Владимир Александрович Быков
Дневниковые записи. Том 1
На завтра приплыли в большую деревню, растянувшуюся вдоль правого берега реки. Оказалось, по мере нашего вдоль нее перемещения и переговоров с местными жителями, что никакая то не деревня, а село Елань – райцентр с почтой, райсоветом и больницей, Леонид, услышав о последней, объявил, что в больнице как раз стажируется его родственница по жене Татьяна, студентка последнего курса медицинского института.
Придумано было им или на самом деле Татьяна там стажировалась мне так установить и не удалось. Во всяком случае, когда во время подготовки данной записи я обратился к ним с просьбой подтвердить факт встречи, то получил в ответ, что оба о подобном ничего не помнят. Брат сказал – просто не помнит, а Татьяна, после некоторых сомнений, вообще заявила, что в тех местах не была, а стажировку тогда точно проходила, но совсем в другом районе. С другой стороны, ведь было это, и воспринято нами было все за чистую монету. Да затем по разным случаям не раз рассказывалось о том, как сбежал он от нас, дождя и комаров.
Далее события развивались как в добром фильме. Минут через пятнадцать Леонид выскочил из больницы и прокричал, что у него родился сын и ему надо срочно возвращаться домой. Мы не стали задавать вполне законно возникшие у нас вопросы. И, руководствуясь неизменным в таких случаях правом свободы для всех и каждого в отдельности, быстро помогли ему собрать вещи, через пять минут были на дороге и тут же, как по заказу, поймали идущую в Ирбит попутную полуторку.
Леонид залез в пустой кузов, машина тронулась. Но не успела отъехать и 10 метров, как нас осветил яркий луч полуденного июньского солнца, пробившийся сквозь одну-единственную дыру в сплошной серой облачности. Дыра прямо по курсу движения машины на линии «мы – солнце», и луч, осветив нас, оставил в тени Леонида. Мы замахали руками, показывая ему на сие диво. В это мгновение и он оказался также в потоке лучей. Они пробивались через разрастающуюся с феноменальной скоростью эту дыру. Такой, что через пару минут, когда машина, под наши непрекращающиеся помахивания, оказалась в конце села и, свернув влево, исчезла из глаз, небо полностью очистилось от облаков, оставив их узкой полосой по самому краю всей окружности горизонта.
Мы спустились к берегу, сели в лодки и поплыли дальше, обмениваясь впечатлениями от увиденного и чисто случайного, вне законов теории вероятности, совпадения всех его составляющих. И почему солнце и дыра в облаках оказались прямо по курсу движения машины, и почему дыра в начале своего образования перемещалась в том же направлении, и почему луч солнца осветил нас на одно мгновение раньше машины, и почему, наконец, эти попутные обстоятельства, связанные с его проводами, случились как раз в момент этого чуда природы и его мощи.
Как истые инженеры немедля схватили лист бумаги и бросились за расчеты. Оказалось, что дыра за те две минуты расширялась со скоростью снаряда, т. е. 1000 м/c, а общая мощность испарения массы облаков с площади круга диаметром в 120 км (при принятых нами: высоте облачности в 300 – 400 м, толщине слоя облаков в 200 м и содержании в них влаги на уровне 0,0002 кг/м3) по нашей грубой оценке составила порядка 10 миллиардов киловатт.
Остальные полторы недели нашего похода прошли без единого облачка и в буквальном, и в переносном смысле. Нам всем было под тридцать, были здоровы, беззаботны, не знали усталости и чуть ли не каждодневно разбавляли поход «мероприятиями». В первый же этот солнечный день организовали заплыв на стометровку, а затем, в дополнение, еще и лодочные гонки. На следующий остановились в обед на высоком левом берегу. На правом, залитом полуметровой водой пойменном лугу с изумительно гладким бархатным его покрытием, прогретым солнцем до блаженного состояния, устроили рыбалку наскоро сооруженным из марли трехметровым неводом. В несколько приемов наловили целое ведро одних щурят длиной 8 – 10 сантиметров. Полтысячи штук, вероятно, от одной-единственной щуки, которая, до того как выметать икру, съела на этом лугу всю остальную «чужую» мелочь. Подтверждением тому факт, установленный при поедании ухи из этих щурят, сваренных нами целиком, без их разделки. Питались они все лишь себе подобными: в каждом втором-третьем мы нашли по одному, а то и по два меньших их собратьев, совсем малявок длиной от двух до пяти сантиметров. Другие более мелкие, надо полагать, успели в их животах полностью перевариться. Это был редчайший, поставленный природой опыт на выживание живых существ чисто в «родной» среде, без какого-либо внешнего на нее воздействия, построенный на одном и том же всеобщем исходном принципе – борьбы за выживание и целенаправленного уничтожения одним другого… И что важно, – без какого-либо нашего возмущения и неудовольствия.
