Владимир Великий
Исповедь изгоя
– Молодой человек, что у Вас опять приключилось? Сегодня у нас нет официального приема…
После длительного и унизительного обоснования важности своего визита к заведующему отделом пропаганды и агитации, Чурсину все-таки удалось растопить у чиновника лед недоверия к себе. Иван Иванович с важным видом нехотя поднял трубку и начал крутить телефон. Посетитель, словно нашкодивший школьник, стоял перед небольшим окошечком и чуть ли не заглядывал пожилому мужчине в рот. Через парту минут седовласый произнес:
– Товарищ Чурсин, к сожалению, товарищ Комаров сегодня и завтра Вас принять не может… У него предстоит очень серьезная работа…
Чурсин тепло поблагодарил чиновника и направился к выходу. На пути он заметил туалет и решил его посетить. Приятное заведение находилось в противоположном конце длинного коридора. Уже в туалете у него возникла мысль о самовольном визите к главному идеологу области. Он не доверял седовласому клерку, сидящему за стеклом. Он почти на цыпочках поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Вход был перекрыт широкой красной лентой, на которой крепилась небольшая табличка с надписью «Вход воспрещен». Вход был только для первого секретаря областного комитета партии. О нем Чурсину когда-то проболтался дежурный милиционер. Самовольщик не стал испытывать свою судьбу. В коридоре, или непосредствено у входа в приемную первого лица области, мог стоять милиционер или человек в строгой гражданской одежде. Чурсин мгновенно нырнул под вывеску и поднялся на этаж выше, где находился кабинет Комарова. В коридоре никого не было, что его обрадовало. Он почти на цыпочках, рванулся в самый конец коридора. Увидев знакомую комнату и табличку, на которой была написана фамилия, имя и отчество начальника, он открыл дверь. В приемной никого не было. Только очень тихо играла музыка из радиоприемника, который стоял на небольшом столике секретарши. К удивлению вошедшего, дверь у начальника была чуть-чуть приоткрыта. Он осторожно подошел к двери и одним глазом посмотрел вовнутрь. Геннадий Иванович вальяжно сидел в большом кожаном кресле и читал газету «Советский спорт». В руке он держал стакан чая в металлическом подстаканнике. После очередного глотка жидкости мужчина с умилением что-то мурлыкал себе под нос. Чурсин перевел дух и отпрянул от двери. Он не сомневался, что если неожиданный визитер застанет его за таким занятием, то ему будет очень трудно объяснить неординарность своего поведения. От внезапно нахлынувшего волнения и страха он присел на стул, затем вновь встал. Лицо его покрылось испариной, руки предательски дрожали. Он вновь выснул голову и тяжело вздохнул. Большой шеф спокойно читал газету и пил чай…
Минут через десять Чурсин был на вокзале. Настроение у него было убийственное. И не только потому, что его никто не принял в областном комитете партии. Он только сейчас осознал, что перед этим большим серым зданием он есть маленький клерк, который прилежно платит членские взносы. Домой он приехал поздно вечером и сразу сел кушать. Он страшно был голоден, за весь день во рту не было ни крошки хлеба. Болела голова. Сказался нервный стресс, который он сегодня пережил в Помурино. Лишь одно его сейчас радовало. Отсутствие в доме родителей. Они были на дне рождения у знакомых. После ночных раздумий Чурсин решил вновь ехать в Помурино. На этот раз в районный комитет партии, где работал его близкий знакомый. Торшин Андрей Васильевич когда-то работал в кооперативном институте на кафедре научного коммунизма. Молодого кандидата исторических наук три года назад пригласили работать в райком партии. Сначала был инструктором, затем заведующим отделом пропаганды и агитации. Полгода назад избрали секретарем райкома партии по идеологии.
Ответственные работники райкома партии начинали работу ровно в девять часов утра. Чурсин постучал в кабинет секретаря в десять часов. Торшин сидел за столом с трубкой в руках и кому-то делал по телефону разнос. Для приличия Чурсин вышел из кабинета в коридор. Среди снующих мимо него чиновников, он заметил необычное оживление. Многих из них он прекрасно знал. На его приветствие они кивали головой и мигом исчезали в своих кабинетах. Только через полчаса Торшин открыл дверь и пригласил своего кореша в кабинет. Идеолог района был в паническом настроении, что насторожило Чурсина. Он, словно не замечая всего этого, с улыбкой его спросил:
– Андрюша, у тебя что-то не в порядке с научным коммунизмом или с партийным руководством?
