Юлия Ник
Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь
Глава 7. Начало
Первым человеком, кого Леон увидел на работе, была Настя. Это было для него хорошим предзнаменованием. Ему всегда везло в тот день, когда он её видел первой.
– О! На ловца и зверь бежит. Здравствуйте, Настенька. Подскажите, когда ваш Илларион с работы приходит? Дело у меня к нему на сто рублей.
– Он? – Настя немного замялась.
– Что? Сверхурочно остаётся?
– Да нет. Заканчивает он обычно в половине пятого. А потом по-разному бывает, – смутившись вопроса ответила девушка
Воротов, не перебивая, внимательно глядел на девушку: «Что-то не договаривает, Настюша».
– Он домой обычно в пять приходит, поест, а потом… потом часто уходит, – пояснила Настя
– Куда?
– Я не знаю. Вы у него сами спросите. Он мне не докладывается, – Настя улыбнулась неуверенно.
– Что-то тут не так, – подумал Леон, читая явную растерянность в её голосе и словах.
– То есть, в пять я смогу его застать дома?
– Наверное, сможете. Извините, мне надо с ребятами идти репетировать сейчас.
– Иди, иди, – внезапно перейдя на «ты» с девушкой, пробормотал Леон. Ему казалось, что отношения в этой старой, и даже старинной, семье были радушными и простыми. – Что там не так? В этот раз надо будет к торту и бананчиков прихватить, остатки сладки, и баночку лосося, – Ольга ему сунула её на дорожку. – Надо же поближе с семьёй будущего сослуживца знакомиться, – не город. Почти одна семья.
Ровно в пять, Леон уже ждал Ларика на улице. Домой без него не заходил. Обрадовался, увидев длинную лёгкую фигуру, почти бегущую, одетую в старую фуфайку, ватные штаны и серые валенки с калошами. Когда этот парень после армии появился прошедшим летом в селе, бывшие приятели бурно его встречали. Он явно выделялся своей городской боевой «раскраской», яркие оранжевые брюки, малиновая рубашка, ботинки на «тракторах», длинные волосы – много таких парней Леон в последний раз видел и там, у себя дома.
Тогда, в начале лета, Ларик, или «Подсвечник», как частенько его звали ребята, а он не обижался, был веселым добродушным парнем, девчонки на него заглядывались на танцах, но он на них внимания не обращал, не танцевал. Он тусил в основном с парнями и пил с ними в туалете дешевое вино из магазинчика, Леон их однажды там застукал и сделал выволочку «за распитие».
А к концу лета в селе появился сосем другой Ларик. Откуда что и взялось в добром прежде парне. Узкий и злой взгляд. С парнями он совсем не тусил в этот раз, разве что со Степкой Колотовкиным его можно было увидеть. Зато весь боевой состав молодых бывших жён, соломенных вдов, одиночек и взрослых барышень крутились возле него и его мотоцикла, как на смотринах.
Сам по себе Ларик у Леона никакого интереса не вызывал. Да так видно судьбе было угодно, чтобы их интересы пересеклись в узком месте.
– Привет, Ларик! – Леон протянул ему руку, сняв перчатку.
– Привет, – Ларик, похоже не очень обрадованный, вынужденно протянул свою, стащив тяжелую войлочную рабочую рукавицу.
– Я вот тут, – Леон приподнял повыше авоську, в которой лежал торт в картонной большой коробке, явно «Киевский», только они тогда бывали в таких коробках, и ещё несколько разных пакетиков, – на чай к вам хочу напроситься. Жаль, что об заклад с тобой тогда не побился. Выиграл бы сейчас заклад-то у тебя. Ты что такой? Не рад?
– А я пока не понял, чему это мне радоваться? Заходи, раз пришел. Попьём чаю, – Ларик распахнул перед гостем калитку.
Женщины встретили Леона в этот раз уже приветливее, чай накрыли в гостиной. Для приличия бабушки пригубили чаю с кусочком рассыпающегося торта и пошли заниматься своими делами. Раз к Ларику пришли по серьёзному вопросу, как сказал сам гость, так и нечего тут мешаться.
