Владимир Великий
Исповедь изгоя
С грустными мыслями Чурсин поднимался на третий этаж в кабинет секретаря горкома партии, чтобы отдать объяснительные записки и анкеты. Как и раньше, Ивченко его встретила с улыбкой. Как и раньше, пригласила присесть. Чурсин протянул женщине несколько листов бумаги. Она, взяв его бумаги, положила их на стол и затем вытащила из шкафчика толстую папку. С улыбкой ее раскрыла. Чурсин из-за любопытства вытянул свою шею вперед и обомлел. На первой странице он увидел бланк своего института. Он мгновенно вспотел. На него заведено специальное дело и вести это дело поручено Ивченко…
Чурсин неспеша покинул партийно-советский особняк. Неспеша шел он и по городу. Идти домой не торопился. Он не сомневался, что при его появлении с кислым выражением лица, Лариса сразу же расплачется. Перед громадным зданием областной автоинспекции он зашел в небольшой магазинчик, хотел немного перекусить. В отделе «Бакалея» почти никого не было, за исключением двух женщин. Они стояли возле прилавка и ждали продавца. Чурсин, недолго думая, присоединился к ним. Продавщица подошла к прилавку минут через десять и стала обслуживать. Пожилая женщина, стоящая впереди Чурсина, взяла булочку и стакан кофе. Затем протянула двадцатипятирублевую купюру. Продавщица, лет тридцати с ярко намалеванными губами и почти такого же цвета носом, писклявым голос процедила сквозь частокол золотых зубов:
– Бабушка, у меня нет сдачи с таких денег… – Покупательница сильно ойкнула и затем тихо прошептала. – Извините, а что мне Вы предлагаете делать?
Намалеванная с презрением зыркнула на непонятливую старуху и опять прошипела:
– А мне, бабушка, какое дело, до твоих проблем… Нет денег, нет и ничего…
После этого она быстро взяла булочку и кинула ее в большое ведро, где лежало около десятка подобных булочек. Кофе вылила в небольшой термос. Чурсин, наблюдающий за этой сценой, решил помочь покупательнице. Он вытащил кошелек, и слегка хлопнув рукой по плечу женщины, с улыбкой произнес:
– Извините, пожалуйста… Я могу разменять деньги… Мне это ничего не стоит…
Увидев перед собой молодого мужчину, незнакомка с улыбкой сказала:
– Я очень благодарна Вам за благородный поступок… Я страшно проголодалась… Большое спасибо…
Вскоре женщина отошла от прилавка и вышла на улицу. Следом за ней вышел и Чурсин. В его руках была небольшая булочка и стакан кофе. Желание перекусить за небольшим столиком у прилавка у него пропало. Причиной этому было не только беспардонное поведение продавщицы, но и грязный столик, на котором роились целые полчища мух. Он очень обрадовался, когда увидел неподалеку от магазина знакомую женщину. Она сидела на краешке скамеечки и пила кофе. Женщина, увидев его, заулыбалась. Пригласила его присесть. Он с удовольствием присел рядом с нею и стал небольшими глотками пить кофе. Сначала у них разговора, как такового, не получилось. Каждый из них поочереди обменялся репликами о грубости продавщицы и о теплой погоде. Чурсин очень внимательно наблюдал за женщиной. Он подспудно видел, даже чуствовал, что у этой особы есть что-то непонятное, которое отличает ее от жителей города. В чем состояло это отличие, он все еще не мог понять. Его догадки подтвердились, как только они вышли на главную улицу города, которая утопала в зелени.
