Владимир Великий
Вехи моей жизни
И еще один тезис в Советской Армии. Не отрицаю, что в ней, к сожалению, были и абсолютно бестолковые офицеры, были и пьяницы. Стружку снимать с подобных было бесполезным занятием. Начальство прибегало к необычному способу, который довольно часто использовался в Советской Армии. От несообразительных или пьяниц, как можно быстрее избавлялись. Их отправляли в соседний полк, как правило, на повышение.
В связи с этим, напрашивается вопрос? Все же что объединяло людей с погонами на плечах многие годы? Чувство долга перед Родиной или просто-напросто страх потерять возможность для выживания в советском обществе? Ни для никого не секрет, что молодые офицеры питали надежду на реализацию своих целей, а тем, кому это сделать не удалось, до конца службы тешили себя солидной пенсией на гражданке. Скажу однозначно. Офицеров из рабоче-крестьянских семей в большинстве своем преследовал страх, что они могут остаться без средств существования на гражданке. Мало того. Советская власть прекрасно знала о желании многих офицеров покинуть армию, но очень крепко держала их в своих руках. В противном случае, некому было защищать интересы советского народа, точнее, партийной элиты. Многие офицеры, разочаровавшись в службе, продолжали тянуть волынку, ждали выхода на пенсию. Подобная ситуация не способствовала проявлению у них лучших человеческих качеств, скорее, наоборот. Превалирование таких негативов, как зависть, озлобленность, недоверие, равнодушие, безразличие отрицательно сказывались не только на уровне боевой и политической подготовки подразделений, но и во многом разрушало офицерские семьи. Уволиться по собственному желанию, как это часто делалось на гражданских предприятиях или в учреждениях, в армии было невозможно. В мои годы офицеры не подписывали каких-либо контрактов, но существовало неписаное правило. После 25 лет службы те, кто имел «нормативное» звание и должность, имел право уволиться и получать пенсию. Уволиться по закону, с присущими торжествами. Уволиться «досрочно» можно было только двумя путями – через тюрьму (дисциплинарный батальон) или через суд офицерской чести. У обоих вариантов было общее – в принципе ты получал «волчий билет», согласно которому ты лишался пенсии (источников существования) и не мог устроиться на приличную работу. На деле ты был изгой советского общества. Дисциплинарному наказанию, как правило, предшествовало партийное наказание. До 95 процентов офицеров Советской Армии были членами КПСС. Беспартийные офицеры, даже честно исполнявшие свои служебные обязанности, имели мизерные возможности для карьерного роста.
В то же время нельзя сказать, что такие понятия как государственный, интернациональный долг были для советских офицеров абстрактным понятием. Основную массу офицеров характеризовали такие качества, как идейность, осмысленность и самоотверженность в службе. Эти качества они впитывали ещё в школах, затем их развивали в высших и средних военных учебных заведениях. Подобные качества были присущи и многим членам семей военнослужащих. Составной частью единого армейского организма были коллективизм и сплоченность воинских подразделений. Единство всех наций и народностей. Эти качества прошли суровое испытание в годы Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг., в афганской войне 1979–1989 гг, в других горячих точках.
Нельзя забывать и то, что советские офицеры и солдаты, несмотря на имеющие трудности и опасные моменты для своей жизни, с честью выполняли свой воинский долг. При этом получали мизерное денежное довольствие, которое несравнимо с армиями ведущих стрна мира. Любая армия не может профессионально исполнять свои функциональные обязанности, даже имея в своем арсенале передовые идеи, если она нищая.
В этом убедился на своем горьком опыте и автор. И не только я, тысячи мне подобных. Во время службы на советско-китайской границе военнослужащих мучила жажда. Причина этому была нехватка воды. Далеко не идеальные условия службы были в Среднеазиатском, Закавказском военных округах. Мне в те годы молодому человеку переносить климатические или житейские проблемы было куда легче, чем женам офицеров и прапорщиков, их детям. Где бы я не служил – одна проблема. Нехватка жилья. Поэтому говорить о каком-либо полноценном отдыхе офицера, членах его семьи не приходится.
И еще о жизни офицеров. «Служебный день» у большинства должностных лиц армии не нормированный. Он начинался, как правило, с раннего утра до позднего вечера. Выходных не было. Ради справедливости, скажу следующее. Они могли и быть, ежели бы не самодурство отцов-командиров. Карьера офицера, особенно из среды рабочих и крестьян, в том числе и его семейная жизнь, во многом определяется не количеством мозговых извилин на его голове или его боевой подруги. Она определяется, в первую очередь, от головы, части тела, состоящей из черепной коробки и лица, его начальника. Дураков со звездами в Советской Армии в мои времена хватало. Вдвойне было тяжелее, если они еще и пьяные.
Очередной пример из жизни моего мотострелкового полка, который дислоцировался в г. Бернбург (ГДР). Был летний воскресный день. Командир танкового батальона отпустил в город своего командира взвода. Одним словом, предоставил ему своеобразный отгул. Для этого была веская причина. У близнецов-дочерей подчиненного был день рождения. Им исполнилось шесть лет. Жена и дети давно мечтали посетить немецкий зоопарк только с папой, который очень редко бывал дома. Если и приходил, то, как правило, малышки уже спали. После зверинца семья зашла в небольшой ресторанчик. Сделали заказы. Детям сладости и лимонад, взрослым – вино и сосиски. Затем направились на речку Заале, покупались, стали загорать. Через некоторое время к отдыхающим прибежал посыльный. Он известил: командир полка срочно вызывает всех офицеров на построение, на строевой плац. Офицер не стал объяснять солдату, что у него сегодня большой семейный праздник. Неписаные законы армии он знал, знала и его жена. Семья к контрольно-пропускному пункту части подошла далеко не в идеальном виде. Девочки канючили и плакали. Они не понимали, почему их родители не дали им погреться на солнышке и поплескаться в воде. Взрослые тоже были не в форме. Жена офицера то и дело украдкой вытирала слезы, которые предательски бежали из ее глаз в присутствии дежурной смены. Лишь офицер крепился. Подобные заморочки были для него не впервой.
Дальнейшие события развивались по обычному сценарию, который преобладал практически во всех частях и подразделениях Советской Армии, независимо от округа или часового пояса. Едва гражданские оказались неподалеку от строевого плаца, как до них донесся мощный голос командира полка. Плешивый верзила с огромным горбатым носом, стоявший на трибуне, зычно прокричал:
– Гудков, почему ты не на службе? Я приказываю, немедленно на построение… Я приказываю тебе, старший лейтенант…
Попытка молодого человека, одетого в цивильную одежду, объяснить создавшуюся ситуацию, успехом не увенчалась. Полковник спрыгнул с трибуны, и словно тигр, бросился к гражданским. Сначала воспитывал своего подчиненного. Чего только в лексиконе военного вельможи не было?! Затем угрозы и отборная матерщина обрушилась на женщину, мать двоих детей. Вскоре наступила развязка. Офицер стремительно рванулся в сторону своего батальона. Его жена со слезами на глазах повела детей к одноэтажному дому, в небольшую однокомнатную квартиру. Малышки то и дело вырывались из рук матери, плакали и кричали:
– Мама, я хочу к папе… Где мой папа? Мама, я пойду к папе…
Две тысячи военнослужащих, наблюдая за этой сценой, молчали.
На трибуне, словно владыка всей земли, стоял командир полка. Позади него то и дело мелькала физиономия его заместителя по политической части. Цивильный стоял впереди своего взвода. Из глаз «задвинутого» офицера бежали слезы. Мотострелковый полк простоял в этот воскресный день на плацу два часа. Причина этому была банальная, избитая. Дежурному по части позвонили из немецкой полиции, в одном из ресторанов города находится группа советских солдат. Позже оказалось, самовольщики были из другой части…
Меня, как и большинство обитателей военного городка, радовало то, что замена во внутренний округ Советского Союза для лысого «фантомаса» была не за горами. Все с нетерпением ждали день его «выноса». Официальная часть проводов проходила на строевом плацу с соблюдением всех воинских ритуалов. Культурная часть (ее называли «пьянкой») состоялась в офицерском кафе. В ней принимали участие заместители командира полка и его приближенные. Наши ожидания, что вскоре придет новый командир, более цивилизованный и порядочный, к сожалению, не оправдались. Новый командир начал свой «боевой путь» довольно круто. И начал он его с офицеров. На первом же совещании приказал женатым снять обручальные кольца, установил ночные дежурства офицеров в подразделениях. Всему личному составу «китайского полка», в том числе и кто носил звезды, было приказано ходить по строевому плацу только строевым шагом. Мало того. Через два дня были перекрашены в зеленый цвет ворота контрольно-пропускного пункта части. По городку поползли разные слухи и сплетни. Старожилы и те стали недоумевать и задаваться вопросом: «Зачем КПП перекрашивать, как-никак это компетенция командира дивизии, а то и выше».