На пятый день после Елани, проплыв несколько километров теперь по Туре (в нее мы впали накануне), увидели на правом высоком берегу ровную вытянувшуюся вдоль реки площадку, а в начале ее какие-то странные, голые без коры, высохшие серого цвета стволы. Стояли они в два ряда почти на самом берегу, все строгой цилиндрической формы, одинаковые по диаметру, высотой 6 – 8 метров и все с обломанными верхушками. Мы немедля пристали к берегу и вскарабкались наверх. То были искусственные посадки вязов в виде парковой аллеи протяженностью метров 200, в конце (лучше сказать, в начале) которой обнаружили два квадрата крапивы, а в стороне от них полузаросшее болотце. Квадраты крапивы означали бывшие строения, болотце – бывшее озерко. И ни одного кирпичика, ни одной железки, ни другого рукотворного предмета в границах имения, судя по времени и месту, воздвигнутого кем-то из декабристов. Время безжалостно.
Вернулись к вязам. Часть из них упала и лежала на земле. Все они, и лежащие, и стоящие, без исключения представляли из себя полую трубу с полностью сгнившей сердцевиной и на удивление ядреной и твердой, до звона, стенкой толщиной 20 – 25 мм. Не попытаться использовать такое произведение природы было невозможно, да и вся площадка была неплоха для отдыха.
Перегнали лодку к центральной части усадьбы, пробили выход на площадку, перетащили наверх скарб и занялись устроением очага по «проекту», придуманному еще в ходе упомянутых операций. Взяли ближайший из вязов и положили его одним концом на землю, а вторым – возле будущего очага, на пень высотой миллиметров 400, так что ствол оказался у нас размещенным под небольшим, в 3°, углом к горизонту. Угол определили интуитивно, но верно. Когда зажгли у противоположного конца маленький из пяти щепочек костерок, то через минуту из вяза над очагом вылетел вертикальный столб пламени высотой в добрых пять метров, энергетический потенциал которого был немедля затвержен рекордной скоростью кипячения 12-литрового ведра воды всего за три минуты. Печь работала за счет выгорания внутренней поверхности вязовой трубы, как мощная газовая горелка. И, как последняя вентилем, легко поддавалась регулированию прикрытием заслонкой торца трубы на входе, вплоть до полного прекращения горения и столь же быстрого его восстановления при допуске в нее свежей порции воздуха. Печь, против наших ожиданий, оказалась исключительно еще и долговечной: проработала почти сутки, с остановкой только на ночь, нигде не прогорев до наружной поверхности.
Проснулся утром часа в четыре. Соколовского рядом нет, ружья тоже. Наверняка, думаю, не устоял и залез в болото, обследованное нами вечером. Так и есть, вижу над водой только голову и ружье на вытянутой вверх руке.
– Олег! Утонешь, – кричу. – Нет, здесь твердое дно.
Может и правда, думаю, твердое: копали-то под озерко, значит до глины. Но одному залезть по горло в трясину среди сплошных камышей, так что видно одно небо над головой! Вылез только после того, как облазил его все. Истинно человек, который полностью лишен свойственного всему живому чувства страха. Чуть позже получаю этому наглядное подтверждение.
В полдень река делает поворот на 180 градусов, образуя своеобразный полуостров шириной километра два. Мы на берегу с одной стороны, с другой – деревня. Между нами на открытом пространстве большое болото. Соколовский уговаривает архаровцев отправиться его посмотреть. Вараксин и Петелин соглашаются, раздеваются, по глупости, до трусов и залазят в болотину. Через двадцать – тридцать метров уже по плечи в болоте. Чувствую не головой, своей кожей, этих двух простаков состояние. Сначала – мужская гордость, а потом уже чистейший животный страх… и неизбежность: одни вернуться боятся, и вынуждены тащиться за одержимым Соколовским. Вышли из болота часа через два с ободранными ногами и животами. Честно признались, как оба чуть не наложили в трусы, А ведь тут все происходило днем, при сияющем солнце, на виду деревни и даже при доносящемся из нее шуме тракторов. Да еще и втроем!