– Вот смотри, что я привез. По этой форме надо составить к пятнице развернутый план организации хорового коллектива, накатать репертуар в соответствие с запросами сегодняшней политической обстановки и последними веяниями хоровой культуры и самодеятельности… Ну, примерно так, наверное, это звучит. Ну?! Как?! Приказ на тебя уже составлен в черновом варианте. Кандидатура утверждена на самом верху, остались формальности.
Ларик безмолвствовал.
– Ты что? Не рад, что ли? – Леон широко улыбнулся. – Я не брешу. Всё так и есть. Ты – художественный руководитель хорового коллектива совхоза «Пыталовский», с чем тебя и поздравляю. В пятницу едем на самый «верх», в город. Там за один день всё утрясут, подпишешь документы и обсудишь сразу в чистовом варианте репертуар. Особо придираться не будут. Официальная часть, как у всех, а неофициальная – на твоё усмотрение. Ну, конечно, никаких «битлов», само собой. Справишься до пятницы? В пятницу уже едем. С твоим начальством всё договорено, с парткомом тоже, с профкомом тоже. Тебя из комсомола поперли или как?
– Пока нет… но…
– Да никаких «но». Уже не попрут. Я заручился поддержкой на этот счёт.
– А как,… как тебе это удалось? – Ларик с трудом верил тому, что услышал.
– Как? Да никак. Просто поговорил с хорошим человеком по душам. Винца попили. Вот и всё.
– Ты ври – ври, да не завирайся. Я не идиот. Ты чо мне х*й во щах полощешь?!
– Ого! Такого ещё не слыхал,/ – Леон расхохотался. – Да я правду тебе говорю. Просто поговорил. Ну, ты сам всё увидишь. В пятницу. Тебе на всё-про всё четыре дня отведено. Помощь нужна? – Ларик был явно ошарашен, и это доставляло Леону приятное чувство некоторого превосходства.
– Нет, ты правду говоришь? – на губах Ларика была готова появиться улыбка, ну не может же Воротов его так обманывать, после того, как узнал обо всех его мытарствах в городе.
– Правду, Илларион Николаевич. Правду. Помощь, спрашиваю, нужна?
– Помощь? Конечно, нужна. Я же ничего не знаю, что у вас есть.
– Нет, не правильно ты фразу строишь, дядя. Не у вас, – а у нас теперь, Илларион Николаевич, привыкайте, – и Воротов снова довольно рассмеялся. На мгновение он снова увидел того, ранешнего Ларика, с простодушной улыбкой. Но лицо Ларика снова приобрело мрачное выражение.
– Ты что, Ларик? Что не так-то? Мы ж договорились, мне помнится?
– Ты в облисполкоме был?
– Да. А что?
– А мой вопрос тогда тоже дотуда довели. И не прошло. А у тебя прошло. Ты что-то наобещал?
– Это – да. Наобещал, что через полгода все первые места в районе будут нашими. Слабо? Зря я это наобещал? Но ты же говорил…
– И это всё?
– Всё. Клянусь – да чтоб без баб мне год прожить, ей богу!
Услышав такую клятву, Ларик впервые очень серьёзно посмотрел на Воротова.
– Так что же мы тогда сидим? Настя, – увидев проходившую мимо гостиной Настю, Ларик поманил её рукой,– зайди к нам, принеси бумагу и карандаши, писать надо.
Настя с удивлением смотрела на Ларика, впервые за три месяца она увидела прежнюю улыбку на его лице.
– Сейчас,… но у меня только в линейку есть тетрадь. Пойдёт?
– Поедет! Тащи скорее!
До глубокой ночи три головы склонялись над столом.
– А ты эту знаешь? – и Ларик затягивал: «Не для меня….»
– Знаю, конечно! – и Леон с удовольствием подключался к нему своим мягким баритоном: «..весна цветёт…»
Оказалось, что оба знают множество казачьих песен. Леон сразу поддержал идею создания мужского казачьего хора. Серьёзного, строгого, многоголосого обязательно. Мужики в Москве, Щуров и Покровский, такие аншлаги собирали на подобные репертуары!
