.
– Возьми Колины штаны. У него от выходного костюма брюки вторые есть.
– Давай. Чо-то ты меня озадачила, Элька.
– На, возьми, – Эля подала брату брюки мужа. Но, как и следовало ожидать, они были ему слишком коротки.
– Ладно, если что, буду девчонок шокировать своей форменкой. Головы отворачивают, когда видят. Чувствую себя, как на сцене.
– Давай. Чувствуй. Позвони мне, пожалуйста, а лучше приедь ещё.
– Ладно. Но, по-моему, ты нагнетаешь, – Ларик чмокнул сестру в щёку и умчался.
О бельевых прищепках в принципе Ларик знал, и о ветре тоже подозревал, но то, что его штаны сдует с балкона в неизвестном направлении, для него было полной неожиданностью. Полчаса ушло на поиски злополучных брюк, их сдуло к самому фундаменту дома и прямо под водосточную трубу. И то, что в этой трубе была какая-то вода в такую сушь, тоже было полной неожиданностью. Про росу он тоже забыл. Накапало немного. Только на одну половину штанов.
Утюг разогревался медленно. Это был подарок родителям на свадьбу – шикарный по тем временам электрический утюг на пружинной проволочной подставке. Ему было «в обед сто лет», но его не меняли, как неломающуюся реликвию с несомненным знаком качества, хотя никто тогда этих знаков не ставил. Это сейчас такой знак начали шлепать везде, куда ни плюнь, везде стоял этот пятиугольничек.
Ларик поставил утюг на мокрую штанину, утюг разогревался как черепаха, даже пар не поднимался от ткани. Переставлять его толку не было. Надо было ждать, пока он нагреется. Ларик вышел на балкон собраться с мыслями.
Визг Настёны, донесшийся до него из её квартиры, вышиб все мысли разом из головы Ларика. Он не помнил, как вылетел на улицу, как взлетел на третий этаж соседнего подъезда и нажал кнопку старенького звонка, прижавшись ухом, на звонок никто не открывал, а в квартире снова раздался крик девчонки. Жаль, что на ногах у него были только кеды, но и в них он со второго удара хорошо поставленной ноги морского пехотинца вышиб замок и ворвался в квартиру. Отчим прижал её на кровати за горло, а второй рукой торопливо расстегивал штаны.
Ларик его не ударил, он просто отшвырнул его в сторону и схватил Настю, почти задохнувшуюся и уже не оказывающую сопротивления.
– Эй, Настюха, ты в порядке? – у Ларика тряслись руки, он приподнял её, но девчонка обмякла и была почти без сознания. – Настюшка, не бойся. Я тут. С тобой. Всё нормально, он положил девушку на кровать, толкнул ногой пытавшегося подняться толстого с красно-синим лицом мужика, жестко ударив его об стену, и пошел за водой. Сбрызнул лицо и шею Насти, покрывшуюся багровыми пятнами.
– Ну, как ты? – улыбнулся Ларик Настюхе, приоткрывшей, наконец, пустые мутные глаза. – Давай, собирайся. Ко мне пойдём, я тебя с этим уродом не оставлю. У тебя экзамен-то когда? – поправляя на ней разодранное платье, спросил он спокойно, как будто бы ничего и не произошло в этой комнате.
– В два часа начнется. Перенесли почему-то, – хрипло и тихо ответила Настя.
– Вот и хорошо. Где тут твои вещички, сумка? Давай собирай всё и пойдем. Лежи, сука ё*ная, – выругался Ларик, ещё раз толкнув ногой валяющееся тело толстого борова, цепляющегося за спинку кровати.
– У меня сумки нет. Я так пойду.
– В разорванном платье? Другое есть?
– Есть… я сейчас, – Настя медленно оглядывалась вокруг. – Я в простыню всё заверну.
– Вот. Давай, а я тут с этим говном пока поговорю.
Настя ушла в ванную комнату, потом прошла на кухню, собирая свои вещи, попадающиеся под руку. Она явно плохо соображала. Ларик, поддав для обездвижения кулаком в красную пьяную рожу насильника, подошел к шкафу, открыл дверцы.
– Где тут твоё лежит?
– Вот, на полке, – Настя начала приходить в себя и вдруг с бешено колотившимся сердцем стала лихорадочно сгребать всё в кучу, на простынку, принесенную из кухни с диванчика. До неё, видимо, дошло, из какой передряги вытащил её Ларик.
Ларик расположил её в бывшей комнате Эльки. Времени было совсем в обрез. О брюках речь уже не шла.
Утюг всё-таки раскалился. И сильно.
Дыра в форме утюга была сквозная, на обеих частях брюк, и на левой, и на правой, и на гладильной доске тоже была подпалина до самой доски. В комнате невыносимо пахло гарью. Открыв настежь все окна и балкон Ларик попытался рассмешить Настюху, посмотрев на неё сквозь отверстие в штанах, но закашлялся от запаха и увидел только печальные глаза девчонки: чему тут смеяться, когда штаны пропали?
Насте нужно было прийти в себя и привести себя в порядок. Для начала Ларик загнал её в ванну, под прохладный душ. Горячей воды летом не давали, но, нагретая в водохранилище вода даже в трубах не остужалась. Из кранов шла вода комнатной температуры, пахнувшая хлоркой, как всегда. А потом Ларик надавал Насте кучу поручений по хозяйству часа на два, чтобы отвлечь её от одиночества и мыслей.
Ларик уже со спокойной безнадежностью достал свою форменку, надел бескозырку с надписью «Неугомонный», хотя и берет тоже хорошо бы смотрелся, но бескозырка больше подходила к гюйсу, и вышел, заперев дверь снаружи.
Выйдя из квартиры, он приложил ухо к двери. Было тихо.
Моряк на мотоцикле только в Крыму смотрится логично, но Ларику было не до соответствия месту. Четко стояла одна задача: быстрее решить свои дела и как можно быстрее вернуться домой. Он побаивался за Настюшку, хотя, вроде, она всё понимала и разумно отвечала на его вопросы и выполняла его указания. Но стресс-то у девчонки однозначно был. Это не сегодня и не завтра выветрится. Милицию он решил не вызывать. Настя просто позвонила матери и попросила сегодня не задерживаться, ничего не объясняя. Это уж дело матери Настиной и самой Насти, заявить на мерзавца. Он будет свидетелем. Разумеется. Будет. Обязательно.
– А решения по моему заявлению нет? – спросил Ларик у секретарши, толстой медлительной тетки, в круглых очках сильно увеличивающих глаза, делая их очень выпуклыми.
– Почему нет-то? Есть. Поэтому вас и примут лично. Подождите, молодой человек и не мешайте работать. Вам всё скажут, и чем так от вас пахнет? Вы были на пожаре? – сердце Ларика дрогнуло от нехорошего предчувствия.
Личное дело Ларика с подробной анкетой завернули с отметкой «отказать».
– Вы можете попытаться устроиться куда-нибудь в другое место, где нет таких жестких требований…
–Требований к чему? – не выдержал Ларик.
– К чему-у-у? – начальник отдела кадров посмотрел на него, высоко подняв брови в недоумении,– да к благонадежности твоей. Это главное на нашем предприятии. Это тебе не кораблик, – начальник с усмешкой посмотрел на бескозырку.
«Знал бы ты хоть что-то о военных кораблях! Придурок!» – но вслух Ларик ничего не сказал, просто встал и, оглядев этого тщедушного седого мужичонку с ног до головы, вышел.
– Мало вас таких сгноили по лагерям, выбл*дки, – просипел начальник и, подбежав к окну, проводил взглядом Ларика, закусившего ленточки бескозырки и стремительно удаляющегося на своей «Яве» прочь.
Настя, освеженная душем, сидела в кухне. Она согрела чайник, достала из маленького холодильничка «Саратов», который отец Ларика где-то достал по знакомству, плавленые сырки, банку сгущенного молока и коричневую жестяную банку с растворимым кофе «Касики», на боку которой индеец с пером в волосах являл дружественный профиль угнетенного народа Северной и Южной Америк. Этот дефицит отец привез из Ленинграда, из командировки.
– Не замерзла под душем-то? – спросил Ларик, увидев влажные волосы на спине Насти, раскинутые для просушки
– Нет. Я привыкла, и жарко очень. Даже хорошо так, – Настя, мельком взглянув на него, опустила голову. – Ларик, ты прости, что так получилось опять. Навязалась я на твою голову.
– Это мы ещё посмотрим, кто кому навязался. Мать во сколько домой приходит?
– Когда как. Обычно в шесть вечера с дневной. А с дежурства утром.
– Сегодня во сколько придёт? – Ларик серьёзно смотрел на девчонку.
– Не знаю, обещала в шесть.
– Ну и лады. Тебе до экзамена ещё… – Ларик выглянул в гостиную – три часа. Давай повторяй пока, время не теряй. А сейчас кипяток наливай, у нас целый пир будет. Где-то ещё мороженое валяется тут, – Ларик открыл холодильник и вытащил две эскимошки на палочке. – Любишь? – протянул он один брикетик девочке.
– Люблю. Мы с папой всегда покупали, если попадалось. Я с изюмом люблю очень, – разглядывая обертку из фольги, печально вспомнила Настя.
– И я люблю. Но эти без изюма. Тоже ничего. Сейчас я тебя буду учить кофе с мороженым пить. Пробовала?
– Нет. Я и кофе растворимый всего один раз в гостях пробовала. Вкусно, – Настя смущенно улыбалась слабой вымученной улыбкой.
– Вот и давай. Накрывай на стол, чтобы все чин-чинарём было. Бутербродики там сообрази. А где колбаса? Была, вроде.
– Да. Есть. Я думала тебе на обед оставить. Больше же нет ничего?
– А мы на обед с тобой в одно место в гости пойдём, но это уж после экзамена. Ты сможешь его быстро сдать, одной из первых? Или слабо? – Ларик помнил, как его городская интеллигентная бабушка Лира говорила: «Чтобы человек почувствовал себя в гостях свободно и не смущался, нужно его привлечь к полезным и простым делам, чтобы голова у него работала в нужном направлении, отвлекаясь и от смущения, и всего ненужного», – вот этим Ларик интуитивно и занимался: привлекал, отвлекал и поручал.
– Смогу. Я всегда одной из первых сдаю. Не люблю растягивать. Это, как у зубного, всё равно придется лечить. Чего тянуть? – Настя улыбнулась, а Ларик с уважением посмотрел на неё: «А я тяну до последнего. Боюсь. Как услышу звук бормашинки – всё, капец, пропал мужчина в расцвете сил!» – они дружно рассмеялись, представив дрожащего Ларика. Настюша почти бодро встала и начала накрывать на стол «чин-чинарём», как у бабушек.
Следы от пальцев на шее у Настюхи багровели: «Не дай Бог и синяки ещё останутся», – тревожно подумал Ларик, открывая шифоньер в спальне родителей, на перекладине дверцы висел материн газовый платочек, прозрачный изящный и голубой, прям в цвет Настюхиному ситцевому платьишку.
Форменку свою он аккуратно сложил и убрал на полку, засунув бескозырку в старую наволочку. Натянув трико и рубашку, достал коробочку с деньгами, сунул сиреневую «двадцатьпятку» в нагрудный карман. Много денег ему не оставляли: «если что – у Эли возьмёшь, и всё будет под контролем», – Ларик усмехнулся наивности родителей, да если надо, он за одну ночь двадцать заработает на разгрузке арбузов, например, или дынь. И ещё с собой вкусноты прихватит.
Ларика всегда удивляло: и куда эти фрукты-ягоды деваются? Редко где продают, но то там, то сям люди тащат и дыни, и арбузы. А очередей почти нигде не видно. Очереди сразу выстраивались, когда что-нибудь вкусненькое появлялось, например, болгарские помидорки. «И кто их так тщательно укладывал в эту синюю бумажку? Каждую помидорку в отдельности?» – этих ящиков с помидорами Ларик за свою недолгую грузчицкую жизнь тоже перетаскал немало. Их бы и так раскупили, и без упаковки такой. Они были все одинакового размера, сладковатыми на вкус и плотная кожица звонко лопалась, когда помидорку надкусывали. Ларик сглотнул слюну от воспоминаний. До помидоров ещё надо было дожить.
– На, Насть, надень. К платью подходит, и ссадин не видно будет, – Ларик подал Насте платок. Девушка взяла косыночку, даже не взглянув на Ларика. Шея болела.
– Ну, и что ты тут наприготовляла? Во, нормально. Теперь берём ложку мороженого и опускаем в горячий кофе. И сразу пьём понемногу. Вот так, – Ларик, показывая, втянул слишком сильно и обжегся, смешно выплюнув всё обратно.
– Фу ты, горячий гад какой! Я думал, что похолодней будет. Не рассчитал.
– А ты часто так кофе пьёшь? – с улыбкой, сипя, как простуженная, спросила Настя, пытаясь, как могла, поддержать настрой разговора, как-будто и не было ничего…
– Так? Так первый раз, но много раз слышал. Ничо особенного. Холодный кусочек, вернее лужица среди кипятка. Да ерунда это всё. Давай пей, как хочешь, и съешь, хоть кусочек чего-нить, главное. Не боишься экзамена-то?
– Экзамена? Да нет. Я хорошо подготовилась. Только из головы всё вылетело, – Настя опять опустила виновато голову.
– Слышь, Настёна, а я фокус один знаю. Если попросить другого человека назвать тебе цифру или открыть страницу учебника наугад, то он тебе точно назовёт или номер билета твоего, или тему. Хочешь попробовать?
– Хочу, – просипела Настя. – А кого попросить надо?
– Ну, кого? Ну, меня попроси. Я же тоже «другой». Не сдаю же? Ну, давай проси,… – Ларик, сложив руки на груди, сделал серьёзный вид и важно насупился.
– Ларик, слушай, а как у тебя полное имя?
– Илларион Николаевич. Давай, проси!
– Илларион Николаевич, откройте, пожалуйста, вот эту книгу на какой-нибудь странице?
– Хорошо, давайте, – Ларик на полном серьёзе закрыл глаза и протянул руку, к учебнику, потом крепко схватив корешок, резко открыл книгу.
– «Мой город!» – улыбнулась Настя, – Я наизусть помню этот текст и вопросы к этому билету тоже.
– Вы знаете, девушка, – это усыпляющая простота. Мне, кажется, вы совсем нечетко знаете ответ на одиннадцатый вопрос, – Ларик «лепил горбатого», чтобы только отвлечь её, сбить с той трагической печали, что застыла в её глазах.
– На одиннадцатый билет? Или на одиннадцатый вопрос по тексту? – Настя невольно увлеклась игрой.
– И то, и то повторите на всякий случай. И если я окажусь прав, вы выполните одну мою просьбу.
– Какую?
– А это мы узнаем после экзамена. То есть, это вы узнаете, я-то сам знаю. Короче, у тебя час всего. Давай, чеши мозги по-быстрому. Я в магазин слетаю. Сжег штаны-то. Совсем не ношенные, от костюма выпускного. А в форменке не везде пойдёшь. В общем так, ты за хозяйку остаёшься, на телефон не отвечай. Окна не закрывай, пусть продувает гарь эту. К двери не подходи. Вопросы есть? Вопросов нет. Я – одна нога там, другая – уже здесь, – Ларик снова закрыл её на ключ снаружи, прислушался прижав ухо к двери. За дверью было тихо.
Вовремя Ларик вышел за штанами. В магазинчике на углу выбросили в продажу «техасы», некоторые шутники их ещё называли «чухасы». Так назывались штаны из толстой жесткой бязи. Все карманы были укреплены по углам блестящими заклепками, все швы отстрочены грубой и рельефной строчкой. В американских боевиках такие показывали. И почти такими же, только синего цвета фарцевали в Одессе на Привозе ребята, те, кто приходил из загранки. Но стоили они гораздо дороже, чем весь его выходной костюм. Он, увидев такие, тогда лишь присвистнул: «Это кто же такие покупает-то?»
Эти же, попавшиеся ему на пути поисков подходящих штанов, собрали толпу зевак. Они, эти случайно выкинутые в свободную продажу штаны, были прекрасны. Но были они яркого оранжевого цвета. Потому их и выкинули, наверное, как «неликвид», в свободную продажу.
Толпа собралась, видимо, чтобы первыми увидеть смельчака, который такие штаны не побоится купить. И их терпение было вознаграждено. Этот парень не побоялся. Мало того, что не побоялся, он купил их даже две штуки, утверждаясь в своём намерении носить только их. А ещё этот выпендрёжник купил себе – на оставшиеся одиннадцать рублей – «штормовку» светло-серого, тоже пижонистого диковатого цвета. Обычные, привычные для нормальных людей «штормовки» были тогда цвета защитного, как в обычном кино.
–Эй, пацан, ты бы ещё розовые трусы купил в придачу, – крикнул кто-то из толпы. Но Ларик на дураков и сроду внимания не обращал.
– Так он клоуном устроился, я видел, – подхватил шутку другой мужик.
– Точно, он и ботинки с носами кувырдесятого размера купил. Я тоже видел, – зашелся смехом третий зевака.
– А это ты видел, – перед носом задиры образовался кулак, он у Ларика был очень большой и увесистый. – Закрой пасть и займись делом, болтун, – Ларик не торопясь взгромоздился на «Яву» и, сделав плавный поворот, отъехал, оставив толпу в недоумении: неужели этот придурок действительно натянет на себя эти штаны?
Ларик сам себе не поверил, эти штаны, за которые «там» брали сотню, а то и две, здесь стоили всего семь рублей! Правда, те «там» были темно-синими, и бывали они только на Привозе, и уж оттуда добирались до редких счастливчиков, но уже за «двести рябчиков». Ну и что, что эти оранжевые?!
Настя не успела дойти до конца темы, а Ларик уже вернулся, довольный и даже, можно сказать, счастливый. Он молча прошел в свою комнату и переоделся.
– Шик! – серая рубашечка с коротким рукавом и серая ветровка, если, наконец, придёт прохлада, решали все вопросы его очень даже стильного гардеробчика. – Вот бы Алька обрадовалась! – писем от Альки не было уже две недели. – Надо написать. Может, случилось что? Вот сегодня утрясу вопрос с Настей и напишу, – решил Ларик, надевая «рубашку на каждый день» брусничного цвета и с карманами, что было очень удобно. А Настю он решил до вечера одну не оставлять, там мать её придёт, пусть и решают, как им быть с этим ублюдком.
– Ну, как я выгляжу? – Ларик прошелся, как по подиуму, перед Настеной. Она выпучила глаза и вдруг хрипло расхохоталась. Чего, чего, а такой реакции Ларик не ожидал.
–Ты чо ржешь, как ненормальная? Это модно сейчас там, на западе. Там все так ходят, – но Настя не унималась. Тогда Ларик насупился: «Деревня ты необразованная. Давай собирайся, в школу пора», – но про себя Ларик возликовал: «Настена вроде в порядке пока, а про голос скажет, что простыла, и всё тут».
После экзамена он её ждал на другой стороне улицы, в тени густых лиственничных посадок. Эти деревья он с классом сажал, ещё когда был в первом классе. Седьмая лиственница была его. Он её нес из питомника, он сам для неё яму копал, сам кол вбивал, сам привязывал и поливал водой из придорожной канавы. Теперь она была метров семи в высоту.
