Виталий Левченко
Белый Камень. Чёрный Серп
«Ох, не простая это девочка!» – удивилась Совка; что-то сильно толкнуло ее – и сон исчез.
Она села на кровати, поджала ноги и приложила к вискам ладони, боясь забыть хоть малейшую деталь из показанного ей. Совка вспомнила слова, произнесенные некогда богиней смерти. Морена предупредила, что она встретит новую воительницу и передаст ей знания.
Наступил день. Совка не переставала думать. Вечером она пришла к убеждению, что торопиться с выводами не нужно. Это мог быть и ничего особо не значащий сон. Вещие сновидения приходят редко, даже к тем, кто знает и понимает. Повседневным случайностям и неважным совпадениям тоже хватает места в жизни.
Однако спустя месяц ей пришлось удостовериться, что это было не простое сновидение, а некий знак. Она опять увидела во сне девчушку в комнате. Та снова рисовала в большом тонком блокноте, но что именно – Совка разобрать не могла.
Девочка сердилась. Она искоса посматривала на Совку и неодобрительно морщила носик, словно обижаясь на то, что эта взрослая тетя сомневается в ее реальности. За спиной у дитяти появилась богиня смерти. Улыбнувшись, Морена показала на малышку рукой – и Совка проснулась.
Было зябко. Сунув ноги в большие мохнатые тапки, она стянула со стула халат и пошла в кухню. Достала из шкафчика пакет с кофе, сыпанула в мельничку добрую порцию зерен, достала турку.
Сжимая ладонями горячую чашку, она размышляла. Выходит, это не просто сны. Девчушка эта – наверняка воительница. И Морена указала на нее. А значит – быть им вместе. Но как же ее родители? И где искать малышку? И почему именно сейчас? Неужели не за горами время и ее, Совкиного, перехода?
Вопросы вереницей вертелись в голове, и над всем этим довлела самая главная мысль: неужто Белый Камень отыщется при ее жизни? Этой жизни!
Она вспомнила из детства бабушкин рассказ о сестрах Пряхе и Лебеди. Когда настают очень тяжелые времена, одновременно могут появиться две воительницы, чтобы остановить набравшее силу зло.
Был соблазн пойти в пристройку, вынуть из ямы картофель, открыть тайник и взять в руки Серп. Может, богиня смерти и в этот раз появится пред ней и все объяснит? Но Морена запретила без надобности брать в руки ее оружие.
А вдруг эта надобность сейчас и появилась?
Чем дольше Совка размышляла, тем больше запутывалась. В конце концов она решила ничего не предпринимать и довериться богам. Если случится что-то по-настоящему нехорошее – она почувствует, на то она и воительница. А тревожить понапрасну черную богиню не нужно.
Придя к решению, Совка немного успокоилась.
Сновидения с девочкой периодически повторялись. Но ничего нового Совка из них узнать не могла, пока не увидела последнее вещее предсказание. И в нем ей показали комнату снаружи и само здание. И она ясно увидела знакомый город, в котором следует искать.
Яна быстро освоилась в новом доме. Войдя первый раз в свою комнату, она восторженно ахнула и часто-часто заморгала, словно не веря увиденному. Удивиться было чему.
Совка, пока собирала документы на удочерение, за время частых общений с малышкой в детском доме быстро убедилась, что у нее большой дар художницы. Поэтому комната Яны походила на студию: ученические мольберты-хлопушки, масляные краски, акварель, тушь, гуашь, кисти, карандаши и фломастеры, скребки, ластики, бумажные листы, большие и маленькие, свернутые рулончиками холсты, наборы тряпочек, чтобы вытирать руки. И свет, много света из окна, ламп на потолке и стенах.
Пройдя на середину комнаты, Яна крутила головой, тщетно пытаясь охватить одним взглядом сказочное богатство.
Совка подумала, что все-таки сильно переборщила с обстановкой домашней изостудии. Яне и шести лет не исполнилось. Вряд ли ей в ближайшие годы понадобятся столь серьезные вещи для рисования. Но было так приятно наблюдать за ее радостью!
Перво-наперво следовало взяться за лечение у Яны косоглазия. Скажи Совка кому из врачей, представителям традиционной медицины, что с помощью трав можно выправить у девочки глаз, ее бы осмеяли. Но Совка знала: при должном усердии это осуществимо. Мази и компрессы из липы, цветов шлемника и других особым образом приготовленных отваров требовалось применять регулярно в течение двух-трех лет. Она сама была свидетельницей, как Алевтина исправляла подобный недуг у детей.
Поначалу она беспокоилась, что у Яны не хватит терпения несколько раз в неделю по часу носить на глазу повязку с целебной мазью и делать другие процедуры. Но девочка на удивление быстро все поняла и охотно согласилась.
– Мешает сильно, – сказала она, приложив пальчик к глазу.
Однажды на лечение к Совке приехал пациент из столицы. Управлял он издательством детской литературы. Увидев рисунки Яны, он пообещал прислать уникальные книжки – учебники по академическому рисунку и живописи, адаптированные для детей. И слово сдержал. Так у Яны в скором времени появились самоучители, и через какое-то время ее работы стали более точными и правильными.
К третьему классу у нее в комнате висело несколько грамот, полученных на областных и городских конкурсах школьных талантов. А на следующий год добавился и диплом из Москвы. Она самостоятельно выбрала для себя псевдоним – Метельная – и старательно выводила его на картинах.
– А вдруг я не стану художницей? – со вздохом спросила она однажды после того, как полдня провозилась с эскизом лошадей. Что-то у нее не получалось, и листы один за другим летели на пол.
– Ты уже художница, – присела рядом Совка и подняла один лист. – Не понимаю, что именно у тебя не получается, но это нормальный творческий поиск. Думаешь, талантливым людям все и всегда удается с первого раза? Знаешь, сколько трав у Алевтины я перепортила, пока научилась их чувствовать, слышать их тайные запахи, разговаривать с ними, понимать их силу, – она погладила девочку по плечу, поцеловала в макушку и поглядела на нее, чуть отстранившись.
– А глазик-то очень хорошо выправился. На всякий случай проведем повторные процедуры: месяца три снова компрессы поделаем – и порядок, – сказала Совка повеселевшей дочке. – Ну, устраиваем перерыв и идем пить чай с мятным печеньем.
– С печеньем! Моим любимым! Пошли, пошли скорее, – запрыгала к двери Яна.
Совка потихоньку открывала Яне свой дар травницы и ведуньи. Особо ничего делать и не пришлось. Девочка сама проявила интерес к тайному знанию и с удовольствием помогала в приготовлении настоек и снадобий. Гуляя по лесу и слушая Совку, показывающую, где растет какой кустик и какие травы для чего нужны, она успевала набросать в блокноте моменты их прогулок.
– Мама, смотри, какая березка! Никогда таких не видела. Прямая – прямая, как линеечка, высокая – высокая! – восхитилась Яна и побежала к краю полянки, где стояла действительно необычная по своей красоте и строгости аккуратная береза. Девочка обняла черно-белый ствол и топнула ножкой.
– Хочу быть на нее похожа! Правда, мы как сестры?
– Обе красавицы! – улыбаясь, сказала Совка. – Пойдем, березка моя, – обняла она дочку. Так Яна получила тайное имя, для тех, кто знал и понимал, – Березка.
Все эти годы, со времени появления Березки, Совке не давала покоя мысль: как и когда проявится у дочурки дар воительницы? Вот она в этом возрасте уже была посвящена. Стоило ли самой проявлять инициативу или следовало подождать? Совка ничего не скрывала от Березки и охотно рассказывала все, что знала о великих богах и богинях, подлинной свободе и величии человека, его божественной сути. Только о Серпе она не хотела пока говорить. Ей хорошо помнился ее первый, пугающий и неприятный, опыт с оружием Морены, и она не желала, чтобы Березка получила его тоже в столь юном возрасте.
Лада была согласна с Совкой, и они решили повременить.
– Успеется. Чем старше к тому моменту будет – тем лучше. Впрочем, не мне тебе советовать, это ваш путь с Березкой, – сказала как-то Лада, будучи в гостях у дочери.
«Через пару лет, – думала Совка, – если ничего не произойдет, я открою Березке тайну ее жизненного предназначения».
Однажды ей понадобилось съездить в город. Наступала шестица, то есть суббота. К сумеркам Совка планировала вернуться.
– Будешь по хозяйству за главную, – накануне сказала она Березке, постучавшись в ее комнату. Девочка отложила кисть и улыбнулась: остаться на целый день одной, как взрослая, – это все-таки здорово!
– Только не забудь днем после школы пообедать, а то заработаешься, – Совка кивнула на мольберт, прикрытый тонкой тканью, – и голодной останешься.
– Не забуду, – махнула рукой Березка. – Мам, посмотри, пожалуйста. Уже готово.
Она подошла к мольберту и открыла его. У Совки захватило дыхание.
На картине была изображена воительница. В этом сомнений не возникало: она сжимала Серп Морены. Вид у нее был грозный. Одной рукой девушка откидывала с лица пряди скрученных светлых волос, а другой, что держала Серп, разрывала багровую пелену, норовившую заполнить все пространство на полотне. Совке показалось, что она видит молодую себя. Присмотревшись, поняла, что это сама Березка, только намного старше.
Она повернулась к дочке. Березка улыбалась, довольная произведенным впечатлением. А потом сделала виноватое лицо, и Совка окончательно все поняла.
– Доченька, милая, ты… брала в руки Серп? – тихо спросила она.
Березка кивнула и быстро заговорила, стараясь опередить опасения Совки.
– Мам, не волнуйся, все хорошо. Ну честное слово! Я хотела тебе сначала сказать, а потом подумала, что ты не одобришь. Оно само вышло. Я в прошлом месяце как-то встала утром, ты в город уезжала, а он, – она кивнула на Серп в руках воительницы на картине, – меня позвал. Я и нашла его, в шкатулке, под картошкой… – Березка умолкла и вздохнула, поглядев жалобно на Совку. Та прижала дочку к себе.
– Хотела я тебе рассказать, да обогнала ты меня. Видно, так и должно быть… но, постой, – Совка испуганно заглянула ей в глаза, – там же, на камне, стояла руна Требы!
Березка весело подпрыгнула.
– Да я убрала ее, нечего сложного. А потом назад поставила.
Совка не верила своим ушам. В ее-то возрасте самостоятельно снять такую серьезную защиту!
– Как же ты справилась с руной? Я же еще толком и не учила этому?
– Ну, ты же рассказывала немного, а я запоминала – вот и вся премудрость, – пожала плечами девочка.
Ошеломленная Совка больше ни о чем не расспрашивала. А уж о том, что или кого Березка увидела, взяв в руки оружие Морены, и подавно. Попросила только без надобности больше не трогать Серп.
Юная воительница кивнула и серьезно ответила:
– Знаю, больше не буду.
Позже, когда Березка легла спать, Совка позвонила маме и, избегая говорить по телефону напрямую, иносказаниями сообщила ей новость. Лада, конечно, сразу все поняла.
– Теперь вот вы… обе… – сказала она, выслушав дочь. – Думаешь, что-то произойдет?
Совка чувствовала, как сильно волнуется Лада, хоть и старается скрыть это.
– Пока все тихо и мирно. Видимо, то самое… ну, ты понимаешь… с ним все в порядке. И ты не переживай за нас, – заверила она маму.
Со временем Совка и сама перестала тревожиться. Несмотря на то, что посвященных воительниц теперь было две, ничего не изменилось, жизнь шла так же размеренно и спокойно.
После окончания школы, а потом художественного училища в соседнем городе, Березка без труда поступила в московскую академию живописи. Она приезжала в Ладное на каникулы, праздники, иногда и на выходные. Наведывалась в Москву и Совка, так что время прошло быстро и незаметно.
Перед окончанием последнего курса Совка приехала в Москву на фестиваль древнеславянской культуры. Остановилась она, как и всегда, у дочери. Березка с первого года учебы снимала однокомнатную квартиру рядом с метро, недалеко от академии. От общежития она отказалась, как и от маминой финансовой помощи. Продаваемые картины помогали оплачивать аренду жилья.
Разбирая гостинцы, Березка то и дело восторженно гладила баночки.
– Мое любимое варенье – клубничное! А это медок – цветочный! И наши родные травяные чаи! А у меня все закончилось, я уж думала, не выживу, – смеялась она. – Здесь, в Москве, травы покупные, почти мертвые.
Пока Березка готовила на стол, Совка ходила по комнате и рассматривала картины: было много спортивных мотоциклов, почему-то похожих на диких степных лошадей.
– Мам, пойдем пить чай! – позвала Березка.
Совка еще раз решила поговорить с ней о будущем.
– Ты точно уверена, что хочешь вернуться? Может, останешься в Москве? – предложила она, садясь за стол.
Березка поставила чашку и покачала головой.
– Ох, нет! Мы с тобой уже давно все обсудили. Да, появлялась у меня мысль об этом, с год назад, – она махнула рукой, – так, в порядке бреда. Представила я себе детально, в картинах, свою жизнь столичную – и не увлекло. Так что буду творить дома, вдали от цивилизации, как Ван Гог, – рассмеялась она.
Березка подвинулась ближе к Совке.
– Ну что мне делать в Москве? Но вот чувствую я: не мое все это, – кивнула она за окошко. – Приезжать по желанию – да, хоть каждую неделю, а жить постоянно не хочу. Моим иногородним сокурсницам я показалась сумасшедшей, когда сказала такое. Некоторым так и не удалось здесь зацепиться, домой собираются как на костер. Одна знакомая, Маша, хорошая, между прочим, художница-график, по окончании возвращается в родной Владивосток. Ну, не получилось у нее. А живет она, как говорили древние римляне, по принципу «Aut Caesar, aut nihil»5. Цезаря на белом коне за годы учебы так и не поймала и считает, что жизнь закончена. Завидует мне настолько, что страшно становится, когда говорю с ней, – вздохнула Березка, отпила чаю и продолжила:
– Часто спрашивает: почему тебе все дается легко, а тебе это не нужно? Что мне сделать, чтобы так везло? Я ей отвечаю: наверное, у нас с тобой немного разные приоритеты в ценностях. Мне тоже хочется многого, но в другой системе этих самых ценностей, и не все мне дается легко, это со стороны так кажется. Может быть, и тебе, говорю, посмотреть на себя и на мир с иной точки зрения? А она заплакала. Мне так жалко ее стало. Никуда Москва от тебя не убежит, говорю я ей. Поработаешь во Владике несколько лет, а там и перспектива обжиться в столице появится. Если уж так тебе нужно – ты обязательно найдешь способ сюда вернуться. Она головой мотает, плачет и говорит: тебе легко советы давать, а годы идут, кому я нужна потом буду, – Березка фыркнула в чашку, расплескивая чай.
– Не многие хотят видеть и слышать, думать и понимать, – сказала Совка. – Может, оно и к лучшему. Если так происходит, значит в этом есть смысл.
– Жертвы медийных манипуляторов и обывательских стереотипов. Скоро в двадцать лет стариками себя считать будут, – проворчала Березка, вытирая салфеткой стол. – И ведь умные люди. Вот, с кем поведешься! Я как-то поймала себя на мысли, что и сама начинаю автоматически примерять на себя их идеалы и ценности. Думала, может, это я чего-то не понимаю? Не зря же все в Москву так стремятся. Села как-то вечерком в ванну, зажгла курения и свечи, закрыла глаза и начала представлять свою будущую столичную жизнь. И поняла, что ничего не выходит. Работать я могу и дома. Общаться можно по интернету. Сюда ездить по делам. А вся эта бытовая суета и динамика столичной жизни с утра до вечера меня тяготят. Это нормально?
Совка задумалась.
– Для тебя это правильно. У тебя характер такой, – сказала она. – И ты сама выбираешь свой творческий путь. Ты не даешь иллюзиям и лживым духам завладеть твоим сознанием. Для других нормально иное, вот как в случае с твоей знакомой Машей из Владивостока. Страна у нас сильно централизованная. Многие стремятся в столицу за перспективами, если считают, что в родных краях добиться этого невозможно. Я уже сказала, что это, наверное, к лучшему. Даже в стародавние времена, когда наши боги находились к нам ближе, люди были очень разными. Знающих и понимающих, конечно, жило гораздо больше, но не ими одними творится подлинная история и создаются вехи на пути человеческом. Для высших сил все люди важны, и у каждого человека есть предназначение и путь. Разница в том, что некоторые идут по своей дороге более осознанно, а другие предпочитают двигаться автоматически, на социальных рефлексах, к которым их приучили.
Березка ничего не ответила, только махнула рукой и налила горячего чаю.
В конце лета она вернулась в Ладное. Они с Совкой принялись уговаривать Ладу переехать к ним.
– Бабуль, втроем будет веселее. Ну что ты там одна? – говорила Березка, одной рукой держа телефонную трубку, другой – водя кистью по холсту. – Дом у нас просторный, всем место найдется. Я вот твой портрет напишу.
– Березочка, да мне и этих хватит, – смеялась Лада. – Тот большой, который ты привезла в прошлый раз, у меня в зале висит. Подружкам говорю: это моя внученька сделала! Всем нравится, все ахают. Привыкла я здесь. А вы лучше ко мне с мамой в гости приезжайте. Давненько не виделись.
На том и порешили.
Совка и Березка поехали к Ладе. И как только вошли в калитку, тревожное предчувствие жаром накатило на Совку. Взглянула на маму – и сразу вспомнился ей далекий вечер у себя на веранде и неожиданные слова бабушки: «Перейду я скоро».
Лада заметила, как внимательно всматривается в ее лицо дочь, как дрогнули ее губы и заблестели печальные глаза.
Она улыбнулась, уперла руки в бока и укоризненно покачала головой.
– Ну-ка, входи быстрее, чего топчешься? Березка вон уже сумки распаковывает. После поговорим.
В минуты душевной слабины Совка с горечью думала о способности хранителей и воительниц чувствовать время своего перехода. Да и не только они, но и все те, кто особенно глубоко понимал и знал, без труда ощущали грань, разделяющую бесконечный жизненный путь на части: иногда части эти были длиннее, а когда-то короче, у кого-то больше, у других меньше. Но для богов и богинь, помогающих человеку идти через эти отмеренные промежутки, время мало что значило, как и для тех, кто оценивал свой путь не количеством прожитых лет, но способностью в течение одной жизни узнать и понять то, что было залогом непрекращающегося цикла бытия.
После перехода Лады Совка с головой окунулась в работу, изгоняя грустные мысли. Хоть знала она и понимала, но порой печаль брала верх, и тогда она откладывала травы и уходила в лес, садилась под старым дубом, росшим в глубине чащи возле родника, закрывала глаза и вслушивалась в тихие, спокойные звуки мира, давая грусти пройти сквозь сознание и раствориться в деревьях и травах.
И Березка прогоняла печаль работой. Набрав заказов, она не отходила от мольберта целыми днями, заканчивая далеко за полночь, чтобы с рассветом снова взяться за кисти.
Близилась к концу весна. В последних числах мая Березка неожиданно получила приглашение из Кельна, от бывшей сокурсницы Нюры: та после окончания вуза сразу уехала в Германию вместе с мужем. Ее супруг Леонард занимался галерейным бизнесом, поддерживал контакты с русскими художниками. Березке предложили выставить несколько тематических картин в их галерее, совместно с работами других мастеров.
– Даже не знаю, что выбрать, – сказала она Совке, расставив вдоль стен полотна. Присела на диван, задумалась.
– Мне кажется, можно взять любые, они все хороши, – предложила Совка.
Березка сделала гримасу.
– Не все стоящие. Быть может, вот эту… – она поставила одну из написанных с год назад картин на мольберт.
– Что скажешь?
Совке эта картина не нравилась: набережная Москвы-реки, заходящее солнце размазывается в темных колючих волнах, на переднем плане тени прохожих огибают светловолосого паренька со скейтбордом, а он, придерживая доску ногой, смотрит на блики в воде. И хоть вокруг была Москва, эта река и солнце в ней довлели над всем и были какими-то неправильными, и город вокруг выступал лишь бутафорией. Чувствовалось что-то безнадежное и пораженческое. Картина называлась «В поисках координат».
– Тебе виднее, – сказала Совка, дипломатично уходя от ответа. – Там будут художники, искусствоведы. Нужно произвести на них впечатление.
– Не беспокоюсь я об их впечатлениях, – пробурчала Березка. – Я пишу то, что хочу и как хочу. Недавно разговаривала с одним человеком. Ди-джей на попсовом радио. Хотел картину заказать. Сказал мне: «Яна, ваше имя в Москве на слуху. Сегодня спрос на древнеславянскую тематику. Вы в тренде, вы – модный художник». Меня чуть не стошнило от этих офисных словечек. В тренде! Модный! Словно я одежду шью. Заметила ему это, а он так серьезно сказал, что во все времена все определяло и определяет слово «мода». Я после разговора с ним подумала, что, будь я писательницей, обязательно бы сочинила что-нибудь абсурдистское на эту тему. Мода на талант, на глупость и бездарность, мода на доброту и сострадание, мода на безумие и нравственность. Все уже давно привыкли, что подлинные чувства и мысли заменились постмодерновым позерством и шоу. Весь жизненный путь человека выражен сегодня в селфи. Это и есть современная концепция вечной жизни. В общем, вся эта игра в бред не для меня. Отказала я вежливо тому ди-джею, – Березка усмехнулась и провела тыльной стороной кисточки по носу. – Ну их всех с их модой. Все-таки нужно решить, что выставлять.
Совка, не желая мешать, пошла к себе заниматься травами и настойками.
Нужны были пять работ. Березка долго думала и отобрала подходящие, включая «В поисках координат».
На одной картине светлая Берегиня и могучий Сварог расположились возле костра, окруженные людьми, пришедшими увидеть и послушать своих богов. Другая картина, немного ироничного толка, запечатлела встречу славянских воинов из разных родов возле реки: сложив оружие, они смотрели в небо, судя по выражению их лиц, каждый видел там что-то свое. На третьем полотне юная арфистка пыталась взять нужный аккорд; арфа – большая и причудливо изогнутая, раскинулась широко под ее маленькими руками. Создавалось впечатление, будто девочка пытается удержать крыло огромной птицы, рвущейся ввысь. На последней картине, самой большой, была изображена парашютистка в момент приземления, окруженная вытянутыми и переплетенными домами и деревьями. Из ее поднятых над головой рук лился на землю лунный свет.
Березка вернулась из Германии через две недели.
У Совки в это время сидела на приеме пожилая женщина с внуком, страдающим эпилепсией. Она оставила их на минуту и вышла к дочке.
– Ну как оно? – спросила, улыбаясь, она. Березка плюхнулась в кресло, сняла бейсболку и устало разворошила густые волосы.
– Зер гут! Все хорошо, мам. Не хочу тебя отвлекать. Я пока искупаюсь с дороги, а позже все расскажу.
Вечером сели ужинать. Березка поведала о встрече с сокурсницей Нюрой и ее мужем Леонардом, о выставке и Кельне.
– Из России там, кроме меня, были живописцы из Архангельска, Вологды, Питера и Саратова. Ну а я Москву представляла, – рассмеялась Березка. – Еще замечательные мастера из Киева и Минска, Сиднея и Нью-Йорка, даже из Токио. Из разных стран Европы русские художники тоже выставлялись. В общем, большой показ получился. Я не ожидала такого масштаба.
Она принялась рассказывать подробности.
– А интервью у вас брали? – спросила Совка.
– Конечно. И не один раз.
Березка горестно вздохнула и закатила глаза.
– Кажется, я там напоследок ляпнула что-то лишнее.
– Это как? – удивилась Совка.
– Сейчас расскажу, – Березка налила еще чаю и взяла кружочек домашней колбасы.
– В последний выставочный день подходят ко мне в галерее трое: немец, араб и негр. Немец обычный такой, рыженький. Араб представительный, в восточной одежде: длинная белая, кажется, кандура называется. А негр в рваных джинсах, цветная рубашка, длинные косички-дреды – в общем, как только что с Ямайки. Представились: Мориц, Асаф и Гази. Стали на английском о картинах расспрашивать.
Я объясняю, насколько знание языка позволяет. Вижу, они странно улыбаются и подозрительно вокруг оглядываются, в картины тычут. Асаф и Гази на арабском заговорили. Потом опять перешли на английский. Мне это надоело. Я позвала Нюру, она стала переводить. Оказывается, их очень удивило, что на выставочных картинах, и моих, и других художников, изображены исключительно белые, славяне. Ну, я сразу поняла, откуда ветер дует. А они подходят к моим работам и спрашивают словно в шутку: почему вот у вас одни светловолосые люди везде? Разве в России нет людей с темными волосами?
Я им отвечаю, что у нас всяких хватает: и светлых, и темных, и рыжих, и лысых. А в моем случае выбор цвета волос был сделан для того, чтобы сразу была понятна этническая идентификация. К тому же выставка тематическая, нужно же понимать.
Они не унимаются, окружили меня и объясняют, что необходимо соблюдать политкорректность даже в искусстве. Я на них смотрю уже как на чудаковатых и спрашиваю: а вас не смущает тот факт, что представители других рас и этносов жили совсем на других территориях и к славянам не имели никакого отношения? Они мне отвечают, что это вовсе не важно.
Тогда я начинаю понимать, что это либо провокация, либо клиническое безумие, которое сегодня накрыло весь Запад. Но держусь и поясняю им: вот представьте, что кто-то снял кино о жизни замечательного арабского медика Ибн Баджи. Главного героя играет светловолосый скандинавский актер-гомосексуалист. А что? Политкорректность в обе стороны должна работать. Обращаюсь к негру Гази, говорю ему: значит, для вас нормально, если снимут фильм о Луи Армстронге, где талантливого саксофониста играет белая актриса? Чтобы уж наверняка не обвинили представителей темнокожей расы в неполиткорректности и сексизме заодно. Как вам такое? Повернулась к рыжему Морицу, предлагаю: могу написать ваш портрет в образе араба. Хотите?
Вижу, они сильно озадачились. Не ожидали, что я выскажусь так открыто. Европейцы боятся таких тем, как чумы. Эти трое думали, я тоже начну мямлить и придумывать отговорки. А я чувствую: достали они меня.
Начала импровизировать. Говорю Асафу, что у русских традиция есть очень важная: если ты с незнакомцем поговорил, то нужно к нему в гости приехать, на его историческую родину. Так что я к нему приеду погостить на Ближний Восток. Он сначала оторопел, но быстро взял себя в руки и заулыбался. Говорит: «Это будет чудесно!». А я продолжаю. Объясняю, что у нас принято в гости ездить со всеми родственниками. Асаф продолжает кивать, но уже не улыбается. Я его успокаиваю: мол, мы хорошие люди, все мои родственники такие чудесные и прекрасные, спокойные и благожелательные. Поживем у вас, говорю, сколько-то. Вижу, Асаф зависать начинает и переспрашивает Нюру: может, она что-то неправильно перевела? А Нюра, молодец, сориентировалась сразу и серьезно так поддакивает.
Я Асафа спрашиваю: ну так как? Он наконец сообразил, что я шучу. Снова повеселел. Сказал, ему нужно время, чтобы подготовиться к приему гостей. Окей, говорю, мы подождем, а потом приедем. Правда, есть у нас строгий обычай: мы несколько раз в сутки поем на всю округу «Калинку-малинку». Пусть соседям вашим помешаем, но запрещать нам этого нельзя, это будет для нас большим оскорблением. Надо же уважать наши правила. Но вы, достопочтенный Асаф, не беспокойтесь, мы все очень, очень хорошие люди! Конечно, вам придется убрать часть восточного колорита вашего жилья и добавить в него славянской атрибутики, чтобы моих родственников не оскорбить и не обидеть. Но они такие славные люди! Они очень, очень мирные люди. Так что вам с нами будет весело и приятно. Кстати, а можем мы с собой привезти свининки? Нам без нее и дня не прожить.
Вижу, Асаф насупился. Мориц вылупился на меня. А Гази расхохотался и говорит: «Это русская шутка!». И что-то на арабском другу сказал. Асафу моя шутка очень не понравилась. И он уже так неприязненно, хоть и с улыбкой, говорит мне: «Вы меня обижаете своими нехорошими намеками».
Ну, думаю, все равно нечего славного из этого разговора уже не выйдет, поэтому скажу все, как есть. Тоже улыбаюсь. Объясняю: нет, это вы меня обижаете. Я вас троих знать не знала и ведать о вас не ведала, вы сами подошли и стали мне абсурдные советы давать. А еще, Асаф, вы не желаете моих родственников принимать у себя. И жилье вот не хотите переделывать. Злой вы. Совсем не толерантно рассуждаете. А если серьезно, я вам вот что скажу: вообразите, Асаф, что миллионы и миллионы представителей моего этноса наводнили страны Ближнего Востока. Большая часть из них сознательно нарушает ваши законы и совершает преступления. Местные власти закрывают глаза на все, запрещают об этом публично говорить – и это тоже преступление. Более того, власти внушают всем мысль, что виноваты сами жертвы, а мигранты – невинные овечки. Другая же часть переселенцев вроде и не агрессивная, даже наоборот. С улыбками, мягко, но настойчиво постепенно они добиваются изменения уклада жизни, культуры, законов и запрета всего того, что не соответствует их менталитету и религиозному мировоззрению, даже в вещах непринципиальных. Всюду внедряют свой быт и традиции. Они говорят о мире и добре. Но ведут себя так, словно весь мир должен крутиться исключительно вокруг них. Они твердят о понимании и уважении. Сами же они вовсе не желают уступать хотя бы в малом, ради уважения и понимания окружающих. И вы, Асаф, с ужасом видите, что становитесь чужаком в собственной стране, которая уже и не ваша вовсе, а мигранты предлагают вам покинуть ее. Ну как? Вот мне такая картина не по душе. Не хочу я, чтобы мои добрые и мирные соотечественники оккупировали ваши страны, у нас и своя имеется.
Гази состроил комическую гримасу, а вот Асафа и Морица перекосило, они возмутились: «Вы зачем так плохо говорите? Мультикультурализм – это высшее достижение политического развития!».
Я говорю: бросьте эти заученные штампы, мультикультурализм давным-давно протух. Потому что однонаправленная у вас политика выходит. По принципу «Твой дом – мой дом, а мой дом не смей трогать!». И решила напоследок практический пример привести Асафу. Вы, спрашиваю, бараний жир едите? Он удивился: «Ем, конечно». Я продолжаю: а воду со льдом пьете? «Да, – говорит, – и очень люблю в жару!». Улыбаюсь ему: а вы пробовали запивать бараний жир ледяной водой? Он глазами захлопал, не понимает, куда я клоню. «Нет, – осторожно так отвечает, – с желудком будут проблемы, эти продукты нельзя совмещать». А я спрашиваю: почему? Жир бараний плох или вода? «Хорошие, – говорит, – просто нужно их употреблять раздельно».
Я ему: вот так и с вашим мультикультурализмом и политкорректностью. Это безумная попытка совместить несовместимое. Да ладно бы, если только совместить, а не уничтожить одно в угоду другому. В Европе и Штатах это сумасшествие достигло апогея и выражается с инфернальным мазохистским злорадством, потому что поздно уже что-то спасать. Похоже на то, как человек кричит: «Пропади оно все пропадом!» – и остервенело крушит мебель в каюте и разбивает дорогие вещи, когда корабль обреченно идет на дно. Надеюсь, политики, устроившие на Западе этот кошмар, когда-нибудь окажутся на скамье подсудимых. И будут судить их, как когда-то фашистских нацистов, за преступления против человечества, против наций и их основ.
