Владимир Александрович Быков
Дневниковые записи. Том 1
03.11
«Марк! Ты своим последним письмом опять порадовал меня. Прежде всего, я еще раз перечитал твою книжку, дабы лучше осознать, кто такой Лен, и вновь установил, что и Лен достоин внимания, и сама книжка хороша. Далее я набрал указанный тобой номер и, услышав, что он не отвечает, решил проверить его правильность через В. Соколовского. Самого не было, трубку сняла супруга – Валентина. В ответ на мою краткую информацию о сути звонка последовал примерно такой разговор:
– О, Гриншпуна я знаю, они ведь с Веней добрые были приятели по работе, писали совместно даже какие-то статьи. Очень приятно от тебя слышать о нем. Как он сейчас, чем занимается? А Шляпина – тоже знаю: он большой друг Татки, родной сестры тобой любимого О. Соколовского. Ее тут не было, но вчера она приехала с Днепра от Али (это значит от жены Олега), можешь ей позвонить.
– Вот я сейчас это немедля и сделаю, получу одновременно привет от Алевтины. – Звоню. – Здравствуй, Тата. Ты только что с Днепра? Как там все поживают? – Да ничего, но по-разному. – А я к тебе еще о Шляпине, говорят, он твой близкий друг. Валя мне так сказала. – Совсем нет. Это его жена Марина моя давняя подруга, Шля-пин здесь лишь в роли ее мужа. – (А Марина оказывается той Мариной, о которой я не имел никаких сведений лет 50, но хорошо знал по институтским временам через моих друзей по группе: Соколовского, Харламповича и Блехмана, когда-то влюбленного в эту особу, – теперь известного механика, доктора технических наук, живущего в Питере.) В конце разговора сообщает, что телефон Шляпиных, тобой названный, верен.
Звоню вторично Шляпиным.
– Марина? Ты? Привет, Володя Быков.
Дальше, сам представляешь, пошли на полчаса разговоры с воспоминаниями о студенческих годах, перечислением знакомых и незнакомых фамилий, в том числе и твоей, уже как друга Лена Шляпина, ну и, понятно, с добрыми словами о твоей книжке, только что, как тебе выше сообщил, мной перечитанной.
На следующий день, вспомнив вчерашний разговор, узнаю, уже через самого В. Соколовского, адрес и телефон Г. Харламповича. Созваниваюсь, договариваюсь с ним о встрече и открываю для себя еще одну новость, что он племянник покойного изумительнейшего сверх нестандартного человека И. Б. Дунаева из нашего Гипромеза, а значит, в дополнение, и двоюродного брата В. Дунаева, когда-то работавшего у нас и затем уехавшего к Г. Н. Краузе в Колпино. Этого мало. Харлампович, оказывается, уже более трех десятков лет живет в доме, где в соседних подъездах жили: мой покойный дядька Новоселов – бывший директор библиотеки УПИ и прямой начальник Марины, служившей у него в то время библиотекарем, и тесть Леонида, также доктор – химик Б. Н. Лундин, в свое время довольно часто мною посещаемых. Кроме того, разыскивая Георгия, у себя в старючей записной книжке 50-ых годов, для пущей полноты своих впечатлений, нашел случайно расписку с его обещанием нас с Соколовским «ежемесячно и бесплатно поить после докторской защиты». В завершение, набираю телефон Ильи, рассказываю ему эту историю… и, пораженному, передаю привет от Марины.
Мир тесен! Вот в чем мощь твоего письма! Два листочка и столько ярких впечатлений.
Теперь еще по этим листочкам. Ты обладаешь способностью не только не реагировать на отдельные мои реплики и замечания, но даже – и на прямые запросы, требующие, на мой взгляд, хотя бы какой-нибудь малой на то реакции. Я написал тебе как-то насчет дальнейшей работы над твоей книгой, – ответа нет. В прошлом письме – о Вернике, что неплохо бы получить кое-чего о нем, – ноль реакции. Что-то по сему поводу писал ранее.
С интересом прочитал об Алфимове, которого я всегда относил не только к упомянутым «Личностям», но и к знающим специалистам.
Заметь, я не оставил без внимания ни одной твоей фразы, ни одного факта.
