Владимир Василенко
Серый пилигрим
5
– Он хорошо владел луком. Еще в том возрасте, когда мальчишки только учатся правильно натягивать тетиву, он мог загнать стрелу в мишень размером с орех.
Голос доносился издалека, сквозь шипящий в ушах шум прибоя. Постепенно становился все четче, а шум, наоборот, отступал, давая услышать другие звуки. Потрескивание горящих факелов. Упругие сдвоенные удары в барабан – в ритм бьющегося сердца. Шорох трепещущей на ветру ткани.
– Но, когда настала пора приниматься за движущиеся цели, у него долго не получалось. У многих из его друзей половина стрел уже исправно ложилась в маятник, как его ни раскачивай. Он же все не мог попасть. Он злился. Он не умел быть хуже, чем другие. А однажды, когда кто-то посмеялся над его промахами, бросил лук и больше не приходил тренироваться со всеми.
Рахт, наконец, узнал голос. Артанг. Старый добрый учитель Артанг. Он хотел улыбнуться, но рот туго стягивала повязка из свернутого куска ткани. Он попытался пошевелиться. Напрасно. Спеленали, как младенца, едва удается пошевелить ступнями. Открыл глаза. Сквозь светлую ткань, которой он накрыт, можно лишь различить желтые пятна света от факелов, установленных левее от него. Артанг стоит где-то в изголовье, продолжает рассказывать.
– Он стрелял по ночам, воткнув рядом с маятником факелы. Я узнал об этом только через несколько дней. Однажды на рассвете я нашел его спящим прямо на стрельбище. Его пальцы были в кровь стерты тетивой. А еще через несколько дней он пришел тренироваться с остальными, и его стрелы летели в маятник без промаха.
Рахт хорошо помнил те времена. Правда, Артанг умолчал о том, что всыпал ему тогда десяток палок за упрямство.
– Он был хорошим учеником, – помолчав, закончил старик.
Рахт поерзал на жестких досках. Пахло дымом, лепестками цветов и едкой мазью из боли-дерева, которой прижигают раны. Многочисленные ушибы и порезы саднили, казалось, что все тело – сплошная источающая боль рана. Но эта боль не могла даже сравниться с той, что рвала его тупыми когтями изнутри. Рахт зажмурился, чувствуя, как от уголков глаз к ушам побежали горячие струйки слез.
Брат…
– Однажды мы все вместе собирали дикий мед в лесу Айхар. И нашли попавшего в силки детеныша пумы. Он был уже довольно большой, и рычал на нас, когда мы пытались приблизиться. Мы хотели уйти, потому что рядом могла оказаться мамаша…
Говорил Сейн. Рахт не сразу узнал его голос – юноша будто бы давился словами.
– Но Рахт не ушел. Пока он вынимал детеныша из ловушки, тот ему все руки и живот разодрал. Но он не отступился. Он все-таки высвободил его и отпустил на свободу… Он был добр.
Эту историю Рахт тоже хорошо помнил. Сейчас бы он никогда так не поступил. Глупо выпускать на свободу пуму, которая со временем может напасть на кого-нибудь из поселка. Но тогда он не смог пройти мимо.
Над головой раздался следующий голос, с очередной историей.
Что происходит? Он, насколько позволяли опутывающие его веревки, пошевелился под покрывающей его тканью. Ухо защекотали мягкие лепестки, которыми было усыпано его ложе. От их сладковатого запаха кружилась голова и немело в груди, как при падении с высоты. А еще хотелось спать.
Рахт знал этот запах. Алые лепестки ай-карры – цветка, растущего по всему острову. Снимают боль, делают человека вялым и сонно улыбающимся. Брошенные в огонь, дают дурманящий красноватый дым. Таким дымом окуривают дома, чтобы изгнать злых духов.
А еще лепестки ай-карры жгут на похоронах.
– … и он остался один. Но все равно долез до самой вершины и достал из гнезда эти перья. А чтобы спуститься оттуда, ему пришлось прыгать с водопада. Мы кричали ему, чтобы он не прыгал. Мы хотели позвать старших, чтобы они спустили его оттуда. Но он прыгнул. Он был храбрым.