В конце этого «печального» для Вараксина и Петелина сельвиля, после того как проплыли деревню, слева в нас впала небольшая речушка Тегень с намного более чистой, против Туры, водой. Время было близко к вечеру, и мы решили остановиться сразу за устьем Тегеня. Вода почище с нашей стороны и порыбачить можно, вероятно, по-прибыльнее.
Не успели выгрузиться, как Соколовский, схватив удочки, скрылся. Пришлось его кричать, возвращать обратно и заставлять в качестве «наказания», чистить картошку и пойманную днем рыбу. Разожгли костер, сварили уху и устроили вечернее застолье. Самое приятное времяпровождение. Хочешь – с миской усаживаешься на бревнышке, хочешь – растягиваешься горизонтально на травке. Постукивание ложек и непрекращающееся подтрунивание друг над другом, перемывание дневных историй, допущенных за день ошибок, неудачных движений. Сегодняшние: с Соколовским утром, а затем днем со всей троицей, предоставляют мне приличные для того возможности. Прежде всего, предлагаю для начала выпить за удачное завершение ими опасной операции по доскональному обследованию рельефа дна и изучению флоры и фауны сразу двух болот, а затем приступаю к разбору их героического при этом поведения.
В перерыве перед чаем ребята, вспомнив о своих грязных от болотной тины кедах, пошли их отмывать, затем развесили для сушки. Опять предчувствую, что будет материал для новой шутки. Говорю: «Ведь сожжете, поставьте подальше!». На двух подействовало, слегка отодвинули треножники с тапочками от костра. Петелин упрямо продолжает держать свои над огнем и периодически их повертывать. Теперь уже все предрекаем ему тапочную катастрофу. Петелин не сдается. Но вот Соколовский приступает к очередной охотничьей байке и отвлекает его внимание, а через три минуты, еще продолжая рассказ, устремляет свой взор и руку… на петелинские тапочки. Спектакль, достойный постановки, что мы и делаем. Достаем фотоаппарат и разыгрываем его вторично.
Первый акт снимаю я. Петелин вывешивает тапочки, а Соколовский с Вараксиным с лицами, на которых стараются изобразить ожидаемый результат от этого и донести его до сознания наивного чудака.
Второй акт (в двух действиях), снимает Вараксин. В порядке подготовки к съемкам поджигаем полусгоревший тапок вторично и вывешиваем его вместе со вторым на рогульке. Соколовского усаживаем на складном стульчаке в черной велюровой шляпе (которые он для форсу всегда возил с собой) в позе увлеченного рассказчика и заставляем его взгляд и руку обратить на тапочки и одновременно на Петелина. А последнего – сначала сделать удивленную рожу, обращенную в сторону Соколовского, а затем, в динамичном броске, кинуться к костру для спасения своих тапочек.
Третий акт. Петелин над костром. В одной руке у него горящий тапочек, а другой он пытается вытащить из огня второй. Тут мы долго потрудились над оформлением этой сценки, дабы убедить будущего зрителя в том, что второй тапок у него случайно упал в костер, в ходе спасения горящего первого.
Четвертый акт. Петелин, сидя на земле с голыми ногами и схватившись за голову, печально рассматривает плоды своего упрямства. Мы с Соколовским взираем на него и, посмеиваясь над ним, просим не расстраиваться и обещаем завтра на «казенные» деньги купить ему новые блестящие тапочки, не хуже сгоревших.
Финальный, пятый акт был разыгран, как и обещано, на следующий день, под вывеской деревенского промтоварного магазина. Ва-раксин на его крыльце с новыми парусиновыми штиблетами в руках, а Соколовский и погорелец Петелин с довольными лицами пребывают в ожидании церемонии их вручения. Все снимки, с учетом эффекта личной сопричастности, получились изумительными.
В этой же деревне, пока вертелись у магазина, узнали, что дальше до самой Тюмени карантинная территория по случаю распространившегося ящура.
Сразу за деревней по карте впадает небольшая речушка. За ней и решаем устроить последнюю нашу стоянку на Туре. Останавливаемся. Мы на том же берегу, что и деревня, но отделены от нее речушкой. Это как раз то, что требуется для полноты счастья. Впереди
у нас целый день. Вытаскиваем на берег лодки, предварительно их тщательно отмыв от грязи, и готовимся к предстоящим торгам лодок, прочего имущества и оставшихся продуктов. В походах эти торги настолько же знаменательны и веселы, как и приобретение лодок.
