Владимир Великий
Вехи моей жизни
Офицеры и солдаты совершенствовали боевое мастерство в учебных центрах, на полигонах. Советские войска на территории ГДР имели 12 полигонов. Магдебургский учебный центр раскинулся на 43 тысячах гектаров и позволял проводить дивизионные учения с боевой стрельбой.
Группа советских войск в Германии, как никто и нигде, была настоящей школой мужества и дисциплинированности молодых парней. Здесь господствовал высокий уровень боевой подготовки и надежности. Сюда направляли служить лучших. Ведь солдаты и офицеры элитной группировки стояли на самом главном, западном направлении – и в случае «большой войны» должны были первыми принять бой. Служба в Германии для многих была предметом гордости и престижа. Интересно отметить, что группа войск, специфическое «государство в государстве» все делала своими руками – пекла хлеб, реставрировала музыкальные инструменты, восстанавливала знамена, испытывала новейшую технику, проводила уникальные медицинские операции, учила детей. Их численность была очень большой. В 1990 году «детская армия» в своих рядах насчитывала 90 тысяч человек, 50 тысяч, из которых – учащиеся. Они обучались в 176 школах. Каждое утро 3 тысячи автобусов доставляли их к школьному порогу. Естественно, такое количество детей и женщин требовало сильной, хорошо оснащенной, разветвленной службы гинекологии и педиатрии. Нигде в Вооруженных Силах не было столько детских и гинекологических кабинетов, отделений, роддомов. Во все времена рождаемость в группе войск в 2–2,5 раза превышала союзную. Почти по 5 тысяч новорожденных в год принимали родильные отделения Западной группы войск.
Одной из главных ударных сил ГСВГ была 1-я гвардейская танковая армия. Штаб объединения находился в г. Дрездене, войсковая часть полевая почта 08608. В его составе была и 7-я гвардейская танковая Киевско-Берлинская ордена Ленина, дважды Краснознаменная, ордена Суворова дивизия (штаб дивизии – г. Рослау). Войсковая часть полевая почта 58391. В составе прославленного танкового соединения находился и 40-й мотострелковый полк. Несколько позже он получил почетное название «Берлинский», дислоцировался в г. Бернбург. Войсковая часть полевая почта 83060.
Пять лет моей службы в Группе советских войск пролетели как один миг. Праздностей практически не было. Исключением были отпуска. Офицеру предоставлялась в год 30-дневная «гражданка» и к этому несколько дней на проезд, туда и обратно. В итоге я имел возможность 40 дней пожить без родного личного состава.
С первого дня пребывания в действующей армии я прекрасно понимал, что никто за меня ничего делать не будет. У меня, как и у моей жены, толкачей не было. Маленькие или большие звезды на погонах мне, сыну крестьянина, с неба не свалятся. Мне предстояло, как в народе говорят, пахать, пахать и еще раз пахать. К моему удивлению, и в армии трудолюбие надо мною возобладало.
Для тех, кто служил в те времена, доподлинно известно, что ленинская комната была лицом и символом политработника, в первую очередь, ротного звена. И с этой задачей я справился успешно. Через пару месяцев «светлица» была самой лучшей в полку не только по оформлению, но и по содержанию. И не только у «китайцев», но и в дивизии, и армии.
Итог моего старта превзошел все мои ожидания. Через год моя фотография висела на доске Почета мотострелкового полка, несколько позже и на доске Почета прославленной танковой дивизии.
Мало того. Ленинскую комнату 3-й мотострелковой роты посетил член Военного совета 1-й танковой армий, начальник политического отдела. Седовласый генерал-майор оказался в моей роте не ради лучшей светлицы, он действовал по особому плану. Выполнял указания центральных органов партии. В начале 70-х годов прошлого столетия среди всевозможного начальства превалировало «модное» занятие, целью которого была работа с низами, с первичными парторганизациями. Скорее всего, основной причиной визита были неуставные взаимоотношения среди личного состава «китайского» полка. Мотострелков по этому поводу часто лихорадило. Исключением в этом плане был 1-й батальон, включая и мое подразделение. Несколько позже я узнал, что визит генерала в партийную группу был согласован с начальником политотдела дивизии. В итоге получилась довольно интересная картина, что называлось партийным собранием. В ленинской комнате сидело семь коммунистов. Четыре – из ротного звена: командир, замполит и двое взводных. Остальные – верхи: начальник политического отдела армии, звание – генерал-майор; начальник политического отдела дивизии, звание – полковник; заместитель командира мотострелкового полка по политической части, звание – майор. С отчетным докладом о работе партгруппы выступил командир взвода, лейтенант. Затем начались прения по докладу. Низы выступили все, из верхов выступил лишь генерал.