Жду обещанного «продолжения».
10.12
«Дорогой Матус, начну с дел житейских, может тебе и не очень нужных, но так, в порядке обывательской болтовни: где радостной, где печальной.
Отпраздновали три юбилея: Ю. Стрижова, Ю. Макарова и В. Скабина – первым двум по 60, последнему 50 лет. Недавно похоронили К. М. Корякину. Скончалась она почти по обычной старческой оплошности, упав с подоконника (или стула) при навешивании штор. Сам Корякин плох и даже не был на похоронах. Лев Скобелев, с которым я сошелся года три назад через Вальтера и поддерживал с ним в основном банное знакомство на территории его сада, заболел, а недавно свалился совсем и более двух недель лежит пластом, почти недвижимым, причем уже неделю после операции, которая на сегодня ничего доброго ему не принесла. Галя по-прежнему, без заметных изменений, в части же потребления лекарств, уменьшения их количества, – можно сказать, пребывает даже в несколько лучшем состоянии. Андрей, чтобы не сглазить, исправился и последнее время мне огорчений не доставляет. Что на него подействовало? – Не знаю. Расспрашивать – неудобно. Внук первый курс закончил и пока, вроде, не бросил. Давно арендует собственную квартиру и, кажется, живет уже со второй дивой. Во всяком случае, с первой разошелся и к нам в дом ее водить перестал. Дела! С наступающим Новым годом и добрыми пожеланиями».
2002 год
05.03
В начале 1999 года послал письмо Росселю с оценкой ситуации в стране и рядом предложений по ее улучшению, получил от его команды формальный ответ. Решил несколько его подправить и заслать в адрес Путина.
«Уважаемый Президент Владимир Владимирович! Несмотря на мою, в принципе почти безошибочную, оценку всех негативных решений последних 10 –12 лет (подчеркну, – оценки на самых ранних этапах их практической реализации), я, тем не менее, как и все – надеялся и ждал. В какой-то мере, правда, такое состояние объяснялось периодически возникавшими мыслями, что там, в руководстве страной, может тоже поняли и как раз сейчас поворачиваются в нужную сторону. Нет, всё шло и продолжает идти в прежнем направлении.
Вам известно лучше меня, положение становится все хуже и хуже, а видимость внешнего, как я называю, витринного благополучия последние годы искусственно поддерживалась отчасти за счет огромной инерционности социального механизма, а, главным образом, распродажей и прямым грабежом созданного трудом нескольких поколений советского народа. Некоторая привилегированность Уральского региона позволила, кажется, лишь отодвинуть приближение катастрофы, на которую уже давно и устойчиво вышли наши Север и Дальний Восток. Сегодняшние решения правительства по выходу из кризиса снова обещающи. Однако при внимательном их рассмотрении оказываются на том же уровне: либо утопических ожиданий, либо прямого обмана себя и народа, они на виду у всех.
Аналогичное положение имеет место и на родном мне Урал-маше. Много шума, разных движений, структурных реорганизаций, а результат – сокращение объемов производства, повышение себестоимости продукции, сокращение штатов, увеличение масштабов скрытой безработицы, перевод огромного числа людей из сферы созидания в сферу управления, продаж, посредничества. Безусловно, что-то из не радующего меня на заводе можно объяснить неправильными действиями руководства, но в принципиальной основе оно является следствием внешних обстоятельств: резким для переходного периода уходом государства от активного управления хозяйством и бездумной приватизации там, где это делать было абсолютно недопустимо.
Позволю начать с ряда вопросов, не выделяя в интересах полноты те из них, которые могут отнесены к известным.
Почему в стране нет порядка, царит анархия, беззаконие и полнейшая материальная безответственность юридических лиц за элементарные отклонения от общепринятых правил, почему мы слышим только о грабежах, убийствах, о всяких иных нарушениях, открытии новых уголовных дел и практически ни слова о наказаниях за преступления, которые по всем нормам следовало бы отнести к преступлениям века?
Почему на протяжении последних лет «перестройки» и новой России мы стали фактически заложниками финансовых афер: спекулятивных махинаций за счет разницы между рыночной и государственной ценами на товары и продукты; заемных пирамид; более «культурных» игр на банковских ставках и валютных курсах рубля; наконец, менее видимых, но столь же ощутимых для людей других противозаконных операций?
Почему у нас господствуют монетарные представления об экономике и ведутся бесконечные разговоры о деньгах, ведь последние есть функция произведенной продукции, а не наоборот? Разве не очевидно, что при более 20-процентной действующей сегодня банковской ставке рефинансирования и соотносительном росте годового производства в 5–7 % разговоры о какой-то стабилизации – есть откровенная маниловщина?
Почему полагаем, что одним снижением налогов можно обеспечить заметный рост производства, в то время как известно, что производством, его ростом, постановкой новой продукции, снижением ее себестоимости и другими подобными вещами надо заниматься непосредственно и по-инженерному?
Почему не оценили негативных последствий приватизации, прежде всего, базовых добывающих и энергетических отраслей, определяющих стратегическую независимость страны?
Почему допустили преступно-грабительский характер приватизации, занизили стоимость народного имущества в сотни и тысячи раз, специально придумали систему резко дифференцированного приобретения от нее благ меньшинством и, соответственно, большинством населения, допустили еще большее неравенство отдельных его слоев в силу случайной привязки их к тем или иным различным по значимости объектам приватизации? Разве всё это не обязывает государство пересмотреть в разумных пределах итоги приватизации, придумать законные способы и вернуть обратно весомую часть народного имущества или денежных средств?
Почему полностью исключили возможность воздействия на производство работающего персонала предприятий и не осознали тех же негативных последствий там, где предприятия окажутся в собственности спекулятивно мыслящих субъектов?
Почему долго не признавали (открыто, а не так – между прочим) самой большой ошибкой власти – организацию жизни страны на подачки, под кредит, расходуемый на потребление? Ни одна уважающая себя страна (да что страна, уважающая себя семья) не позволяла себе такой легкости. Деньги всегда занимались под дело, дабы пустить их в оборот, быстро получить навар и с выгодой для себя рассчитаться с долгом. Желание займом погасить сегодняшний «маленький» пожар непременно сопряжено с возникновением большего завтра.
Почему как были, так и остаемся преисполнены желаниями быстро вылезти из теперешнего состояния или, по крайней мере, представлять народу его близкое будущее в розовом цвете? Разве нереальные планы и неразумные ожидания не столь же вредны, как и неправильные шаги?
Почему от разговоров о защите отечественного производителя не перешли к самым решительным практическим шагам – жесточайшей протекционистской политике, которую 100 лет назад настойчиво пропагандировал и проводил в жизнь великий государственник Витте и которой руководствовался Сталин?
Вопрос создания конкурентоспособной техники киданием шапок не решается. Нужен протекционизм, нужно жить в рамках того, что умеем, на что способны. К слову, если бы в горбачевские времена власть руководствовалась правильной ценовой политикой и весь отечественный и покупаемый за нефтедоллары дефицит (и все остальное из области разных такого же знака услуг) продавала (предоставляла) по действительной их ценности, не исключено, что мы бы и сегодня жили при социализме.
В 80-е годы в Китае имело место огромнейшее, иногда раз в 10, расхождение в цене на товары и продукты иностранного и местного производства, довольно часто даже без видимого отличия в их качестве. А что сотворили мы? Не имея на то никаких реальных возможностей, учинили «здоровое» соревнование со всем миром. Практически закрыли чуть не полностью собственное производство, особенно потребительских товаров. Думаю, Вы согласитесь, что, лишившись последнего, мы загнали себя в угол. Восстановление их производства на любом уровне, и даже в «родной» дрянной упаковке, – не есть ли задача наипервейшая для подъема страны? Что касается средств производства, то почему просто законодательно не запретили покупать за кордоном то, что умели делать сами и что еще можем делать сейчас?
Почему не оградили себя от бутылочно-упаковочных инвестиций, которые сегодня вытаскивают из кармана покупателя 30% его нищенского дохода и результатами которых, к тому же, от неумения утилизировать и при низкой культуре, буквально захламили и замусорили всю страну? Почему позволили производителям продуктов и товаров объяснять нам повышение цен на их продукцию установкой иностранных упаковочных линий, специально сделанных под того же происхождения материалы? Разве мы только по одному этому факту не оказались в положении некоей африканской колониальной державки?