Торговлю лучше всех освоил я, и потому предлагаю сценарий ее нынешней под привлекательным для будущих покупателей лозунгом: «Продаем все в полтора раза дешевле!».
– Почему в полтора? – задают вопрос.
– Потому, – отвечаю, – простаки вы этакие, что дешевле, а насколько – никто из местных даже и близко не представит. Следующая задача, – продолжаю, – продать обе лодки за одну и ту же цену. Например, учитывая их новизну и первоначальную общим чохом стоимость в 70 рублей, установить цену в 25 рублей за каждую. Вам следует придумать срочно наиболее яркие и доходчивые для покупателей преимущества малой в сравнении с большой, которые были бы ими признаны. Например, постарайтесь донести до покупателей ее исключительную ходкость, остойчивость или еще что. Помните, как вы с Ленькой втроем на большой сразу же перевернулись, а мы с Олегом на своей малой ни разу, и за весь поход. А что такое он в лодке – вы представляете: не перевернуться с ним можно было только благодаря ее названной увертливости. Об основном же своем козыре – ни слова.
Приглашать на торги местный народ нам было не надо. Уже через пять минут после установки на берегу палатки – сигнала, что мы остановились надолго, появились первые мальцы. А минут через 20 – и несколько мужиков, из тех, что мы встретили у магазина и что, по разговорам там о ящуре и карантине, могли уже сделать определенные выводы о наших дальнейших шагах и возможных для себя выгодах. Нам не пришлось даже и объявлять о торгах. Стоило только намекнуть им, что собираемся дальше отправиться пешим ходом, как немедля раздался вопрос:
– А лодки?
– А вам разве не надо? Можем продать.
На тут же последовавший вопрос: «За сколько?» – была названа цена в 25 рублей и обращено внимание, что цена без запроса, у нас так принято, цена исключительно реальная и абсолютно отвечает качеству товара. Дальше последовал, по памяти, следующий многоголосый разговор.
– Почему одинаковая цена? Ведь лодки-то разные.
– Разные, но вы посмотрите на малую, какие у нее обводы. Ее скорость намного больше. Мы трижды специально устраивали гонки на реке, менялись командами, и все равно малая обгоняла большую в полтора раза.
– Так она же меньше, вот и обгоняла.
– Не настолько меньше, чтобы быть в полтора раза быстрее. У нее просто выше все характеристики, да еще и материал. Сам хозяин ее, тесть вот нашего Соколовского, а значит без обмана, говорил нам, что она вся из еловых досок. А какова устойчивость на воде? Мы дважды брали друг друга «на абордаж» и оба раза, как ни смешно, у нас опрокидывалась большая. Конечно, если для сена, то, может, лучше и большая, но вот на рыбалку или куда подальше слетать, то явно лучше малая.
После «сена» определился первый покупатель на большую лодку, который заикнулся, правда, о цене и попросил снизить ее хотя бы до 20. На что последовал категорический отказ: цена справедливая и по нашим правилам изменению не подлежит. На малую тоже, судя по всяким сопутствующим разговору признакам, покупатель определился, но его продолжала смущать невозможность перевезти на ней столько же сена, сколько на большой. Потому я решил, в дополнение к названным еще ее преимуществам, лучших, чем на большой, уключин и весел (которые для сего были предусмотрительно заранее переставлены с последней) и более удобного на малой размещения скамеек, выдвинуть главный козырь о придаче нами к малой лодке всего походного имущества: настоящего плотничьего топора, пилы и рыбачьей сети. Вопрос был решен, и, дабы не было ика, предложено покупателям тащить деньги, а молодому Вараксину, бежать в магазин для обмыва лодок за счет, естественно, продавца, т. е. нас.
Мужики ушли за деньгами, а мы пригласили переправиться к нам местных баб, давно уже собравшихся на той стороне речушки и, похоже, также готовых чего-нибудь приобрести по объявленной в полтора раза более дешевой цене.
В отличие от первой, операция по сбыту продуктового набора (масла, муки, сахара и концентратов, которые мы успели купить в их же магазине до того, как услышали о карантине) была завершена мгновенно.