Выступление политического шефа армии мне понравилось. Я внимательно его слушал. Дивизионный и полковой начальники не только слушали высокопоставленного чиновника, но и с большим прилежанием конспектировали его ценные указания.
Внезапное пребывание генерала в моей роте впоследствии сыграло для меня положительную роль. Через некоторое время в Дрездене состоялось совещание молодых политработников 1-й танковой армии. В своем докладе уже знакомый мне генерал поделился своими впечатлениями о визите в мою роту. Высоко он оценил также и ленинскую комнату. Я стоял перед коллегами по духу несколько смущенный, но и одновременно гордый за свой вклад, который я внес в подготовку ротного «партийного» форума и оформление светлицы. В этот же день поползли слухи о моей карьере. Одни судачили, что вот-вот я получу должность заместителя командира батальона по политической части, другие «агитировали» в политотдел дивизии. К моему удивлению, ни то и ни другое я не получил.
Через два года службы в ГСВГ мне доверили выполнять важное
«правительственное задание» – участие в уборке урожая. «Битва за урожай» для военных стала уже привычным делом, они это делали почти на протяжении двух десятилетий. В простонародье довольно часто эту битву назвали «целиной», на которую откомандировывались тысячи офицеров, прапорщиков и солдат. Привлекались и гражданские специалисты, «партизаны». Из Советской Армии изымалась также и многочисленная техника. Сложилась и определенная организационная структура по управлению «целинниками». По количеству округов и групп войск создавались оперативные группы, в каждой было от трех до пяти автомобильных батальонов. В батальоне, как правило, было пять рот, в составе каждой насчитывалось сто автомобилей и 120–150 человек личного состава.
«Правительственное задание» на словах звучало почетно, с некоторым пафосом, на деле же было совсем иное. Сначала о личном составе, который тысячами направлялся из-за границы на просторы Советского Союза. Как правило, офицеры всячески избегали такого наказания. По многим причинам. Первое, они не только впустую тратили свое время, но и теряли деньги. На «целине» они довольствовались лишь советскими рублями, то есть одним окладом. Немецкие марки им не платили. Второе, никто не хотел расставаться со своей семьей. Жена и дети и во время службы очень мало общались со своим мужем или отцом. Он, как правило, все время пропадал в казарме, был на учениях и в нарядах. Для солдат целина оказией не была. Они прекрасно знали, что предстоящая уборка урожая – лафа, гражданка, где можно не только филонить, но и слегка расслабиться. Еще несколько слов о подборе кадров для уборки урожая. Как правило, командиры подразделений в один миг избавлялись от своих неугодных подчиненных. Среди них были нарушители воинской дисциплины, алкоголики, сачки. Одновременно отцы-командиры избавлялись и от ненужной или неисправной техники. Часть автомашин уже во время погрузки на железнодорожные платформы «хромала».
Мое участие в «целине» было довольно длительным, с мая по ноябрь 1974 года. За это время автомобильная рота побывала в Саратовской, Кустанайской и Винницкой областях. Я не собираюсь подробно описывать все перипетии борьбы за урожай, ее содержание мало чем отличалось от моих предшественников или даже тех, кому еще предстояло заступить на целинную вахту.
О позитивах скажу очень кратко. Основная часть подчиненных добросовестно выполнила свой долг перед родиной. Многие солдаты и офицеры за ратный труд получили почетные грамоты, ценные подарки. Рота была награждена тремя Красными знаменами.
К сожалению, не обходилось и без казусов, что на языке военных означало – нарушение дисциплины. И зачинателями в этом гнусном деле, как не странно, были офицеры. Командир роты, которому до пенсии оставалось пару лет, особо себя не загружал. Одним словом, он на все и вся «забил». Ради приличия майор на разводах личного состава отмечался, и то не всегда. Как и не всегда принимал участие и в воспитательных мероприятиях среди подчиненных, которые употребляли спиртное или увиливали от службы. Основное время он проводил в разъездах или в общении с местными женщинами. Под стать ему был и его заместитель по технической части. Седовласый капитан очень редко посещал расположение роты, как и не проявлял пристального интереса и к технике, особенно поломанной. Причиной этому была его жена, которая к нему приехала. Офицер с блондинкой частенько прогуливался по улицам села или районного центра, независимо от региона нашей дислокации.
Пару слов о прапорщиках, «золотоискателях» Советской Армии. В роте их было 5 человек (старшина роты, начальник продовольственной службы, начальник медицинской службы, начальник ГСМ, начальник финансовой службы). За все время пребывания на целине большинство из них жило и действовало по «личному плану». Служба их мало интересовала. Примеров предостаточно. Начпрод, молодой мужчина высокого роста пару раз умудрился оставить автороту без дневного рациона. Начальник ГСМ вообще однажды до парка машин не довез горючее, хотя в накладных черным по белому было написано, что его полностью отоварили. Я начал с ними разбираться. Каждый из «прапоров» юлил, отпирался. Один сказал, что продукты просто-напросто украли, когда старший машины и ее водитель были в столовой. Другой божился, что у бензовоза был несправный кран и т. п. Обращаться в военную прокуратуру было бессмысленно, да и не до этого было. У офицера-политработника не хватало времени для всевозможных утрясок. Проблемы возникали каждый день и каждый час, независимо от времени суток или района дислокации. Утром, перед разводом я сначала проверял наличие «звездочек». Их, как правило, не хватало. Начфин почти всегда отсутствовал. Предтечей этому стала Саратовская область, первое место дислокации роты. Он познакомился с сельской продавщицей, затем на пару недель исчез, потом вновь появился. Я радовался, когда на развод прибывала парочка офицеров. Ежели в строю стоял еще и ротный командир, что моя душа ликовала. Появлялась возможность передать бразды правления тому, кому определяли Уставы Советской Армии.
Уборка урожая в Урицком районе Кустанайской области для меня стала знаковой. От имени управления батальона я был представлен к награждению медалью «За трудовое отличие». Через пару дней меня вновь «наградили», на этот раз куда выше. Директор совхоза, седовласый мужчина внес существенные коррективы. Он от имени руководства и партийного комитета совхоза рекомендовал батальонному начальству представить меня к награждению орденом «Знак Почета». Командир батальона, подполковник и его заместитель по политической части, майор против этого не возражали. Мало того. Они сделали запрос на мою характеристику в Бернбург, в управление мотострелкового полка.
На некоторое время я впал в раздумье. Чем больше думал, тем в больше поддерживал инициативу местного руководителя. Он, являясь директором одного из богатых совхозов Кустанайской области, как в народе говорят, душой и телом был предан своему делу. Несмотря на засуху, хозяйство собрало неплохой урожай. Мы довольно часто встречались друг с другом, в поле или на весовой. Нравилась мне и манера обращения гражданского. Я называл его по имени и отчеству, он же всегда называл меня «комиссаром». Директор нередко был и в расположении военных автомобилистов. Вполне возможно, он знал о том, кто на самом деле управлял подразделением.
Мне было также приятно, когда директор попросил меня сопровождать машину с «остатками» нового урожая в г. Урицк, на районный элеватор. Очередная поездка прошла успешно, за исключением малого. Был очень поздний вечер, когда груженый «по самые уши» ЗИЛ – 157 покинул зерноток центральной усадьбы совхоза. В пути военные сначала некоторое время болтали. Я то и дело поглядывал на водителя, которому до дембеля оставалось всего ничего. Едва его глаза на миг закрывались, я тут же сильно кашлял или задавал очередной вопрос. Для офицеров было общеизвестно, что монотонная езда, тем более в ночное время, нередко клонила водителей ко сну. Лейтенант и сержант в эту в последнюю и в некоторой степени почетную поездку не горели желанием попасть в какую-либо передрягу, но увы, судьба распорядилась по-иному. Старший машины на некоторое время замолчал, погрузился в размышления. Причин для этого было очень много. Роте давался один день для перекура, затем погрузка на платформы и вновь очередной объект работы – уборка сахарной свеклы на Украине…
Внезапно машина резко свернула с асфальтированной дороги в левую сторону. Я мигом оторвался от дум и моментально перехватил руль управления у водителя, который слегка кимарил. Его глаза были закрыты. Грузовик сначала сильно тряхнуло, затем он несколько раз неестественно дернулся и заглох. Я тут же открыл дверцу и спрыгнул на землю. Оббежал вокруг машины – каких-либо повреждений не было. Все нормально было и с зерном. Я с облегчением вздохнул. Потом кинулся к своему напарнику. Его выражение лица чем-то напоминало сфинкса из Древнего Египта: каменное изваяние лежащего льва с человеческой головой. Исключением этому были слезы, которые текли из глаз сержанта, в недалеком будущем дембеля. Дальнейшее поведение водителя меня в прямом смысле шокировало. Он быстро выскочил из кабины, и сделав небольшую пробежку, ничком упал на землю. И тут же стал рыдать. Затем несколько успокоился и стал еле слышно причитать:
– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, спасибо… Вы спасли мне жизнь… Вы спасли мне жизнь…
Я сначала по большому счету не вникал в слова своего подчиненного. Помогать друг другу или даже спасать товарища, попавшего в трудную ситуацию, долг не только военнослужащих, но и всех порядочных людей. Я слегка улыбнулся, подошел к лежачему и похлопал его по плечу, затем с уверенностью в голосе произнес:
– Алексей, успокойся, ты же прекрасно понимаешь, что жизнь прожить, не поле перейти… Каждому известно, что жизнь военного куда сложнее и опаснее, чем на гражданке…
Несколько панибратское отношение офицера к подчиненному в значительной степени «размочило» армейскую субординацию, официоз. Сержант приподнялся и протянул мне руку, потом с нескрываемой жалостью в голосе прошептал:
– Товарищ лейтенант, мне наш полковой молчи-молчи приказал за Вами на целине следить и обо всем ему подробно докладывать…
От неожиданной информации я опешил, однако мое замешательство было сие минутным. Слегка стиснув зубы, я протянул свою руку подчиненному и с силой притянул к себе. Затем пристально, не отрываясь, уставился на физиономию водителя. Его глаза были непонятно какого цвета. Скорее всего, причиной этому была темнота, еще господствующая на казахстанской земле. Они лишь бегали из стороны в сторону, иногда закрывались. Я тяжело вздохнул и уверенным шагом направился к машине. Сел за руль, включил зажигание. Слегка улыбнулся, мотор работал четко, без всяких перебоев.
Остаток пути до Урицка военные молчали. Сержант часто вздыхал и пристально смотрел то на лобовое стекло, то на своего соседа. Лейтенант, сидевший за рулем, с некоторой тоской вглядывался в серое полотно асфальтированной дороги, и все больше и больше погружался в мир размышлений. За час с небольшим он многое «перелопатил» в своей голове. Не отрицал, что до этой поездки он очень мало знал о своем напарнике. Да и не до бесед или раскаяния было. Текучка заедала, причем повседневный ритм жизни был очень сложный и тяжелый. Довольно часто и непредсказуемый. Я изредка бросал взгляд на рядом сидевшего «стукача». И при этом сильно сжимал зубы. Я, еще «зеленый» офицер, прекрасно знал, что в полку были два специальных работника. Один был «внутренний», работал в части. Другой – внешний, сотрудничал с немцами. Их называли по-разному: чекистами, молчи-молчи или работниками КГБ. Слышал и о том, что за хорошую работу «стукачей» премировали. Солдаты получали, как правило, отпуск, офицеры – должность или лучшее место службы.
Вторая половина очередного дня для военных автомобилистов была очень приятной, в большей мере торжественной. В расположение роты приехал директор совхоза и секретарь парткома. Они вручили отличившимся солдатам и офицерам грамоты и ценные подарки. Вечером в совхозной столовой состоялся банкет, повод этому – завершение уборки урожая. Были приглашены и офицеры-целинники. Стол для компании накрыли богатый. Гражданские вели себя прилично. Сразу же чувствовалось, что директор держал всех и вся в ежовых рукавицах. К моему сожалению, мои начальники – два майора вели себя не должным образом. Заместитель командира батальона по политической части после прощального тоста, непонятно почему, быстро обмяк, в конце «мероприятия» вообще расслабился. Спал на краешке стола, иногда открывал глаза и что-то бормотал командным голосом себе под нос. Поведение ротного меня вообще поразило. Лысый мужчина в трусах, в руках которого был черпак, с гиканьем бегал за розовощекими женщинами, работниками кухни.
Был конец ноября, когда автомобильный батальон, сформированный на базе 7-й гвардейской танковой дивизии, прибыл в место постоянной дислокации. Лишь после того, как немецкие железнодорожники известили советских военных, что они к ним не имеют никаких претензий, я направился в штаб соединения. Считал необходимым доложить начальнику политического отдела о завершении правительственного задания. Его в кабинете не оказалось. Постучал в дверь кабинета его заместителя. Вошел и отрапортовал, что автомобильная рота прибыла. Чрезвычайных происшествий не было. Доложил и о том, что за высокие производственные показатели она была награждена тремя Красными знаменами. Подполковник, седовласый мужчина с несколько горбатым носом, мой рапорт слушать не соизволил. Он все это время рылся в большом металлическом шкафу, скорее всего, искал какую-то брошюру или бумажку. После рапорта я прямо перед столом начальника выставил три красных полотнища, каждый был с древко и в специальном кожухе. Через пару минут подполковник соизволил оторваться от важных дел. Он слегка сгорбился, сел за стол, приподнял голову и еле слышно пробурчал:
– Знамена отдайте дежурному по штабу… Он в курсе дела…
И тут же стал звонить по телефону. Мне ничего не оставалось делать, как взять под козырек и выйти из кабинета…
Молва о том, что молодой политработник за уборку урожая получит орден «Знак Почета», едва я оказался в родном мне военном городке, достигла апогея. Меня то и дело спрашивали офицеры, нередко их жены, что я «натворил» на целине. Я, как правило, отнекивался или пожимал плечами. При этом вновь и вновь впадал в раздумье. Я сам видел, как командир батальона подписывал на меня представление к награде. Вместе с тем, я также прекрасно понимал, что в жизни все бывает. При этой мысли я довольно часто тускнел. Прошедшая целина для ее участников была настоящим испытанием на прочность, самовыживание. В это понятие входило ни только многодневное пребывание в вагонах, предназначенных для перевозки всевозможных грузов, но и бытовые проблемы, связанные со сменой мест дислокации. Расшатывали нервную систему и правонарушения среди подчиненных, а также улаживание конфликтов с гражданским населением…
Прошел месяц, другой, третий… Ни ордена, ни медали я не получил. Вскоре я окончательно успокоился, значит, не судьба. Пропал интерес и к «орденоносцу». Несколько позже я узнал, что мою награду «переадресовали» офицеру из штаба оперативной группы ГСВГ. Этому я иногда верил, иногда нет. Ведь это были только слухи…
Мину еще один год. Моя рота имела не только звание отличной, но и была образцово показательной. Офицеры, как и солдаты, успешно справлялись со всеми задачами, которые ставили перед ними командование батальона и полка. Будь то стрельбы или вождение боевых машин. Для мотострелков почти родными были Ораниенбаумское и Акенское (г. Акен, Эльба) стрельбище. На уровне была и политическая подготовка. Не говоря уже о ленинской комнате. Довольно часто на ее базе проводились партийно-комсомольские активы батальона или полка. Нередко посещали ее и гонцы из управления дивизии. Пару раз были в ленинской комнате и немцы, представители общественных организаций г. Бернбурга.
Один из визитов немецких товарищей мне запомнился на всю жизнь. На дворе стоял сентябрь. В роту прибежал дежурный по штабу полка и несколько заикаясь, скорее всего, от волнения сообщил о том, что в расположение роты идет немецкая делегация. Информацию сержанта я воспринял совершенно спокойно. Перед гражданскими, пусть даже и немцами, не было необходимости стоять навытяжку и отвечать «так точно» или «никак нет». Мало того. Я уже имел определенные контакты с местными немцами. В полку проводилось немало советско-германских мероприятий, например, вечера братства по оружию или празднование победы советского народа над фашистской Германией. Популярными среди мотострелков были и концерты союза свободной молодежи ГДР.
Едва посыльный улетучился, я стал размышлять. Меня радовало то, что в казарме никого не было, кроме внутреннего наряда. Три взвода были в поле, неподалеку от парка боевых машин, проводились занятия по оружию массового поражения. Отсутствовал и ротный командир, он находился в отпуске. Я, как правило, исполнял его обязанности.
Минут через десять дверь открылась и в коридоре появилась делегация. Я несколько растерялся. Она была не только многочисленной, но и очень представительной. Впереди семенил заместитель командира полка по политической части, несколько позади его шел немецкий генерал и гражданский. Мою попытку отрапортовать майор приостановил взмахом руки. Я тут умолк и несколько отошел в сторону. Экскурсоводом был мой начальник. Он очень быстро провел гостей по спальным помещениям, затем они вошли в ленинскую комнату. В ней они задержались основательно. Я был вне поля зрения. Стоял возле открытой двери и наблюдал за происходящим. Замполит полка то и дело махал руками перед тем или иным планшетом и оживленно рассказывал об его содержании на русском языке, довольно часто вставлял в свой монолог и немецкие слова.
Неожиданно из группы вышел симпатичный мужчина, улыбнулся, и протянув мне руку, представился. Немец с вьющимися волосами на голове поразил меня не только своей заразительной улыбкой, но и прекрасным знанием русского языка. Мы тут же отошли в сторону и очутились возле окна, через которое проникали солнечные лучи, при этом освещая почти половину коридора солдатской казармы. Товарищ Эгон Кренц, слегка опершись рукой на подоконник, тут же начал меня расспрашивать. Сначала спросил, где я родился и какое военное училище окончил. Потом поинтересовался о том, какие мероприятия проводятся в роте по укреплению советско-германской дружбы. Я очень кратко отвечал на вопросы немецкого чиновника. Каких-либо секретов или военной тайны незнакомому для меня человеку я не выдавал, хотя прекрасно знал, что армии двух братских народов имели очень много общего.
Наш разговор через некоторое время был прерван. Из ленинской комнаты вышли мои гости и стали спускаться вниз. Кренц вновь широко улыбнулся, крепко пожал мне руку и на чистом русском языке произнес: «До свидания, товарищ лейтенант. Всего хорошего». И затем ускоренным шагом направился к выходу. Через пару минут я зашел в канцелярию роты, присел за стол. Призадумался. Не скрывал, что визит такой важной делегации был для меня полнейшей неожиданностью. И хорошо, что она была неожиданной, а то вообще был бы каюк. Очередное наведение марафета и нервы. Затем невольно улыбнулся. Немцы социалистической Германии всегда мне нравились своей порядочностью, чистотой. И это я в очередной раз связывал с короткой беседой с товарищем Кренцом, который был не только эрудирован, но и прекрасно знал русский язык. Подкупал меня и его внешний вид. Молодой мужчина был чисто выбрит и был в ослепительно белой рубашке…
К сожалению, мне больше не удалось встретиться с Эгоном Кренцем. Несмотря на это, я все эти годы храню теплые воспоминания об этом человеке. Не только храню, но и с пристальным вниманием слежу за его деятельностью. Не отрицаю, многое из его биографии меня, как человека, как личность, подкупает. В первую очередь, его порядочность, сила воли. В этом я неоднократно убеждался, когда он был на олимпе политической власти в ГДР и после падения Берлинской стены. В 1997 году Эгон Кренц после судебного разбирательства был приговорен к 6,5 годам тюрьмы за причастность к «гибели людей у Берлинской стены». Сначала он отбывал наказание в тюрьме Моабит, потом его перевели в тюрьму Плетцензее (Берлин), где он получил право свободного выхода: возвращался в камеру лишь на ночь. В свободное от «отсидки» время Кренц работал на фабрике по производству протезов, а затем – в одной из авиакомпаний. В декабре 2003 года Берлинский суд постановил досрочно освободить из заключения Эгона Кренца. Последний руководитель социалистической Германии вышел на свободу после почти четырех лет заключения, отбыв оставшийся срок условно. В политической жизни Германии Кренц не участвует: в соответствии с приговором суда, ему навечно запрещено выдвигаться на любую политическую должность. Автор книг «Тюремные записки», «Мы и русские». Кренц не изменил свое мировоззрение, считает себя коммунистом.
Посещение немецкой делегации, в составе которой был генерал из Главного политического управления ННА ГДР, а также руководитель Союза свободной немецкой молодежи в очередной раз подняло мой престиж как офицера-политработника. Кое-кто из сослуживцев вновь стал муссировать слухи о моем возможном повышении. Мне также представлялось, что я уже сильно засиделся на своей должности и имел все основания на повышение. За мою бытность в подразделении произошла ощутимая ротация кадров. Двое взводных командиров ушли на роты, ротный стал начальником штаба батальона. В итоге мне очередную должность не дали, зато через год о моем опыте индивидуальной работы с подчиненными написали в дивизионной газете «Знамя Родины». Она называлась «Индивидуально – значит конкретно». Несколько позже появилась заметка обо мне и в окружной газете.
На одном из строевых смотров, которые проводились под эгидой дивизионного начальства, я задал вопрос о своем служебном продвижении начальнику политического отдела. Низкорослый армянин, подполковник с некоторым пренебрежением посмотрел на своего подчиненного и сквозь зубы процедил:
– Слушай… Я пять лет был Ванькой взводным, и сейчас, как видишь, на должности полковника. Жди и ты…
Безразличие к моей персоне, конечно, меня сильно обидело. Все то, что я думал и хотел сказать своему шефу, из головы вылетело. Я не ожидал такого беспардонного поведения от чинуши с большими звездами, который на каждом совещании болтал о политработниках, как инженерах человеческих душ. Я прекрасно знал и о возможных «нормативах» карьерной лестницы среди офицерского состава. Я тяжело вздохнул и слегка приоткрыл рот. Моя попытка высказать свое личное мнение провалилась. Начальник с напыщенным видом уже стоял возле генерала, командира дивизии и о чем-то с ним оживленно говорил.
Мне тут же невольно вспомнился эпизод, связанный с начальником, который носил красные лампасы. Я с ним впервые встретился летом на Ораниенбаумском стрельбище.
Был июль месяц. Стояла сильная жара, зашкаливало за тридцать градусов. Две боевые машины пехоты находились на исходной позиции. Первым предстояло стрелять, как правило, командиру и замполиту.
Буквально за пару минут до команды «К бою!» к наблюдательному пункту лихо подкатил командирский «УАЗ – 469» и из него вылез генерал. В сей миг началась армейская субординация. Все и вся кругом приняли стойку «Смирно». В один миг оказался на земле и руководитель стрельбы, подполковник, который носил условную повязку «З». Подобное в армейских уставах было не прописано, но все уже знали, что ему до замены во внутренний округ Большой земли, оставалось всего ничего. Он находился на наблюдательной вышке. Служака не то от усердия, не то от страха, прямо перед спуском с лестницы споткнулся и плюхнулся на землю. Потом, превозмогая боль, кинулся рапортовать важной птице. Холеный генерал с нескрываемым пренебрежением посмотрел на офицера и слегка махнул рукой. Скорее всего, ему было не до этого. Он с большим вниманием следил за младшими офицерами, которые стояли возле боевых машин и ждали команды. Он прямо на ходу громко рявкнул: «К бою!». Управленцы роты через несколько секунд оказались в боевой технике. Машины рванулись вперед…
Итог стрельбы оказался для меня и ротного неутешительным. Из-за мощных облаков пыли никто из нас через тримплекс не видел ни только мишеней, но и дороги. Командир произвел один выстрел наугад, я же вообще не стрелял. Не хотел смешить ни своих подчиненных, ни генерала, да и остальной мир. «Неуд» младших офицеров сильно взбесил начальника. Он от отчаяния взмахнул рукой и тут же перед строем солдат покрыл трехэтажным матом «провинившихся», которые стояли перед ним на вытяжку с слегка опущенными головами. Подобные «ценные указания» для меня были далеко не новинкой.
Для солдафонов с большими звездами никаких границ приличия не существовало. Особенно для тех, кто имел какое-либо протеже. Развязка для мотострелков была очень неожиданной. Генерал- майор быстро бросил свою фуражку в руки ординарца-прапорщика, выхватил из моих рук танковый шлемофон и вальяжно двинулся к боевой машине пехоты. Все кругом расслабились, открыв при этом рот. У многих в душе появилась надежда, что вот генерал то покажет пример настоящей стрельбы, невзирая на пыль или другие климатические условия. Я же очень сомневался в успехе большого начальника. Сомневался и ротный, который в отличие от своего заместителя куда больше стрелял или водил боевую технику. Замполита то и дело «привязывали» к различного рода совещаниям или активам. Нередко он участвовал и в подготовке и проведении общественно-политических мероприятий, которые имели важное значение для укрепления советско-германских отношений на территории района Бернбург.