Мужчина в ответ ему ничего не сказал. Он только вытащил из черной папки газету «Вечерний город» и с силой бросил ее на противоположный край стола. Чурсин внимательно принялся ее просматривать. На второй странице он увидел большую статью под броским заголовком «Первый забыл о чести партийца». Он вновь пробежал глазами текст и внимателно посмотрел на Андрея, который был явно подавленный. На некоторое время в кабинете установилась абсолютная тишина. Каждый думал о своем. Известие об излишках жилой площади, которую незаконно приобрел первый секретарь райкома партии, пришельца ничуть не ошеломило. О нечистоплотности партийных и советских работников он знал довольно много, когда работал в архивах или читал газеты. Им всем все сходило с рук. Сейчас же, находясь в трехэтажном особняке, ему было страшно обидно, что он никогда не воровал и не обманывал, а получил буквально две недели назад партийное взыскание. И первым, кто поднял руку за его взыскание, был первый секретарь Ленинского районного комитета партии Иван Викторович Молоков, очень известная личность в городе и в области. Партийного вожака довольно часто показывали по местному телевидению. Его выступления нравились Чурсину. Он, откровенно говоря, завидовал этому чиновнику, хотел быть похожим на него…
Торшин изредка бросал свой взгляд на читающего бывшего коллегу и нервно барабанил пальцами по столу. О нечистоплотности своего шефа он узнал вчера вечером, когда взял в руки газету. Он и его жена эту ночь не спали. Все переживали. Именно благодаря Молокову, бывший ассистент получил трехкомнатную квартиру в самом центре города. В своем «кооперативе» он не получил бы ее до самой смерти. Торшин в общем списке очередников на получение жилья значился под цифрой 137. В списке всевозможных льготников насчитывалось около сотни человек. Он десятки раз проходил мимо большого стенда и скрипел зубами. Город выделял институту, как правило, две квартиры в год. Молодой кандидат наук с женой и дочкой снимал небольшой уголок на самой окраине города. На большее и лучшее, у него не было денег. Кроме безденежья одолевали и другие проблемы. Жена и дочурка довольно часто болели. Бессильны были помочь молодым и их родители. Они, живущие в одной и той же деревне, сами часто бедствовали. На должность самого маленького клерка или «рабочей лошадки», так говорили об инструкторах в партийных заведениях, Торшин пошел не по желанию, а по вынужденной необходимости. Квартира была нужна ему позарез. Через год он ее получил. Получил, благодаря первому секретарю райкома, персональное дело которого сегодня будут рассматривать на расширенном заседании бюро райкома партии…
Увидев, что Чурсин закончил читать статью, Торшин сквозь зубы процедил:
– Вот такие мои дела, Егорка… Мне сегодня что-то надо сказать моему шефу… – После тяжелого вздоха он продолжил. – Даже и не знаю, что ему сказать…
Торшин, что было неожиданно для посетителя, с злорадством захихикал. На некоторое время опять наступила молчанка. Чурсин, глядя на нервно бегающие пальцы чиновника, с серьезным видом тихо произнес:
– Андрюха, не вешай нос… Для всех коммунистов одно кредо – партийный Устав… Ты, вот и режь эту правду, согласно этой небольшой книжечке…
Рекомендация друга явно не понравилась Торшину. Он с некоторым сарказмом посмотрел на советчика и опять сквозь зубы процедил:
– И я вижу, что ты режешь все и вся по партийному Уставу… Егор, ты, что все еще не понимаешь по какой причине тебя затирают и бьют как щенка?
Чурсин от неожиданно острого вопроса своего кореша несколько опешил. Он привстал из-за стола и с открытым ртом уставился на Андрюху, с котором только вчера, как ему казалось, читал лекции на одной и той же ферме. Затем опять сел. Решил помолчать. На какой-то миг ему очень хотелось выслушать точку зрения близкого ему человека, который был почти ровесником по возрасту.
Торшин, стуча худыми пальцами по столу, продолжил:
– Егорка, пожалуйста, не обижайся… Егор, ты очень наивный мужик, хотя и очень умный. Неужели ты не видишь, что тебе эту старческую стену на кафедре не пробить, пусть у тебя будет даже лоб железный. – На несколько мгновений он замолк, подбирал наиболее веские слова и доказательства.