Тут вернулся Вараксин с покупателями и, как водится, с двумя-тремя их приятелями. Началось то, что по городским понятиям даже невозможно себе вообразить. Застолье со ста граммами вина на нос, когда опьянение проистекает только от места, костра и нескончаемых разговоров о жизни, а более всего, от взаимного уважения сторон и любви друг к другу. Мы, русские, в силу огромности нашего пространства, мало чтим родину, не знаем ее истории, не умеем, может и обоснованно, гордиться своей страной, но зато безмерно любим свое пребывание вот в таком тесном кругу, порой среди мало знакомых людей и по любому поводу, лишь бы только можно было за него «зацепиться». В этом Русь, в этом ее прелесть. В каждом из наших походов бывало несколько таких, чуть не случайных, встреч – и все, без исключения, они живы в памяти, до мельчайших подробностей.
Однако на этом общение с местными жителями не закончилось. Только-только, проводив мужиков, улеглись в предвкушении умиротворенного предночного разговора, как с той стороны речушки раздался громкий бабий голос:
– Парни, вы чего нас надули? Говорили дешевле, а концентраты продали за двадцать пачку при цене на ней написанной – восемнадцать. А мука? – кричит другая, – мука с карасем и никаких в ней двух килограммов нет… – Начинаем под их крики спорить: кому идти объясняться. Все за то, чтобы отправить к ним на съедение меня, как главного закоперщика и организатора базара. Спускаюсь на берег речушки, ею отделенный от кричащих в три голоса баб. Начинаю с извинений и досады на себя, что не углядели цену на пачках концентратов. Предлагаю либо забрать их обратно, либо компенсировать излишне с них запрошенное. О муке говорю, что действительно мы прямо в ней валяли рыбешку и не придавали этому значения, поскольку после валяния рыбы из верхнего слоя муки пекли лепешки и они оттого делались только вкуснее, что, возможно, сегодня впопыхах мы в муке и оставили одного карасика, но он чищеный и свежий, его можно изжарить вместе с лепешками, ваши ребятишки скажут вам одно спасибо… Слышу, как по мере моего разглагольствования бабы начинают успокаиваться и даже посмеиваться друг над другом: что, дескать, зря подняли шум, из-за каких-то копеек его подняли.
– Ты вот, Марья, кричишь, что у тебя масла чуть ли не полбутылки, а у меня так целая, и кто тебе мешал посмотреть, когда ее брала – ребята ведь ничего не скрывали, и я бы тебе отлила из своей, если бы попросила.
– А ты, Лизавета, со своей мукой! Два килограмма крупчатки тебе дали за полтинник, да еще и в придачу очищенного карася. Они ведь не врут, наверное, про лепешки-то. Изжарь своим мальцам, пальчики оближут.
– Они, мужики, – говорит третья, уже ни к кому прямо не обращаясь, – наверное, для смеха и торговали-то, на трояк всего продали. А мы, прости господи, завелись, прибежали – на смех курам…
После таких слов мне оставалось только еще раз выразить сожаление за все, что, может быть, сделано не так, но точно без умысла. Поблагодарить их за взаимопонимание и, рассказав напоследок Лизавете о том, как мы легко и быстро готовим свои вкусные походные лепешки, попрощаться со всеми и пожелать им доброй ночи. Судя по всему, переговоры, как говорят, закончились к полной удовлетворенности сторон.
Не меньшую получили и мои друзья, а потому еще долго, лежа в палатке, обсуждали с ними и их, и все остальные перипетии прошедшего дня.
На следующий день нас провожала и прощалась с нами вся деревня.
Вспоминаю сейчас все пережитое, прочувствованное и никак не могу понять людей, добровольно и навсегда покидающих страну. Такой благости испытать русскому человеку не дано нигде.
Последняя фотография перед выходом со стоянки на берегу Туры сделана Вараксиным. Она есть в семейном альбоме. Я в походном одеянии в окружении внимательно на меня смотрящих Соколовского и Петелина держу в руке нечто похожее на добрую оглоблю с горящим концом и прикуриваю от нее папиросу…
Закончив, от избытка чувств, пригласил послушать мое сочинение Галю. Похоже, она это сделала с большим вниманием. – Ну, как? – спросил я, закончив чтение. И неожиданно… увидел на ее глазах слезы.
– Ты что? Здесь же все только о смешном и веселом.