Почему теперь, уже при Вашем управлении страной, принимается неведомый доселе (да еще после воровской приватизации, при которой такой гигант, как Уралмаш, акционировался по цене пяти его станков) одинаковый для всех налог на доход? Разве он отвечает интересам государства и народа? Разве он, под придуманным лозунгом якобы «лучшей» его собираемости, не облагодетельствует целенаправленно все тех же господ, одержимо настроенных на обогащение и расточительство?
Проблема монополии. Она постоянно возвращает меня к чувству обиды за свершаемые ошибки, за неумение задать себе вовремя лишний вопрос, за непонимание той истины, что очень легко допустить ошибку и ой-ой как тяжело ее исправить. И, тем не менее, почему не возвращаемся, чего бы это ни стоило, к государственной монополии на энергетику и всё, что связано с использованием недр? Ведь это позволило бы, кроме того, обуздать и как-то стабилизировать развращенный полной свободой частный рынок.
Разве с первых наших подвижек к рынку было не ясно, что на переходных рубежах должно иметь место разумное сочетание государственной и частной собственности и что если этого не сделаем, – низкая культура и рваческий настрой собственника будут неизбежно вызывать сокращение производства жизненно необходимых предметов за счет повышения их цены? Разве не ясно, что без активного вмешательства государства такой процесс «удовлетворения» покупательной потребности населения чреват социальным взрывом? Разве в ажиотажный период спекулятивного взлета доллара рынок прямо не работал, да и не продолжает ли работать по названной формуле, руководствуясь уже и чисто житейским эгоизмом: зачем готовить и везти на рынок тонну товара, когда можно доставить половину, но при двойной цене?
К сожалению, это делается порой наглым образом и весьма бесконтрольно, и даже по законом оговоренным моментам, например, мгновенному изменению продавцом цены наличного товара, продажи товара по цене выше утвержденной прейскурантом и т. д.
Почему до сих пор не отказались от безобразной практики крупного и мелкого надувательства людей, их мелочного обмана, не исполнения вчера им обещанного? Раньше нас мало обманывали, нам лгали идейно. Сейчас с нами жульничают, на чисто житейском уровне в рамках тактических мероприятий.
Характерный пример тому – узаконенная Центробанком в 1998 г. процедура перевода вкладов из ряда коммерческих банков в Сбербанк на условиях, дополнительно к основному, ограбления вкладчиков. Разговоры о планируемой на 99 год 30-процентной инфляции при установленной тогда тем же Центробанком 60-процентной ставке рефинансирования и явно искусственной, в спекулятивных целях, более чем трехкратной девальвации рубля. Или, в последнее время, вдруг мгновенное повышение более чем в полтора раза платы за коммунальные услуги при одновременном назначении дополнительных статей оплат за некие «найм жилья» и «капитальный» его ремонт. И это, кстати, при семипроцентном повышении размера пенсий. Аналогичное творится с трудовыми вкладами населения, которые компенсируются сегодня, с одобрения Государства, на уровне двадцатой части их фактического размера
А ведь еще небезызвестный Гамильтон, в аналогичной ситуации строительства новой Америки, категорически отметал все возможные «легкие» варианты ликвидации или уменьшения государственного долга. Считал неприемлемым для государства отступление от своих обязательств, дабы «не опрокинуть всю общественную мораль. Иначе, – добавлял он, – у вас будет что угодно – анархия, деспотизм, но только не справедливое и налаженное государство».
Думаю, что во всем – и в налогах, и в решении частных моментов жизни людей требуется дифференцированный подход, и особенно, в части изменений того вполне разумного, что имело место ранее. Не создать ли специальную комиссию и не посмотреть ли ей – какими излишними процедурами, какими «свежими» бумажками и прочими неразумными требованиями, в сравнении с «бюрократическими» советскими временами, обросла жизнь рядового гражданина в век демократии?