Затем вновь продолжил. – По всей стране огромной, в нашем городе, в том числе, и в твоем «кооперативе», все схвачено… Это дуракам и то давно понятно… Я хочу тебе, как моему корешу и как коллеге, одно сказать… Успокойся, сними взыскание… Через год получишь доцента, а там и твоя докторская придет… В противном случае, останешься изгоем на всю жизнь…
Неожиданно зазвонил телефон. Торшин стремительно рванулся к аппарату. Через миг его лицо стало очень серьезным. Чурсин решил не мешать своему бывшему коллеге и быстро вышел вон…
До первого сентября оставался почти один месяц. Чурсин постепенно отходил от нервотрепки, которой он «зарядился» еще совсем недавно. Он уже почти и не злился, что ему не удалось попасть на прием к заведующему отделом пропаганды и агитации. Он прекрасно знал, что все ответственные работники партийных учреждений люди очень занятые, и это требует определенного этикета и нормативов. Больше всего он переживал, что сказал ему вгорячах Торшин. У него и у Андрея было очень много общего. Оба они выходцы из простых рабочих семей. Одинаковым был у них и старт в Помурино. Каждый начинал жизнь с подселения. В равной степени они были и нищие. Чурсин почти каждый день видел осунувшееся лицо своего друга, одежонка на котором была не ахти богатая. Андрей всегда ходил в поношенной заячьей шапке и в стареньком черном пальто. Последний визит к Торшину для Егора Чурсина был, пожалуй, не столько дружеский, а сколько официальный. Он все еще надеялся на справедливость, пусть даже на определенную порядочность, которая, согласно всем партийным догмам, должна существовать в трехэтажном особняке…
Отвлечься от назойливых мыслей во время отпуска Чурсину помогало общение с природой. После обеда он садился на «Жигули» своего отца и выезжал то в лес, подышать свежим воздухом, то на Иртыш, покупаться. Свежий воздух, вода и солнце благотворно действовали на его организм. За месяц он прибавил в весе пять килограммов. Родители не могли нарадоваться на своего единственного сына, который с каждым днем «благоухал». Однако это было обманчивое впечатление. Историк Чурсин и во время отпуска интересовался партийной жизнью. Рано утром он приходил к привокзальному газетному киоску и покупал областные газеты. Какой-либо информации о коммунисте Молокове, он не находил…
Очередной учебный год для ассистента кафедры истории КПСС Чурсина начался как обычно. И на этот раз он поехал «коммисарить» со студентами на сельхозработы. Он уже не противостоял партийной организации кафедры, партийному комитету. Все было бесполезно. Однако сдаваться просто так, он хотел. Комиссар лагеря по ночам очень долго просиживал за письменным столом. Все свои рассуждения и мысли помечал в общей тетради. Даже в постели он не переставал думать. Через неделю после окончания уборки картофеля он сел за печатную машинку. Письмо в газету «Правда» получилось небольшое, уместилось на трех страницах. Изложив суть дела, он в конце письма сделал постскриптум. Он пригласил корреспондента газеты приехать в кооперативный институт. Предлагал ему оплату наличными деньгами из своего кармана за проезд в Тарск, и обратно в Москву, а также за проживание в самой престижной гостинице города.
Письмо напечатал в двух экземплярах, под копирку. Копировальную бумагу изорвал на мельчайшие кусочки. Боялся, что Анна Петровна, нечаянно или специально, прочтет одну из копирок и доложит об этом заведующему кафедрой. Женщина имела такую странность. При отправлении письма он также соблюдал все меры безопасности. Прежде чем отдать его работнице почты, он два раза выходил из помещения и внимательно наблюдал за людьми, проходящими мимо. Подозрительных личностей не было. Письмо отправил авиапочтой и с уведомлением. Прошла неделя, вторая, третья… Прошел месяц. Отправитель почти каждый день заглядывал в свой почтовый ящик. Какой-либо корреспонденции из Москвы не было. Прошел еще месяц… И вновь из столицы не было ничего и никого. Он сел за машинку и повторно отпечатал содержание предыдущего письма в газету. Ответа опять не было…
Чурсин, несмотря на безразличие всех и вся к своей собственной персоне, продолжал не сдаваться. Он основательно занялся научной работой. У него, как и в период написания кандидатской диссертации, появилась былая сила и выносливость. Тема и научная новизна монографического исследования ему очень нравились. Работе он отдавался полностью, отдавался до изнеможения. Он основательно принапрягся и на лекционном поприще. Исторические новинки, которые поступали почти ежечасно из десятков серьезных учреждений и организаций, он в прямом смысле проглатывал. Его имя было на устах почти всех сотрудников института. Пять научных работ студентов под его руководством были признаны лучшими. Талантливого историка и оратора приглашали в студенческие и рабочие общежития, на предприятия. Он был признан одним из лучших лекторов области по вопросам международной политики КПСС. Этого его очень радовало. Одновременно и огорчало. Прошло шесть лет его работы в «кооперативе». Он все тянул волынку простого ассистента. Прозябать десятки лет на этой должности он не хотел.
Очередной свой отпуск Чурсин просидел в партийных и государственных архивах. За лето он «отметился» во многих областных центрах Сибири, побывал в Москве. Архивного материала было достаточно, оставалось писать. Из-за нехватки свободного времени писал по вечерам и в выходные дни. Основное время поглощала преподавательская работа со студентами. Старики, узнав о том, что «склочник» все лето «прозагорал» в архивах, сделали в очередной раз ему подножку. Ему «пристегнули» два потока вечерников для чтения лекций и четыре группы для проведения семинарских занятий. Его попытка отказаться от такого учебного плана, ссылаясь на работу над монографией, была коллегами встречена в штыки. Противостояние между Чурсиным и старьем особенно усилилось после того, как заболел Горовой. Его мучили старые фронтовые раны и желудок. Последние два года мужчина сидел на строгой диете. Один раз зимой и один раз летом лечился в санатории. Во время его отсутствия обязанности заведующего кафедрой исполнял Левин.
Никто из стариков, да и сам Чурсин, ничуть не сомневался, что новенький есть источник чванства и высокомерия. Левин через неделю, когда Горовой впервые уехал на курорт, начал сооружать себе личный кабинет. Почти десять дней бригада, в составе которой были каменщики и плотники, под его личным контролем пробивала стену соседней студенческой аудитории, чтобы расширить помещение для историков. В итоге кабинет заведующего кафедрой отгородили кирпичной стеной от остальных больших и малых светил исторической науки. Сделали для заведующего и отдельный вход. Левин умудрился заказать в какой-то фирме табличку, на которой было написано очень большими буквами его фамилия, имя и отчество. Латунную пластину довольно большого размера, он прикручивал лично сам. И также ее откручивал сам, когда на кафедре появлялся Горовой. Никто из сотрудников кафедры временному шефу не перечил. Все хотели спокойствия. Возражать было бессмысленно. Новостройка Левина была согласована с партийным комитетом и ректором института. Не противостоял временщику и Чурсин. Он вновь по уши окунулся в науку. Причуды Левина студентам были до лампочки.
Прошло полгода. Каких-либо коренных изменений в жизни историков кооперативного института не произошло, в том числе и у Чурсина. Он, как и раньше, работал над монографией. Он написал первый и второй разделы. Затем на базе этого материала в сокращенной форме написал статью, посвященную руководящей роли партии в организации свободного времени трудящихся. Важнейшее место в ней занимал анализ практической работы общественных институтов. Работа самому автору очень понравилась, и он отправил ее в журнал «Коммунист», надеясь на ее перепечатку. Подписка на журнал ему, честно говоря, досталась в нагрузку. По указанию партийного комитета каждый обществовед выписывал какое-либо партийное издание. Чурсин выбрал «Коммунист», теоретический материал которого он использовал при чтении лекций и проведении семинарских занятий.
Он был на седьмом небе от счастья, когда получил ответ из Москвы. Заместитель редактора информировала, что его работа очень актуальна и получила положительную рецензию. Через два месяца статью опубликовали, на трех страницах. В этом же номере журнала под рубрикой «Пишут наши читатели» была помещена очень короткая информация и Левина. Исполняющий обязанности заведующего кафедрой истории КПСС Помуринского кооперативного института писал о небходимости борьбы с бумажной волокитой. После публикации статьи Чурсин стал широко известен не только в своей области, но и за ее пределами. Через день после выхода журнала его поздравили коллеги из опорной кафедры Тарского государственного университета. Особенно рад за него был Горшков, который почти полчаса разъяснял ему по телефону актуальность научных проблем, которые поднял его бывший студент на страницах журнала. Чурсин вновь оказался в центре внимания сотрудников «кооператива», коллег из кафедр политэкономии, философии и научного коммунизма. Из историков его никто не замечал. Однако он не сомневался, что все они его статью прочитали. Преднамеренное равнодушие сотоварищей к его научному успеху, Чурсина в определенной мере волновало и даже настораживало.