– Но… ведь их …троих уже давно нет…
Еще о Соколовском. С Олегом я познакомился и быстро сошелся с первых дней поступления в УПИ в первом послевоенном 1945 году. Тогда наше общение друг с другом было ограничено стенами института и прочими делами, так или иначе связанными с учебным процессом. Помимо института у нас были разные интересы и свой круг знакомых, хотя кое-кто из студентов входил в этот мой круг и через Соколовского, но только на чисто приятельском уровне. С Соколовским же у нас, с учетом упомянутых ограничений, наоборот, сразу установились самые дружеские отношения, которые росли и укреплялись от семестра к семестру по мере того, как мы устанавливали все большее и большее единство в наших взглядах на жизнь и взаимно познавали противоположно устроенные, но отлично друг друга дополняющие наши натуры.
Соколовский был анархист-артист, натурой увлеченности безграничной и потому приспособленной к уже не раз мной упомянутому придумыванию «свинтопрульных» идей. Я был анархист-прагматик. Меня тоже могло заносить, но я имел способность после такого заноса остановиться и подвергнуть придуманное кое-какому анализу на предмет его возможной и допустимой реализации с учетом умственных, временных, ресурсных и всех прочих ограничений. Был приспособлен к анализу чужих идей, а идей Соколовского тем более. И это являлось, пожалуй, самым главным свойством наших натур, особо полезным в конструкторской работе. Конкретно это проявлялось в том, что я, например, ставил задачу, а Олег начинал выдавать «на-гора» одну за другой схемные решения ее возможной реализации. Я, по мере появления, подвергал их критике и либо отвергал полностью, либо указывал пути их возможного доведения до приемлемого уровня. Были и другие
более мелкие штрихи наших натур, полезные для дела и эффективной совместной работы, вроде: лояльного, а Соколовским так чуть ли не с благодарностью, восприятия любой критики, умения гордиться чужими достижениями не меньше, чем своими.
Этот «тандем» был оценен нами уже в институте, но еще больше – после поступления на работу в одно и то же конструкторское бюро. Правда, мы оказались в разных группах: я в группе адъю-стажных машин у И. И. Кривоножкина, а Олег в группе рабочих клетей у Г. Н. Краузе, но это не мешало постоянному общению, которое стало по-настоящему результативным, когда мы оба вышли на уровень самостоятельных разработчиков проектов. Он – по обжимным, а я – по рельсобалочным и крупносортным станам.
Полнейшими единомышленниками мы были и по жизни. В первый же год после института женились, одновременно появились у нас дети: у меня два парня, у него сын и дочь. Оба любили всякого рода походы, причем самое большое удовольствие испытывали от таковых вдвоем. Могли под воскресенье пойти в лес и заночевать там у костра на берегу какой-нибудь безымянной речушки. Использовать часть отпуска и отправиться в пеший недельный поход. Либо уж совсем отчудить, в час ночи, к примеру, встать на лыжи и на берегу Шувакиша в сорокаградусный мороз разжечь огромный костер, постоять возле него, полюбоваться его красотой и мощью и под утро вернуться домой.
Короче, мы и при таком времяпровождении, вне служебных дел, всегда пребывали в полной удовлетворенности друг от друга. Либо от своего пристрастия к одному и тому же, вроде купания в холодной (с ранней весны до глубокой осени) воде или сидения у костра за разными философскими разговорами, либо от названного выше дополнения, когда Соколовский до самозабвения, только намекни, любил ловить рыбу, а я, разве с несколько меньшей устремленностью, – возиться с костром и варить уху.
Рассказывая об Олеге, не могу не вспомнить родоначальника этого талантливого семейства – Израиля Борисовича Соколовского. У него было два сына – Вениамин и Петр. Первый – к моменту моего поступления в институт работал на кафедре деталей машин. Второй – отец Олега и Наташи. Вениамин приходился Олегу дядей, но в силу его молодости воспринимался нами как наш чуть ли не однокашник. Так «по-братски» мы с ним и общались на протяжении всех лет учебы.
Испытывая вполне определенную симпатию к деду Олега, я ему так и не был представлен, ни разу с ним лично не общался, и все мое благорасположение к нему было основано на рассказах о нем, а порой и баек. Одну из них я услышал из уст Олега в первые институтские дни.
По его рассказу, дед был арестован в 1936 году и на следствии показал, что он, в порядке диверсии для нарушения железнодорожной сигнализации, вставлял… спички в стыки рельсов. Показание было зафиксировано официально следователем в соответствующем документе и представлено далее на рассмотрение начальству. Из каких-то неведомых источников деду якобы стало далее известно, что, получив таковое дознание, начальство будто бы распорядилось деда немедля выпустить, а дурака следователя выгнать с работы. По версии деда выходило, что тогдашние Органы не только сажали, но и выпускали и что в их рядах служили не только идиоты, а и вполне нормальные, понимающие даже юмор люди.