Улица Ленина была самой главной достопримечательностью Помурино. Здесь проводили большие и малые мероприятия. Местные начальники делали все возможное и невозможное для ее облагораживания. На скамеечке возле небольшого фонтана бывшие покупатели присели. Завязался разговор. Через пару минут все догадки Чурсина развеялись. Татьяна Назарова оказалась иностранкой, приехавшей из ФРГ. Мало этого. Она родилась в русском городе Смоленске. В Помурино приехала к своей давней подруге. Встретиться с нею не удалось. За два дня до ее приезда она умерла. История жизни бывшей соотечественницы сильно поразила Чурсина. Он даже не мог предполагать, что эта хрупкая пожилая женщина очень много пережила. Несмотря на все трудности, она всегда была и оставалась человеком. В этом ей помогала любовь, которая была со своими особенностями и проблемами…
Русские приближались к Берлину. Фашисты оказывали яростное сопротивление атакующим войскам. Среди защитников города были и братья Рауппы, члены югендотряда. Старшему Гельмуту, инвалиду по зрению было 21 год. Младшему Петеру не было еще и восемнадцати. Увидев на улице советский танк, Гельмут выстрелил из фаустпатрона. Мощная машина мгновенно задымила и стала медленно надвигаться на молодого парня. У стрелявшего внезапно сползли очки с носа и упали на землю. Он опустился на корточки и стал руками их искать. И не заметил, как большая стальная махина надвинулась на него. Петер видел горящий танк, который издавая лязг и скрежет, крутился на том месте, где совсем недавно стоял его старший брат. Он от ужаса и страха замер, потом рванулся прочь.
Через некоторое время он оказался в подвале большого здания, где везде грохотало и громыхало. Вскоре в подвале раздалась русская речь. Молодой русский солдат, поливая из автомата свинцом по сторонам, громко кричал:
– Эй, фашисты, давай выходи… Всем руки вверх… В случае сопротивления – расстрел на месте…
Петер Раупп при виде русских мгновенно поднял руки. Поднял не потому, что он знал русский язык. Поднял от страха и ужаса, который он испытал, когда видел, как танк на его глазах раздавил его брата. Затем был суд. Судил его советский военный трибунал. В день суда ему исполнилось ровно восемнадцать. Приговор был очень суровый. Ему, как военному преступнику, дали десять лет. Отправили на Колыму, в Магадан. Молодой немец очень трудно привыкал к суровой зиме и к тяжелым условиям работы. Он, как и тысячи заключенных, работал в шахтах, мыл золото. Жили в бараках, мучили клопы. В лагере Петер пробыл ровно восемь лет, с 1945 по 1953 годы. За хорошую работу комендант лагеря определил его в вольные, которые жили за забором. Затем по указанию того же коменданта его направили санитаром в столовую. Здесь он и познакомился в 1954 году с русской девушкой Таней Назаровой, сестрой-хозяйкой, которая по собственному желанию приехала на Колыму. В 1956 году влюбленные зарегистрировали свой брак. В конце этого же года посольство ФРГ в Москве выдало им один паспорт на двоих. Стали ждать визу. Во время ожидания Татьяна с мужем поехала в Смоленск, на свою родину. Здесь для нее началась настоящая нервотрепка. Почти каждую неделю ее вызывали в милицию. Устраивали допрос, почему вышла замуж за немца, военного преступника, почему решила покинуть Советский Союз.
Были проблемы и в самой Москве. После посещения немецкого посольства их на улице сразу же встречали люди в гражданской форме одежды и вели в ближайший участок милиции. Допрашивали. Угрожали. Летом 1957 года немец Петер Раупп привез к себе на родину молодую жену из России. Сначала его родственники недружелюбно встретили иностранку. Татьяна очень сильно от всего этого страдала. Доводили ее до слез и проблемы с немецким языком. Вскоре все уладилось. Окружение мужа, видя то, что русская очень порядочная и старательная, постепенно изменило свое отношение к ней в лучшую сторону…
После недолгого монолога Таьяна Даниловна привстала. Стала ходить взад и вперед, словно разумывала над очередным эпизодом из своей нелегкой жизни. Чурсин внимательно наблюдал за женщиной и восхищался ею. Он все еще себе не мог представить, что эта симпатичная особа довольно много лет назад протянула руку помощи немецкому военнопленному. Ради любви к этому человеку прошла через все преграды, которые молодым людям устраивал тоталитарный режим. Видя, задумчивый взгляд своего молодого собеседника, госпожа Раупп мило улыбнулась и произнесла:
– И таким образом, я со своим любимым человеком вместе прожила более тридцати лет… Это очень мало и очень много. – Сделав еще пару шагов вперед, она продолжила. – Одно я тебе, Егор Николаевич, скажу честно и откровенно… Мы всегда верили друг другу, понимали друг друга…
Чурсин после недолгих раздумий также раскрыл свою душу. Сделал он это не только потому, что его подкупала человеческая искренность гражданки ФРГ. Он делал это и ради себя, зная, что эта женщина его поймет, как никто иной. Она куда больше выстрадала свою любовь…
История из жизни молодого человека, до слез разжалобила Татьяну Даниловну. Она дрожащими руками открыла свою небольшую дамскую сумочку черного цвета и вытащила носовой платок. Затем стала вытирать им свои слезы. Неординарная реакция собеседницы очень сильно встревожила Чурсина. Он не ожидал, что эта сильная женщина может прослезиться. Он встал, и положив свою руку на ее плечо, со вздохом произнес:
– Татьяна Даниловна, пожалуйста, успокойтесь… Ваша жизнь была куда тяжелее, чем моя… Я, взрослый человек, и знаю, что такое прошлое…
Излагать ему свои мысли женщина дальше не дала. Она еще раз провела носовым платком по своим влажным глазам и с улыбкой тихо прошептала:
– Эх, Егорка… Я плачу не потому, что моя жизнь была тяжелее, чем твоя… Это далеко не так. Я плачу, что в моей и в твоей любви было и есть общее, которое мы несколько десятков лет назад с Петером преодолевали… Это общее преодолеваешь сейчас и ты, со своей Ларисой…
Не закончив мысль, она внимательно посмотрела ему в глаза. На какой-то миг глаза молодого мужчины и пожилой женщины встретились и застыли. Словно для них существовал единый пучок энергии, единые корни. Он видел в ее глазах торжество любви над злом, которое помогло ей выжить. Она видела в его глазах оптимизм и надежду на лучшее, благодаря которым он преодолет все завалы, стоящие перед ним.
Прощание было очень теплым и трогательным. Госпожа Раупп, обняв Чурсина, с улыбкой на глазах промолвила:
– Прощай, Егор Николаевич… Не сдавайся этим партийным чертям… Береги свою Ларису, вместе куда легче грызть гранит любви и жизни…
Затем она поцеловала его в щеку и осторожно засеменила в сторону трамвайной остановки. Прошла через улицу, повернулась в его сторону и прокричала:
– Егор, приезжай к нам в гости… Мой любимый Штутгарт всегда будет рад…
Что дальше она говорила, он не мог понять. Приближающийся трамвай заглушал ее голос. Вскоре он, набитый до отказа людьми, тронулся. Чурсин выбежал на обочину улицы и стал махать руками пролетающему мимо него трамваю. Где сидела или стояла госпожа Раупп, он не знал. Одно он знал четко. Она приехала на свою родину для встречи со своим с детством. Он не сомневался, что ее любимый муж Петер с радостью встретит любимую женщину из страны, которая называется Россией.
Персональное дело коммуниста Чурсина на партийном комитете института рассматривали через неделю после его памятной встречи с госпожей Раупп. Персоналка прошла очень быстро. Партийный комитет поддержал решение первичной партийной организации. Единогласно. Свой приговор Чурсин не стал слушать. Он вышел из комнаты и медленно побрел по широкому коридору. На глазах его были слезы. Мимо него проходили студенты и сотрудники. Он ни на кого и ни на чего не реагировал. Ему все было безразлично.
Оказавшись возле городского рынка, он перевел дух. Он медленно опустился на грязный ящик, который стоял перед входом на рынок. Искать какие-либо скамеечки или идти в городской парк, у него не было сил. У него неожиданно забарахлил «мотор». В сердце появились страшные боли. Ему сейчас казалось, что через несколько мгновений он сильно вскрикнет и упадет возле этого вонючего ящика, куда торговцы сбрасывали всевозможные отходы. Боязнь попасть в потусторонний мир, вынудила его искать в своей голове элементарные пути самопомощи. Он расстегнул ворот рубашки и стал пальцами обеих рук массировать часть своей левой груди. Он не был специалистом в области кардиологии. Не имел в ней никакого понятия. Раньше он не беспокоился о своем здоровье. Все было не до него. Он всегда был в движении, как в физическом, так и в умственном. Его мозг и тело трудились, трудились в большей мере для достижения своих благородных целей, в том числе и для партии.
Сегодня после трагического для него решения партийного комитета он четко понял, что эта организация, в рядах которой он был более десяти лет, его не понимала. Скорее всего, не хотела понимать. От этой безысходности, ему хотелось плакать. Он и заплакал бы, если бы не многочисленный поток людей. Кое-кто из них, глядя на импозантного мужчину возле мусорного ящика, крутил пальцем возле своего виска. Были и те, кто предлагал ему свою помощь. Чурсин на их предложения ничего не говорил. Он только улыбался. Сильные колики в сердце еще давали о себе знать. Минут через двадцать ему стало легче. Он осторожно приподнялся и также осторожно сделал первый шаг. Боли исчезли. Он неслыханно обрадовался и вновь стал бродить по городу.
Многотысячный город заканчивал свой очередной трудовой день. Свидетельством этому были полупустые автобусы и трамваи. Исчезли из вида и стайки школьников, которые совсем недавно, то там, то здесь своими звонкими голосами извещали о своем присутствии. Незаметно на землю опустились вечерние сумерки. В окнах некоторых домов появился свет. Чурсин посмотрел на свои часы. Они показывали около девяти вечера. Он внезапно вздрогнул. После заседания партийного комитета прошло почти пять часов. Ларису он не видел с самого утра. У него опять появился страх за свою любимую женщину. Тяжело дыша, он засеменил в сторону ближайшей остановки. Через полчаса он был возле своего дома. Открыл дверь.
Лариса сразу же бросилась ему на грудь. В один миг они сомкнулись и через такой же миг разомкнулись. Лариса, отпрянув от своего мужчины, тихо произнесла:
– Егорушка, молчи сейчас и ничего не говори… Я все знаю, что произошло… – Затем со слезами на глазах, тяжело вздохнула и прошептала. – Я все знаю и понимаю тебя, мой любимый человек…
Чурсин отказался от пищи, которую для него приготовила его любимая. Сейчас ему было не до этого. Он еще никогда в своей жизни, как сейчас, не чувствовал свою усталость. И не только усталость. Сейчас он, как никогда еще раньше, почувствовал свою никчемность и бесполезность не только для общества, но и для партии. Последнее его просто убивало. Он, лежа в кровати, все еще не понимал, что же страшного и крамольного он сделал в этой жизни, полюбив молодую девушку, студентку своей группы. Он всегда с нею поступал, как порядочный мужчина. На какое-то время он отрывался от своих тяжелых мыслей и поворачивал голову в сторону нагой женщины. Она улыбалась, улыбался и он. Улыбался через силу. Лариса прекрасно знала содержание мыслей своего любимого человека. Она почти никогда не мешала ему размышлять, особенно в трудные моменты их совместной жизни. К сожалению, лавина трудностей преследовала их обоих почти каждый день. И в этот вечер она вместе с ним переживала. За прошлое «содеянное» ее любимый получил партийное взыскание, которое уже носил четыре года. Сегодняшнее взыскание была куда страшнее. Беспартийные не могли быть преподавателями общественных наук, не говоря уже об истории КПСС.
Бесперспективность его в жизни очень беспокоило мать ребенка, который уже шевелился в ее животе.
Чурсин, угадав мысли рядом лежащей, кисло улыбнулся и уверенно произнес:
– Лариса, сильно не переживай… После исключения из партии у меня будет больше времени и тогда мы, без всякого сомнения, зарегистрируемся.... – Затем после короткой паузы добавил. – И сделаем все возможное для нормальной жизни нашего первенца…
Через несколько мгновений руки лежащих скрестились на выпуклом животе женщины. Сейчас их объединяло одно – общий ребенок. Ради него они жили и делали все возможное для его счастливого будущего.
Бюро районного комитета партии персональное дело коммуниста Чурсина рассмотрело в конце октября. До очередной годовщины Великого Октября оставались считанные дни. К огромному удивлению Чурсина формулировка «половая распущенность», как указывалось в решение партийного комитета, не была признана. И в этом была заслуга одного из членов бюро. Директора завода метизного завода Петра Соседко Чурсин знал давненько, почти с самого начала своего приезда в Помурино. Метизники часто приглашали молодого историка для чтения лекций. Хотя дружеских контактов мужчины между собой не имели, но приветствовали друг друга всегда по ручке. Петр Иванович в состав бюро был избран совсем недавно. Чурсин об этом знал, но никогда не предполагал, что он встретится с этим человеком во время очередной «промывки». Как и не ожидал, что после зачтения информации по его делу первым напросится выступить директор метизки. Петр Иванович привстал из-за стола, и отставив стул в сторону, немного хмыкнул себе в кулак. Затем повернулся к Чурсину и напрямую его спросил:
– Егор Николаевич, скажи откровенно, изменял ли ты своей студентке, с которой сожительствушь?
Чурсин на какой-то миг опешил от столь каверзного вопроса. На какой-то миг у него появилась ненависть и презрение к тому, кто задал этот вопрос. С Ларисой Сидоровой он не сожительствовал, а жил и живет, как с любимой женщиной. И еще. После сегодняшней разборки он идет с ней в ЗАГС. Он также никогда и никому не позволял оскорблять любимую женщину… Он тяжело вздохнул и открыл свой рот. Открыл и тут же его закрыл. В его голове внезапно появилась мысль, которая, скорее всего, выползла из глубины его души или из его мозжечка. Он решил не огрызаться и не спорить с большими партийными боссами. В борьбе с ними он всегда обречен на поражение. Его попытки противостоять даже маленьким клеркам, и те закончились для него очень плачевно. Ему наложили партийное взыскание, прицепили ярлык склочника. Благодаря этому, он жил и живет в комнатенке в восемь квадратных метров. Из-за своей принципиальности и порядочности страдает он сам, страдают его родители и его любимая женщина. Будет страдать и его сын…
От жутких мыслей ему стало не по себе, вновь закололо в сердце. Он медленно приподнялся со стула и тихо прошептал:
– Никак нет, товарищи коммунисты…
В сей миг раздался заразительный смех. Сначала он не мог понять, почему все смеются, и повернули свои головы в его сторону. Он, словно ход его мыслей кто-то застопорил, вновь произнес:
– Никак нет, товарищи коммунисты… – Затем, провел рукой по влажному лбу и добавил. – Это настоящая правда…
Среди членов бюро вновь произошло оживление, кое-кто засмеялся. Чурсин, стоя на ковре, продолжал лупать своими глазами. Затем непонятно почему улыбнулся. Во весь рот улыбнулся и Соседко. Он, окинув взглядом Чурсина, а потом всех сидящих, опять придвинул к себе стул и со смехом произнес:
– Ну, что я, Вам, товарищи коммунисты, говорил… Коммунист Чурсин не вел и не ведет аморальный образ жизни, как написано в решении кооперативного института… О половой распущенности члена нашей партии вообще не стоит вести речи… – После некоторого раздумья он очень серьезно добавил. – И еще. Я хочу сказать моим коллегам по партии, что коммунист Чурсин очень способный человек…
В своей очень короткой, но очень лестной информации Соседко испускал в адрес «персональщика» одни только плюсы. Чурсин присел на стул. Моральная поддержка одного из членов бюро моментально прибавила ему не только физических сил, но приподняла его моральный тонус. У него исчезли боли в сердце, не стали дрожать руки. Заключение руководителя двухтысячного коллектива, Чурсин слушал с влажными глазами. Оно было полностью в его пользу. Соседко, держась руками за спинку стула, потетически произнес:
– Товарищи коммунисты, скажите мне на милость… А кто из нас не изменял в далекой молодости, не говоря уже о настоящей старости? – С улыбкой глядя на сидящих, он продолжал вопрошать. – А кто из нас не ошибался в своей жизни, как на женском фронте, так и на производстве?
Члены бюро на риторические вопросы своего коллеги отвечать не осмеливались. Кое-кто из них листал бумаги. Некоторые усмехались и утвердительно кивали головой.
Желающих выступать по персональному дела Чурсина не оказалось. Молчал и секретарь парткома «кооператива», представляющий его персональное дело. Создавшаяся ситуация на какой-то миг Мясникова ошеломила, даже шокировала. Он не ожидал от членов бюро такой «злости» против общеизвестного склочника и ловеласа. В нервном напряжении пребывал и сам Чурсин. Он облегчено вздохнул, когда члены бюро поставили его вопрос на голосование. Предложение коммуниста Соседко прошло единогласным. Из партии его не исключали. Объявили строгий выговор. Формулировка была прежней, как и четыре года назад, «за неправильные отношения с товарищами».
На этот раз Чурсин ринулся домой, как лань. Он не скрывал своей радости. У него еще оставалась надежда работать в вузе и заниматься наукой. Лариса, узнав о легком партийном взыскании, обняла его и заплакала. Плакала от радости. У них обоих еще теплилась надежда на поручение областного комитета партии. Со времени посещения уютного кабинета Торшина прошло почти три месяца. Чурсин до этого не беспокоил своего знакомого партийного чиновника. Сегодня не выдержал, позвонил. Услышав знакомый голос в трубке, он с придыхом выпалил:
– Андрей Васильевич, что там нового в отношении будущего профессора? – Голос в трубке неожиданно исчез. Эти мгновения тишины для Чурсина показались целой вечностью. Он вновь повторил свой вопрос. Через минуту, а может и позже, из трубки раздалось. – Извините, уважаемый Егор Николаевич… Ваша кандидатура не прошла… Скорее всего, верхи ее зарезали…
Чурсин от неожиданности замер, словно сфинкс. Его бросило в жар. Он медленно опустился на край длинной тумбочки, на которой стоял телефон, и заплакал. Из трубки все еще раздавался знакомый голос:
– Пойми меня правильно, Гошка… Я уже неделю об этом решении знал, но не хотел тебе приносить боль… У тебя и так проблем хватает…
Чурсину сейчас было не до объяснений знакомого мужчины. Он со злостью бросил трубку. Затем ринулся в свою комнату и упал на кровать. Лариса весь разговор слышала и стала плакать.
В этот вечер и в эту ночь в небольшой комнате «хрущевки», находящейся на улице Краснозаводской, произошла настоящая человеческая трагедия. Умный и одаренный человек, придавленный партийным диктатом, умирал не только как личность, но и как талант. Умирала, как человек, и его любимая женщина. Лариса уже не сомневалась, что у ее мужа уже никогда не будет будущего в этом обществе. Эту ночь никто из них не спал. Никто не проронил ни слова. Мужчина лежал с закрытыми глазами и все о чем-то думал. Каких-либо планов на жизнь у него не было, не было даже и на завтрашний день. Лежала с закрытыми глазами и молодая красивая женщина. Она ни о чем уже не думала. Она только тяжело вздыхала и всхлипывала…
После поистине удручающего известия о провале своего трудоустройства в Средней Азии, Чурсин впал в настоящую спячку. Он день и ночь лежал в постели. Лежал с закрытыми глазами. Он ничего не делал. Ни о чем не думал, ничего не кушал. Лариса для него сейчас тоже не существовала. Почти ежедневно звонил телефон, звонил иногда истошно. Чурсин к телефону не подходил, не подходил сознательно. Вести с кем-то разговор он не хотел. В том, что его из института в недалеком будущем выгонят, он уже не сомневался. Лариса со слезами на глазах смотрела на своего мужчину и тяжело вздыхала. Только и всего. Она уже изучила его характер. Вытащить любимого Гошку из его собственного внутреннего мира, для нее было безнадежным делом. В отличие от него, она ходила на занятия. Она не хотела иметь проблем с деканатом. Она все еще надеялась до рождения ребенка закончить второй курс. Домой она приходила очень уставшей, и выпив стакан чая, валилась в постель. К занятиям она не готовилась. У нее, как и у ее любимого мужчины, была полнейшая аппатия к человеческому обществу, да и к жизни…
Чурсин на работу вышел через две недели после праздников. За время его отсутствия в стенах института ничего не изменилось. Не изменилось и отношение коллег к его персоне. Все было по-старому и в этот понедельник. На его приветствие никто не ответил. Лишь одна Анна Петровна слегка кивнула ему головой. Он подошел к своему письменному столу и увидел стандартный лист бумаги. На нем размашистым почерком было написано «Уважаемый Егор Николаевич! Настоятельная просьба зайти в отдел кадров». Внизу стояла дата и подпись. Подпись была неразборчивая.
Чурсин сразу же направился в отдел кадров, который находился на первом этаже. Начальник отдела, бывший полковник запаса протянул ему руку, затем пригласил его в свой кабинет. Разговор между мужчинами получился очень откровенный и конфиденциальный. Егор Петрович Дуров, так звали начальника кадров, без всяких обиняков представил Чурсину перспективы его пребывания в вузе. Они были очень неутешительными. Для него все это было не новостью. В результате напряженной работы, даже будучи кандидатом наук, он уже несколько лет «просыхал» ассистентом. На деле это была мизерная зарплата. Рвение по научной стезе в конце концов могло быть также бесперспективным. Два партийных взыскания усугубляли эту участь. Чурсин ни на йоту не сомневался, ректор и партийный комитет никогда не простят ему «грехов». Он и сам не хотел всю жизнь ходить в подпасках у престарелых доцентов.
Дуров в конце встречи был еще более откровенным:
– Знаешь, мой тезка, я хочу сказать тебе по-честному… Уходи из института по собственному желанию… Они все равно тебя выживут, на прощание пришьют какую-нибудь статью… Я не скрываю, что три дня назад меня вызывали к себе ректор и партийный секретарь…
Нравоучения кадровика Чурсин не стал больше слушать. Он прекрасно знал, что полковник попал сюда по протекции и пристроился совсем неплохо. Его дети закончили «кооператив», получили хорошое распределение. Он кисло улыбнулся, и протянув пожилому мужчине руку, быстро вышел из кабинета.
В этот день у Чурсина было две ленты, четыре часа занятий. В начале второй ленты дверь аудитории, где он проводил семинарское занятие, широко распахнулась и внезапно появился Левин. Лицо его красным и страшно злым. Открыв дверь, он громко прорычал:
– Чурсин, я же тебе говорил, что ты допрыгаешься с этой любовью… Иди и смотри…
После своих слов он сильно матюгнулся и тотчас же исчез. Чурсин впервые видел такое разъяренное лицо шефа. И это его сильно насторожило. Он рванулся вслед за Левиным. За пределами аудитории творилось что-то невообразимое. Из всех комнат гурьбой валили студенты, обслуживающий пресонал и преподаватели. Никто ничего друг другу не говорил. Чурсин, встретив в многоликой толпе двух знакомых сотрудников, поинтересовался, что произошло. Они только дергали плечами и в общей толпе двигались к центральному входу, на улицу. Вскоре оказался на улице и Чурсин. Через несколько мгновений до его ушей донеслось:
– Лариса Сидорова убилась… Лариска убилась…
Услышав очень знакомое имя, он встрепенулся и рванулся через толпу к девятиэтажной новостройке, которая находилась через улицу от института. Расстояние от «кооператива» до многолетнего долгостроя он преодолел за считанные секунды. Что он дальше делал, он уже не представлял. Он со страшной силой раздвигал руками толпу и вскоре оказался на небольшом пяточке земли, который был окружен милицией и людьми в белых халатах.
Упитанный милиционер, увидев перед собою высокого мужчину с отрешенной физиономией, сделал попытку его приостановить. Сделать ему это не удалось. Чурсин, словно лев, резко толкнул стража порядка в грудь и в сей миг оказался в центре пятачка. Затем опустился на колени и приподнял белую простынь. Поднял и тут же вскрикнул. Перед ним лежала Лариса, его любимая женщина. Она лежала в большой лужке крови. Лицо ее было до неузнаваемости изувечено. Он дрожащими руками опустил простынь на тело мертвой и сел на землю. Он был в шоке. Он еще не верил, что его любимая женщина могла решиться на самоубийство. Через некоторое время он встал с земли и со слезами на глазах прошел через толпу людей.
На обочине дороги он увидел милицейский «УАЗ» и двух милиционеров с оружием. Он медленно прошел мимо машины и милиционеров, затем завернул за угол противоположной улицы. Неожиданно позади него раздался тяжелый топот. Он повернулся и в этот же миг на его голову обрушился страшный удар. В этот же миг он ощутил прохладу металлических наручников…
Егора Чурсина в камере предварительного заключения продержали целую неделю. В каком качестве и на каком основании его задержали, он не знал. Сидел он в одиночной камере, сидел днем и ночью. На прогулки его не выпускали. В уборную его сопровождали два милиционера. Пищу ему приносили в камеру. Каких-либо допросов ему не устраивали. Не было к нему и посетителей. Его многочисленные попытки спросить что-либо о Ларисе Сидоровой у лупоглазого охранника, ничего не давали. Сержант, словно заводной, на его вопрос тараторил одно и тоже:
– Товарищ задержанный, прекратите разговорчики… Прекратить разговорчики…
На его стуки в дверь, от которых его кулаки кровоточили, никто не реагировал. Гибель любимой женщины стала для одиночки настоящим кошмаром. На четвертые сутки он стал думать о самоубийстве. В его голове были десятки вариантов, но все они получали фиаско. В его камере какие-либо крючки или острые предметы отсутствовали. Не было даже металлической решетки на окне, которую он мог бы в лучшем случае перепелить, в худшем перегрызть зубами…
В понедельник его выпустили. Как в начале его пребывания, так и после окончания, никаких бумаг на его не заводили. Доставили его поздно ночью в пригород Помурино. Всю дорогу он сидел на заднем сидении, сидел с завязанными глазами. Только после того, как его высадили и «УАЗ» скрылся из вида, он стал размышлять. После удара дубинкой по голове, он сразу же потерял сознание. Его скрутили и бросили в милицейскую машину. Через несколько часов он оказался в тюрьме, которая находилась в двухстах километрах от областного центра. Утром Чурсин был уже в своей квартире и сразу позвонил Торшину. Ему повезло. Андрей был на рабочем месте, и на его вопрос о месте захоронения Ларисы, сухо буркнул:
– Она похоронена на своей родине…
В Аксеновку Чурсин приехал на следующий день рано утром. Деревня еще спала. Вряд ли бы кто из ее жителей узнал в сгорбленном старике, с заросшей бородой и с седыми волосами на голове, некогда представительного мужчину, который помогал Ларисе Сидоровой в похоронах ее матери. После этого ни дочь умершей, ни Чурсин не были в деревне. Отсутствие оных ни в коей мере не говорило об их забвении. Неизвестно откуда аксеновцы все больше и больше узнавали о любви и жизни зрелого мужчины и молодой девушки. Кое-то рассказывал, что Лариска очень хорошо живет с профессором, имеет собственную машину. Другие пускали слушок, что их землячка разлюбила городского и сейчас живет в другом городе, и даже в другой республике.
