Виталий Левченко
Белый Камень. Чёрный Серп
Он сжал камень в ладони, сосредоточившись на тех двоих.
Араб вдруг замолчал и замер, словно статуя. Девчонка встревожилась.
– Ali! What's wrong? What happened?4 – она прикоснулась к его плечу. Тот посмотрел на свою пассию ошарашенным взглядом и вдруг залепил ей увесистую пощечину. Та вскрикнула и чуть не упала. Приложила руки к лицу. С ужасом посмотрела на бойфренда и бросилась к выходу из сквера. Араб через минуту пришел в себя и кинулся вдогонку.
– Сфэта, Сфэта, нэ брось мэнья! Сфэта!
Прохожие смотрели им вслед. Кто-то снимал на мобильник. Генка пошел вглубь сквера. Он торжествовал. Конечно, все эти мелкие эксперименты нужны только для проверки камня. А вот с таксистом вышло действительно нехорошо.
Генка приехал к Земляному Валу на такси. А до этого, когда он попрощался с Глебом и Березиной в аэропорту, то и в самом деле решил прогуляться и подумать. Он долго шагал, уставившись перед собой, затем сел на лавочку и вытащил из сумки артефакт. Положив его на колени, он достал смартфон и стал копаться в интернете, пытаясь найти что-нибудь об этом странном яйце. Информации о разных камнях было много, в основном из мифологии. Но похожего и близко не находилось. Вернее, все, что угодно, могло быть похожим на эту штуку.
От поисков его оторвал голос.
– Братишка, сигареткой не угостишь?
Генка поднял голову. Перед ним стояли два мужика. По возрасту не гопники, по виду не бомжи, но у Головешкина появилось нехорошее предчувствие. Он сунул камень и смартфон в карман и покачал головой.
– Не курю.
Почему он так сказал – и сам не понял. Но тем двоим ответ не понравился. Один, тот, что постарше, присел рядом, другой встал сбоку.
– Помоги добрым людям, добавь полтинник трубы потушить, – хрипло сказал старший мужик и как бы невзначай почесал клешней толстый шрам на щеке.
Генка почувствовал, как артефакт в кармане становится теплее. Он прикоснулся к нему пальцами и внезапно понял, что бояться нечего. Этих двоих легко было представить как отвратительные, жалкие, но совсем не страшные сгустки грязной энергии, или как механизм, в глубине которого крутилась какая-то нелепая деталь. Если побороть брезгливость – можно протянуть руку и вырвать на свет эту деталь. Но тогда механизм остановится.
Он повернулся к мужику на скамейке и усмехнулся.
– Что, Сема, совсем жизнь замучила?
Мужик отпрянул и уставился на Генку.
– Опаньки, мы знакомы?
Головешкин сделал угрожающий вид.
– В обезьянник захотел на трое суток?! Вали отсюда! И своего дружка Климова прихвати, – ткнул Генка пальцем в стоящего. Тот попятился, глаза его забегали, он сжался и стал мелко кланяться.
– Простите великодушно, гражданин начальник, ошиблись. Нас уже нет.
Мужики ринулись прочь. Генка проводил их взглядом, вытащил камень из кармана и недоуменно уставился на него. Что это было? И как такое вообще возможно?
– Охренеть! – пробормотал он и покрутил головой. Навстречу ему по аллее, со скрипичным футляром за спиной, шел кудрявый мальчишка лет двенадцати. Генка сжал пальцами камень и понял, что пацана зовут Марк и возвращается он с урока музыки.
В следующую минуту редкие прохожие стали свидетелями впечатляющего зрелища: паренек снял с плеч скрипичный футляр и достал скрипку; сжав ее за гриф, он размахнулся и с силой шандарахнул инструментом о фонарный столб; взвизгнуло, треснуло – и скрипка разлетелась на части. Рядом притормозил велосипедист и восторженно зааплодировал.
– Уважаю, чувак! Купи лучше байк!
Мальчишка затравленно оглянулся и уставился на остатки скрипки в руке.
– А-а-а-а! – завопил он. – Ма-а-ма!