Скорее всего, на этих чудесах и держалась Советская Армия. И эти причуды исходили не только от командиров. Они исходили и от политработников. Взять то же обновление Политбюро ЦК КПСС. В силу объективных причин старцы очень быстро уходили в мир иной. Как правило, после очередного пленума ЦК КПСС появлялись новые фигуры. Довольно часто в ту или иную часть приходила директива, что завтра приедет политический шеф соединения или армии. Начиналась настоящая суматоха, где найти портрет вновь испеченного члена или кандидата в члены?! Благодаря неимоверным усилиям и смекалке, портрет или даже фотография очередного партийного вожака, все-таки появлялась в ленинских комнатах. В итоге начальник с большими звездами был доволен: его подчиненные политику партии и правительства понимают правильно и оперативно на нее реагируют. Потирали руки и те, кто носил звездочки поменьше: как-никак все сделали вовремя. Ждем очередного визитера…
Несколько слов о дедовщине. Дедовщина – неофициальная иерархия в армейской среде, определяющая правила отношений между военнослужащими. Обычно она распространена на низшем уровне армейской структуры – среди рядового и сержантского состава. В подобной системе статус молодых людей, исполняющих должностные обязанности, связанные с прохождением военной службы, определяется фактическим сроком его службы, что является грубым нарушением воинских уставов. Обычными проявлениями неуставных взаимоотношений являются издевательства, эксплуатация, физическое и сексуальное насилие, то есть действия, носящие полукриминальный или криминальный характер.
Одновременно следует сказать, что насилие и издевательства, как специфическая форма ненависти и неуважения людей друг к другу все больше и больше проявляется и в гражданской среде. Особенно среди молодежи. Подобное происходит не только в российском обществе, но и практически во всех государствах мира.
В последнее время писаки, в первую очередь, женщины, которые не имеют абсолютно никакого понятия об армейской службе, пытаются вскрывать социальные, экономические и т. п. корни этого негативного явления. Многие из ученых мужей кидают камни в адрес Советской Армии, дескать она стала прародительницей этого зла. Одним словом, пишут чушь и ересь.
Я скажу по этому поводу очень коротко. Дедовщина в армии – один из видов коррупции, которая поразила не только наше гражданское общество, но и все военные учреждения. Следствие коррупции – отсутствие взаимопонимания и взаимосвязи между начальником и подчиненным. Младшие командиры не заинтересованы ее иссекать, уничтожать. Причина – неприятности по службе, что в конце концов поставит крест на карьере любого офицера. Не уничтожают дедовщину и противоречия между управленцами – между армейской верхушкой и низовыми звеньями, между белой и черной костью. Ежели сажать офицеров или солдат за какие-либо правонарушения, то надо сажать за решетку и генералов. В порядке информации. Дедовщина есть и в других армиях мира, например, в немецком бундесвере.
О перспективах политического влияния на вооруженные силы. Оно было и практически остается во всех армиях мира. Армия не существовала и не может существовать без «колпака» власти.
Если говорить о результатах партийного влияния в армии первого в мире социалистического государства, то они были очень весомыми. Главное политическое управление Советской Армии и Военно- Морского флота, орган, руководящий партийно-политической работой в ВС СССР, работал на правах отдела ЦК КПСС. И рычаги политработников на происходящее в подразделениях были мощными. Замполит имел очень большие возможности поставить на место зарвавшегося командира или начальника. И это во многом удавалось, благодаря их членству в КПСС. Я считал себя разумным, мыслящим политработником. Только по этой причине я не относил своих подчиненных к серой массе, не лебезил перед начальством, имел мужество бороться за свою честь и достоинство. Не бросался в отличие от большинства офицеров по первой команде «фас» партийных вождей или командиров выполнять бестолковый приказ или прихоть. Особенно, если они исходили от них по пьянке или по причине их тупости.
Теперь о взаимоотношениях командира и политработника, к числу последних принадлежал и я. Кое-кто эти взаимоотношения считает одной из серьезных проблем в Советской Армии. Сначала несколько рассуждений. В истинно демократическом обществе политработники не нужны. Как и не нужны партии, как политические организации класса или какой-либо группы лиц. Принципиальной разницы между понятиями «комиссар» и «политический работник», «замполит» автор не видит. И далее. Командир и комиссар (замполит) был и есть единый тандем, отвечающий за боевое и политическое состояние подразделения. Они, как представители одной и той же власти (партии) должны работать вместе, в единой упряжке. Разделение функций безусловно есть, но оно мизерное. Этим и определяется их взаимная ответственность за положение дел в вверенном им подразделении. Рота, например, во время контрольной стрельбы получила неудовлетворительную оценку, а по политической подготовке – отлично. Это не означает, что лавры получит только замполит, нагоняй достанется командиру. Они в равной степени должны делить успехи и поражения. Моральный дух защитника Отечества и его боеготовность (боеспособность) – единое целое. Одновременно нельзя не видеть и то, что функции политработника во многом определялись и определяются требованием времени и существующими режимами.
Несколько слов о проблемах политработников бывшей Советской Армии. В те времена бытовало довольно устойчивое мнение: командир и замполит в равной степени должны стрелять из оружия или водить боевые машины. Мало того. Он должен не хуже командира разбираться в устройстве боевой машины или в ведении ротного хозяйства. Спору нет, я за это. Однако есть определенное «но». Командир намного ближе к боевой технике, к хозяйству, чем политработник. Причиной этому – всевозможные совещания, инструктажи и т. п., которые проводятся по указке сверху. Значительное время у него уходит на изучение директив, их конспектирование. Нельзя забывать, что жизнь видоизменяется и это требует от политработника очередного притока информации. И еще. Индивидуальная работа с личным составом, да и общественные мероприятия, как правило, проводятся в специальных помещениях, реже на стрельбище или на танкодроме. То и другое требует от политработника специальной подготовки.
За годы службы в Советской Армии, к сожалению, я не нашел себе кумира в военной форме, будь он командир или комиссар. Скорее всего, я в своих предубеждениях не ошибся. Свидетельством этому – прошлое и настоящее современной армии. Как и не сожалею, что мои мечты о реализации лучших человеческих качеств в армейской среде осуществить не удалось. Это просто невозможно было сделать в условиях коррумпированного общества. Не исключением этому была и Советская Армия.
И последнее. Как угодно можно относиться к офицерам, но с точки зрения морали, с точки зрения принципов, с точки зрения отношения к жизни, это, без всякого сомнения, образец, вызывающий глубокое уважение. И это, в первую очередь, касается выходцев из рабоче-крестьянских семей. Именно благодаря им, прирастала мощь Советской Армии и ее неувядаемая слава во всем мире. Признателен я и их женам. Офицерам чести и достоинства автор посвятил свою книгу «Человек без маски (Дневник советского шизофреника). – Днепропетровск: ИМА-пресс. – 2011. – 394 с.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
НА СТЕЗЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
Летом 1979 года я оказался в стенах одного из технических вузов г. Днепропетровска. Сразу же взялся за науку. Утвердил тему кандидатской диссертации, затем сдал кандидатские экзамены. Защитился в Киевском государственном университете имени Т. Г. Шевченко, на докторском совете. Сделал это с блеском. Из 13 профессоров никто не дал «черный шар». Тема диссертации: «Деятельность партийных организаций Украины по совершенствованию идейно-воспитательной работы среди населения по месту жительства (1971–1976 гг.).
Условия для написания научной работы были далеко от идеала. На плечах соискателя кроме учебной нагрузки было много общественных поручений. Усугубляло положение и то, мне, как самому молодому мужчине на кафедре, как правило, «доверяли» и сельскохозяйственные работы со студентами. В 1985 году в связи неблагозвучностью переменил свою фамилию Коза на Яшин (девичья фамилия моей матери).