Мое впечатление об этом умном нестандартно мыслящем человеке было окончательно закреплено и сохранилось на всю жизнь при защите дипломного проекта. Он тогда, не будучи членом нашей ГЭК, был на него либо приглашен, либо напросился сам по случаю, одновременно со мной, защиты проекта его внуком.
Так вот, чтобы избежать неугодных мне «глупых» вопросов, в том числе, по основам марксизма-ленинизма, я специально при докладе оставил открытым наиболее интересный момент своей конструкции. Подчеркнул четко ее особенность, но ни слова не сказал о том, какими средствами и как она обеспечивается. То был расчет на любознательность членов ГЭК. Однако никто из специалистов-прокатчиков на мою наживку не «клюнул». Прореагировал на нее один Соколовский. Он сразу по окончании доклада задал вопрос (причем именно в том виде, как мне хотелось, и как бы с полным пониманием моей задумки насчет нужной мне реакции названных комиссионеров), а именно: «За счет чего конкретно я эту «особенность» реализовал?».
– Путем мгновенного изменения центра вращения системы принудительным ограничением, в нужном нам положении, взаимного перемещения двух элементов рассматриваемого механизма, – ответил я, ткнув указкой на соответствующий узел чертежа.
И тут же получил от И. Б. следующий, столь же нестандартный и ничуть не менее восхитивший меня, «каверзный» вопрос.
– Вы сказали «мгновенного изменения». Но тогда по законам механики в вашем механизме неизбежно возникли бы бесконечно большие нагрузки. Не так ли?
– Ваше замечание справедливо. Только я хотел бы отметить, что слово «мгновенно» я употребил здесь, признаюсь, не совсем корректно. На самом деле, как и положено в реальной действительности, в силу упругой податливости элементов механизма, а в данном конкретном случае еще и за счет установки на показанном мной чертеже специальных для того амортизирующих пружин, изменение центра
вращения происходит, конечно же, не мгновенно, а за вполне определенное время и на пути, обеспечивающих допустимый уровень расчетных нагрузок на механизм.
Такая четкость в постановке вопросов Дедом и моих на них ответов вызвала массу уточняющих более мелких замечаний и уточнений со стороны остальных членов комиссии, в ходе которых все забыли о политике, технике безопасности, экономике и всей прочей казенщине.
Придуманный сценарий полностью подтвердился и обеспечил мне блестящую защиту. Однако… не без помощи. Не будь Деда, «план» мог бы провалиться или проиграться не столь эффектно. Превратиться в заурядную защиту. В масштабе ценностей периода студенческих лет И. Б. явился мне просто гениальным мужиком.
14.05
Получил от Марка увлекательнейшее послание о «Краткой, но полной трагизма, истории рукописи второй книги трилогии «Мальчик, мужчина, старик…».
«Первый экземпляр рукописи я отнес в издательство «Интер-мет». Руководство его, в бытность мою Главным конструктором, относилось ко мне с большим уважением и в память о прошлом рукопись приняло. Этому способствовало также ходатайство президиума Российской Инженерной Академии, почетным членом которой я был избран года три тому назад. Рукопись включили в план, но затем кто-то свыше ее оттуда вычеркнул. Теперь издательство, говорят, собирается ее включить снова. Издание можно было бы ускорить, если найти 2000 долларов (американцы, сволочи, и сюда лезут!). Короче, дело если не совсем безнадежное, то, во всяком случае, крайне затяжное.
Второй экземпляр летом прошлого года я представил в Союз Писателей России. Известно, что Россия по числу писателей, приходящихся на душу населения, намного превосходит все остальные страны мира, причем писатели у нас размножаются со скоростью мухи-дрозофилы. Поэтому сейчас одного Союза, как было в СССР, оказалось мало, и ныне их стало три. Размещаются они все на улице Воровского (ныне – Поварская) в доме Ростовых, описанном Л. Толстым в его знаменитом романе.
В один из этих СП я и заявился, застав там в маленькой скудно обставленной комнатенке живого и очень симпатичного молодого человека Сергея Александровича Гонцова. Мы как-то сразу приглянулись друг другу. Раскрыв рукопись на первой попавшейся странице, он окинул ее взглядом и заявил:
