Валентина Попова-Блум
Исповедь русской американки
В России преобладал стереотип тяжелых разводов, когда делили детей и пилили мебель пополам, в некоторых семьях спорили даже из-за кастрюль и крупы.
Моя подруга-адвокат описывала мне много своих разводных дел. Травматично и даже драматично для всех членов семьи, и особенно для детей.
И поэтому в своей деятельности мы старались донести до людей правду, пусть не всегда практическую. Например: теоретически человек может влюбиться восемь раз за жизнь! И это значит, что он практически восемь раз может создать семью. И выход из брака без большой психологической драмы помогает создать следующую семью и дает шанс быть счастливым!
Об этом я много говорила в лекциях, особенно выступая перед женщинами, объясняя, что кондовые семейные узы, если они таковые, надо разрывать и идти дальше: искать свое счастье и не впадать в депрессию и меланхолию. Жизнь слишком коротка, и даже при неудаче нельзя опускать голову и нет смысла искать виноватого.
И развод с распиленным шкафом, и даже дележ детей, не говоря уже об имуществе, не повод закрывать свою дверь на щеколду. Человек много раз падает в своей жизни. Но он поднимается и идет дальше, несмотря на синяки, ссадины и даже переломы. Распад брака – не худшая боль. Хотя, конечно, это травма, часто серьезная. Но всё проходит, как сказал мудрец, и жизнь продолжается… Так человек, слава богу, устроен. Однако анализ любой ситуации и поиск исхода из нее необходим. И проводить анализ лучше не с подругами, а с психологом. Может, получится почерпнуть из моей книжки что-нибудь полезное, в частности, если ваша семейная жизнь раскололась, или не состоялась, или разочаровала, не складывайте крылья, летите дальше, наблюдайте зорко, и вы обязательно встретите человека, с которым вам будет интересно и приятно.
И даже если придется делить имущество и детей, не отчаивайтесь! Имущество – дело наживное и не самое важное в жизни, а дети, как только оперятся, вылетят из вашего гнезда и будут вить свои. Если они увидят вашу волю к жизни, ваш оптимизм и ваши надежды на новое, может, и лучшее, это будет им хорошим жизненным багажом.
Я в 35 лет овдовела; сейчас я опять вдова уже по пятому мужу; я сильно немолода, но, по правде говоря, у меня есть еще, на мой взгляд, достаточно резервов для шестого мужа.
Я имею в виду эмоциональную готовность, физическую активность (качества, необходимые хорошей жене), материальную самостоятельность и большой жизненный опыт.
Мне кажется, что я знаю и понимаю мужчин, знаю сильные и слабые стороны женщин, и неважно, сколько лет впереди. Конечно, надо стараться быть готовым к новому, непривычному и помнить, что в жизни часто приходится чем-то поступаться.
Ради чего-то ценного. Над этим надо работать и действовать, подумав хорошенько.
Пять факторов счастливого брака
Теоретическое и практическое изучение психологами и сексологами пяти факторов счастливого брака говорят, что все пять факторов вместе складываются редко. Это:
1. Внешностный фактор (внешность, облик, любимый типаж, лицо, фигура и прочее).
2. Сексуальная гармония и привлекательность, чувственная совместимость!
Браки, созданные по этим двум факторам, наиболее распространены, типичны и чаще всего скоро распадаются.
3. Культурно-ценностные ориентации в паре и их уровень. Согласитесь, строитель-каменщик и женщина-профессор или актриса редко соединяются узами брака.
4. Материальный фактор (не только денежный). Кто что может внести в семейный бюджет. Иногда, просто труд по дому и занятия с детьми.
5. Психологическая совместимость. Самый главный фактор для совместной гармоничной жизни.
При наличии 3–4 факторов семья будет существовать долго и, возможно, счастливо!
Важно взвесить свои «за» и «против», свой жизненный временной потенциал, энергию и силы. И помнить, что их надо потратить умно и рационально, с пользой для вас, а может, и для кого-то еще.
Если для этого есть перспективы, то их надо брать в свои руки!
А у меня был один постоянный признак того, что брак не удался! Могу поделиться как многоопытная женщина.
Если вам не хочется идти домой – это повод для смены мужа!
Я люблю один остренький анекдот. Француженку изнасиловали в парке. Ее привезли в полицию, она плачет!
Полицейский: «Мадам, не плачьте! Мы всех найдем!» Француженка, нахмурив бровки: «Не надо мне всех! Найдите мне второго и восьмого!»
У меня теперь двойная фамилия, и я поясняю: по первому и пятому мужу.
Шуточные, но и реальные советы по охране собственной постели
Потерять из дома и постели мужа – это неприятность. Потерять любимого мужа – большая неприятность!
Но не трагедия! И не беда… Если его любишь, пожелай ему счастья, даже на стороне и без тебя. Вслух, глядя в глаза.
Это его потрясет до глубины души. Это застрянет у него в памяти навсегда. Поэтому надо подготовиться и с прикидом, и с выражением на лице искренности, любви, толерантности к мужским шалостям и всепрощения.
Не надо идти в монастырь – ни в прямом, ни в переносном смысле.
Жизнь полна удовольствий (помимо интересной работы), развлечений и неожиданных встреч. Никогда не знаешь, кто за дверью и собирается войти. Поэтому оглядывайся на дверь в любом помещении, где находишься, и верь! Вдруг войдет Он! Может, даже тобой потерянный муж. Окажется, что он выходил ненадолго – чтобы проветриться, осмотреться, принюхаться к окружающему пространству.
И тут надо быть готовой сыграть его ЛЮБИМУЮ роль. Сразу, немедленно, с первой секундочки. Вариаций – как количество перестановок в математике. Просчитать вперед невозможно. Надо ждать, как ждет зверь свою добычу. Включить иронию и терпение. Не рвать душу. Не поможет! Ведь рваная душа всем заметна и не очень привлекает физиологически нормальных мужчин. Все хотят легкой и приятной жизни. Страдания по Достоевскому давно покрыты пеплом.
Мир Интернета и социальных сетей не основан на эмоциях. Рацио – вот современный Бог! И все ему подчинены. И твой потерянный муж тоже.
Он поблудит и поблуждает, включит свое «рацио» и определит, что ему эмоционально приятнее и, главное, удобнее. И тут ты уж должна быть готова! Конечно, в зависимости от твоего времяпрепровождения в период отпуска от него.
Возможные варианты.
– Ты выходил? Ой, я так была занята и не заметила.
– Милый, я знала, что ты вернешься…
– Ну, что нового в твоем мире без меня? Что-то интересненькое? Я тоже хочу.
– Я тоже люблю только тебя.
– Начнем все сначала. А что и как тебе ТЕПЕРЬ хочется?
– Дорогой, столько проблем накопилось. Я поняла, что без тебя их не решить. Ты мне так нужен!
– А что, ты насовсем? Ой, мне надо подумать.
– О, здорово, что ты пришел. Погуляй с собакой. У меня встреча и надо срочно к модному парикмахеру.
– Моя душа и постель пусты без тебя!
И так до бесконечности в пространстве.
Дерзайте, дорогие женщины! Мужчины, как звери, поддаются и даже нуждаются в дрессировке. И вы с холодным сердцем, смелым разумом, быстрым хлыстом и нежными руками добьетесь нужного результата.
Женщина всегда сильнее! И умнее. Помните об этом.
Итак, вы познакомились с моими четырьмя мужьями. Всем я была хорошей, верной, уважающей женой.
Практически профессиональная жена.
Про пятого, самого долгоиграющего мужа, уникального человека, хоть и абсолютно другого бэкграунда (прошлое) – американца, с которым было много общего, несмотря на разноязычность, поведаю вам позже.
А пока я с четвертым мужем собираюсь в Америку в его краткосрочную командировку.
Глава 7
Мама
Уезжала я радостно. 1993 год. Еще до поездки в Японию. Все непонятно было в Москве, и хотелось сменить сумасшедший ритм, отдохнуть от борьбы и увидеть Америку, конечно.
В Москве тогда оставалась моя старенькая мама, что меня весьма волновало. И когда я в 1995 году по приглашению Всемирной ассоциации сексологов готовилась к поездке с большим докладом в Японию, я опять столкнулась с российской бюрократической машиной.
Нужно было позаботиться о маме. Моя мама, заслуженный учитель России, была преклонного возраста, с потерей памяти (синдромом Альцгеймера), жила одна на окраине Москвы в хорошей квартирке, где летала черная моль величиной с бабочку.
Это потому, что мама была диабетиком и по рецепту районной поликлиники получала ежемесячно очень тогда дефицитную гречневую крупу. Съедать ее она не успевала, да и не спешила – предпочитала хранить «на случай голода или войны», как она говорила. В крупе заводились червячки, из них вылуплялись бабочки. И летали черной тучей, прилепляясь к стенам и потолку черными пятнами. Когда пришлось очищать мамину квартиру, я нашла горы гречневой муки, в которую превратилась крупа.
Еще мама хранила газеты с важными статьями с 50-х годов. Она не хотела их выбрасывать, несмотря на мои просьбы. В газетах она прятала деньги – пенсию, когда ее приносил почтальон. Устав от многочасовых поисков, я так и выбросила тонну этих газет.
Мама прятала деньги за батарею, в валенки, в посуду, которой не пользовалась с тех пор, как привезла ее из Германии, где работала в посольской школе. Потом маму стали грабить в районной сберкассе – когда обнаружили, что она может расписаться и уйти, забыв деньги. Ей тогда вообще перестали их выдавать. Она этого не понимала.
Я маму навещала не часто. И работала много, и жила далеко, но с тяжеленными сумками еженедельно тащилась к ней через всю Москву городским транспортом с пересадками. А приехав в следующий раз, находила испорченную еду, протухшие продукты, отложенные «на голод», и, конечно, сердилась.
А теперь предстояло оставить ее на пару месяцев. Она сильно сдавала. Колола сама себе инсулин, не дожимая шприц негнущимися пальцами, – сил не было или экономила на случай войны. Дверь она стала запирать на большой ключ и прятала его в углубление на шкафу, для чего залезала на табурет. Затем в поисках ключа мучилась и шарила там, падая с табуретки и ушибаясь. Торопилась, когда кто-то стучал в дверь (чаще добрые соседки, простые женщины, уважительно помогающие старой учительнице).
И еще страшнее было то, что она ставила на газ чайник, иногда пустой, и накрывала его полотенцем для просушки. Ее даже не остановил пожар у соседа, который она сама заметила и вызвала пожарных. Пожар произошел по аналогичной причине. А я должна была лететь на Всемирный конгресс в Йокогаме в Японии и потом к мужу в США.
Полет вокруг земного шара: из Москвы в Токио и потом через Лос-Анджелес в Нью-Йорк!
Я решила поместить мать в надежное заведение, где она могла бы быть под надзором – и медицинским, и бытовым.
В Москве это была не просто проблема, а полное отсутствие всяческой возможности найти такое место. К счастью, рядом с маминым домом я нашла пансионат – многоэтажку, стоящую, как раскрытая книга, на канале Москвы-реки.
Я выяснила, что это пансионат для жителей Москвы, но только для ветеранов культуры. Учителя, даже заслуженные, как мама, в эту категорию не входили.
Комнаты там были на двоих с большой лоджией.
Там, например, жила и умерла Лидия Русланова.
Я сходила к главному врачу. Это была замечательная женщина, фронтовик. Потому там был порядок, и не воровали. За пациентами хороший уход, внимание, культурные программы.
Мне там очень понравилось, но, увы, это место было не для всех.
Надо было искать выход из безвыходной ситуации, и я пошла в Минздрав. Сказала, что еду в Японию с докладом о наших успехах в решении социальных проблем, а сама нуждаюсь в социальной помощи. Что я одна от России приглашена на Всемирный конгресс с лекцией о своей работе с российскими подростками – среди 100 стран-участников и тысячами представителей разных континентов. Видимо, это впечатлило, и мне помогли пристроить маму в приличное место. Чиновники Минздрава дали разрешение на пребывание мамы в элитном заведении сроком на месяц. Я знала, что еду надолго, но про это молчала, надеясь на русское «авось». Этим «авось» позднее оказалась моя дочь, которая правдами и неправдами (в том числе денежными) добилась маминого пребывания там в течение нескольких лет, до ее конца…
Но выяснилось, что для помещения пациента в этот пансионат нужна сотня справок – о том, что у претендента нет туберкулеза, сифилиса, что она не хулиганка, не привлекалась и так далее. Чтобы собрать все справки, нужен был месяц, а у меня его не было. В маминой маленькой поликлинике в Химках Московской области, откуда нужно было получить справки, я случайно встретила главного врача крохотной подмосковной больницы – чудного пожилого мужчину, который предложил мне помощь: нужно было поместить маму к нему в стационар на 10 дней, и он, вызвав всех специалистов, все сделает.