Генка не стал дожидаться, чем закончится эта истерика, и отправился дальше, пытаясь успокоить хаос, бушующий в голове. Он вспоминал, как бухнулся на колени перед Юлькой в лесу.
– Погоди, Глебушка, мажорик, урод! Ты мне заплатишь за все! – прошипел Генка, поглаживая в кармане камень. А он-то, дурак, все гадал, зачем его взяли в Карелию! Теперь понятно! Клюеву-младшему нужен был подопытный кролик. Невестушку свою жаль, конечно. На сестрице эксперименты тоже не станешь проводить. Игнат – свой брат, харя зажравшаяся, хоть и делает вид, что это не так. Вэл – Ленкин парень, как бы неудобно фокусы на нем проверять. А Генка – в самый раз. И Юлька тоже. Она, конечно, сучка и стерва. Но и ей досталось, хоть и не напрямую.
У обочины стояло такси. Головешкин нервно сглотнул.
«А может, попробовать?».
Таксист, пожилой усатый мужик в коричневом джемпере, лениво взглянул на подошедшего, опустил журнал и спросил:
– Здравствуйте, куда едем?
Генка сел на переднее сиденье.
– По Садовому, там покажу. Поехали, не обижу.
Всю дорогу Головешкин нетерпеливо крутил в кармане камень: а вдруг не получится?
– Где-нибудь возле Старой Басманной, – попросил он.
Минут через десять они остановились. Генка пристально посмотрел на водителя и протянул ему пачку сигарет. Тот удивленно присвистнул.
– Вы что, шутите? Пятьсот евро! А в рублях нет? У меня и сдачи не наберется.
– Сдачу оставьте себе на чай, – сказал Генка.
Таксист восторженно глядел на клиента, сжимая в руке сигаретную пачку.
– Ну и ну! Послал мне бог пассажира, спасибо, спасибо! Удачи вам, всего хорошего! Я всегда стою на том пятаке, если понадобится!
Генка захлопнул дверцу и пошел по тротуару в сторону перекрестка. До угла оставалось немного, когда сзади его окликнули:
– Эй, парень, стой!
Головешкин оглянулся. К нему со всех ног бежал разъяренный таксист, размахивая смятой пачкой. Генка испугался. Он понял, что совершил большую оплошность, не успев скрыться к тому моменту, когда шофер стал приходить в себя.
Таксисту осталось пробежать метров десять, когда из-за угла им навстречу выехал байкер на чоппере. Генка сжал камень и словно разделился: половина Головешкина метнулась к таксисту, вытягивая его на проезжую часть, другая половина была возле байкера, заставляя того вывернуть через встречную полосу к тротуару и набрать скорость. Мощный мотоцикл дико взревел и пронесся рядом с Генкой. Раздался глухой удар. От столкновения таксиста отбросило на добрый пяток метров, и он врезался головой во входные двери кафе. Посыпались стекла. Чоппер налетел на высокий бордюр, байкера вырвало из седла, и он бухнулся на тротуар. Пешеходы бросились врассыпную.
– Звоните в «Скорую»! Сволочи, смертники, дороги им мало! – визжала какая-то тетка. Послышалась полицейская сирена. Генка, пятясь, завернул за угол.
До вечера Головешкин проводил эксперименты с артефактом. Он убеждался, что его сила огромна. Сначала он вынуждал людей делать странные и нелепые вещи. А потом сообразил, как разжиться деньгами. Выяснилось, что можно навсегда стирать подопытным память, точнее, внушать мысль, будто они Генку в глаза не видели. Открой он это свойство камня раньше – тот таксист мог не пострадать.
Генка догнал солидного мужика с кейсом.
– Здравствуйте, вы меня узнаете? – спросил он.
Мужик сделал брезгливое лицо и равнодушно скользнул по Головешкину взглядом.
– Вы ошиблись.
Пять минут назад этот мажор отдал Генке всю наличность из бумажника: двадцать пять тысяч двести десять рублей, триста долларов и четыреста евро. Брать банковские карточки Головешкин побоялся.
Возле Савеловского вокзала, куда его занесли опыты, он заставил двух гастарбайтеров напасть на патруль, а потом с удовольствием наблюдал, как омоновцы отходили их дубинками, скрутили и бросили в подскочившую ментовскую «Газель».
В вагоне метро он устроил целое представление, вынудив пассажиров ссориться и драться из-за девки, которой внушил желание раздеться догола. Он вышел на «Братиславской», нырнул в магазин и чуть не совершил большую ошибку, намереваясь заставить кассиршу отдать ему деньги. Вовремя спохватился: кассирша его не запомнит, а вот камерам наблюдения память не сотрешь!
Это случай отрезвил Генку. Оставаться незамеченным не так-то просто: везде камеры, регистраторы, у всех мобильники. Он решил в дальнейшем, если все пойдет хорошо, надевать темные очки, капюшон и косить под репера.
Недалеко от своего дома Головешкин завернул в кафе и заказал кучу роллов, суши и кувшинчик саке. Старательно изображающий японца мужик из Средней Азии бегал между столиками, ловко разливая из чайника с длиннющим носиком по чашкам зеленый чай.
Генка выпил саке, закусил роллом и довольно расслабился. Вот ведь правильно говорят: не было счастья, да несчастье помогло. Не отравись он тогда в самолете ликером, сидел бы в теремке за праздничным столом вместе со всеми и лег бы спать под утро. И не пошел бы на прогулку. И прошляпил бы артефакт. Пусть теперь Глеб отсосет!
Подумав снова о Клюевых, Генка помрачнел. Днем все казалось не таким серьезным и опасным. А сейчас, глядя во тьму за окном, он почувствовал, что влип серьезно.
Пускай никто не видел, как он заходил в номер Глеба и Березиной. Не пойман – не вор. Но если здесь действительно замешан клюевский отец – то такая отмазка не пройдет. Банкир обязательно докопается, что Генка отправился утром гулять вслед за его сынком. Охранники возле ворот подтвердят. И тогда…
Генке стало страшно. Несмотря на артефакт, он понимал: если Клюев-старший возьмется за него – то и камень не спасет. Разговаривать с ним не будут, шлепнут – и все. Такой конец Головешкина решительно не устраивал.
А если по-хорошему? Отдать им камень и забыть обо всем? Ну нет! Это надо быть полным ослом и мудаком, чтобы по собственной воле отказаться от такого счастья.
И что остается? Выходит, нужно прятаться. И чем раньше – тем лучше. А если его уже ищут? Банкир позвонил Глебу, когда они утром прощались в аэропорту. Значит, он держал это дело на контроле. Глеб, наверное, сразу поехал в банк. Значит, подмена давно обнаружилась.
Генку обдало жаром. Вот дурак! Выяснил же еще в сквере, что за штука этот камень. Так нет же! Нужно было весь день потратить на идиотские фокусы. Теперь проблема в том, как скоро Клюевы докопаются до правды. Много времени это не займет.
Он лихорадочно размышлял: нужно срочно переехать, квартира в другом районе Москвы, затаиться, выправить новые документы, можно даже сделать пластическую операцию. Уехать в Европу или Америку. Нет, заграница отпадает. Там русского человека найти проще. Иголку лучше прятать не в стоге сена, а среди таких же иголок. Где он слышал это выражение? Неважно. Главное – исчезнуть.
Когда появился план, Головешкину полегчало. Он выпил.
«Только не психовать, – думал он. – Клюевский папаша, конечно, очень крутой, но не всемогущий. Да и вообще, кто он такой? Козлиная морда. Считает себя богом. А на смену старым богам приходят новые».
Генка решил съехать из родной квартиры сегодня же. Когда ситуация успокоится, он все объяснит матери. А сейчас нечего рассиживаться.
Он не захотел доедать суши, но саке допил. Осторожности ради честно расплатился деньгами.
Выйдя на улицу, Головешкин позвонил домой. Сказал матери, что они вернулись из Карелии. Поинтересовался, не спрашивал ли кто о нем. Кажется, все было спокойно.
Он покрутился возле дома, вглядываясь в припаркованные машины. Заскочил в подъезд. Один из лифтов опускался. Генка поднялся по лестнице на два пролета и замер.
Послышалась возня.
– Рекс, ну-ка, рядом! – донеслось до него.
Головешкин про себя матюгнул соседку и ее псину, напугавших его, облегченно вздохнул и зашагал по ступенькам к себе на этаж. Он тихонько открыл дверь ключом, ломая голову, как объяснить поспешное бегство.
Антонина, разумеется, заподозрила неладное, когда Генка, старательно подыскивая слова и делая безмятежный вид, сказал, что переезжает и увольняется из банка.
Пройдя в свою комнату, он положил сумку на кровать, вытащил из нее ненужную в Москве походную одежду и сунул туда несколько рубашек, пару джинсов, туфли и легкую куртку с капюшоном. «Пока хватит, – подумал он, – потом куплю что-нибудь стильное».
Антонина испуганно смотрела на срочные сборы.
– Геночка, скажи честно, что произошло? Это из-за поездки, да? Ты поссорился с Глебом?
Генка замахал руками и рассмеялся.
– Да брось ты ерунду говорить! Глеб тут совершенно ни при чем. Я сто раз говорил тебе: хочу начать новую жизнь. Самостоятельно.
– Ну, хорошо… ну, я понимаю… молодому человеку хочется жить отдельно от родителей. Но зачем такая срочность? – она ошеломленно качала головой. – И потом, потерять такую работу у Клюевых – это просто абсурд! Я ничего не понимаю.
Головешкин застегнул сумку и чмокнул маму в щеку.
– Ну что тут непонятного! Встретил сегодня в аэропорту знакомого, он предложил работу в частной компании. Зарплата высокая. Ну не хочу я всю жизнь зависеть от твоих Клюевых. Мне это вот где! – он провел рукой по шее. – Хочу начать все сначала, с чистого листа, стать другим человеком. И никакого прошлого.
Мать вздохнула.
– Тебе виднее. А твой этот знакомый – он не из секты? А то знаешь, ходят с книжками, головы дурят, оглянуться не успеешь – обчистят да мозги промоют. А ты доверчивый такой…
Генка в сердцах чертыхнулся.
– Я что, похож на идиота? Не выдумывай ерунду. Все, я пошел.
Антонина понуро поплелась вслед за ним в коридор.
– Ты сейчас к этому знакомому идешь?
Он обнял мать.
– Да, нужно обсудить планы. Он обещал завтра помочь с арендой квартиры. И не делай такой вид. Я не на Луну улетаю. И даже не в Питер. Скоро увидимся. Как обустроюсь – сразу позвоню. Номер поменяю. Никому его не давай.
Генка повесил сумку на плечо, борясь с искушением подправить с помощью камня настроение матери. Нет. Это гадко. На близких эксперименты он ставить не будет. Все равно такое действие артефакта длится недолго.
– Ну, ты заплачь еще, – улыбнулся Головешкин. – Там перспектива есть, ты пойми. Если все пойдет как надо – со временем и ты переедешь из этой дыры, – обвел он рукой вокруг.
Попрощавшись с матерью, Генка быстро спустился по лестнице, обдумывая, в какой гостинице переночевать: денег хватит и на люкс, но это сейчас лишнее, лучше взять на пару дней скромный номер, пока он не снял квартиру; а жилье лучше арендовать напрямую, не через агентства, чтобы меньше светиться.
Выйдя из подъезда, он завернул за угол дома, дошел до игровой площадки. Оглянулся. Горели фонари. Возле песочницы ковырялась в телефонах ребятня. Поодаль потягивали пиво какие-то девки. Ничего подозрительного.
Он миновал соседний дом, перешел дорогу и направился к метро.
Вернувшись из Лондона, Клюев-старший дней через пять признался себе, что недооценил Геннадия Викторовича Головешкина, простого электромонтера, который как в воду канул.
Слежка за Антониной результатов не дала. Не помогла и прослушка, установленная в их квартире. Этот щенок, когда звонил, старательно избегал называть свое место и запретил матери рассказывать о звонках.
У Кабана все сильнее росло желание собственноручно порезать мальчишку на куски. Видимо, пацан насмотрелся детективов, будь они прокляты, и звонил матери каждый раз с новых номеров. Локализовать его по звонкам тоже не удалось: он всегда выходил на связь из разных районов Москвы и Подмосковья и выключал потом мобильник.
Банкир раз за разом перелистывал оперативно собранное досье на мать и сына, пытаясь найти хоть какую-то подсказку, но тщетно. С родным отцом ни Генка, ни Антонина не общались. Родственников у них не было.
Имелся, конечно, один вариант, но Кабан приберегал его на крайний случай. Слишком уж последствия непредсказуемы. Можно увезти Антонину и подержать где-нибудь, пока сынок не позвонит. Когда узнает, что случится с его матерью, то примчится как ошпаренный. И камень выложит, и ноги поцелует.
Но может получиться и наоборот. Ох как может! Хрен его знает, сколько людей нужно задействовать, чтобы остановить владельца артефакта. А ну как положит Головешкин всех мордой вниз, а господину Клюеву придумает что-нибудь такое экзотическое, что в морге потом долго будут удивляться.
Кабан кривился и с опаской поглядывал на дверь. А если он появится здесь, в банке? Да нет. Кишка тонка. А вот он, если бы оказался на месте Генки, постарался бы в первую очередь устранить прямой источник угрозы.
В эти дни Кабан стал носить пистолет. Усмехался всякий раз, кладя в карман модифицированный ПСМ: маленький, но очень убойный. Это напоминало ему девяностые.
Зинаида, обходя щекотливую тему с артефактом, проинструктировала телохранителей Клюева и показала им фотографию Головешкина: при появлении – немедленно уничтожить.
К сыну банкир приставил усиленную охрану.
Глеб осторожно поинтересовался у матери насчет Антонины и Генки. Но и она ничего не могла добавить. Антонина рассказывала ей, что Геннадий жутко секретничает и скрывает свой адрес.
Банкир нутром чуял: Головешкин не покинет Москву. Эта чуйка, когда он был моложе, не раз спасала ему жизнь и не подводила никогда. И еще Клюев-старший свято чтил проверенную десятками лет истину: кто ищет – тот обязательно найдет.
Глава третья
Родные истоки
Упрямая овечка Подушка опять не хотела идти в закуту. Нагнув к земле голову и тряхнув длинными темными ушами, она расставила передние ноги и предупредила хозяйку:
– Б-е-е-е!
Мимо шла соседка с ведром картошки. Завернула к заборчику.
– Здравствуй, Яночка! А ты покажи ей пруток! Пущай не балует.
Хозяйка овечки, высокая, чуть скуластая девушка, светловолосая и не по-деревенски ухоженная, обернулась.
– Здравствуйте, теть Вер! Она у меня и без прутка пойдет. Она упрямая, а я еще упрямей.
Соседка рассмеялась.
– Эдак вы, упрямицы, до зорьки утренней стоять будете, кто кого пересилит! Ольга-то скоро вернется?
– Через неделю, – ответила Яна.
Соседка кивнула и пошла дальше.
Когда женщина скрылась из виду, девушка наклонилась к овечке, легким движением подняла ей голову и пристально посмотрела в глаза. Овечка моргнула, сдвинулась с места и как ни в чем не бывало отправилась в закуту.
– Ну так-то лучше, – с одобрением сказала Яна. Закрыв за животиной дверцу, она окинула взглядом двор: дорожки, цветники, газон – везде чистота и порядок. Зашла в дом.
Необычно выглядел этот дом. И не потому, что был большим и крепко сложенным из толстых бревен лиственницы – мало ли на Руси просторных рубленых домов. И в этом селе таких стояло немало. Но вид у него был сказочный: всюду затейливые орнаменты и звериные фигуры резные: на крыше, как живые, петух да кот; над окнами, что смотрят во двор, пристроились голуби; большой лебедь распростер над входной дверью крылья, зорко охраняя путь к живущим здесь; а по бокам широкого крыльца, там, где кончаются верхние ступени, сидела еще стража – на задних лапах два грозных медведя.
Вроде и богатства особого нет, а подойдешь к такому жилью, глядишь – и глаз не нарадуется, до того все аккуратно, с изюминкой и к месту прилажено и пристроено. И хоть в здешнем селе было достаточно домов, украшенных резьбой да звериными фигурками, этот дом отличался ими особо.
По внутреннему убранству здесь тоже было интересно.
Одну комнату занимали картины, наброски, эскизы, рулоны пустых холстов, мольберты и палитры; везде баночки и тюбики с красками, кисти, скребки да тряпицы. Возле стен приткнулись подрамники.
По всему дому висели обереги, в углах на высоких узких подставках высились выточенные из розового камня фигуры древних богов и богинь, коих почитали наши вольные предки.
В центральной комнате красовалось на стене искусно вырезанное из светлого дерева большое солнце с изогнутыми лучами. В массивном шкафу лежали книги, судя по корешкам, очень древние; таились за стеклом старинные манускрипты.
Все стены самой дальней комнаты были сплошь завешаны пучками и вязаночками трав, длинный широкий стол заполняли пузыречки, бутылочки, другие склянки причудливых форм и ступки с пестиками, здесь же стопкой лежали глиняные мисочки и несколько широких дощечек.
Дух трав перемешивался с запахами красок, отчего во всем доме царил сильный и странный аромат. Впрочем, очень даже приятный.
Село Ладное оправдывало свое название и было крепким, можно сказать, богатым, хоть и жили в нем люди простые. Москвичи здесь не строились: далеко от столицы, каждый день туда-сюда ездить не выйдет, а под дачи дома в Ладном не продавались.
Стараниями местной администрации по улочкам был проложен асфальт, стояли фонари, не случалось перебоев с электричеством. Еще имелись водопровод, сооруженный из больших водных цистерн и насосной станции, газ, канализация и хороший интернет. А такая бытовая благоустроенность обыкновенного села – форменное чудо для привыкшего к обывательским стереотипам горожанина, предсказывающего окончательное вымирание деревень и сел на Руси. И жители здесь в основном были при делах, лоботрясов и пьяниц почти не водилось.
Справедливости ради нужно отметить, что это село являлось, наверное, единственным в своем роде на многие сотни, а может быть, и тысячи километров, и сыскалось бы ему подобное, исколеси всю страну, сказать бы никто не решился.
Однако сельский быт – он всюду одинаков: труден и однообразен, если только немного не поколдовать мозгами, как любила повторять предприимчивая Совка, а в миру – Ольга.
Поколдовать мозгами – означало приобрести для дома необходимую технику: минитрактор, культиватор, газонокосилку и еще кучу всяких инструментов, с помощью которых садово-огородный труд значительно облегчался, времени занимал меньше, а удовольствия приносил больше.
Впрочем, это Совка называла себя любительницей покопаться на грядках с огурчиками – помидорчиками в перерывах между основным делом: была она ведуньей и травницей. Яне, а для тех, кто ведает и понимает, – Березке, ковыряние в грядках особой радости не доставляло. Она занималась живописью. Считалась, не без основания, талантливой, с большим будущим, художницей. У нее намечалась перспектива, ей предлагали остаться в Москве, обещали работу в галереях, соблазняли поехать в Европу, но она с самого начала знала, что после учебы вернется в родное село, за что и получила на первом курсе академии прозвище «блаженная».
Москва – это, конечно, хорошо, удобно и многообещающе. Но не в одной столице можно жить так, как тебе нравится. Вот взять их родные места. Ну и пусть периферия, зато природа – вот она, за окошком. Нет творческой среды? Зато есть интернет, так что поговорить и увидеться с интересными людьми легко. В свободное время можно и в Москву съездить. Одиночество? А кто сказал, что этого чувства лишены жители больших городов? Вот уж где точно ощущаешь себя одиноким, в людских потоках ежедневно, словно винтик большого механизма, вращаясь туда-сюда. При этом тешишь себя надеждой, что когда-нибудь все изменится и наступит желанное благополучие.
Конечно, будь она актрисой или певицей, село пришлось бы оставить. Но, к счастью, художникам для работы нужна малость: чистый холст и краски с кистями.
А еще травы, что не растут возле больших городов! Что делать ей, не только художнице, но и ведунье, в Москве? Этот дар она получила от Совки и никогда не расстанется с ним. И было еще кое-что…
Совка делилась своим даром с Яной-Березкой легко. Девочка сызмальства проявила интерес к тайному знанию. Да иначе и быть не могло. Как только увидела Совка в детском доме дитятю, так и почувствовала жар в груди: она это!
До приезда в детдом во снах вещих девчушка ей виделась. Сидит, рисует что-то в альбомчике, а потом как посмотрит-посмотрит на Совку – так, словно знает, что за ней придут. Один глазик немножко косит, а в зрачках задоринки пляшут; смотрит внимательно, словно это не ее выбирают, а она присматривает да решает: кто это ей в родители набивается?
А спустя какое-то время во сне ей подсказали, где искать девочку. И Совка сразу же поехала туда. Тот самый детский дом в соседней области оказался. Но Совка и на край света помчалась бы, приведись нужда.
– Наталья Леонидовна, а вот эта девчушка? Кто она? – стараясь не выдать волнения, спросила Совка.
Директриса детского дома вздохнула.
– Ох, вы серьезно, Ольга Святославовна? Это Яночка. Пять лет. Косоглазенькая. Да и характер странный. В июне два года будет, как у нас находится. Пойдемте ко мне.
Они прошли в кабинет.
Наталья Леонидовна пригласила гостью сесть на диванчик, сама присела рядом и сжала руки на коленях.
– Она чудаковатая. Да и появилась необычно. В конце июня то было. Дождь тогда с утра хлестал. Я у младших сидела в детской, окна проверяла. Думала, как бы нам этим летом хоть у малышей в комнатах рамы поменять. Бюджет на нуле, а расходов много. Ну вот, значит, я у ребятни сижу. А тут в окно большущая пестрая птица с размаху как ударится! Чуть стекла не побила. У меня аж дрогнуло в груди. Детвора перепугалась, за кровати попряталась. А мне и самой страшно стало, а отчего – непонятно. Помню, что подумала тогда о попугае. Может, у кого улетел. Позвала нянечек, а сама побежала во двор. Выскочила на крыльцо, а там, под козырьком на ступеньках, – она! В красной рубахе, мокрая вся, как цуцик бездомный. Поразило меня, что тихо так сидит и грома не боится, словно знает, что так и надо… Да вот…
Директриса осеклась и смущенно посмотрела на гостью.
– Ничего, что я вам это рассказываю? Вы не подумайте странного…
Совка ободряюще прикоснулась рукой к плечу женщины.
– Все в порядке. Ничего я не подумаю. Мало чего на свете не бывает.
Наталья Леонидовна кивнула.
– От девочки мы так и не добились ответов. Повторяла только, что зовут ее Яна. Родителей, конечно, потом искали. Но где их найдешь. Да и зачем ей такая мать, что свою кровинку, как щенка, под крыльцо чужим людям подкинула.
Глаза ее заблестели, и она смахнула слезу.
– Конечно, хочется найти ей дом. Но, Ольга Святославовна, вы не торопитесь, чтобы потом неприятностей у нас с вами не было. Подумайте, посмотрите всех детишек. У нас мальчики вот есть, из хороших семей, родители погибли…
Посетительница покачала головой и загадочно улыбнулась.
– Я удочерю Яночку. Я решила. А глазик и характер – это и выправить можно.
Директриса вздохнула. Взяла со столика бумаги.
– Ну, вам виднее. Может, и к лучшему. Так, сперва полагается оформить документы на опекунство. Мужа у вас нет. Значит, нужно будет сделать вот так…
Она принялась объяснять долгую процедуру удочерения.
Через три месяца Яна стояла у крыльца своего нового дома. Совка держала ее за руку.
– Ну как, нравится? – улыбнулась она.
Яна прищурилась, оценивая сказочное жилье. Покосилась на деревянных медведей вверху крыльца. Разглядела лебедя над дверью.
– Красиво! – вынесла девчушка вердикт. – Я буду жить здесь? С тобой? – она с надеждой посмотрела на Совку.
Та кивнула.
– Да, моя родная, теперь это твой дом.
Они поднялись на террасу.
То, что директриса детского приюта называла странностью в характере Яны, на самом деле оказалось внимательным отношением к окружающему миру. Для своих пяти лет девочка чувствовала и понимала порой больше, чем иной взрослый.
Совка этому не удивлялась и только благодарила богов и богинь за великое озарение: их воля помогла ей найти воительницу. А такое за всю историю родов славянских происходило крайне редко: чтобы две воительницы жили в одно время и одна могла передать знания другой напрямую. Но это и тревожило. Как правило, такое случалось во времена больших тягот и несчастий.
До Совки последняя воительница именем Речка, а в миру – Елена, перешла в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году в Архангельске, оставив после себя двух учеников и трех учениц – хранителей. Они-то и берегли наследие, пока не началась революция. Из всех осталась в живых только самая младшая хранительница – Василиса, бабушка Совки.
С раннего детства Совка была окружена заботой Василисы. А та рассказывала ей чудесные сказки о мудрых колдунах, красивых и добрых ведьмах, лесных духах, озерных девах, удивительных и сильных людях, живших в стародавние времена, а еще о богах, потомками которых был человек.
– И ты тоже ребенок богов, – говорила Василиса, целуя девочку в лобик.
– А разве я не мамина дочка? – удивлялась маленькая Совка, хитро щурясь на бабушку.
– Мамина, конечно, мамина, – улыбалась та. – Но и мама твоя тоже дочь богов.
– А я Совка или Оля? – спрашивала девочка.
– Для других – Оленька. Для тех, кто понимает и ведает, – Совка, – объясняла Василиса.
– У-у… – задумывалась Совка, – а кто понимает и ведает?
– Со временем и ты все поймешь, ответы сами придут к тебе, – пыталась говорить попроще бабушка.
Лада, дочь Василисы, тоже была хранительницей. Василиса радовалась этому, но в душе надеялась, что у дочки проявится дар. Радовалась потому, что слишком тяжелая это ноша – быть воительницей. И никогда не знаешь, проживешь ты жизнь в мире и спокойствии или твое предназначение в один из дней укажет тебе иной путь, на котором собственная жизнь становится не так уж важна. А надеялась потому, что, как ни крути, воительницы – это особые женщины. Но, конечно же, великой богине лучше знать, кому дарить такую силу.
– И ты дочка богов? – спрашивала Совка.
– И я, – вздыхала, улыбаясь, Василиса.
Поначалу она считала, что Совка продолжит традицию и тоже будет хранительницей древнего наследия, как они с Ладой. Но когда девочке исполнилось девять лет, произошло событие, заставившее Василису до утра просидеть в беседке, слушая ночь, глядеть на деревья в лунном свете и благодарить высшие силы за их великий дар.
После своего девятого дня рождения, в один из последних дней праздников весеннего равноденствия, Василиса, Лада и Совка завтракали утром на кухне. Совка нехотя возила блинчик по тарелке, выедая из него ложкой мясную начинку. На холодильнике работало радио. После музыки началась речь Хрущева. Василиса выключила звук, села за стол и кивнула на окошко, за которым тянулась ветвями к дому веселая березка.
– Солнышко сегодня, птички с утра поют, хорошо бы на речку сходить искупаться.
– Не рановато ли для купания? – усомнилась Лада. – Морену вот-вот проводили, еще грозит вернуться. Да и ледок еще не сошел.
– В самый раз, – заверила Василиса. – Окунемся разочек. Вода к телу – на здоровье.
Услышав про купание, Совка оставила возню с блинчиком и радостно запрыгала на табуретке.
– Да, да, пойдемте на речку! Водичка хорошая, честное слово, и лед тепленький такой, я вчера босиком ходила у берега!
– Лед тепленький? – улыбнулась Лада. – Ну если так, тогда конечно. Но доешь сперва. И беги купальник надень.
Совка проглотила блинчик в три укуса и побежала в свою комнату. Мать и бабушка проводили ее взглядами.
– Пора бы ей узнать и остальное, – тихо сказала Василиса. Она поставила чашку и поглядела на дочь. Та вскинула голову, убрав с лица пряди каштановых волос.
– Я тоже так думаю. Вопросов она задает много, я стараюсь говорить обо всем доступным языком. Но ее нужно учить осторожности. В школе на нее косо смотрят. Думаешь, поймет?
Василиса прикрыла веки, обрамленные длинными, как у девицы, изогнутыми ресницами, и улыбнулась.