Рассказывал, кажется, Ахар. За ним последовал Авер, потом Кайдар. Историй было много – коротких и длинных, иногда смешных, иногда грустных. Но у каждого находилось несколько хороших слов. Рахт был удивлен. Сверстники не очень-то любили его из-за вспыльчивого нрава. Но теперь…
Теперь он умер для них. И, как того требует обычай, все они вспоминают о нем хорошее.
Сквозь ткань, закрывающую лицо, ничего не было видно, но Рахт прекрасно знал, как все выглядит со стороны. Высокий погребальный помост с заготовленными вязанками хвороста для костра. В круге пляшущего света факелов – тело, покрытое светлым саваном и усыпанное большими, в пол-ладони, алыми лепестками. Безмолвные фигуры родичей, маячащие на границе света и тени.
Возможно, на помосте два тела. Даже скорее всего. Да, так правильно. Предателя и братоубийцу нужно хоронить вместе с жертвой.
Страха не было. Возможно, Рахт просто надышался испарений ай-карры. Но он слушал звучащие над ним речи отстраненно, будто говорили не о нем. Он словно стоял где-то там, вместе со всеми, за границей освещенного круга, а не лежал под саваном на погребальном костре.
Когда закончились рассказы, остался только барабан. Его гулкий голос далеко разносился в ночи. Вскоре к нему присоединился протяжный голос кого-то из старших, затянувший заунывную песнь. Родичи пели, и их голоса звучали все тише, отдаляясь от костра.
Рахт замер. Он однажды видел похороны, и знал, что какое-то время пробудет один. Огонь разожгут только на рассвете, когда небо на востоке только-только начнет розоветь. Красноватый дым будет подниматься высоко над поселком, растворяясь в утренней мгле.
Смерть, скорее всего, будет легкой. Он задохнется от этого дыма прежде чем языки пламени доберутся до савана.
Рахт стиснул зубы, вгрызаясь в кляп. Втянул ноздрями дурманящий запах ай-карры. Слезы неустанно текли по вискам, щекоча кожу.
Старый Артанг, как всегда, был прав. Гордыня и упрямство не приносят ничего хорошего. Всю свою короткую жизнь Рахт стремился быть первым. Во что бы то ни стало. Готов был пробивать лбом стены, насмерть стоять на своём, зубами прогрызать себе путь среди врагов.
Все напрасно. Один взмах меча – и две жизни оборваны разом.
Рахт не слышал приближающихся шагов, поэтому невольно вздрогнул, когда у самого уха раздался голос. Голос был похож на воронье карканье – хриплый, клокочущий в горле. Рахт сразу же узнал его.
Сожженный.
– Я знаю, что ты давно очнулся. Это хорошо. У тебя уже было время подумать. Осознать, что с тобой произошло…
Рахт повертел головой, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь ткань. Но по-прежнему были видны лишь оранжевые пятна горящих факелов.
Что нужно этому чудовищу? Ему мало того, что он сделал? Хочет еще и поиздеваться напоследок?
Джайрах молчал. Рахт замер, прислушиваясь. Уже ушел? Зачем он приходил?!
– Ты мертв, мальчик, – продолжил Сожженный, когда Рахт уже устал прислушиваться и бессильно откинул голову на доски. – Твое сердце еще бьется, кровь еще бежит по жилам, боль еще терзает твое тело и душу. Но для твоего клана тебя больше нет.
Рахт ничего не мог ответить, дергаться было бессмысленно. Джайрах был последним из людей, кого бы ему сейчас хотелось слушать. Но ничего другого ему не оставалось.
– Тебя могли бы подвергнуть изгнанию. Отсечь руку. Обратить в безликого и продать в другой клан. Но Каррейда предпочла именно это. – Джайрах ненадолго замолк. – Я понимаю её. Сегодня ты нанес клану такой удар, от которого сложно будет оправиться. Наверняка ты даже сам не понимаешь до конца, что ты натворил.
Рахт яростно промычал сквозь кляп самые грязные ругательства, какие знал.
– Да, да, – было слышно, как Джайрах усмехнулся. – Ты винишь меня в смерти твоего брата. Но вот что я тебя скажу, мальчик…
Он, видимо, наклонился чуть ниже, потому что голос раздался над самым ухом.
– Его погубил ты. Твоя дерзость и твоя гордыня. Ты влез туда, куда тебе не было пути. Ты хорош. Но такому, как ты, никогда не быть Клинком Храма. Потому что ты даже не представляешь, что это такое на самом деле. Тебе, как и остальным щенкам, видно, кажется, что это путь к славе и богатству. Да, в последние годы Клинки, чтобы не заржаветь без дела, поступают на службу в кланы, и их услуги стоят недешево. Но правда в том, что их в любой момент может призвать их долг. Они вернутся в Храм, чтобы исполнить истинное свое предназначение. И, скорее всего, большинство из них погибнет. Просто канет в бездну, не получив даже такого вот погребального костра напоследок.
Рахт мотнул головой, отворачиваясь. К чему вся эта болтовня? Зачем Сожженный мучает его?
– Но, знаешь, мальчик… Судьба иногда бывает в игривом настроении. Её шутки, к сожалению, обычно жестоки. И одну из них она сыграла с тобой. Ты ведь хотел попасть в Храм? Ты можешь сделать это. Восстать из мертвых.
Рахт оцепенел. Джайрах издевается над ним? Или…
Нет. Только не это! Лучше уж гореть живьем на погребальном костре!
– Ты можешь стать одним из тонг-хош, мальчик. Чёрным клинком.
Рахт заерзал всем туловищем, замотал головой, сминая под собой слой лепестков ай-карры.
– Знаю, знаю. О тонг-хош ходят разные слухи. Не мне об этом рассказывать – ведь большинство из них сочиняю я сам. Пойми, мальчик – все не так просто. И совсем не так, как кажется на первый взгляд. В жизни обычно так и обстоит, и ты еще поймешь это.
Рахт что-то коротко промычал сквозь кляп.
– Не утруждайся. Я и не жду от тебя ответа. Сейчас. До рассвета еще есть время, и я подойду к тебе позже, перед тем, как зажгут костер. И спрошу тебя снова. Спрошу по-настоящему. Простой выбор – между жизнью и смертью.
Джайрах снова склонился к самому савану, перешел на шепот.
– Ты думаешь, что я жесток. Но сейчас, наверное, во всем мире никто не понимает тебя так, как я. Я ведь тоже давно мертв и давно похоронен. У меня нет ни клана, ни айны, ни братьев. В одну из ночей для меня все сгорело дотла. Нет больше Джайраха из рода Дельфинов. Остался только Джайрах Сожженный.
Рахт вздрогнул, когда твердые пальцы самими кончиками коснулись сквозь ткань его лба.
– Я вернусь. И спрошу тебя снова.
Рахт снова не слышал шагов, но знал – Джайрах ушел. Он снова остался один в окружении горящих факелов.
Из темноты, из-за пределов освещенного круга доносилась подхваченная множеством голосов погребальная песнь.
6
Год 237-й от Разлома, осень, портовый район Валемира
Дверь скрипнула, и на пороге караульной появился Локрин – злой, взъерошенный, раскрасневшийся, будто бежал от самой имперской казармы. Брин, задремавший на лавке после плотного обеда, вскочил, поспешно протирая глаза. Он не ожидал, что капитан вернется так быстро. Если тот поймет, что Брин опять дрых днем – устроит такую взбучку, что пару дней садиться больно будет.
Но капитану было, похоже, не до того. Он окинул быстрым взглядом пустующие оружейные стойки, неприбранную после обеда посуду на широком столе, заспанную физиономию младшего.
– Где все?
– Так, это… В патруле, капитан, – развел руками юноша. – Эрин еще оставался, но тут прибёгла какая-то торговка, верещала тут как резаная. Там драка на площади, несколько лотков погромили, вроде как прибили кого-то… Эрин мне сказал оставаться, а сам…
– Ладно, ладно, – отмахнулся Локрин. – А это что за свинство?!
Он рванул стол на себя, оловянные миски и ложки со звоном посыпались на пол.
– Сколько раз говорил – убирать за собой сразу!
Брин вжал голову в плечи, пробормотал что-то неразборчиво. Эх, хотел же сначала убрать, а потом лечь вздремнуть…
Но кто ж знал, что капитан так быстро вернется!
– Вот что, – капитан торопливо запинал грязные тарелки под лавку и оглянулся в сторону выхода. – Дуй-ка ты, наверное, за Эрином. Пусть бросает все и сюда несётся. Пленного кто сторожит?
– Никто.
– Как никто?!
– Ну, то есть, Тонио сторожил, но его смена же кончилась, он домой пошёл, отсыпаться.
– Да что за бардак-то! – взревел Локрин, в сердцах наподдав по миске так, что та с лязгом ухнула в обитую железными пластинами дверь. – Его кто отпускал?!
Брин хотел было сказать, что капитан и не давал никому распоряжения караулить пленного. Да и чего его караулить-то – связанного да за решетку запертого? Но, видя, в каком раздрае старик, решил не рисковать.
– Ну, чего встал-то? Бегом!
Юноша, торопливо кивнув, бросился наружу.
Еще спускаясь с крыльца кордегардии, он увидел всадников, въезжающих под воротную арку со стороны большого города. Трое. Тот, что впереди – похоже, какая-то важная шишка, и двое в качестве охраны. Все в выпуклых кирасах с гербом – белой осадной башней на черном фоне.
Брин, как и любой коренной житель Валемира, недолюбливал валорцев. Дело было не в ненависти к оккупантам – он был слишком молод, и о былой независимости портового города-государства знал только из рассказов старших. Но с бесцеремонностью и чванливостью подданных императора Валора уже успел столкнуться. Особенно этим грешили вояки, а с ними-то страже чаще всего и приходилось иметь дело.
Подтянув ослабший пояс, он припустил в сторону моря, к торговой площади. Оглянувшись на бегу, увидел, что всадники остановились у входа в караульную. Ну, точно, не иначе как за пленником явились!
Брин поднажал. Брусчатка мостовой быстро сменилась пружинящими под ногами досками понтона. Подступал прилив, и вода заметно поднялась, хлюпала совсем близко, лениво облизывая толстые каменные столбы опор.
Он с разбегу ворвался в лабиринт шатких мостков, каналов, застроенных каменных островков и зданий, возвышающихся на высоких сваях. Путь к площади привычно срезал через таверну «Плавучий остров», заскочив в нее с одного входа, под ворчание хозяина пробежав через подсобки и кухню и выбежав через черный ход. Мимо часовни Девы Ветров, мимо сгоревшей прошлой ночью лавки Твинклдотов – выбежал прямиком на центральную площадь. Она раскинулась на самом крупном островке суши, и даже замощена, как на большой земле – гладкими выпуклыми булыжниками.
Сейчас, в разгар дня, на рынке не протолкнуться. Экономя место, торговцы сидят чуть ли не друг на друге, оставляя для покупателей лишь узкие проходы. Галдеж, как всегда, стоит несусветный.
Брин, привставая на цыпочки, вертел головой, выискивая в толпе темно-синие плащи стражников. Дорогу ему мало кто уступал – покупатели грудились вокруг прилавков, придерживая кошельки и до хрипоты споря с торгашами и друг с другом. Юноша, отчаянно работая локтями, пробился к более широкому проходу, и, наконец, расслышал знакомый голос.
Эрин матерился, на чем свет стоит, перекрывая даже гул толпы. Похоже, дело худо.
В центре рынка располагается знаменитый Дельфиний фонтан, вокруг которого огорожено довольно большое пространство, где нельзя ставить лотки. Зато здесь расставлены скамейки и сооружен небольшой помост, где каждый день дают представления заезжие трубадуры, маги-фокусники, а то и просто хохмачи с тряпичными куклами, изображающими разных персонажей – от потешного Карлито-простачка до императора Валора.
Сейчас сцена пуста, но давка перед ней образовалась нешуточная. Зеваки обступили нечто плотным кольцом, пробиться через которое Брину удалось, только достав обернутую сыромятными ремнями дубинку.
На сырых после недавнего дождя булыжниках мостовой лежал, распластавшись, как морская звезда, грузный, пожилой уже мужчина в полосатых штанах и грязном сером камзоле немодного нынче покроя – длинного, до колен, с двумя рядами больших медных пуговиц. Брин не сразу заметил расползающуюся из-под тела обширную красную лужу. Рана, похоже, была нанесена со спины – спереди все было чисто. Мужчина был еще жив – посиневшие губы на пепельно-сером лице шевелились. На него уже никто не обращал внимания – все равно не жилец. Зеваки, охая и причитая, наблюдали за тем, как Эрин и другой стражник – Брок по прозвищу Рыбоглазый – пытаются скрутить двоих темнокожих молодчиков в широких матросских штанах и блузах из грубой ткани. Матросня отбивалась ожесточенно – лягались босыми ногами, кусались, извивались, норовя выскользнуть из рук.
Брин, с трудом протиснувшись между двумя дородными торговками, рванул на помощь.
Как раз вовремя – одному из матросов удалось оттолкнуть Брока, и тот, споткнувшись, брякнулся задницей на мостовую. Но не успел лиходей и развернуться, как Брин налетел на него с разбегу, сшибая с ног. Втроем стражники смяли злополучную парочку, и разъяренный Рыбоглазый хорошенько прошелся по спинам матросов дубинкой.
– Все, вяжем их! – выдохнул Эрин, когда задержанные уже еле трепыхались от ударов.
Брок, убрав дубину, отстегнул притороченный к поясу моток крепкой веревки.
– А ты чего здесь, малой? – Эрин согнулся, упираясь руками в колени и шумно выдыхая. На Брина смотрел исподлобья.
– Капитан вернулся! И с ним трое имперских! За Когтем пришли, как пить дать!
– Ох, курва!
– Капитан сказал – чтобы вы прям бегом в караулку…
Один из затихших было матросов вдруг прямо на четвереньках рванул в сторону, поднырнув под рукой Брока. Эрин с поразительной для его возраста и комплекции сноровкой бросился наперерез и осадил беглеца увесистой оплеухой, так что молодчик плюхнулся лицом в мостовую.
– Чего ж ты раззявился-то, Рыбоглазый?!
– Да где ж тут уследишь, за двумями-то! – огрызнулся Брок. – Знают, демоны, что на виселицу пойдут!
Он был прав – за убийство в Валемире судят крепко. Тем более залетную пьяную матросню. Повесят без разговоров, другим в назидание. Иначе в этом бедламе, что зовется Портовым районом, порядка не удержишь.
– Эх, курва! Ну как не вовремя! – Эрин в сердцах пнул того из убийц, что уже лежал на земле связанным и зло скалился на стражников, выплевывая ругательства на каком-то раскатистом наречии. Судя по загорелой дочерна коже и курчавым черным волосам – выходец откуда-нибудь с Зуулистана.
– Значит, так! – выдохнув и приглаживая вислые усы, решительно рявкнул Эрин. – Ты – обратно к капитану! Мы – за тобой. С этими придется, конечно, повозиться, но постараемся поскорее. Давай, дуй!
Брин, вздохнув, развернулся и, расталкивая зевак, побежал обратно, к воротам на большую землю.
Капитан, конечно, пуще прежнего разозлится, но он-то, Брин, что может поделать? И правда – все так не вовремя!
Перед крыльцом кордегардии Брин остановился, постарался хоть немного отдышаться и привести себя в порядок. Шумно выдохнув, взбежал по скрипучим ступеням.
– Куда прёшь, щенок! – осадил его имперский.
У входа в караульную стояли двое в гербовых кирасах – похоже, из тех, кого Брин увидел, еще когда побежал за Эрином.
– Чего?! – возмутился Брин. – Ты чего тут раскомандовался, тупорылый?
Локрин строго-настрого запретил страже собачиться с имперскими вояками, но тут уж любого бы расперло от негодования. Это ж надо – не пускать стражника в собственную казарму!
Имперец – ненамного старше самого Брина, с неровными черными усиками и едва пробивающимся пушком на подбородке – шагнул в сторону, загораживая дверь. Второй и вовсе положил руку на оголовок висящего на поясе корда.
– Давай-давай, топай, малец! Нельзя сюда!
– Да вы чего, охренели совсем?! – вконец взъярился Брин, сжимая кулаки. – Я по приказу капитана!
Он попробовал было потеснить имперцев, но те вдвоем без труда отшвырнули его. Зашипела выскальзывающая из ножен сталь – оба выхватили короткие широкие корды. У Брина от изумления челюсть отвалилась. Даже ярость и возмущение куда-то пропали.
– Вы это чего, а? – растерянно пробормотал он, глядя на острия клинков.
Тут в дверь бухнули изнутри, и тяжелая створка чуть не сшибла перегородивших проход стражников.
– Чего тут? – сварливо осведомился появившийся на пороге Локрин. Увидев оружие, схватил ближайшего имперца за отворот плаща и притянул к себе.
– А ну железяки в ножны, паскуды! – процедил он сквозь зубы, выплевывая слова прямо в лицо вояке. – Иначе пинками сейчас обратно за ворота отправлю!
– Капитан! – донесся голос из караульной. Говоривший произносил слова слегка нараспев, будто с ленцой или скукой. – Я бы вас попросил воздержаться от резких движений. И хочу отметить, что командовать солдатами империи – не в вашей компетенции.
– Я те щас покажу контенцию! – рявкнул Локрин, еще крепче рванув перепуганного имперца за плащ. Явственно послышался треск ткани. – Чтобы какие-то имперские щенки на моих людей в моей же казарме пасть разевали?! Брин, чего встал? Заходи!
Капитан оттолкнул имперца так, что тот едва не повалился на спину. Второй сам благоразумно попятился назад. Локрин махнул рукой Брину. Тот, расправив плечи, последовал за капитаном. У входа едва не налетел на него, потому что Локрин остановился и вполголоса спросил через плечо:
– Эрин-то где?
– Сейчас они с Броком подбегут, там убийство на площади, двоих душегубов повязали, тащат их сейчас сюда, – горячо затараторил юноша заговорщическим шепотом.
Ввалившись в караульную, Брин невольно замер у порога.
Потолка как такового в караулке не было – лишь несколько массивных балок, к которым крепились стропила двускатной крыши. Вдоль дальней от входа стены между балками было прокинуто несколько досок, на которых, скрытое полумраком, валялось всякое тряпье и железный хлам вроде прохудившихся шлемов, ведер, бердышей без рукояти и малопонятных проржавевших штуковин, назначения которых Брин даже не представлял.
Вокруг одной из центральных балок была обмотана толстая цепь, к которой крепился железный крюк вроде тех, что используют на бойне. Обычно на этом крюке болталась массивная масляная лампа. Сейчас же за него был подвешен вчерашний пленник. Подвешен за ручные кандалы, при этом руки были заведены за спину, так что таец раскорячился, как на дыбе. Пальцы его босых ног едва доставали до вытащенного на середину комнаты стола. Под темной кожей отчетливо проступили тугие жгуты напряженных до предела мышц. Да уж, так долго не провисишь.
Лица пленника было не разглядеть – в такой позе он не мог поднять головы, выкрашенные в алый цвет волосы свисали, как спутанный пучок водорослей.
– А я говорю – он это! Он, кому же ещё! Коготь! – видно, продолжая прерванную перебранку, горячился Локрин.
Имперец – холеный красавец лет тридцати, с тонкими полосками усов и бородки на гладком лице – слушал его со скучающей миной.
– Да остыньте вы, капитан! – недовольно искривив тонкие губы, ответил он. – Я же сказал – разберёмся…
– Разбирайтесь! Но пока бумагу не подпишете, что это мы, стража порта, повязали этого гребаного тхайца – я его вам не отдам!
– Вы мне не доверяете, капитан? – все так же лениво осведомился красавчик, задирая подбородок.
– А с чего бы это вдруг? Бумагу в канцелярии завсегда составляют, даже когда воришку какого занюханного поймаешь. А тут душегуба, которого по всей империи ищут, вы хочете просто так забрать?
– Я же вам предлагаю – проследуем все вместе до канцелярии, и там, по всем правилам…
– Ага, и получится, что это вы его доставили, а старый Локрин так, увязался, как шавка за телегой! Себе награду присвоить задумали? Хрена с два! Сейчас мои люди подойдут, и я сам приволоку душегуба в канцелярию!
Капитан, как обычно, был страшен в гневе, и Брин, наблюдая за ссорой, благоразумно держался у стенки и старался быть тише воды.
– Да что вы заладили – награда, награда, – поморщился щеголь. – Ваше дело – оберегать покой граждан от преступников, а не гоняться за наживой.
– Наживой?!
Это имперец, конечно, зря сказал… Брин попятился еще дальше, забиваясь в самый угол.
– Да я… – задыхаясь от ярости, прохрипел Локрин. – Да я с младых ногтей, шкуры не жалея… Да ты, сопляк, еще не родился, когда меня уже старшим патруля ставили! Двадцать девять лет службы! А вот это ты видал?!
Капитан рванул ворот поддоспешника, открывая шею, на которой болтался разлапистый, с ладонь размером, серебряный якорь, инкрустированный самоцветами – орден, врученный Локрину Паоло Верджи, герцогом Валемирским, больше двадцати лет назад, еще когда Валемир был независимым. Напоказ его при новой власти капитан уже не носил, но и отказываться не собирался. История, в результате которой он получил орден, и впрямь была любопытной, если, конечно, не слушать её в исполнении старика раз этак в тридцатый.
– Ладно, ладно, остыньте, капитан, – пятясь от разгневанного стражника, пробормотал имперец. – Если настаиваете – давайте допросим задержанного прямо здесь.
– Да как же – допросишь его! – фыркнул Локрин. – А вот это вы видели?
Он схватил пленника за волосы, задирая лицо вверх, и стиснул его челюсть своими жесткими, как крабьи клешни, пальцами. Тхаец глухо зарычал.
– Пасть открой, паскуда! Открывай, сказал! О! Полюбуйтесь, полюбуйтесь, господарь Терендорф!
Имперский, брезгливо морщась, взглянул на пленника.
– Что это? У него что, язык отрезан?
– Начисто! Под корень! Это так у них, у Черных клинков тхайских, заведено, значится. Чтобы, значится, даже если поймают, не сболтнул чего. Ты его хоть пытай – толку чуть.
Имперец скривился, поглядывая на приоткрытую дверь.
– И это, промежду прочим, тоже сходится, – с нажимом произнес Локрин, отпуская тхайца. – В листовках-то о розыске тоже говорится, что он немой – жестами изъясняется.
– Мы разберемся, – устало повторил щеголь, не встречаясь взглядом с Локрином. – Но, если вы и дальше будете противиться транспортировке задержанного в имперскую тюрьму… я буду вынужден… применить мои… полномочия….
Красавчик волей-неволей пятился от Локрина, и голос его становился все менее уверенным. Да уж, когда на тебя угрожающе прёт некто такого роста и комплекции, да еще сплошь запакованный в броню, трудно диктовать свои условия.
Имперец попятился, судорожно хватаясь за кинжал. Ещё миг – и острый, как шило, клинок замаячил перед самым носом капитана. Теперь уж тот, оторопев от такой наглости, подался назад, нашаривая на поясе рукоять корда.
Брина будто холодом обдало. Если, не приведи Аранос, капитан сейчас всерьёз схлестнется с имперцем, страшно даже представить, чем это кончится.
Но щеголь оказался не промах. Перехватил руку Локрина, не давая ему вытащить корд. Приставил лезвие своего кинжала к неприкрытой шее капитана и начал теснить его к середине комнаты. Тот, пятясь, опрокинул обеденную скамью и едва не завалился на спину, но уперся копчиком в стол, над которым висел пленник. По пути, правда, успел таки врезать красавчику по морде, и на щеке имперца заалел длинный порез – перчатки стражников делаются из жесткой кожи, с небольшими шипами на тыльной стороне ладони.
– Что это за выходки, старый болван?! Сейчас прирежу тебя – и буду прав! – сквозь зубы процедил имперец, приподнимая небритый подбородок капитана клинком. Тот, побагровев от злости, что-то прорычал в ответ, но лезвие кинжала, еще плотнее прижатое к коже, заставило его замолчать. Отклоняясь от клинка, капитан почти завалился спиной на стол, и чтобы сохранить равновесие, ему пришлось убрать руку с рукояти корда и упереться в столешницу. Второй рукой он перехватил запястье имперца, не давая ему дальше давить на лезвие.
Брин в растерянности таращился на потасовку, не зная, что делать. Помочь капитану? Тогда он точно прибьет имперца, а это – верный путь на виселицу. И Брин, если поможет, будет болтаться рядом. Но что же теперь – просто стоять и глядеть на то, как какая-то крыса из имперской канцелярии угрожает капитану?! Рука сама собой потянулась к дубинке…
Пленник, до этого безжизненно болтавшийся на своем крюке, будто освежеванная баранья туша, вдруг качнулся вперед и, подогнув ноги, уперся ступнями в спину капитана. Еще миг – и он, выгнувшись вперед, просто-напросто встал на плечи Локрина, на пару мгновений получив твердую опору под ногами. Больше ему и не потребовалось. Одно быстрое змеиное движение, мерзкий влажный хруст – и руки его, скованные за спиной и задранные вверх, перекрутились в плечевых суставах так, что оказались просто поднятыми над головой.
Брин видел подобный трюк в исполнении одного акробата из бродячего цирка, но никогда бы не поверил, что можно провернуть его в таких условиях. Сейчас же он не успел даже удивиться – тхаец спрыгнул со своего крюка и одним движением свернул Локрину шею – только позвонки хрустнули. Мягко, как кошка, соскользнул со стола. Тело капитана грузно повалилось на пол, под ноги имперцу. Тот, воткнув стилет в столешницу, выставил перед собой ладони и попятился назад.
– Спокойно, парень, спокойно… – тихо проговорил имперец, задирая пониже рукав на левом запястье. Там виднелась какая-то метка – Брин не успел разглядеть, какая.
Коготь, чуть сгорбившись, несколько мгновений разглядывал канцелярского. Потом метнулся к выходу.
На пути его не осталось никого, кроме Брина. Парень, пятясь, поднял обернутую ремнями дубинку – скорее прикрываясь, чем замахиваясь для удара. Тхаец походя, не сбавляя темпа, выбил жалкое оружие из его рук. Шваркнул молодого стражника спиной о стену, зажал ему левой рукой рот. Острый юношеский кадык судорожно дернулся вверх, да так и застыл там.
На короткий миг они встретились взглядами. Чёрные, как отполированные кусочки оникса, глаза, горящие холодным пламенем отчужденности и какой-то запредельной, могильной тоски. И расширившиеся от ужаса светло-серые, прозрачные. Как речная вода или подтаявший снег.
Рыкнув, будто от боли, тхаец оттолкнул юнца и выскочил на улицу.
Брин, едва устояв на ослабевших ногах, потер шею, стараясь избавиться от кома, засевшего в горле и не дающего произнести ни слова. Снаружи донеслись испуганные возгласы стоявших снаружи имперцев. Похоже, тхаец миновал и их, не особо задерживаясь.
Но Брину было не до того.
– К-к-капитан, – наконец, прохрипел он, склоняясь над телом Локрина и не решаясь прикоснуться к нему. Остановившийся взгляд старика был устремлен куда-то вверх, в темноту, затаившуюся под крышей. Брин, сглатывая нахлынувшие рыдания, потянулся, чтобы прикрыть мертвецу веки.
Рука в тонкой щёгольской перчатке зажала ему рот, задирая голову вверх. Острое, как у бритвы, лезвие скользнуло по горлу, алые капли веером брызнули на пол, на лицо распластавшемуся перед Брином капитану.
– Глупый мальчишка! Зачем ты только сунулся сюда… – прошипел имперец. Брезгливо отдернув руку, толкнул юношу вперед, повалив на живот, и бросился к выходу. На крыльце едва не столкнулся с Эрином и Броком Рыбоглазым.
– Где тхаец?! Вы его видели? – заорал на них имперец, утирая, наконец, кровь на рассеченной капитаном щеке.
– Господин Терендорф, он туда побежал! К морю! – захлебываясь от волнения, закричал один из тех имперских, что сторожили выход из кордегардии. Второй неподвижно лежал на крыльце, раскинув руки в стороны. Кираса с белой башней, намалеванной на груди, была обильно забрызгана красным.
– За ним!!
Дальше, вниз по улице, раздавались испуганные возгласы. Заголосила какая-то торговка рядом с опрокинутым беглецом прилавком. Тыквы, кочаны капусты, помидоры и прочая снедь обрушились на мостовую, как из рога изобилия.
Имперец, а за ним и портовые стражники устремились в погоню.