О доверии между народом и государством, между предприятием и работником у нас говорили и говорят постоянно, но практически мало что делается, и ладно бы по случаям, когда кто-то действительно пролетел, а признаться в том факте трудно. Нет – и в большинстве случаев именно тогда, когда избежать мелкой лжи или такого же размера надувательства ничего не стоит. Разве в настоящей ситуации заявления о создании атмосферы доверия к правительству не являются пустыми словами?
Текущее состояние общества есть функция его культуры. Это аксиома. Поскольку культура общества (в полном интегральном значении) не может измениться ни в день, ни в год, становится очевидно понятным нами сотворенное за годы советской власти, а сегодняшнее наше положение есть прямое следствие данного творения. И наоборот, наше мощное становление в начальные три-четыре десятилетия предыдущего правления обязано высокой культуре первого (и, отчасти, еще мало испорченного второго) поколения людей, воспитанных прямо (или косвенно) дореволюционной средой.
Почему же сейчас после мощнейшей критики стратегии недавнего прошлого ринулись в другую крайность – полной разнузданности и этакой пропаганды пошло легкой жизни, глупейших фильмов и рекламы, бесконечных телевизионных игр во все, что только можно придумать? Мы что, глупее китайцев? Разве не ясно, что всеми средствами информации мы должны настраивать свой народ на преодоление трудностей, на работу, а не на пустое времяпровождение, танцульки и десятилетнее отгадывание слов в Поле Чудес?
Почему это мы так самозабвенно ринулись в демократию и почему она так сильно защищается не только кое-кем из нас, но и западным миром?
Как ответить на все эти и другие, тут не названные, вопросы? Будь один-два – их можно было бы списать на незнание, на ошибки исполнительной власти. В данном случае и само количество, и характер вопросов позволяют нам сделать только одно единственное заключение. Они – результат заведомо сознательных эгоистических решений и действий вполне определенного круга лиц, следствие предоставленной им системой свободы вне общепринятых и отработанных жизнью правил поведения, отвечающих интересам подавляющего большинства истинно созидательной части общества. Они прямо вытекают из ответов на последние два вопроса.
Вне надлежащей культуры общества установление демократической формы правления чревато колоссальными издержками, которые могут оказаться соизмеримыми с издержками советской власти. Демократия без культуры – та же утопия, что и социализм. Это грабеж государства и народа, национализм, массовая преступность, бессмысленная политическая борьба, неконтролируемое зверское обогащение меньшинства. Подобная демократия выгодна только этому меньшинству. Она удобна и другой – западной демократии богатых, завоевавших когда-то в силу благоприятных внешних обстоятельств место под солнцем и употребивших его в явно национал-эгоистических целях своих стран. Для них демократия – свободное соревнование с бедными, современная форма утонченно-издевательской «цивилизованной» эксплуатации последних. Мы тут отнюдь никакое не исключение.
Не относится ли в полной мере к нашей развращенной сегодняшней действительности предупреждение Макиавелли, сделанное им еще 500 лет назад? «В развращенных городах сохранить республику или же создать ее – дело трудное, а то и совсем невозможное. А ежели все-таки ее в них пришлось бы создавать или поддерживать, то тогда необходимо было бы ввести в ней режим скорее монархический, нежели демократический, с тем, чтобы люди, которые по причине их наглости не могут быть исправлены законами, в какой-то мере обузды-вались властью как бы царской.., ибо народ полностью развращенный, не то что малое время, но вообще ни минуты не может жить свободным. Люди поступают хорошо лишь по необходимости; когда же у них имеется свобода выбора и появляется возможность вести себя как им заблагорассудится, то сразу возникают величайшие смуты».
Не будем говорить о монархии: обратная дорога порой не легче дороги вперед. Но главный вывод о выходе из создавшегося положения напрашивается вполне определенный.
Во-первых, мы должны жесточайшим образом усилить роль государства, причем не только в плане упомянутого обуздания всякого рвачества, но и в плане организующего влияния, вытекающего прямо из требований переходного периода жизни страны, периода не установившихся связей и не полностью отработанных процедур. Того влияния, которое необходимо было бы сохранить и обеспечить с первых дней всех наших перестроек.