– А мы что? Мы точно не хуже будем, если только… – Ларик замолчал, задумавшись.
– Ты о чём?
– Да всё о том же. Казаки же были признаны контрреволюционными элементами. Упразднено всё. Слыхал, как упразднили Кубанский Казачий Хор, раз – и нету? А они – не нам чета.
– Да не умирай ты раньше времени. Всё равно времена меняются. Говорят, Высоцкого приглашают на узкие застолья в «цековские» коридоры. «Так» нельзя, а «так» – запросто. Нам такими же надо стать. Потом ансамбль Покровского вон как гремит в Москве, Щуров в Гнесинке. И Хор Кубанских Казаков возродился, хоть и пытались закрыть – вот где силища! Сейчас фольклор востребован, как никогда, историю вспоминать стали… Я тут тоже времени не терял, поинтересовался этим вопросом. В общем и целом обстановку знаю и куда ветер дует – понимаю.
– А ты будешь петь? У тебя баритон красивый.
– Нет. Я – нет. Я другим буду заниматься, сцена меня не тянет. Это уж ты давай, – и мне пора. До завтра, Илларион Николаевич.
Ларик до утра читал и перечитывал страницы, исписанные вдоль и поперёк убористым «честным» почерком Настюши, поработавшей весь вечер секретарём. В общем и целом план был обсуждён. Теперь надо будет попросить Эльку помочь найти хоть захудалого концертмейстера. За такой срок оркестр из неопытных новичков не «сыграть» под настоящий репертуар, да и на инструменты без слёз не взглянешь.
Ларик заснул под утро и снился ему его хор и оркестр, который страшно дребезжал. Но это дребезжал старый будильник в Настиной комнате, ей пора было вставать и собираться на работу.
А Настя и не спала, собственно, она давно встала, радостно перевозбужденная событиями, вчерашним поздним чаепитием, ради которого и бабушки после молитвы не спать легли, а вышли в нарядных, ради гостя, кофтах. Долго сидели и разговаривали, песни перебирали старинные. Ларик вытащил записи деда с текстами песен. И когда только тот успевал всё это собирать, хранить, систематизировать. Бабушки, хотя и рады были, глядя на внука, грядущим переменам, а всё же Настя видела в их глазах тревогу: «И что-то его ждёт с этими концертами-театрами?»
Ларик снова «перелез» в цивильную одежду, в свои ботинки. Он не ходил – он летал. Сделал ревизию старенькому пианино, стоящему на сцене клуба, оно оказалось в принципе «ничего», настроить можно было, да две струны перетянуть, да пыль почистить. Дел-то – ерунда! Достал тетради деда, где тот про хор ему писал, выписал на бумажку фамилии, и они вдвоём с Леоном обошли означенные дедом дворы. Почти к изумлению Ларика и Леона, согласились записаться в хор не только те, на кого дед указал, но ещё и друзья друзей: «Да это же луч света в тёмные зимние вечера, да в тёплом клубе с хорошей компанией!»
Договорились, что профком выделит несколько рублей в месяц на чай с конфетами для участников, партком тоже немного добавил. Простой и действенный приём собрать кого-то – взрослые так же, как и ребятня, любят чай с конфетами! А после финансового вмешательства парткома – ещё и с пирожками и с булочками уже получалось.
– Уют внезапному предприятию на первых порах обеспечен! А там пойдёт! Само поедет, – как сказал воодушевлённый Ларик.
Напротив дома бабушек, наискосок, поселилась года два тому назад семья из города. В основном они считались летними дачниками, но в этом году они и на зиму не захотели уезжать. Отправив внучек к сентябрю в город, старики остались здесь, на свежем воздухе. Из окон часто слышался звук пианино, бабушка внучек была когда-то преподавателем игры на фортепиано, вышла на пенсию и сейчас занималась со своими внучками все каникулы, третируя их гаммами по утрам и вечерам. Всё это внезапно всплыло в памяти Ларика. Как говорится, рояль стоял в кустах. И Элька знала Ираиду Ивановну, кода-то ей случилось сдавать той экзамены в «музыкалке».
Есть два типа пенсионеров. Первые – это у которых с наступлением пенсии жизнь в общем закончилась, а у вторых с выходом на пенсию жизнь только начинается!
Ираида Ивановна была из вторых. Всю жизнь она провела в окружении детей, обучая, прививая, заставляя, увлекая, раскрывая, объясняя и вынуждая силой любить музыку. И большая часть этих деток, закончив школу, никогда больше к ней – к музыке – не возвращались. Ираида Ивановна мечтала поделиться своими знаниями с осмысленными, взрослыми людьми – сообщниками. У «пенсов» такое бывает – необузданное желание передать кому-нибудь весь свой багаж, «бездвоздмездно», как говорила одна Мудрая Сова из сказки, даря ослику Иа-Иа потерянный им хвост.
Всё сошлось!
На робкое приглашение выручить их, Ираида Ивановна возопила : «Да я вам сама и пирожки буду печь! Только возьмите!»
В пятницу, надев свои лучшие костюмы(к тому времени Ларик купил себе теплые темные брюки стандартного образца, пиджак остался от костюма, правда манжеты рубахи слишком выглядывали из рукавов, он сильно подрос после школы, но это было ерундой, кто «там» на это посмотрит), и два друга – приятели поневоле – отправились в город. По дороге туда, нервничающий Ларик без конца полушепотом матерился, его всё раздражало, сдали у парня нервы.
Вопреки надеждам Ларика, на рукава его «посмотрели». Ольга долго хохотала, вспоминая уже дома, каким синим бройлерным цыплёнком с красными руками выглядел Ларик. «Как можно было такого заподозрить в каких-то там диссидентских штучках?! Дурачок неотесанный! Где ты его откопал? Лёня?» – и снова хохотала. Леон с ласковой усмешкой смотрел на неё думая: «Вот посмотрим, что ты запоёшь, когда мы его в костюмчик подходящий оденем. Девки-то по нему сохнут. Но откуда он такие матерные завороты знает? Хотя… Он же матросом был. Чего это я? Они умеют», – а вслух только спросил; «Оль, а можно как-то нам помощь попросить на костюмы? Не потянем сами. И этого, переростка, нельзя же с такими короткими рукавами на сцену выпускать? Самому ему купить не получится, две бабушки старые на нём, да дом с двумя печками и полу сиротой, девчонкой-квартиранткой».
–Что тебе ещё нужно, царевич мой прекрасный? – прижимаясь к нему и ощущая там, под полотенцем плотное, его тело, будоражащее её, спросила Ольга Павловна.
– Ты можешь всё, как царевна-лебедь? – он насмешливо смотрел на женщину, которая явно наслаждалась своим «могуществом» сейчас.
– Не всё. Но многое. Костюмы будут, надо вовремя заявку оформить, я дам указание, сделают. Ты хочешь народные костюмы, или классические?
–Я? Я и те хочу, и другие. Ну, если ты сможешь, конечно.
–Я? – она снизу посмотрела на его лицо, в котором не дрогнул ни один мускул. Он не смеялся.
– Я не представляю себе границ твоей компетенции, – спокойно объяснил он ей.
– Нормальная у меня компетенция. Это, конечно, наглость, но я попробую. Что ещё?
– Ты действительно хочешь это знать?
– Ну, предположим.
–Ладно. Тогда держись, царевна, сама напросилась. Во-первых, мебель сносную, хоть какую-нибудь, в зрительный зал. Списывают же где-то вполне пригодные сиденья? Неужели здесь всегда всё новое у вас, и ничего не меняют никогда? Я честно не понимаю. У нас девчонки ревут, все чулки свои в клочья рвут на наших сидушках. Этим сидушкам в обед сто лет. Никто не помнит, откуда они тут появились и когда. Наверное, довоенные ещё какие-нибудь, фанера вся расщепилась… Во-вторых, шторы. Шторы! У нас окна голые стоят. Неуютно очень. В-третьих, ремонт. Ремонт бы косметический, хотя бы. В-четвертых инструменты музыкальные, микрофоны новые. Рампу. В-пятых, занавес! Занавес поменять. Старый шерстяной весь в дырочку, моль проела. Ещё перечислять? Или хватит? Что ты так на меня смотришь?
– У меня тут такая мысль вдруг мелькнула, а не проще ли будет тебя перевести в другой район, на хорошее место, обжитое, с хорошим клубом. Тебе там что, в Берлушах этих? Намазано?
– Это не обсуждается. Намазано. Вопрос закрыт. Пошли спать, что ли?
– Спать?! Ты на меня обиделся?
– Да нет, как я могу на тебя обижаться? Я ж понимаю, что ты – тоже просто чиновник, а не Крез на мешках с золотом… – зря он это сказал, или умышленно, никто никогда не узнал.
– Я? Просто чиновник?! – Ольга отодвинулась от него, а он невозмутимо продолжал пить крепкий цейлонский чай, который последний раз сто лет назад пил у матери в гостях.
– Я что-то не так сказал?
– Ты всё сказал не так! Всё! Ладно. Будут вам и костюмы и занавески всякие, и занавес, и кресла! А инструменты – когда первое место возьмёте и соберёте оркестр! Какие инструменты, если у вас даже барабанщика нет?
– А причём здесь барабанщик? Почему – именно барабанщик? Ну, наберем мы желающих играть в оркестре – и что? На пальцах будем их учить? Совхоз в этом году побелил только стены, и это всё. На этом наш лимит был исчерпан. До следующего года теперь.
– Хорошо. Я подумаю. Я уже придумала, но надо всё взвесить. Есть идея!
– Ну, намекни хоть.
– Нет. Я на тебя сердита. Очень! – добавила она, надув губы.
– Какие же они все скучно-одинаково-глупые, – тоскливо подумал он, поднимая её и неся в спальню.
Ольга Павловна Синицына всегда отличалась инициативностью и предприимчивостью. И в этот раз её головка родила идею, которая несомненно заслуживала всяческого внимания и, возможно, решала бы некоторые идеологические проблемы в развитии связей между городом и селом. По патриотическому воспитанию молодежи, например. По укреплению идеологической борьбы с появляющимися то там, то сям фактами оппортунистических настроений.
Короче говоря, на заседании Совета облисполкома Ольга Павловна предложила обкатать одну идею. Идея, конечно, в своей основе была не нова, все знают, что новое – это хорошо забытое старое.
Она предложила создать некий симбиоз и проследить взаимообогащающее и укрепляющее содружество двух социальных групп населения, особенно молодежи. Взять самый обычный совхоз, например «Пыталовский» (ничем не выделяющийся среди прочих других – тем объективнее будет взаимовлияние этих новообразуемых связей ) и , например, близлежащую N-скую воинскую часть. Почему нет? Где же найти ещё более идейных шефов для совхозных ребят? И где же найти ещё более нейтральную молодежь, неизбалованную всякими городскими преференциями, чем в отдаленном от города совхозе?
Это может получиться совершенно уникальный опыт. И если всё получится – а это обязательно получится при определённом ответственном отношении определённых ответственных товарищей – то распространить этот опыт надо будет на все подходящие для этого объекты. Слава богу, и тех и других в области предостаточно.
Вот такая, вкратце немудрёная, но по-своему креативная идея Ольги Павловны Синицыной была представлена пред светлые очи начальства.
Предложение, как инициативу снизу, передали дальше, по восходящей, в обком партии. После звонка, бывший «главный», памятуя, всё-таки, о своём грешке – он был не самым подлым негодяем – дал команду, и колесо завертелось. Составлялись планы, велись сложные переговоры, выделялись фонды из резервов, закреплялись договоренности, оформлялись все необходимые агитационные мероприятия, писались приказы и спускались сверху вниз, как обязательные к исполнению. Вопрос обсуждался на всех бюро, был признан своевременным, заслуживающим внимания и т.д. и т.п.
А ларчик открывался просто. В N-ской части служил хозяйственником давний знакомый Ольги Павловны. Никто не помнил, да и они сами уже смутно помнили, о тех временах молодости, когда они познакомились на какой-то молодежной вечеринке. Дальше нескольких близких свиданий дело не пошло, но расстались они, к обоюдному удовольствию, друзьями. Изредка пересекались по служебным делам, люди предусмотрительные никогда не оставляют своих наработанных связей. Это надо просто дураком быть, чтобы разбазаривать нажитые непосильным трудом полезные знакомства и связи. Кто знает, в кого молния ударит и откуда гром грянет?
«Поверх» пропечатанных официальных решений, «или на оборотной их стороне», были без проволочек «написаны» другие, более конкретные соглашения. Но их окончательный вариант надежно хранился в головах, как в надежных сейфах. Всем это было выгодно, особенно парткомам всех уровней. Все с полным основанием могли заявлять о новой патриотической струе в развитии шефских отношений. Ну, а обо всякой там мелочи, типа помощь в оформлении клуба новым, но списанным, конечно, по большей части, оборудованием, креслами в зрительном зале, рампами, шторами, замене занавеса сцены – вопрос даже и не обсуждался. Как же иначе? Приедут разные комиссии, делегации по обмену опытом – и что? В этом сарае их прикажете принимать? Да кто ж вам это позволит?!
Наряды солдатиков-срочников, отряженные выполнять ремонтные и «пуско-наладочные» работы в клубе совхоза «Пыталовсий», немедленно привлекли сюда девчат. На глазах быстро происходила предполагаемая в высоких кабинетах смычка сельской и гарнизонной молодежи. Результатом такой смычки к концу октября стал блестяще «отшаманенный», вычищенный до блеска и покрашенный новой светлой краской, вместо темно-синей, совхозный клуб. Он был полностью укомплектован списанной, но вполне приличной, мебелью со складов N-ской части. Даже в фойе, так теперь стали называть прихожую клуба с новыми красивыми вешалами для одежды, установленными за барьерчиком из дерева, поставили несколько кожаных скамеек, оттоманок, с мягкими сиденьями. Кому-то, разумеется, пришлось подождать с укомплектовкой своих садовых домиков и дач. А шторы, типа «маркиза» из клуба воинской части из парашютного шелка, отстиранные до нежного кремового цвета, вообще поражали всех селян своей пышностью.
На радостях знакомства N-ская часть подарила клубу часть неиспользуемых духовых инструментов. Пусть пацаны учатся играть на барабане, дуть в трубы, играть на гобое. Не жалко. Занавес на сцену подарили, как и положено, тёмно-бордовый, бархатный. У многих грешных сельских модниц завелась в мозгу крамольная мысль: отрезать высоко подшитый край, чтобы по полу не волочился, его же иначе хрен закроешь, да и вывозится в пыли: «Такое добро! Тут юбок на всю деревню можно нашить, если с умом».
В приватной беседе с заведующим клубом товарищем Воротовым, выяснилось, что здесь очень бедная библиотека. Да и как же ей бедной не быть, если в областном бибколлекторе книги только по большому блату можно получать по распределению даже в городе? При таком дефиците на книги, и такой повсеместной жажде чтения кто ж тут о совхозе будет думать, да ещё таком – богом забытом? Не миллионер же? Обычный среднестатистический.
«Да чего не сделаешь для ребятишек. Ишь, какие головастые! Весь «МАЗ» облазили с ног до головы, пока книжки таскали, не успеваешь им всё объяснять и показывать», – добродушно ворчал водитель машины в которой, полкузова книжек привез. – «Не жалко, пусть читают. Когда солдатам-то читать? Да и солдатикам-то уже про любовь бы что-нибудь надо. А про любовь-то тут и нет, давно до дыр зачитали, если и были такие когда-нибудь».
Но вообще в воинской части такие книги про любовь, во избежание неожиданностей, не положены, «Чук и Гек» в основном. Или журналы.
Для «любви» в совхозе тоже открывались неопределённые, но широкие горизонты. Солдатики на танцах, пахнувшие все одинаково, одеколоном «Тройной», быстро оттерли в сторону гражданских, до одури приевшихся местным девчатам, и от «а до я» известных им, совхозных ребят. Совхозные приуныли. На разборки за угол гостей званых не пригласишь, эти всегда взводом ходят, на арапа не возьмешь.
– И пусть! Ничего! – радовался Пятаков, директор совхоза. – Ребята пусть уму разуму учатся. Пример-то сам – прекрасный! Где же вы лучшую агитацию проведете за наши вооруженные силы? А там-то – танкисты же все! Сегодня танкист – завтра тракторист! Это же, считай, трактористы готовые! Пусть дружат! Разрешаю! Даже очень приветствую!
Правда его разрешения никто и не спрашивал. И наивный директор Пятаков и представить не мог, какую подлянку ему эта самая, с неба свалившаяся, шефская помощь приготовила.
Ларика было не узнать. Сутра до ночи он пропадал в клубе, домой приходил поздно, и крайне редко – на обед. Отощал ещё больше, шутил, крутил бабушек вокруг себя и даже Насте доставалось его внимание, они часто пересекались в клубе, ребятня теперь туда сама рвалась, там стало всё так интересно и так красиво – совсем по- городскому!
По вечерам мужики приходили на спевку, в перерывах пили чай с конфетами- подушечками, с собой чего-нибудь прихватывали, чтобы голос чище звучал. Но прихватывали в меру, так, чисто для распевки.
Ираида Ивановна была душой этой компании. Она их всех обожала за бескорыстную любовь к искусству.
Но когда кто-нибудь вдруг брал неверную ноту, она, как резаная, на него орала: «Я тут кровью, понимаешь, харкаю, а он соль, от соль-диез не удосужился отличить! Идиот!» Но после репетиций, вечером, она неизменно просила : «Деточки! Я дико прошу меня простить, старую дуру. Но меня клинит в такой момент, я за себя не отвечаю, но я не опасна. Так, – поору и успокоюсь».
В конце концов, на это перестали обращать внимание, всё равно никто толком не понимал, что это такое соль, или ре-диез на этих линеечках нотного стана.
– Ну подумаешь не туда потянуло. Со всеми бывает. Вон как раньше пели! Без диезов этих и без бемолей. На все голоса – как жахнут! Вроде каждый сам по себе, а получалось-то,… заслушаешься! А Ивановна? Ну, пусть проорется, безобидная баба, пирожки же у ей хорошие? – философски рассуждал Ванятка Мятлев.
Ларика такие мелочи из себя никогда не выводили. Руки снова вспомнили дирижерскую палочку, вернулся тонкий слух, и он без устали заставлял повторять фразу за фразой, такт за тактом, добиваясь филигранности в звучании голосов. Прав был дед! Здесь певуны, как на подбор, все были. И любили петь. На репетиции набивалось теперь много народу, но как только кто-нибудь осмеливался чихнуть или кашлянуть, – сразу всех выгоняли и закрывали дверь, засунув в ручку филёнчатой двери ножку стула. Обычно тишина стояла идеальная. В клуб стали чаще привозить фильмы, заглядывать разные комиссии, на которые здесь, честно говоря, мало обращали внимания – некогда было.
– Оль, ты мне скажи, как тебе это удалось? Я свои слова беру обратно. Ты не просто чиновник. Ты – великий чиновник! – и Леон с хохотом уворачивался от её пальцев, норовивших схватить его за ухо.
– Ты рад?
– Да, я доволен. Народ ожил. Потянулся.
– Как там твой,… как его, ну с рукавами который?
– Арсеничев?
– Ну да, Арсеничев.
– Нормально. Первые места будут за нами. Ты костюмы обещала.
– Слушай, Воротов! Ты просто нахал!
– Я нахал? Ты же сама обещала!
– Обещала. Подожди, не получается. Не всё сразу. Надо хоть какой-нибудь реальный результат получить.
– Да давай, для быстрого результата объединенный хор с солдатиками сделаем, Ларик потянет.
– Кто это – Ларик?
– Да Арсеничев твой.
– Мой?
– Ну, ты же ему дорогу дала. Он это помнит.
– Думаешь?
– Думаю. Я что-то спать хочу. Ты как?
– Я тоже устала, спокойной ночи.
Ольга Павловна лежала в темноте, сон не шел. Что-то не складывалось у неё с Лёней. Он был непрошибаем. Всегда ровен, приветлив, даже мил и… холоден, как мягкий снег. Внутри холоден, как зомби. Он ничему не удивлялся, ничем не восхищался. Он даже не очень интересовался, как это ей удалось всё так быстро провернуть? И в его восхищении, если оно и пробивалось по какому-то поводу, ей чудилась ирония.
Знал бы он, сколько и чего пришлось провернуть вокруг этого «эксперимента»! Поджать, а где-то и расширить финансирование по факту, ничего не изменяя в документах, соблюдая закон. Сколько пришлось потратить усилий на улаживание институтских дел детей нужных родителей, сколько пришлось подвинуть очередников в этих нескончаемых квартирных очередях, обосновав это крайней необходимостью в случае разных проверок. Находились наивные дурачки, пишущие жалобы! Вообще у Ольги Павловны сложилось твёрдое мнение, что все, кто пишет эти жалобы – полные тупицы: «Таких не жалко. Пусть пишут. Простолюдины хреновы».
Всё это странным образом было созвучно её отношениям с Леоном. Жаловаться было глупо. На что?
Внешне он был безупречен. Никто и никогда не дарил ей столько тепла. Но сейчас она была уверена, что любой другой женщине он подарил бы его ровно столько же, сколько и ей. Как ласковый робот. Он даже во сне безупречен, не храпит, не мычит и даже обнимет, если она прижмётся. Если сама прижмётся…
Леон лежал с закрытыми глазами, слышал, как Ольга за его спиной вздыхает, даже что-то шепчет. «Это её дело», – безразлично подумал он..
–Неужели я начал забывать? Как ты тогда сказала? Доброта? Мой главный талант… Это не талант, моя любимая. Это память о тебе. Я стал по-настоящему добрым с тобой только последние месяцы до отъезда, когда в тебе наш малыш уже жил. Жил. Жил… До этого я был обычным самонадеянным идиотом. А вот потом, потом я был готов на всё. На всё! Я бы мог даже убить. Легко. Я отчетливо помню это. Я хотел убить. Всех их, кто просмотрел, не спохватился. Та версия так и не подтвердилась. Но у меня остались сомнения. Остались, как жало от осы. Не бывает таких случайностей в одном месте и в одно время. И никто не сможет теперь ничего доказать. И тогда не смогли. И всё, что случилось с тобой – это тоже не случайность. Это наша всеобщая глухость и неверность. Мелкая моя неверность, превратившаяся в огромное горе. Права была твоя цыганка, черти бы её побрали. Прости меня, солнышко моё. Жду письма, а время так долго тянется. От письма до письма. Так жалко тех пацанов… некоторые и поцеловаться-то не успели Я рад, что помог, благодаря тебе, хотя бы двоим из них. Ты спасла многих. Думаешь, они помнят? Я не думаю. Даже уверен, что или не понимали тогда по сути ничего, или забыли. А я не забыл ничего. Как я упустил тогда, что дело с негодяями надо доводить лично и до конца. Я же уверен был, что его посадили. Я его точно бы убил, просто задушил бы, если бы встретил. А он сам сдох.
Не знаю, что дальше делать, всё так глухо и так глупо. Не получается у меня ничего с книгой. Да и не разрешат её издавать сейчас. Останутся мемуары, а кому останутся-то? Сожгут же всё к чертовой матери, только профессиональное изымут. Это, уж, как пить дать. Твою маленькую мечту я, как могу, исполняю. Здесь снова много людей, дети. Книг много привезли. Просто случай подвернулся, понимаешь? Просто случай. Но твоё предсказание, похоже, сбылось! В этой девочке живёт твоя живая тень. Лицо, фигурка, волосы, голос, смех. И зовут её так же. Спокойной ночи, любимая… и родинка у неё…точно такая же… Скорее бы дни пробежали до письма – единственное, что тянет меня вперёд, хитруля ты моя любимая… и девочка эта ещё. Зачем она появилась в моей жизни?
Молитва закончилась.
Леон провалился в черный мрак. Сны ему уже давно не снились.