Я нашла сердобольных друзей, они отвезли нас с мамой в эту деревенскую больницу. То, что я увидела, впечатано в мозг навсегда.
В лесу, в трех километрах от прекрасного шоссе, ведущего в международный аэропорт Шереметьево, стоял небольшой двухэтажный деревянный сруб, покосившийся и ветхий, над дверью которого была тусклая вывеска: «Городская больница г. Химки».
Рядом был колодец, и на веревках висели портки и простыни. Похолодев от ужаса, я вошла внутрь. Облезлые стены, ободранный линолеум. На покосившихся дверях надписи «Процедурная», «Медсестра», «Главврач». И запах карболки.
У меня сохранились фото, которые я сделала в этом аду. Полы, потолки, покосившиеся облупленные двери. Правда, было чистенько.
Маму провели в палату. Это была комната метров пятнадцать, где стояли вплотную семь-восемь железных кроватей с рваненьким, но чистым бельем. И столько же низких тумбочек. Лежали там деревенские старушки. К маме подошли три-четыре приветливые бабульки. Остальные лежали в забытьи, стонали с жуткими лицами и ввалившимися ртами. На клеенках.
В комнате стоял туалет – фанерный старый стул, окрашенный в ядовитый зеленый цвет, в сиденье которого была вырезана прямоугольная (!) дырка. Под стулом, прямо под дыркой, стояло синее ведро.
Нам показали свободную койку. Все они были очень-очень низкие.
Я в полном шоке лихорадочно себе повторяла: «Только неделя! Надо потерпеть».
Мама опустилась на эту свободную низкую кровать и заплакала. «Это дом престарелых?» – тихо, без эмоций спросила она.
Я, глотая слезы, стала горячо убеждать ее, что это только на неделю. Мама, стараясь меня успокоить, сказала обреченно: «Ничего, ничего». Но она не верила мне. Как и все окружающие – и пациенты, и сотрудники.
В этом доме жили двадцать четыре выброшенных на помойку старика. Внизу – женщины, на втором этаже – мужчины.
У кого-то сгорел дом, кто-то был одинок, кто-то слишком долго болел, остальных сдали дети или родственники.
Жили старики там годами – до смерти. Больница была на бюджете Минздрава, того самого, замминистра которого предлагал мне бороться с системой. Бюджет был нищенский, и работали только несколько сотрудников – кстати, все они были энтузиасты или инвалиды.
Работать в такой больнице было и физически, и психологически тяжело – копеечная зарплата, украсть нечего, нищие больные, никому не нужные, выброшенные из жизни старики. Да еще далеко от любого транспорта.
Еда у пациентов – минимально возможная, чтобы не умерли с голоду. Ничего не отщипнуть.
Стирали белье и исподнее лежачих вручную. Сушили на веревках на улице. Я оставила маму там и потеряла сон. Было лето, я жила на даче с внуком.
Мне нужно было готовить доклад на сорок минут перед тысячной аудиторией на непонятном английском. В пять утра я оставляла внука на попечение подруги, которая сидела на даче со своей внучкой, ехала на электричке, потом на метро, потом на сельском автобусе. С сумками, полными еды и фруктов для маминых соседок по палате, тащилась пешком три километра до этого кошмарного барака. Мама была спокойна, пользовалась уважением, привычным в народе по отношению к учительнице, и даже бывала недовольна, что я угощаю ее соседок.
Помню, одну слепую лежачую старушку я спросила, не хочет ли она банан.
А та спросила, что это такое – банан. И недоуменно жевала беззубым ртом душистую мякоть.
Вскоре нужные бумаги были собраны, и я перевезла маму в отличный элитный пансионат, в двухместную большую комнату с лоджией.
Устроила маму и улетела в Японию на Конгресс. Оттуда – в Штаты к мужу. И задержалась там надолго. Но за маму я была спокойна. Она была под надзором: сыта, относительно ухожена и в безопасности.
Ее немаленькая пенсия шла пансионату. Звонила я ей еженедельно, платила за дополнительный уход, даже говорила с ней иногда, пока однажды какая-то медсестра или нянечка не крикнула грубо мне в трубку: «Что вы звоните? Она совсем дурочка, ничего не понимает». И бросила трубку. Я долго не могла прийти в себя. Но как врач понимала, что все правильно.
Мама доживала в хороших, в отличие от тысяч других стариков, условиях. Хотя и без дочери рядом. Родных у нас не было.
Конечно, маму я больше не увидела.
Я застряла без подтвержденной визы в Америке, без которой выезд из страны невозможен. Вернее, въезд потом обратно, после выезда. Ждала ее продления долго.
А у нас там уже был дом, и муж сам не умел жить без женского ухода, был избалован пятью женами.
Короче, знаю, что я плохая дочь, но мучилась из-за этого и до сих пор испытываю чувство вины перед матерью.
Глава 8
Перед отъездом в Америку
Я закрыла наш Центр, уволилась из бюджетной организации Минздрава России. Мы с мужем (№ 4) готовились к отъезду. Мы волновались только за нашу дачу в Подмосковье, которую переделывали и достраивали, купив маленький домик с небольшим участком у сестры маршала Тухачевского. Она и другие сестры со своими детьми разделили судьбу брата и были высланы из Москвы. И после многолетнего лагеря для родственников врагов народа еще прожили уйму лет на поселении. 16 лет в неволе. Когда им разрешили вернуться, они получили большое внимание от журналистов и прохладное поощрение от властей. В частности, этой сестре дали участок земли в Подмосковье в рамках ведомственного дачного кооператива. Ее друг по каторге построил на этом участке земли маленький домик. Но пожить им там не пришлось.
Нам посчастливилось купить этот домик с участком. Я некоторое время общалась с этой интеллигентной во всех отношениях дамой.
Помню ее негромкий, деликатный стиль общения, большую приветливость и гостеприимность, гордость (она не принимала подачки от властей и даже подарки). Ее благородная осанка и весь ее внешний вид меня потрясли. После всего пережитого и сломанной жизни Мария Николаевна всегда была тщательно одета, даже находясь у себя дома и не ожидая посетителей, причесана, в чулках и туфельках. И даже в комбинации (как-то заметила у нее из-под юбки краешек). Так ходили тогда «в люди», а дома ходили в халатах и тапочках. Она вызывала у меня оторопь своим внешним благородством. Мы с ней подружились, и она сказала мне, что не держит зла ни на кого, рассказывала о лагере. Дети сестер или умерли в лагере, или вернулись больными, одна сестра ослепла. Судьба ужасная! Она делилась воспоминаниями о своей большой семье.
Отец-помещик был женат на крестьянке, но детей они воспитывали в традициях дворянства. В доме для детей (их было девять) проводились ежедневные занятия музыкой, их приучали читать, обсуждали прочитанное; устраивались еженедельные концерты. Мама была невероятно добра к дворовым людям, всем помогала и кормила. И, видно, поэтому во время погромов помещичьих усадеб только их усадьбу и дом в округе и области никогда не грабили и не разрушали.
Эта женщина, одна из выживших сестер и братьев советского маршала Тухачевского (многие члены семьи были расстреляны), пережившая столько горя и бед, была по-прежнему добра к людям. Удивительно, как воспитание в детстве формирует личность и облик. Кажется, советская система воспитания и образования создала иной типаж человека.
Мы обожали эту свою дачу, многое делали своими руками. Помню, что я потрогала каждую доску вагонки для обшивки дома, когда перетаскивала из кучи, сгруженной грузовиком на землю. В этом доме была вся наша жизнь и интересы. Рядом с дачным поселком находилась деревня, довольно зажиточная, даже с водопроводом. Но дачный поселок считался элитным и вызывал у деревенских зависть и нелюбовь.
К примеру, рядом была дача артиста Евгения Леонова, чью популярность трудно было переоценить. Его обожали взрослые и дети. Реплики его героев жили в народе. Но дачу его грабили ежегодно! Причем не просто забирали что-нибудь, а еще ломали и крушили всё в доме, даже мебель. Как-то я поймала мальчишек около дома Леонова и спросила, зачем этот вандализм. Вы же любите его! И ваша деревня вовсе не бедная и не несчастная, рядом с Москвой. Дети ответили: «А просто так, пусть, чтоб знал!»
К нашим дачам примыкал садово-товарищеский кооператив, где были участочки по шесть соток и скромные маленькие домики, сильно отличавшиеся от дачных домов, часто принадлежавших знаменитым и, следовательно, богатым людям, обычно обласканным властью.
Соседним домиком владела супружеская пара железнодорожников. Скромные труженики – я никогда не видела их праздно отдыхающими: всегда согнутые, на карачках обрабатывающие землю, сажающие, поливающие, собирающие урожай.
Однажды их ограбили. Негодяи-грабители не просто отобрали лучшее из вещей и посуды, но и нагадили в кастрюли, закрыв их крышками, и на кровать, накрыв кучу полотенцем (туалет был на участке. Обычный для России – выгребной). Женщина, жившая в этом домике, страшно заболела от оскорбления и осквернения их маленького, созданного их трудом райка.
Больше я их никогда не видела там!
Точно такая же история произошла на даче у моей подруги, совсем в другой части Подмосковья и по другой ветке железной дороги.
Помню ее рыдания и чувства. Страшно, что происходят не просто кражи. Бог с ними – взяли, что нужно, и ушли. Нет, надо сокрушить, нагадить, сломать, испортить… У меня нет, и у тебя пусть не будет! Таких историй знаю много. Приходят с топором, а не только с мешком для чужого барахла.
Не обвиняйте меня в ненависти к родине – я долго была патриоткой!
Наш любимый дом тоже погиб смертью храбрых от рук добрых соседей.
Перед нашим отъездом в Америку (временным тогда) мой муж, будучи избранным председателем дачного кооператива, вместе с членами правления осуществлял проект газопровода к участкам, что резко повысило бы уровень жизни на дачах: горячая вода, газовые плиты вместо керосинок и электроплиток.
Кстати, планировался газопровод и к деревне.
Когда мы уже жили в Принстоне, университетском городке в штате Нью-Джерси, на нашей даче жил приятель, писавший диссертацию и кормивший нашего свободно гуляющего по лесам и полям кота. Он присматривал за домом.
И однажды я почувствовала, что там скоро что-то произойдет, и даже сказала мужу об этом. Он нехорошо посмотрел на меня и молча отошел в сторону. Я даже определила пять дней по календарю, когда это произойдет. Причины долго объяснять, а предчувствие иногда и объяснить невозможно. Мое пророчество сбылось: позвонила дочка из Москвы и осторожно спросила, что у меня из дорогого на даче.
И на мое удивление и ответ, что многое там и машина в гараже, намекнула, что кто-то видел маленький огонек.
Я тут же, похолодев, поняла, что деревянный дом и огонек – это катастрофа и трагический результат.
Наш дом сожгли… И на чердаке сгорело огромное количество писем семьи Тухачевских из ссылки, где писали про «Усатого», зашифровывая имя Сталина. О намеренном поджоге мне позже поведали в областной прокуратуре и рекомендовали не искать виновных себе во вред.
Весьма угрожающе это звучало.
Сгорело наше счастье и желание возвращаться на родину. Несчастный кот, живший в нашем доме, выжил.
С Тухачевской я больше не встречалась. Думаю, ей было не менее больно, чем нам.
А про несчастного кота Филю тогда же, сразу, у меня родился наивный рассказ, наверное, для моего внука. Вы сможете прочитать его в конце книги. Рифмованный чуть-чуть и очень болезненный для меня и причастных к этой истории. Поэтому не судите за примитивность, нелитературность и невозможность строгого редактирования. Слезы душат.