Во-вторых, мы должны, дабы ускорить процесс строительства социально справедливого и самостоятельного государства, бросить все силы на подъем культуры людей, подчинить решению этой проблемы среднюю и высшую школы, поднять престижность преподавательского труда и привлечь в эту сферу наиболее талантливых людей, подчинить все средства массовой информации и пропаганды настрою на учебу и созидание, на повышение культуры жизни и работы. Сегодня все ищут общенациональную идею. Начать всем учиться, начать строить страну собственными силами, – не есть ли это самая объединяющая всех идея?
В-третьих, мы должны, дабы уменьшить хаос, исключить, по возможности, заведомо ошибочные волевые шаги и не создавать нежелательных ситуаций для противоправных и нечестных поползновений, подчинив все наши решения, постановления, иные организационные мероприятия и даже наши желания инерционным возможностям хозяйственной системы по скорости ее перевода из одного состояния в другое. Наглядный пример обратного – все финансовые пертурбации последних лет, которые не соответствовали текущему реальному состоянию хозяйства страны и потому каждый раз становились базой для безобразных своей открытостью разного рода махинаций.
В-четвертых, мы должны по возможности добиться таких государственных решений, которые бы в максимальной степени соответствовали интересам делового большинства населения. Пока не будет хотя бы видимого соответствия между интересами государства и личности – не будет ни доверия между ними, ни настроя на дело. Люди будут обсуждать проблемы их обмана, надувательства или ущемления интересов, а не думать о работе. Между государством (представляющей его организацией) и конкретной личностью должен всегда иметь место определенный минимум адекватности в оценке того, что касается их интересов. Чем больше последние будут сближены между собой, тем более созидательным будет дух народа. В этом деле, когда нет возможности сделать как нужно бы, всегда лучше самая плохая правда, чем любая ложь. Сейчас, похоже, эта житейская истина у нас практически предана полному забвению.
В-пятых, мы должны осознать, что никуда не двинемся и никого по-настоящему к себе не привлечем, если не сделаем свое государство государством законопослушных людей, не создадим обстановку неотвратимости наказания за свершение противоправного. А в плане последнего, не выработаем систему наказания, и прежде всего, должностных лиц за любые антинародные действия по оценке конечного результата – только результата, вне причин его возникновения. Незнание, неумение, не все прочие защитительные атрибуты существующего судопроизводства не должны приниматься во внимание при рассмотрении служебного проступка, если только он не вызван форс-мажорными обстоятельствами. Общество в подобных случаях должен интересовать только результат, а не его подоплека и процедура движения к нему. Не знаешь, не умеешь – не садись за руль государственного управления. Впрочем, и за любой другой руль.
За финансовую аферу 1998 г., в недельный срок извлекшую из кармана подавляющей части населения две трети его дохода в угоду обогащения ничтожной кучки людей, должны были нести самое жесточайшее наказание вполне известные, однозначно к сему делу причастные должностные лица. Преступно оправдывать их действия некими привходящими обстоятельствами. Здесь должно действовать, аналогичное давно признанному, правило: любое «незнание» должностного лица не должно освобождать его от ответственности за служебный проступок. Другого выхода из той вакханалии государственных преступлений, в которой оказалась наша страна, кажется, и нет.
Что касается остальных предложений, то они прямо вытекают из мной поставленных выше вопросов. Их нужно просто снять соответствующими решениями и действиями.
Не хотел бы приведенным почти одним негативом создать впечатление, что у нас ничего не делается вообще. Делается, и много делается. Но, к сожалению, совокупный результат пока все еще отрицателен и, главным образом, в сфере, определяющей стратегическую жизнеспособность государства».
0 7.03
В октябре 1995 года, в период разваливающей страну горбачевской «перестройки», на Череповецком меткомбинате в составе очередной реконструкции его блюминга были пущены в эксплуатацию ножницы. История создания этой новой и достаточно уникальной конструкции ножниц усилием в 2000 тонн интересна и поучительна.
В 1963 году нами была подана заявка на рычажные ножницы. Отличительная особенность их заключалась в применении, для разрезания металла толщиной до полуметра, тривиального принципа работы обычных кусачек, что используются для выдергивания мелких гвоздей и откусывания проволоки. Однако сия-то тривиальность, несмотря на исключительно ее аргументированную авторскую защиту, и вызвала мощные возражения со стороны многочисленных оппонентов.
И в этом не было ничего необычного, ибо настоящая конструкторская работа – это борьба мнений, жаркие споры, отстаивание позиций, решений. Порой объективно правильных, а порой явно тенденциозных, выдвигаемых часто из элементарного противопоставления своего чужому в рамках защиты «чести мундира». Особо, когда чем-то предложенное истинно хорошо и, к тому же, настолько необычно и нестандартно, что не может не вызвать желания другой стороны предпослать ему «свои» альтернативы с почти неизбежной разносной критикой свалившейся на головы «специалистов» доселе неизвестной идеи.
В результате, первый проект ножниц, выполненный в 1970 году для блюминга 1500 – головного стана в комплексе прокатки широкополочных балок на Нижнетагильском меткомбинате, оказался Мин-тяжмашем и Минчерметом забракован. Не знаю, все ли тогда было сделано для обратного, но факт остается фактом – блюминг 1500 пускался с ножницами традиционной конструкции Новокраматорского завода. За ним числилась данная номенклатура, и его критика потому явилась определяющей в упомянутом решении министерств. Проект не получился. Сама же заявка была признана изобретением… только в 1977 году после 14-летней переписки.
Примерно в это время появились и очередные запросы от металлургов о проектировании и изготовлении для них ножниц. Но теперь, после смены руководства отделом, мы заняли твердую позицию и заявили: старых делать не будем, предлагаем «кусачки». Однако, несмотря на нашу уверенность и решительность, приобретенный благодаря настойчивому оппонентскому «воспитанию» (прежде всего со стороны своих собственных – К. В. Корякина и А. Г. Семовских), страх перед необычной конструкцией ножниц оказался настолько велик, что потребовалось еще лет пять, прежде чем был найден наконец первый Заказчик, согласившийся рискнуть.
Но и после быстро был сделан только проект реконструкции участка ножниц, к разработке которого мы привлекли не отягощенных условностями молодых конструкторов. Именно ими, в условиях продолжающейся критики, и даже несколько под ее воздействием, удалось сочинить его весьма удачным. К сожалению, дальше началась «перестройка», дело снова застопорилось. На изготовление и подготовку к монтажу ушел очередной десяток лет.
Время безвозвратно. К моменту, когда поступил сигнал от чере-повчан о начале монтажа, из тех, кто стоял у истоков этого проекта, пускать ножницы пришлось одному Ю. Смирнову, бывшему заведующему отделом, где велась его разработка. Ушли из жизни или уволились из отдела не только почти все ответственные исполнители, но и главные критики проекта. Недавно скончался и сам Смирнов.
Однако жизнь не останавливается никакими ее сопровождающими коллизиями. Пуск ножниц и первые недели эксплуатации подтвердили полностью их генеральную концепцию. «Нарвались» мы через какое-то время после пуска, как всегда на мелочах, из-за нашей российской небрежности. На ножницах стали греться и задираться вкладыши скольжения их главного приводного вала. Первая причина состояла в своевольной, без согласования с Уралмашем, замене материала вкладышей на более дешевую и худшую по качеству бронзу нашим контрагентом по их изготовлению, как это не покажется смешным, тем самым Новокраматорским заводом. Вторая, долго скрываемая от нас и открывшаяся совершенно случайно, усугубившая резко последствия первой, заключалась в том, что при очередном вскрытии одного из вкладышей в нем был, естественно непреднамеренно, оставлен ремонтниками… некий посторонний предмет (не то зубило, не то гаечный ключ), которым один из вкладышей и сам вал были задраны уже окончательно. Произошло будто специально так, как в свое время на одном из техсоветов я заметил, что «если и возникнут неприятности, так будут они следствием совсем иных обстоятельств, а отнюдь не критикуемого оппонентами: «вздрогнем опять от каких-нибудь наших обычных мелких недоработок или всем известной халатности».
Ну, а как другие потенциальные заказчики? Они были обращены в нашу веру задолго до пуска. Первый кивок ими был сделан, когда они увидели проект в рабочих чертежах. Второй, более сильный, при показе им работающей модели ножниц. Третий, окончательный, после того, как мы пригласили их посмотреть ножницы в натуральную величину на площадке сборочного цеха.