После успешной защиты кандидатской диссертации принялся за докторскую. Утвердил тему монографии. Через два года на кафедру истории КПСС представил ее рукопись. Затем обратился к коллегам по науке и духу, чтобы они дали мне возможность учиться в докторантуре. Ничего не получилось. Моему желанию воспротивилась старая гвардия, средний возраст которой зашкаливал за шестьдесят с лишним лет. Они сделали все возможное, чтобы преградить карьерный путь «выскочке», который в сорок лет мог стать доктором исторических наук. В те не так далекие времена это уже и не столь было плохо. Чего только ни делали бывшие «ответственные» дяди против некогда «гениального теоретика партии», «талантливого ученого» и «прекрасного товарища»!!!
Сейчас через несколько десятков лет и то содрогаешься от того, как подличали серьезные люди с партийными билетами и учеными званиями. Остается лишь добавить, что один из них писал кандидатскую диссертацию около 20 лет, другой – докторскую более 10 лет.
Итог борьбы для меня оказался довольно плачевным. За время междоусобиц коллеги мне «пришили» два партийных взыскания. Одно из них – исключение из рядов КПСС, партийный комитет института поддержал. Райком партии оказался ко мне снисходительнее. «За неправильные отношения с товарищами по кафедре» объявил выговор. В те годы я был далеко неглупый человек. Прекрасно понимал, что беспартийные на кафедрах общественных наук не работали. Знал и о том, что обладатели партийных «ярлыков», не могли мечтать о каком-либо карьерном продвижении, будь то работа на овощном складе или захудалая контора на селе. Не говоря уже о руководящей работе или защите докторской диссертации. Соискатель, имевший семь пядей во лбу, но не имеющий дружбы с партией, в большинстве своем оказывался на задворках истории.
Несмотря на перипетии отношений на кафедре, у меня во время перестройки появилась неплохая возможность карьерного взлета. Требовалось укрепить научные силы в одной из среднеазиатских республик. Разнарядку из областного комитета партии я совершенно случайно обнаружил на столе заведующего кафедрой. Покинуть отчий дом никто из моих сотоварищей не горел желанием. Я их отлично понимал. Большинство из них имели прекрасные квартиры в престижных местах города на Днепре, имели, как правило, и дачи. Конечно, исполнить приказ партии им мешал и их старческий возраст. Я, недолго думая, вписал свою фамилию в список кандидатов. Для этого, как мне казалось, были все основания. Я был кандидат исторических наук, писал монографию. И с возрастом у меня также все было нормально. Были и другие плюсы. Я, например, успешно «отразил» визит высокопоставленного чиновника из Москвы, который нагрянул в наш институт.
Автор на этом эпизоде из своей жизни останавливается подробно. Наступил понедельник. У большинства первокурсников в этот день были семинары. Я, как обычно, пришел на кафедру за пятнадцать минут до начала занятий. Делал это специально, чтобы отдать дежурному по группе необходимые наглядные пособия. Мне же оставалось взять журнал и план-конспект. На этот раз меня поразила абсолютная тишина. Никого из коллег в помещении не оказалось. Не было и ученого секретаря, пожилой женщины, которая делилась с преподавателями местными новостями или передавала ценные указания от партийного комитета и руководства института.
Необычность обстановки меня насторожила. Я быстро взял журнал и почти бегом бросился к аудиториям, где должны были быть мои коллеги. К моему удивлению, никого там не было. Старосты групп также ничего конкретного не сказали по поводу их отсутствия. Прозвенел звонок. Я неспеша вошел в аудиторию и поприветствовал студентов. Затем стал делать перекличку. Вдруг открылась дверь и в помещение вошло несколько человек. Я привстал со стула и застыл в недоумении. Все еще не мог понять причину появления визитеров. От дальнейшего замешательства меня спас секретарь партийного комитета института, который совсем недавно ратовал за мое исключение из рядов КПСС. Причина этому – мое непонимание перестройки, как очередного исторического этапа партии. Седовласый мужчина почему-то сильно волновался. Это видел не только я, но и студенты. Он протянул руку руководителю семинарского занятия и с заиканием произнес:
– Владимир Вла-ди-ми-рович! К Вам пришли большие гости, которые хотят узнать о том, чем живет наша студенческая молодежь, и как она думает…
Затем он представил гостей. У меня на какой-то миг перехватило дыхание. За всю работу в институте таких важных птиц я никогда не видел. На моем занятии изъявил желание присутствовать инструктор идеологического отдела ЦК КПСС и инструктор отдела пропаганды и агитации областного комитета партии. Никого из них я не знал. Знакомыми для меня были секретарь парткома и заведующий кафедрой. Гости улыбнулись и направились к задним партам. Завсегдатая «Камчатки» любезно уступили им свои места.
