Юлия Ник
Хроники любви провинциальной. Том 2. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь
Но сегодня с утра всё было прекрасно, загрузились и «с Богом» поехали в город, провожаемые женами, приятелями. Даже Пятаков вышел на крыльцо пожелать успеха, Ворот тоже должен был ехать вместе с хором, но в последний момент ему неожиданно позвонили, и он остался на работе, чтобы подготовить срочно кому-то в райисполкоме понадобившиеся планы работ и мероприятий клуба до осени. Леона это удивило, и он тоже вышел к автобусу, лишь проводить и проверить, всё ли взяли с собой. В принципе он там был не нужен, ни как помощник, ни как организатор, Синицына давно ему это сказала.
–Илларион Николаевич, ты там будь аккуратнее, мужиков держи и сам не плошай, – улыбаясь, напутствовал Ларика Лео, шутя и явно намекая на состоявшийся между ними разговор.
–Да не боись, Леон. Не впервой. Чего это ты вдруг забеспокоился-то? – Ларик иронично сощурил глаза.
– А я тебе уже всё давно сказал, Ларик, что хотел, просто будь осмотрительнее, – Леон «надел» на лицо своё странное «вялое» выражение, как всегда, когда волновался из-за чего-то.
Всё взяли с собой артисты. Не первый раз ехали. Честно говоря, никто не сомневался в победе на смотре, но все немного волновались, потому что просто устали. Правда впереди была надёжная пара дней на спевки, репетиции в незнакомом зале и только потом, наконец, последний аккорд – смотр через два дня.
Разместились в гостинице. Вместе с «пыталовцами» на этаже разместились ещё несколько коллективов из дальних районов, этаж по вечерам шумел. Несмотря на объявленный сухой закон, из-за дверей неслись весёлые разговоры, песни, взрывы смеха, а кое-где и перебранки.
Ольга Павловна крепко держала руку на пульсе такого знакового события. Никакие срывы и небрежности при ней были невозможны. Все руководители городских и районных отделов культуры всей области и руководители некоторых коллективов собрались вместе на одном этаже в этой гостинице на окраине большого промышленного района рядом с дворцом культуры металлургов, где и был назначен областной смотр хоров и коллективов художественной самодеятельности со всей области. Этот грандиозный дворец был вполне сопоставим с Оперным Театром.
На эти два дня и Ольга Павловна решила поселиться здесь же, так сказать, среди масс, чтобы изнутри чувствовать все нюансы и строить планы на дальнейшее в своей работе. Среди «масс» начальникам надо бывать и желательно как можно ближе, чтобы пульс событий не выпускать из-под своего влияния.
В одиннадцать часов ночи в гостинице был объявлен час тишины и отбой. Ларик разместился вместе с мужиками в одном из самых больших общаковских номеров гостиницы с расставленными там дополнительными раскладушками. В тесноте, но все вместе. Но в половине одиннадцатого его вызвали на совещание к Синицыной. Пришлось Ларику опять вставать с кровати, на которой он только что удобно устроился, чтобы съесть бутырики на тарелке, поданной ему расторопным хозяйственным Ваняткой. Пришлось оставить это приятное намерение, надеть костюм и галстук и подняться на два этажа выше. Там были номера повышенной комфортности, с душем и туалетом прямо в номере.
Ольга Павловна была одна, сидела в кресле у столика и смотрела ночные новости по телевизору.
– Вызывали, Ольга Павловна?
– Приглашала.
– Ну да. Приглашали?
– Садись, Ларик. Как настроение? Не страшно?
– Нет. Скорее бы уже. Устали мужики. Жены дома скандалят.
– Их что, не трогает, какое место займут их мужья?
– Их больше трогает, чтобы земля под картошку вовремя вспахана была. Песнями в деревне не наешься.
– Но разве вы не получаете сейчас очень приличные премии за своё искусство? Я наверняка знаю, что получаете.
– Получаем. Но дело же не только в этом. Землю всё равно надо пахать, и садить надо, как без этого в деревне? И вообще…
– А в чём ещё дело? Что-то на вас никак не угодишь, я смотрю.
– Да почему не угодишь? Хорошо всё. Только несерьёзно это всё. Вы же понимаете. Держимся на запале, а он не вечный. Хотя… для наших Берлушей эффект очевидный.