Настя вышла из школы быстро, оглянулась и остановилась в растерянности. Она не увидела Ларика за деревьями. Он подкатил на мотоцикле с выключенным двигателем, здесь ехать было под горку, и сам поймал себя на мысли, что ведет себя, как мальчишка. Настя отпрыгнула от неожиданности, но тут же улыбнулась, увидев своего оранжево-красно-бордового мотоциклетного друга.
– Ну? Как?
–Нормально. Пятерка. Да! Ты представляешь, Ларик, действительно был одиннадцатый билет! Но я и другие все знаю, – как бы оправдываясь сказала она, всё ещё сипя. – Ты знаешь, мне директор сказала, что у меня будет медаль. Только у меня есть одна четверка. Не знаю, будет ли ещё медаль-то?
– А по какому у тебя четверка?
– По рисованию.
– Ну! Это серьёзно. Могут и не дать. Как пить дать – не дадут. Может… взятку предложить? – тихо проговорил Ларик. Настя вытаращилась на него и смотрела, пока он не прыснул, не выдержав её наивной и возмущенной им серьёзности.
– Фу ты! Ларик, ты вообще уже…
– Неужели поверила?
– Нет, но…
– Поверила, значит, в мою испорченность. А я тебе сюрприз приготовил, ты обещала выполнить мою просьбу, если я правильно номер билета угадаю. А я угадал.
– Какую просьбу?
– Так это,… поехали на чертовом колесе, что ли, покатаемся. На карусели. Ещё куда-нибудь сходим, там раньше комната смеха была… последний же экзамен сдала? – Ларик смотрел, как Настя мрачнеет и грустнеет.
– Ты мне об этом сюрпризе сказать хотел дома у тебя?
– Да нет вообще-то. Но и об этом же можно подумать?
– А о чём ты хотел сказать?
– Да я хотел тебя покатать просто, куда захочешь, туда и поедем.
– Точно? Ты не врешь? – глаза девочки засветились какой-то надеждой.
– Точно. Хочешь куда-то?
– Да. Только это место, – Настя потупилась, как бы не решаясь сказать.
– Да говори. У нас ещё два часа до званого обеда.
– Я на кладбище к папе хочу съездить. Я уже год там не была. И мама на родительский день не была у него. Могилку надо прибрать. Там и веник у нас есть. То есть был… наверное. И грабельцы детские мои… маленькие, – неуверенно добавила она, глядя на то, как изменилось лицо Ларика. Что-что, а на кладбище сегодня он никак не планировал ехать. Но слово не воробей. И Настька, как в воду опущенная, стоит.
– Так поехали. Ты там ориентируешься? – он ободряюще взглянул на девчонку.
– Да, квартал третий, вторая дорожка. Там памятник приметный есть такой. Я всегда находила.
–Ну, лады. Кладбище, так кладбище.
Большие, давным-давно посаженые тополя были бы настоящим лесом, если бы не их строгие ряды, заваленные их же сучьями, легко ломающихся от порывов ветра, самых распространенных и быстрорастущих дешевых деревьев. Железная пирамидка, покрашенная голубой краской, с красной звездой на вершинке – вот и всё, что осталось от Петра Алексеевича, командира разведроты, отчаянного красавца, смельчака и весельчака, пока осколок не попал ему в глаз и не застрял там, в черепной коробке, мучительно царапая и разрушая мозг. И сейчас его любимая дочка, старательно обтирала пирамидку от пыли, от стручков тополиного пуха, застрявшего в лучах красной звездочки, подметала облезшим старым веником площадку внутри оградки и о чем-то шепталась с отцом. Ларик отошёл подальше, чтобы не смущать её, и только видел, как шевелятся её губы, то улыбаются, то кривятся в попытке сдержать слёзы. Он отвернулся.