После объявления темы и плана семинарского занятия, я невольно бросил взгляд на пришельцев. «Чужие» сидели смиренно, «родные» же меня настораживали. Лицо заведующего кафедрой было надменным, даже враждебным. Ехидно улыбался и секретарь парткома. Я уже нисколько не сомневался, как я проведу это занятие, будет зависеть мое пребывание в институте. Я слегка перевел дух и четко огласил первый вопрос. Пять студентов подняли руки…
Активность студентов при обсуждении вопросов была очень высокой. И в этом была, в первую очередь, заслуга руководителя. Он, несмотря на присутствие высокопоставленных чиновников, решил рискнуть. В корне изменил «методические» основы проведения семинара, о которых каждый день и час трезвонили его коллеги. Кое-кто из них имел вообще «тусклые» знания по истории КПСС. Причиной этому было не только чтение пожелтевших от времени конспектов, но и, скорее всего, провалы памяти. Я прекрасно понимал, что успех обсуждения будет зависеть не столько от знаний студентов, а сколько от моего умения организовать дискуссию. Тем более, тема во многом была связана с современной жизнью.
Одновременно я не ожидал такого единства между собою и двадцатью молодыми девушками и парнями, которые приехали из разных уголков многонациональной страны. Одно я знал четко. Ни у кого из нас каких-либо «заготовок» не было. При обсуждении вопросов я довольно часто бросал взгляд на «Камчатку». Чужие что-то помечали в своих блокнотах, родные сидели неподвижно. Мало того. Мой шеф довольно часто кимарил, скорее всего, по причине своей старости. Не изменял своей привычке и сегодня, несмотря на присутствие важных персон. Мне же было не до этого. Два часа пролетели почти незаметно. Я подвел итоги занятия и объявил оценки. Студенты мигом покинули аудиторию.
Гости на некоторое время задержались. Москвич подошел ко мне и крепко пожал мне руку. Затем произнес:
– Владимир Владимирович! Огромное спасибо! Я очень рад, что наша студенческая молодежь в курсе политики нашей партии… Большое спасибо…
Увидев взволнованное лицо историка, он слегка похлопал его по плечу и с улыбкой сказал:
– Мне было очень приятно встретиться с Вами… Я не скрываю, что Вашу фамилию я пометил особо, подчеркнул красным фломастером дважды… – Потом с лукавинкой во взгляде добавил. – Ведь в нашей жизни все бывает…
Затем, уже закрывая дверь аудитории, он слегка пригрозил пальцем в мою сторону и шепотом произнес:
– Владимир Владимирович, две девочки сегодня, по-моему мнению, заслужили только отличные оценки…
Я слегка улыбнулся и тут же опустился на стул. Затем глубоко вздохнул и также глубоко выдохнул. Через пару минут вышел из аудитории. Зашел на кафедру и положил журнал на полку. Коллег уже не было. Вскоре я оказался в небольшом скверике, неподалеку от института. Сел на скамейку и закрыл глаза. Из глаз невольно выступили слезы…
На следующий день состоялось внеочередное заседание кафедры. Обсуждался один вопрос, он был главным: «Открытое семинарское занятие кандидата исторических наук Яшина В. В». Заведующий кафедрой в пух и прах разнес методику и ход проведения занятия своего молодого коллеги. Я не «огрызался». Считал это бесполезным занятием. Одно меня утешало. Положительная оценка, которую мне дал идеолог из ЦК КПСС, была куда важнее, чем преднамеренное злорадство шефа и его приспешников. В итоге все коллеги проголосовали за формулировку, предложенную стариком. Семинарское занятие Яшина В. В. в целом проведено на должном теоретическом и методическом уровне, однако следует участь. Далее следовало около десятка критических замечаний. Удивило меня и то, что практически все коллеги, которые вообще не присутствовали на занятии, утвердительно кивали головой своему шефу, кое-кто даже умудрился выступить с критикой в мой адрес. Я проголосовал против их решения. Через день я ознакомился с протоколом, который был написан рукой заведующего кафедры. Я внимательно прочитал содержание трех листов бумаги, взял авторучку и очень аккуратно внизу написал: «С решением кафедры категорически не согласен» и сделал свою подпись.