Его опасения и тревоги подтвердились вскоре, на очередном заседании кафедры. Вел его Левин. Горовой был болен и находился на лечении в областном санатории для участников Великой Отечественной войны. Первым вопросом было обсуждение открытой лекции доцента Левина, которая была посвящена руководящей роли партии в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Изложение материала и методическое мастерство лектора все преподаватели, за исключением Чурсина, признали очень высоким. Особенно усердствовал в пресмыкательстве перед временным шефом Овчаров. Чурсин, как ученый секретарь кафедры, едва успевал помечать его ценные мысли и афоризмы, которые появлялись почти с каждым взмахом руки бывшего политработника. Заключение у Николая Ивановича было поистине уникальным. Он преданными глазами посмотрел на лектора и затем по-военному громко отчеканил:
– Товарищи! Я считаю, что лекция, прочитанная заведующим кафедрой истории КПСС нашего прославленного института, доцентом, кандидатом исторических наук Олегом Ивановичем Левиным заслуживает только отличной оценки… И еще… Это очень важный момент…
Строго посмотрев в сторону ученого секретаря, он поднял кверху свой указательный палец и с пафосом произнес:
– Все это, без всякого сомнения, свидетельствует о новаторском подходе товарища Левина к изучаемой проблеме… Его лекция, без всякого сомнения, есть важнейший вклад в сокровищницу марксистско-ленинской теории о научном руководстве Советскими Вооруженными Силами…
Неожиданно для всех оппонент присел на стул. Затем из внутреннего кармана пиджака достал носовой платок и громко высморкался. Потом этим же носовым платком тщательно вытер свою лысину. Его неординарное поведение вызвало у сидящих улыбку. Этим и воспользовался ученый секретарь. Он привстал из-за стола, и вытянув шею в сторону Овчарова, очень серьезно его спросил:
– Николай Иванович! Извините, пожалуйста… Ваше последнее позитивное замечание так и полностью писать?
Что-либо сказать еще, ему не удалось. Овчаров быстро привстал со стула и замер по стойке «Смирно», словно на военном параде. Затем он уставился глазами на ученого секретаря и громко рявкнул. – Так и писать, товарищ Чурсин… Так и писать, товарищ Чурсин… – Стукнув кулаком по столу, он со злостью добавил. – Мне не хочется портить настроение нашему многоуважаемому Олегу Ивановичу, но я вынужден констатировать… Товарищ Чурсин не всегда добросовестно ведет протоколы заседаний кафедры. И это, в первую очередь, касается моих критических замечаний в адрес его открытых лекций и семинарских занятий....
Чурсин от неожиданности покраснел. На его лице мгновенно появились капельки пота. Абсурдному замечанию своего коллеги он решил возразить. Немедленно. Он спокойно отложил авторучку, и довольно большую стопку исписанной бумаги в сторону. Затем, неспеша привстал из-за стола, и вышел на середину комнаты. Заложив руки за спину, и с ухмылкой посмотрев на плешивого коллегу, он произнес:
– Уважаемые товарищи! Я буду Вам очень признателен, если Вы освободите меня от этой научной нагрузки… И еще. Все мои протоколы заседаний подписывает заведующий кафедрой. Лично я никогда не получал от него каких-либо замечаний по этому поводу…
Чурсин посмотрел на Овчарова, который уже был готов в очередной раз броситься на него в атаку. Предчувствуя это, он спокойно продолжил:
– У меня есть предложение… Я снимаю с себя обязанности ученого секретаря кафедры, по личной инициативе… – Затем с хитринкой в глазах добавил. – Предлагаю возложить эту обязанность на ассистента Овчарова…
Сидящие зашушукались. Овчаров сидел красный, как рак. Чурсин прекрасно знал, что он никогда не любил, когда его называли ассистентом. Отставник довольно часто кривился, когда многие из студентов приходили на кафедру и спрашивали о местонахождении ассистента Овчарова. Чурсина же в большинстве своем называли кандидатом наук или доцентом.
Левин, видя, что возникшая перепалка между молодым историком и отставником может долго затянуться, поставил вопрос на голосование. Итоги голосования были не в пользу Чурсина. Его вновь избрали ученым секретарем. «За» проголосовал и Овчаров. Один только Чурсин был против своей кандидатуры. В одиночестве он остался и тогда, когда высказывал ряд критических замечаний в адрес открытой лекции доцента Левина. Олег Иванович с явным пренебрежением отнесся к замечаниям кандидата наук. При этом обещал лично проверить все то, что написал его ученый секретарь.
Обсуждение вопроса «О научной работе на кафедре истории КПСС» прошло очень быстро. По предложению Овчарова статья доцента Левина в журнале «Коммунист» была признана очень научной и актуальной. Больше никто по этому вопросу не выступал. Молчал и Чурсин. Он только старательно писал все то, что ему диктовал по этому вопросу лично сам Левин. Об его научной статье в этом же журнале коллеги ничего не говорили. Не говорил ничего и сам ее автор…
Прошла еще неделя. Наступил понедельник. У большинства первокурсников в этот день были семинарские занятия по истории КПСС. Чурсин пришел, как обычно, за десять минут до начала занятий. Он делал это специально, чтобы отдать дежурному по группе необходимые наглядные пособия. Руководителю семинара оставалось взять журнал и план-конспект. На этот раз его поразила абсолютная тишина на кафедре. Никого из коллег в помещении не оказалось. Отсутствовала и Анна Петровна, которая всегда делилась с ним местными новостями и передавала ценные указания от партийного комитета или руководства института. Как правило, больше всех устных указаний и записок получал Чурсин. Он внимательно все и вся выслушивал. Записки раскладывал на столе и делал на них пометки о сроках выполнения. Необычность обстановки на этот раз его очень насторожила. Он быстро взял журнал и почти бегом бросился к аудиториям, где должны были быть его коллеги. К его удивлению, никого из преподавателей там не было. Старосты групп так же ничего конкретного не сказали по поводу их отсутствия. Прозвенел звонок. Чурсин неспеша вошел в аудиторию и поприветствовал студентов. Затем принялся проверять их наличие.
Вдруг открылась дверь и в помещение вошло несколько человек. От неожиданности Чурсин быстро привстал и застыл в недоумении. Он все еще не мог понять причину появления этих людей. От дальнейшего замешательства его спас Мясников, секретарь партийного комитета института. Он и сам, как казалось, Чурсину, почему-то сильно волновался. Волнение пожилого человека видел не только он, но и студенты. Мясников, протянув руку руководителю группы, с заиканием произнес:
– Егор Нико-ла-а-евич! К Вам пришли сегодня большие гости, которые хотят узнать о том, чем живет наша студенческая молодежь, и как она думает…
У него, скорее всего, больше не появилось в голове какой-либо словесной фантазии, и он начал представлять вошедших. У Чурсина на какой-то миг перехватило дыхание. За всю его учебу в университете и за время работы в «кооперативе» таких важных птиц, он никогда не видел. От волнения он сначала не мог соображать, не говоря уже о том, чтобы запоминать фамилии чиновников. Их должности он запомнил очень четко. На его семинарском занятии сегодня присутствовали инструктор ЦК КПСС по идеологическим вопросам и инструктор отдела пропаганды и агитации областного комитета партии. Никого из этих важных персон Чурсин не знал. Знакомыми для него были только Мясников и Левин. Гости с улыбками на устах направились к двум задним партам. Завсегдатаи «Камчатки» любезно уступили им свои места.
Руководитель семинара тяжело вздохнул и начал занятие. Объявив тему и прочитав его план, он невольно взглянул на заднюю парту, за которой сидел Левин. Лицо исполняющего обязанности заведующего кафедрой было очень надменным, даже враждебным. Чурсин уже нисколько не сомневался, что от того, как он проведет это занятие, будет зависеть его дальнейшая судьба в институте. Он сильно сжал зубы и четко зачитал первый вопрос. Пять студентов подняли руки…
Привычный ход семинарского занятия неожиданно прервал не то Богачев, не то Богатырев, гость из Москвы. Он очень молодцевато встал из-за парты и вышел к доске. Только сейчас Чурсин на какой-то миг решился внимательно посмотреть на чиновника, которому было лет за сорок. Мужчина был среднего роста, с небольшим животиком. Его большая голова с густыми черными волосами, среди которых были небольшие прядки седых волос, то и дело вращалась из стороны в сторону. Одет он был, как все номенклатурные работники. Его черный костюм с белой рубашкой и коричневый галстук с белой крапинкой очень подходили к его смуглому лицу. Дальше созерцать на важную птицу из ЦК КПСС у него не было времени. Чиновник, глядя то на руководителя семинара, то на студентов, с улыбкой произнес:
– Товарищ Чурсин, товарищи студенты! Я приехал сюда из Москвы не слушать общеизвестные истины или ответы на те вопросы, которые стоят в планах семинара. Мне важно узнать Ваши мнения и настроения по текущей политике Коммунистической партии, в частности, по кадровой политике… Для нас нет ничего важнее, как чувствовать пульс начавшейся перестройки…
От этих слов Чурсин почувствовал внутреннее облегчение. Он понял, что успех обсужения сейчас будет зависеть не только от знаний студентов, но и от его умения организовать дискуссию. Он с радостью отложил план-конспект в сторону…
Активность студентов при обсуждении последующих вопросов была очень высокой. Чурсин, честно говоря, не ожидал такого внутреннего единства между собою и этими двадцатью молодыми девчатами и ребятами, которые приехали из разных уголков многонациональной страны. Одно он знал очень четко. К сегодняшнему семинару, на котором присутствовали высокие чиновники, лично он сам и студенты, каких-либо «заготовок» не делали. И это его радовало. Он сегодня никак не ожидал теоретической «прыти», например, от студента Солодова, который при написании контрольных работ по истории КПСС всегда получал одни «неуды». На это раз его ответ вызвал оживление не только среди студентов, но и среди гостей. Чурсин то и дело бросал взгляд на «Камчатку». Идеологи что-то помечали в своих блокнотиках. Мясников и Левин сидели неподвижно. Два часа семинарского занятия пролетели почти незаметно. Чурсин подвел итоги обсуждения и объявил оценки. Студенты мигом исчезли из аудитории. Гости и преподаватель на некоторое время задержались. Богатырев подошел к руководителю занятия и крепко пожал ему руку. Затем произнес:
– Егор Николаевич! Очень большое спасибо за студентов… Я очень рад, что наша студенческая молодежь в курсе политики нашей партии… Большое спасибо…
Увидев, взволнованное лицо руководителя группы, он слегка похлопал его по плечу и с улыбкой сказал:
– Мне было очень приятно встретиться с Вами… Как и приятно было читать Вашу статью… Я не скрываю, что фамилию Чурсин я пометил у себя… – Потом с лукавинкой во взгляде вновь добавил. – Ведь все в этой жизни бывает…
Затем уже, открывая дверь аудитории, чтобы выйти, он слегка пригрозил пальцем в его сторону и шепотом произнес:
– Егор Николаевич! Две девочки сегодня, по моему мнению, заслужили только отличные оценки…
Дверь закрылась. Чурсин плюхнулся на стул. Его руки дрожали, сердце отчаянно стучало. Он глубоко вдохнул и глубоко выдохнул. Затем вышел из аудитории. Зашел на кафедру и положил журнал на полку. Коллег на кафедре не было. Вскоре он оказался в небольшом скверике, неподалеку от института. Он сел на скамеечку и закрыл глаза. По его впалым щекам текли слезы…
На следующий день состоялось внеочередное заседание кафедры. Обсуждали один вопрос, который был и главным «Открытое семинарское занятие кандидата исторических наук Чурсина Е.Н.». Левин в пух и прах разнес методику и ход проведения занятия своего молодого коллеги. Чурсин не «огрызался». Было бесполезно. Его одно только утешало. Положительная оценка, которую дал ему Богатырев, была куда важнее, чем преднамеренное злорадство Левина и его приспешников. В итоге все проголосовали за формулировку, предложенную Левиным. Семинарское занятие Чурсина в целом проведено на должном теоретическом и методическом уровне, однако следует учесть… Далее следовало около десятка критических замечаний. Чурсин проголосовал против. Такая оценка его не устраивала. На этот раз он протокол не писал. Счел это неприличным делом. Через два дня он открыл сейф и взял папку с протоколами. Протокол прошедшего заседания был написан рукой Левина. Чурсин вытащил авторучку и очень аккуратно внизу написал «С мнением товарища Левина категорически не согласен» и сделал свою подпись.