– Ты о чём? – подозрительно спросила Ольга, стараясь погасить возникшее раздражение: «Вечно эти людишки от земли чем-то недовольны. И этот туда же… «не нае-е-е-ешься…» – психанула она про себя.
– Я? Я о том, что то, что мы сумели сделать, ну и ещё, конечно, немного улучшим и расширим, в принципе никому не нужно по большому счёту. Но свадьбы и похороны, и проводы в армию теперь будут сопровождаться высокохудожественным пением. Я шучу, конечно. Но что-то такое в этом есть. Спасибо за помощь, Ольга Павловна, благодаря Вам я свою планку понял, – Ларик держался в этот раз не как всегда. Исчезла его пацанья суетливость и тревожность, и желание угодить тем, от кого зависела судьба его хора, которые раньше видны были невооруженным глазом.
– А что случилось, Илларион Николаевич? Мне казалось, что раньше вы были более… оптимистичны, что ли?
– Оптимистичен? Ну, может быть. Я же говорю, на запале к новому делу едем пока.
– И что дальше?
– Дальше? Ничего. Так и будем петь. Только на смотры эти всякие вряд ли ещё потянет. Наездились, навыступались. Впереди посевная, лето. Заготовить надо всё успеть, дрова, сено, никто за нас это делать не будет. Нормально всё. Спасибо.
– Как?! Вы собираетесь всё это бросить?!!
– Ну почему бросить-то? Нет, теперь не бросим, но только петь для важных городских тузов больше, думаю, не будем. Так казаки постановили.
– Какие к черту казаки?! Вы просто ряженые. Ряженые… И не более. Что вы там вообразили себе? Вот всегда так. Я так и думала! Дай за палец подержаться – вы и руку откусите. Казаки они! – Ольга Павловна рубанув раздраженно рукой воздух отошла к окну, чтобы скрыть злость и ярость на лице. Потом несколько успокоившись и не получив от Ларика никакого ответа, неуверенно продолжила: «Но ведь всем хорошо приплачивали за эти выступления? У меня очередь на вас на год вперёд расписана».
– Как это? На год вперёд? И нас не спросили? Как крепостных, вот так просто?!
– Нет, Ларик, подожди. Это я просто так выразилась… нет никакой очереди (Ольга неловко и не очень умело врала), это всё только теоретически. Интерес к вам огромный. И серьёзный. Ты понимаешь, вы – новое слово в фольклорной культуре, вы, как эти… ну как их, ну из Москвы…,
– Покровский и Щуров?
– Да. Да, они самые.
– Вы знаете, Ольга Павловна, вы случайно ж*пу с пальцем случайно спутали, – Ларик намеренно был груб и жёсток.
– ?!
– Там Москва, Ольга Павловна. Понимаете? Москва! Там шестидесятники всю воду перебаламутили, эмоционально всех растормошили. Теперь эти ребята из Гнесинки и Покровский ловят рыбу в поднятой мути. А у нас тут всё тихо. Нет тут никаких шустрых талантливых шестидесятников. Тут работящие и серые семидесятники в основном. И город с огромными дымными трубами, а не с высотками сталинской застройки. Я всё понимаю, другое время пришло, и даже, вроде, время других возможностей. Но нас дальше дач обкомовских, что в высоком бору, никто никуда не пустит. За высокие места под небом искусства надо уметь пробиваться не только в честном бою на ринге, но и под коврами ползать уметь. Я – не умею. Или иметь счастье большой удачи. Да и здесь мы только ради, сами знаете, каких песен. Вы не волнуйтесь. Мы хорошо споём. Хорошо. Это же не душой выкладываться, а только голосом? Выложимся.
– А я не волнуюсь, зачем только надо было такую бучу поднимать: клуб, сиденья, шторы, занавес?!! Если к этому не относится, как к самому важному делу?
– Ну, так это-то обязательно должно быть в каждом нормальном клубе? Не свиней же в них держат? Людям праздники устраивают. Люди, наломавшись на работе, приходят туда душой отдохнуть. Разве нет? Леон говорил, что всё это получилось благодаря лично Вам. Спасибо огромное – все очень рады.
– Пожалуйста. Ешьте на здоровье, – Ольга поняла, что сейчас вышвырнет этого наглеца из номера, и не видать ему будет никаких призовых мест. И тут же поняла, что ему это «по барабану», как говорил иногда Воротов. Нет, так вот просто потерять бездарно почти готовый и солидный куш, она не собиралась.
– Что-то погода нынче неустойчивая. Ветер такой, – внезапно сменила она и тон, и тему разговора, – голова сильно болит. И ты ещё тут расстраиваешь своим настроением, Ларик. Поухаживай лучше за дамой, если не трудно…
– Да конечно, что…
– Вон в той тумбочке спрятан бар, там коньяк стоит и бокалы, возьми те, которые с сужающимся кверху краем. Да, да эти… – Ольга смотрела на Ларика, склонившегося к низкому барчику, и безотрывно следила за качающимся концом его длинного галстука, болтающегося и мешающего ему брать и доставать из бара то, что она просила. – И ещё, пожалуйста, не сочти за труд, найди там где-то лимон нарезанный и плитку шоколада, – все её планы висели и неопределённо болтались сейчас, как этот галстук и могли оборваться в любой момент. – И мандарины, пожалуйста, достань. Нет, нет мыть не надо, всё уже помыто, ставь сюда. Наливай, Ларик.
Ларик, придерживая левой рукой галстук, налил из открытой заранее бутылки коньяк в один бокал до половины. Он не знал, сколько коньяка наливают на один тост.
– Нет, нет, – Ольга мило улыбнулась, настроение просто необходимо было сменить и срочно. – Надеюсь, ты меня не считаешь пьяницей, которая может пить в одиночестве. Раздели со мной минуту головной боли и невинной радости очень уставшей немолодой женщины. Налей и себе, возьми второй бокал.
– Ну, хорошо, только немного, мне завтра, ведь, выступать, руки не должны дрожать, а то меня друзья неверно поймут.
– Господи, Ларик! Разумеется чуть-чуть. Полбокала всего. Тут, кстати, сухой закон так-то. Но не для нас. Мы выше закона, слава богу, на целый этаж! – Ольга рассмеялась своей шутке. – Ну, давай, за успех! И вообще за оптимизм. Мне кажется, что ты рано скис. У тебя море,… нет, океан! возможностей. Ты даже не представляешь, каких.
– Вы о чём, Ольга Павловна?
– Давай выпьем сначала. Да, я забыла спросить, у тебя планов никаких? Ты не торопишься?
– Да нет. Куда ж мне торопиться? На свой этаж – не на трамвае ехать, всегда успею.
– Вот и хорошо. За тебя!
– Ну, тогда – за Вас. Взаимно.
Бокалы были подняты и выпиты. Ларик опрокинул бокал сразу, как водку, а Ольга, разогревая в руках, вертела бокал, склонялась лицом к нему, вдыхая аромат. Где-то она читала, что правильно пить коньяк надо именно так: наслаждаясь цветом, вкусом, ароматом и медленно растекающимся от горла теплом. И пропуская очередной крошечный глоток, подняв голову, она рассматривала его руки, большие и красноватые. Его длинные крепкие «музыкальные» пальцы чуть нервно подрагивали. Ларик скромно зажевал коньяк кружочком лимона прямо с кожурой.
– Какие они у него на ощупь? Горячие или холодные? – этот вопрос давно занимал Ольгу Павловну, но сегодня впервые она могла их рассмотреть так близко и совершенно спокойно.
– Ты играешь на каком-нибудь инструменте, Ларик?
– Да. На многих.
– А на чём больше всего?
– Рояль. Аккордеон, гитара. Ну, балалайка и баян. Да и на других, если надо. Там всё одинаково в принципе, если слышишь и хоть немного умеешь пальцами шевелить.
– Для меня это непостижимо!
– Да. Бывает. Такое мне встречалось, – Ларик невозмутимо жевал душистую горькую корочку лимона. Начало сказываться, что не успел проглотить приготовленные мужиками бутырики с кабачковой икрой, луком и колбасой. Коньяк сильно разогрел желудок. А потом и всё тело, Ларик почувствовал, как тепло прилило к щекам и шее, галстук удавкой сдавил горло, пришлось незаметно ослабить узел, который ему так тщательно завязала Настя, готовившая вместе с бабулями его к смотру.
– Ну вот, вроде сосуды отпускает. Давай ещё! Хороший коньяк, из Армении, пять звездочек, – Ольга выразительно кивнула на бутылку. Ларик повернул этикетку бутылки к себе.
– Действительно. У Леона как-то такой же пробовал. Так зачем вы меня вызывали-то, Ольга Павловна.
– Вы дружите с Леонидом? – Ольга умышленно пропустила его вопрос мимо ушей.
–Да, как сказать? Скорее плодотворно сотрудничаем, – Ларик разливал темный опалесцирующий на стенках прозрачного бокала напиток, а Ольга не отрывала глаз от его рук, представляя, как они могли бы массировать ей ноги… – так зачем приглашали-то?
– У меня есть тост, Ларик. Только восприми его, как чисто дружеский, ведь мы коллеги. А знаешь, в артистической среде принято, не считаясь с регалиями, говорить друг другу «ты». Я почему-то уверена, что у нас будет тоже долгое плодотворное сотрудничество и очень даже позитивное, в отличие от твоего упаднического настроения.
– Вы так думаете?
– Не думаю. Уверена.
– И что же это за тост? – Ларик весело улыбнулся. Жизнь, начиная от желудка, как-то стала мягчеть и расслабляться, растекаясь лёгкостью и теплом по всем жилам.
– Давай, выпьем на брудершафт? Мы же сравнительно молоды ещё, хотя ты меня считаешь, может быть, старой клячей, но…
– Да нет, что Вы! Вы очень даже ничего себе. Вы многим молодым форы дадите… – никогда Ларик не был мастером делать комплименты, и сейчас он говорил первое, что на ум приходило. Вроде и неплохо приходило, Ольга разулыбалась.
– Ты наливай, наливай. По бокалу можно выпить ради такого тоста, – Ольга Павловна поймала драйв от происходившего и по праву женщины командовала мужчиной, и Ларик, придерживая галстук, снова налил в бокалы тёмную ласковую жидкость, которая так согрела и смягчила всё вокруг слегка туманным ореолом.
– Вот и прекрасно, давай сюда твою руку, – его рука оказалась даже горячей, – вот так, тебе придется нагнуться, слишком ты вырос для меня, пьём до дна! – Ольга рассмеялась, удивившись тому, как же бывают схожи ситуации… – Теперь целуемся, целуемся! – она продолжала смеяться, глядя прямо в глаза Ларика почти черными от расширившихся зрачков глазами.
Ларик едва коснулся её губ, пахнувших шоколадом и коньяком.
– Нет, это не честно! – Ольга рассмеялась и, обхватив его руками за шею, припала к его рту. Если бы она знала о брезгливости Ларика, который из-за этого всегда избегал целоваться с бабами, она бы конечно так не сделала бы, но она сделала… и не получила в ответ ничего.
– Ну вот… теперь на «ты» будем, – в замешательстве сказала она.
– Так Вы со мной и так на «ты», – улыбнулся быстро хмелеющий Ларик.
– Нет, теперь и ты не можешь мне «выкать». Понимаешь?
– Понимаю.
– Ну вот скажи мне что-нибудь?
– А что мне тебе сказать?
– Ну, признайся мне честно, что ты собираешься дальше делать, Ларик?
– Честно?
– Да. Только налей ещё этой амброзии… – Ольга глупо хихикнула в ладошку, – я, Ларик, похоже уже немного пьяная. Надо было колбасы копченой лучше припасти. Но я же хотела по-культурному. Как принято у нас там. Хотя потом, когда нажруться, они все хлещут эту армброзию, – Ольга снова хихикнула, – прям из горлА,… без лимонов этих. А от тебя очень приятно пахнет лимоном. Ну, признавайся, что ты удумал? Я же понимаю, что ты не простой мальчишка… а очень даже перспективный. Что удумал? – Ольга почти навалилась на него с бокалом в руке. – Давай выпьем, чтобы… проще было. Давай, чтоб совсем просто? Да?
– Ага-а-а, – Ларику пришлось её усадить в кресло, которое и у него слегка плавало перед глазами, чтобы не держать её на весу рукой.
– Ну! Я жду!
– Чего ты ждёшь?
– Твою тайну.
– Да нет у меня никакой тайны. Женюсь – и делу конец.
– Как это… женишься?! На ком?
– Да что, девчонок, что ли нет? Вон их, скучающих, какие толпы бродят везде. Только свистни.
– Ага. И одна из них сидит у тебя уже в клеточке дома? Правильно я понимаю?
– Да ничего ты не понимаешь. Эта клеточка на крепком замке и со свирепым сторожем.
– И кто сторож?
– А вот это без пол-литры не понять.
– Без пол-литры? Хорошо! Лезь теперь в тот ящик, тоже мне – бар он у них называется! Смешно! Баров они и не видели! Там ещё есть бутылка. Надеюсь, с ней мы во всём уж разберёмся. Это понадёжнее пол-литры твоей будет Открывай! – Ольга поняла, что одной бутылки им «ни то, ни сё» при таких разговорах. Ларик зубами нетерпеливо оторвал жестяную пробочку, не до конца отвинтив её и слегка порезал губу об оставшийся поясок пломбы.
Хватило ровно на три двойных полных порции. И выпили они эти три порции почти сразу, одну за другой. Ольга, чтобы окончательно сблизиться с Лариком, а Ларик, чтобы расслабиться. В конце концов, он давно смотрел на эту бабу. Ну, и что ему мешает расслабиться и окончательно уже на сегодня усыпить совесть, которая пугливо где-то присутствовала, как и звенящий в ухе голос Леона: «Держи на поводке… Не промахнется», – они ещё немного притормаживали Ларика.
– Понимаешь, Ларик, жениться надо с толком. Жизнь, сволочь, такая короткая штука! Не успеешь оглянуться – четвертый десяток мимо промчал. Понимаешь? И никому ты не нужна, – Ольга всхлипнула. – А у меня столько возможностей, Лёня, столько возможностей, даже сама не знаю, сколько их у меня, – ни Ольга, ни Ларик не заметили, как она оговорилась.
– Ну, чё ты мелешь? Нужна ты. Очень даже, может, кому-то нужна, – Ларик слегка приобнял её, утешая.
– Кому, Ларик? – Ольга, прижавшись к нему, беспомощно подняла лицо к нему.
– Ну, кому? Ну, никто бы не отказался… от такой… – и кто-то внутри Ларика выговорил: «чернобурки», – Ларик чуть очередным своим лимончиком не подавился, услышав, что говорят его губы. Но Ольга, казалось, не расслышала сомнительный эпитет в свой адрес.
– Ты талант, Ларик. Это мне Лёня сказал. Он умный, только слишком уж хитрый. Его голыми руками не возьмёшь. Вообще не понятно, какими его руками взять можно?
– А я вот знаю, какими его можно руками взять.
– Да? И какими же? – Ольга пытливо вглядывалась в лицо Ларика, которое немного было туманным, и всё более и более расползалось с очередным бокалом армянского пятизвёздочного.
– У тебя таких нет. Это точно.
– Каких таких? Нормальные у меня руки, – надула капризно губы Ольга. – А у тебя такие красивые руки, большие, обожаю большие сухие руки, и горячие такие, – Ольга прижала его ладонь к своей щеке и блаженно зажмурилась. – Я всё для тебя сделаю. И сцену, и хор, и славу, и известность… за эти вот руки. Ты понимаешь меня? Я тебе нужна?
– Наверное, да. А ты, что? Хочешь меня, что ли, так виснешь на моём ремне?
– Хочу?! Да! Хочу! Разве непонятно?!
Ларику снилось, что струя холодной воды из уличной колонки с огромным напором бьёт, но он никак не может припасть к ней губами. Струя всё отодвигалась и отодвигалась от него, даже не замочив его ноги, а горло уже стало таким сухим, что стало болеть, он проснулся, и не сразу смог пошевелить языком во рту. Наждачная бумага была во рту, а не живой язык.
– Черт! Где это я? – с трудом повернув, затекшую от неудобного положения головы, шею, он увидел за спиной тело. Тело было женским и слегка похрапывало, выводя носом какое-то бухтение. Ларик приподнялся, чтобы познакомиться с дамой, и обратно рухнул в кровать.
Это сопело тело Ольги Павловны Синицыной, совершенно голое, как впрочем и его тело, тело Арсеничева Иллариона Николаевича, у которого сегодня по плану должна быть ответственная репетиция с хором. Возможно, от этой мысли Ларик сразу почувствовал, что голова у него просто раскалывается от чего-то, потом промелькнула неутешительная мысль про угрызения совести, и даже страха перед свершившимся фактом, – а то, что она у него раскалывается от бутылки выпитого натощак коньяка он сейчас не мог не только предположить, но и вспомнить чётко прошлый вечер не мог.
Возникла мутная мысль: «Говорил же Леон, что коньяк надо пить наперстками и понемногу. Чтобы сосуды не слишком расширялись, потому что потом они слишком сузятся обратно, или что-то такое подобное…» – Ларик точно не помнил. От водки голова у него так никогда не болела.
Не очень вращая шеей, он огляделся и увидел полоску света под дверью возле входа, слышалось журчанье воды из сливного бачка.
– Затворы воды и тут в дефиците, – мелькнула и пропала деловая и почти трезвая мысль. Предстояло пройти эти несколько метров до спасительного душа, в котором, он смутно это вдруг вспомнил, он вчера мылся с женщиной, – то есть… с Ольгой Павловной?!
Стараясь не разбудить её, Ларик поднялся и кое-как встал с кровати, сильно покачнувшись при этом, но удержался, оперевшись на стену.
– Это же полный попадос! И полный пи*дец! Откуда у них здесь вода-то течёт, бляха-муха, воняет от неё, как из канализации? – потом эта вонючая застоявшаяся в старых трубах водяная пробка прошла, и вода запахла, как обычно – хлором. Запах такой привычный, казалось бы, с детства, сейчас вызвал приступ тошноты, Ларик, пересиливая себя, сделал пару глотков и прополоскал рот, чтобы нормально зашевелился язык. Мало-помалу теплая вода из душа начала приводить тело в чувствительность, в голове яснело, но то, что без аспирина сегодня не обойтись, и ежу в лесной норе стало понятно.
Сделал душ погорячей и, намылив чью-то мочалку, тщательно помылся, особенно внизу, как всегда это инстинктивно делают все мужики. Жизнь товарища Арсеничева несмело возвращалась в его тело.
– А ты сделай контрастный. Только постепенно. Чтобы башку не зажало, – просипел внутренний голос, явно желая быстрее прийти в себя и хоть что-то предпринять, чтобы выглядеть более-менее адекватным и распрямившимся. – И где все мужики? Господи! Да я же ещё вчера ушел сюда. Ну, всё. Прозвище «чернобуркин» обеспечено. Это к Леону оно не пристало, слишком очевидно было, как Леон стебался над ней. Явственно. Только она этого не понимала. И я не понимал, чего это он ею так пренебрегает. Как бы уйти сейчас незаметненько? Господи, помоги! – безнадежно взмолился Ларик, включив чей-то дамский фен, чтобы высушить волосы.
Господь не помог.
Ольга Павловна внимательно изучала дно поднятой над головой бутылки.
– Здрассьте! – неожиданно для себя выпалил Ларик, вывалившись из душа.
– Привет. Уже освежился? Молодец. Сейчас и я встану, и пойду приводить себя в порядок, – Ольга, похоже, ещё не совсем проснулась. Лицо со смятой вдоль щеки морщиной и отекшие нижние веки роднили её с самыми отпетыми посетительницами пивных забегаловок. По всему было видно, что она отнюдь не прочь продолжить.
– Там ничего в баре не осталось? Поправиться бы чуток.
– Я не знаю, – робко ответил Ларик, не попадая пуговицами в петли.
– Так ты посмотри, в левом ящике, – Ольга ткнула пальчиком в бар.
– Ага, я сейчас, – засовывая рубаху в брюки, пробормотал Ларик. Он не знал, как ему сейчас вести себя, вернулась непонятная робость мальчишки, который зависим и нашкодил тут, нагадил прямо в углу, куда его поставили.
– Посмотри, посмотри. Я пойду в душ. Водичка хорошая?
– Угу, хорошая, – Ларик согнулся в три погибели перед этим дурацким низеньким баром, и в голову ему тотчас ударили молотки по темени и по вискам.
Когда Ольга вышла из душа, на столе стояла открытая бутылка коньяка, лимон и мандарины. Ларик исчез. Он попросту сбежал.
– Ну, ничего, ничего. Привыкнешь, дуралей. Но что-то уж очень низкий у тебя храм Кхаджурахо? Или это он у Леона был такой высокий? Ладно, разберёмся. Полдела-то сделано, Оля! С успехом тебя, дорогая, – Ольга Павловна подняла бокал к зеркалу и чокнулась со своим отражением.
Мужики совсем потеряли своего командира, даже первый завтрак пропустили, пытаясь выяснить его местонахождение. «Чернобурка» давно порхала среди членов комиссий и жюри, деловая и, как всегда, подтянутая. Правда, от неё подозрительно пахло разжеванными зернами кофе с коньячным ароматом, перебивая запах сильных специфических духов, вообще непонятно чем пахнувших.
Ларик появился перед самым началом репетиции, осунувшийся, но с румянцем на щеках. Он целый час искал тут в микрорайоне дежурную аптеку. Спасибо ранним прохожим, торопившимся в первую смену ехать в город, отсюда до центра надо было добираться больше часа, они и показали ему, где тут аптека местная дежурная расположилась. Таблетки аспирина и тройчатки вернули Ларика к жизни, свернув желудок при этом «в трубочку». Потом он набрёл в рано открывшемся магазине на прилавок, где продавали кофе и чай. Выпил несколько стаканов. Тело стонало и ругалось на хозяина, а совесть совсем заела.
– Стыдобища-то какая! Вот зарекался же не пить на голодный желудок с незнакомыми! Ну зачем тебе это долбанное приключение на твою тощую задницу? Зачем?! Главное, что ничерта же ты не помнишь! Залетел, похоже, как девочка, бли-и-ин! И чо теперь будет? Это сколько же я выпил-то? Господи, дай мне выжить сегодня. Хотя зачем, после такого позорища? – Ларик даже материться разучился совсем и враз.
Взглянув на своего руководителя, мужики поняли, что вопросы ему, почти адекватно и нежно смотревшему на них всех сразу, задавать вообще неуместно. Задача встала хоть бы его сегодня умудриться понимать, как-нибудь, если будет что понимать вообще. Лицо Ларика было слегка окаменевшим, чай и кофе погнали вчерашний коньячок, разбавляя его, по всем жилам. Ларик не очень и сопротивлялся этим струям, что толку парусом ветер задерживать?
Ну, в общем, спели…
После первых аккордов Ираиды, мужики поняли, что надо просто петь, как всегда, не выделываясь, и сами по себе, как уж смогут, так как Ларик немного пропустил начало, взмахнул невпопад. От слова «совсем». Так хреново они ещё никогда не пели. Ираида была в полной прострации и после выступления слегла с головной болью и каплями валерьянки на кусочке сахара. На Ларика она даже ни разу не взглянула.
Потом все пошли к себе в номер, отдохнуть, и надо было ещё в буфет идти, позавтракать, наконец. Есть Ларик отказался. Прилёг на свою кровать и заснул. И снилась ему Марфа, зовущая его в малуху подальше от Настиных глаз: «Ну-ка иди сюда, Финист, поговорить надо!»
– Ларик, вставай, зовут, идти надо в зал. Ларик, вставай, идти надо! – толкал его сердито Ванятка. Победителей объявят сейчас, кто какие места занял.
– Ну и пусть. Всё равно женюсь! – оттолкнул Ларик руку Ванятки. Тогда Строгин, приглашающе махнув рукой Тимохе, подхватил Ларика под руки, и вдвоём они поставили его на ноги, брызнув в лицо водой из графина.
– Ну? Отошел?
– Ага. Дайте воды, я сейчас, – ополовинив графин, Ларик снял галстук, который его почти задушил и бодро сказал: «Ну, что, х*ебратия вы моя? Петь-то всё равно будем? Только для себя теперь. Пошли! Х*ли нам, бля*унам за**аным, терять-то?»
Все молча и обречённо пошли за ним следом. В зале собрались уже все, при виде «пыталовцев» занявших места в самом конце зала, председатель жюри, встав из-за стола президиума на сцене, начала подводить итоги. Долго говорила о значении такого прекрасного смотра для идейного воспитания молодежи и патриотизма в массах, о том, какие талантливые люди сегодня выступали на сцене и, наконец, приступила к оглашению предварительных списков по результатам генеральной репетиции. Мужики сидели и хмуро смотрели на весь «этот засюсюканный балаган», как выразился Роман Лавров.
Не известно, какую бурю выдержала Ольга Павловна в спорах с жюри, но «пыталовцев» отметили особо, как хор-самородок, неординарный коллектив и, «несмотря на некоторые шероховатости», хор – несомненно, один из лидеров смотра. Им хило и недружно, с ехидными выкриками типа: «им топором их шероховатости править надо» –поаплодировали. Ларик уткнулся глазами в переднее сидение и не проронил ни слова. Сразу после оглашения предварительного просмотра, мужики взяли Ларика в тесный кружок, завели его в свой номер и на все попытки посыльных, приглашающих его на совещание к Синицыной, жестко и однозначно отвечали: «Приболел. До утра не велел будить!». И целый день они за ним ухаживали, как за малым дитятей, только что с ложечки не кормили.
– Слышь, Ларик, – Строгин, улучив минуту, когда мужиков в комнате не было, доверительно шепнул: «Ты не журись. Если баба сама на шею виснет – твоей вины тут нет. Она ж в матери тебе годится, а ты ещё просто зелёный, чтобы с такой шмарой сухим из воды выйти. Забей. Смотри на неё, ну… как на обычную давалку. Вот увидишь, перестанет из себя корчить победительницу».
– Да, причём тут победительницу-то? Я просто плохо ваще всё помню. Козёл я слабый, вот и всё. Пролетел, как девочка над Парижем.
– Ну и забей. Если из-за каждой подстилки так переживать – нервов не хватит. Давай покажем им всем и ей, прежде всего, что мы и без её помощи тут всех порвём, как тузик грелку. Тебе чего принести? Соку?
– Ага, только томатного, трёхлитровку. И соли.
К вечеру Ларик почти отошел, два раза ходил в душ, стараясь привести тело в обычное состояние. Кто-то на флоте говорил, что вода больше всего токсинов с тела смывает, вспомнил, как после изматывающих марш-бросков по горам в самую жару, вяленое и иссохшее под солнцем тело буквально оживало под струями прохладно-тепловатого душа или от купания в море. И сейчас оно быстро восстанавливалось, и даже чувство некоторой гадливости прошло: «Ну, баба и баба, в конце концов. Прав Андрюшка. Только, как такую теперь на привязи держать? Сам, ведь … Никто силой не заставлял».
Ночь прошла спокойно. За Лариком больше не присылали. Утром все проснулись от того, что кто-то начал тихо распеваться. Это Ларик, выпив чашку чаю и съев несколько бутербродов, пробовал ноты, и сам себе не поверил, что организм работает, как часы. И дело, в конце концов, не в том, что ты совершил глупейший поступок, а в том, что от тебя не отвернулись друзья. Иначе, зачем они?
Мужики с удовольствием подтянули Ларику в распевке, и пробуждение было весёлым и бодрым. Негласно все настроились на самый отчаянный в своей коротенькой сценической жизни кульбит: так рвануть голосами, чтобы занавес зашевелился и волосы на голове у жюри – тоже.
Эх, вот если бы им казачью какую-нибудь тут разрешили!
Куда там!
По кругам, близким к концертным ходил то ли анекдот, то ли выдумка, то ли правда, что одну песню Тухманова запретили исполнять накануне празднования годовщины только потому, что там слова были: «… в каждой строчке только точки после буквы Л…» Ржали все. Какие уж тут «казаки»?!
Ольга Павловна надулась, или делала вид, что очень сильно занята, и ни разу не взглянула на Ларика. А ему это только на руку было.
Появление «пыталовцев» на сцене было встречено с весёлыми смешками из рядов конкурентов: «Топорики-то принесли?» И насмешливыми взглядами членов жюри. Синицына сидела, уткнувшись носом в какие-то бумаги и совсем не смотрела на своих «выкормышей», как ей вчера язвительно бросили на обсуждении.
– Надо уметь держать паузу. Это самое большое искусство актера, – не раз повторяла Ираида во время репетиций. И сейчас повторила: «Пока все не затихнут, чтобы муху слышно было – не начинаем! Только так. А после вчерашнего – особенно. Они у нас ещё веерами пообмахиваются!» – это была самая страшная угроза в её лексиконе.
Пауза перед первой нотой.