Успешное проведение семинарского занятия по истории КПСС, на котором присутствовал ответственный работник из аппарата ЦК КПСС, для сотрудников института осталось незамеченным. Обошли его стороной и на партийном собрании. Умолчала о нем и многотиражная газета. Я нисколько не сомневался, что все и вся делалось по указке секретаря парткома института. Подобный визит в определенной степени был историческим. За все годы существования вуза никого из работников идеологического отдела ЦК КПСС не было. Несколько позже я узнал о предыстории необычного визита. О возможном визите москвича ректору и секретарю парткома из райкома партии сообщили еще задолго. Заведующий кафедрой мгновенно обзвонил своих коллег, за исключением меня. Решение было единое: отдать на съедение строптивого склочника. Сами же на всякий случай подстраховались: кто припас больничный лист, кое-кто имел и другие веские причины. Лично сам шеф не рискнул пригласить гостей в свою группу. Боялся за сердце. До моего появления на кафедре товарищи по учению скрывались в методическом кабинете кафедры, на первом этаже. Лишь после того, как визитеры зашли в мою группу, они ринулись наверх. В определенной степени я понимал и своих коллег, особенно тех, возраст которых довольно сильно «зашкаливал».
У меня до сих пор вызывает улыбку курьезный случай, который произошел во время работы в институте. Доценту, которому перевалило за семьдесят лет, едва переступил порог кафедры, тут же схватился за сердце. Оказалось, что он не положил в свой портфель папочку с лекцией. Я сначала не придал этому никакого значения. Я читал лекции на вечернем отделении всего пару месяцев и в принципе мог читать их без конспекта. В отличие от меня коллеги приняли смурное выражение лица и стали по очереди хлопать по плечу старика. Выражали своеобразное сочувствие и поддержку неудачнику. Пожилой мужчина мелкими шажками подошел к телефону и со слезами на глазах сообщил о произошедшем своей жене. Через пару минут сложилась поистине патовая ситуация. Принести папочку из дома, который располагался в километре от института, было некому. Доцент, как и его жена, не могли пробежать этот «марафон» в силу старческого возраста. По той же причине не могли это сделать заведующий кафедрой и ученый секретарь, женщина. Историческую миссию пришлось выполнить мне, как самому молодому. Я подошел к старику, успокоил его и тут же рванулся в особняк из красного кирпича, где проживала местная знать. Возвернулся вовремя. За пару минут до звонка стоял перед входом в аудиторию. Радости бывшего инструктора обкома партии не было предела. После занятий он подошел ко мне и поделился секретами своего лекторского мастерства. Конспекты меня поразили, в первую очередь, своей древностью. Им было, без всякого сомнения, лет двадцать, а то и больше. На пожелтевшей бумаге в некоторых местах авторучкой были сделаны новые записи или приклеены вырезки из газет…
К сожалению, принять участие в укреплении профессорско- преподавательского состава в союзной республике мне не предоставили. Несмотря даже на то, обком партии был не против. Приостановили меня свои, партийный комитет института и районное начальство. Я к этому времени у них был в «черном списке». Мало того. У секретаря горкома партии на меня была заведена специальная папка красного цвета, в которой были подшиты все «документы» на «склочника» с ученой степенью кандидата исторических наук. Об этом я узнал совершенно случайно, когда сидел в приемной секретаря, надеялся найти правду. К моему удивлению, небольшого роста женщина, довольно полная, которая меня прекрасно знала и считала одним из лучших обществоведов города, в приеме мне отказала. И этот отказ был сделан очень своеобразно. Из кабинета вышла молодая секретарша, и слегка улыбнувшись, произнесла:
