Валентина Попова-Блум
Исповедь русской американки
Глава 3
Жизнь не закончилась, а только начинается!
Через некоторое время я поняла, что в жизни произошли грандиозные перемены. Кончилось уютное время за спиной мужа. 17 лет замужества были почти половиной моей жизни и, несмотря на беспочвенную ревность мужа, весьма удачными.
Я была верной супругой, институтской подругой, первой любовью мальчика, только что окончившего школу, и матерью нашей дочери. Он стал первым мужчиной в моей жизни, и все у нас было правильно.
Он был не по годам ответственен, деловит, все решал сам и уважал мужской диктат (видимо, старался подражать отцу, который был деспотом в семье.) Я подчинялась в основном.
И вот началась свобода… Свобода поступков и решений!
И никем не контролируемая инициатива, ответственность за всё и вся, планирование и вся жизнь моя и тринадцатилетней дочери. Как я распоряжусь жизнью, такой она и будет.
Мой, не близкий мне, отец иногда покровительствовал, несмотря на свою занятость и свою семью.
Я сама зарабатывала на жизнь, моя мать помогала с дочкой.
А жизнь текла своим чередом, оставляя позади потери.
За полгода до этого трагического происшествия я начала собираться в туристическую поездку в Алжир – Тунис – Париж. В то время было недостаточно заплатить деньги за предстоящее путешествие.
Надо было получить РАЗРЕШЕНИЕ! От некоторых органов, включая какие-то комитеты при райкоме партии по месту жительства; они решали, достоин ли ты представлять собой советского гражданина за рубежом, правильно ли разбираешься в международной обстановке, могли спросить имя генсека какой-либо дружественной страны, поинтересоваться твоими взглядами на политику своей и чужих стран.
Короче, для обычного человека это было почти недостижимой проблемой – надо было готовиться, как к экзамену. И запросто могли не пустить. А денежки могли и пропасть.
Моя «проверка на вшивость» осуществлялась группой стариканов, вид которых поверг меня в шок: у всех что-то текло – из носа, из глаз, изо рта. Некоторые тряслись, некоторые боролись с тремором.
Все были в костюмах с галстуками, и все были преисполнены важностью решающих органов.
Я таки получила разрешение (не без предварительной помощи или сговора, или, как говорили, «по знакомству или по блату». Да и сам шанс такой поездки, как выигрыш в лотерею, был возможен для немногих. Тоже – блат).
Поэтому получение разрешения на выезд в туристическую зарубежную поездку на две недели в капиталистические страны был маленькой, но важной победой на социалистическом фронте.
Срок поездки приходился на дату через две недели после похорон. Отложить, переменить, изменить было просто нельзя. Можно было отказаться и потерять деньги и шанс побывать на африканском континенте и в вожделенном Париже. Но отказ показался бы подозрительным и чреватым неприятными последствиями фактором.
Я не могла даже заикнуться никому о поездке. Решила посоветоваться с мудрым, тертым орехом – отцом.
Он сказал: «Никому не говори, дочка, и езжай!» Я так и сделала. Полетела…
И открылась коробочка с приключениями для скромной молодой вдовы!
Находясь еще в трансе после похорон мужа, я почти не общалась ни с кем в нашей туристической группе: сидела в автобусе одна на переднем сиденье и тихонько подвывала, думая, что звуки гасятся движением, музыкой, разговорами. Так и не узнала, слышал ли кто мои всхлипы.
Прилетели в Тунис, столицу Туниса. Сидим всей группой в холле отеля (человек 12, точно не помню, как и многое другое в этой поездке) и ждем выдачи нам «мелкоскопических» денег. Меняли на всю поездку 30 рублей по курсу почти доллар за рубль! 1978 год. Было же время и триумф рубля!
Эти деньги предназначались на покупку сувениров; все остальное было оплачено. На воду и всякие капризы народ не позволял себе потратить ни цента.
Надо было на эти 30 долларов привезти семье импортные шмотки, технику и все, чего не было у нас в стране. А у нас не было ничего!
В Тунисе и Алжире ничего не тратили, а вот в Париже уже оторвались по полной…
В этой поездке у меня случилось много приключений – и смешных, и пугающих, и долгоиграющих.
Так вот, ждем мы в вестибюле отеля в Тунисе наши сувенирные, а по сути – самые нужные 30 рублей в валюте.
Вдруг ко мне подходит местный парень-араб с букетиком коротких мелких цветов с одуряющим запахом.
Я стала жестами отказываться, мол, мне не надо, а сама в ужасе, что мне придется на них потратить такие нужные для важных покупок деньги. Слава богу, их еще и не было на руках. Отмахиваюсь.
А парень показывает жестами куда-то в угол на трех европейцев, непринужденно сидящих на диване, и поясняет, что не надо денег – это подарок, сует мне цветы в руку и отходит.
Я запунцовела, поймала взгляды европейцев, стараясь вежливым кивком головы показать благодарность, и поняла, что заработала ненависть женской части группы, то есть большинства.
Это были французы, руководящие местной фабрикой и жившие в этом отеле. Почему именно я оказалась удостоена внимания, не знаю, красавицей не была. Может, вселенская скорбь на лице привлекла их взгляды.
Все знают, что в зарубежных поездках ВСЕ группы советских людей сопровождались сотрудниками КГБ. Или в группе были добровольцы-соглядатаи по договору.
Обычно их было трудно вычислить, и народ, зная, что кто-то следит и строчит рапорты, наблюдали друг за другом во избежание неприятностей.
Ходить надо было только всем вместе, кучкой, и вести себя осмотрительно, то есть как достойный член советского общества, не восхищаясь и не удивляясь уровню жизни, если он был выше.
А ниже он не был нигде.
Поэтому было странно и тревожно, когда один из французов стал ходить с нашей группой рядом со мной.
Он приглашал меня по дороге то в один, то в другой ресторан, я решительно отказывалась – мы смотрели только на витрины, поглядывая на товарищей рядом; нормально общаться мы не могли: он говорил по-французски, а я по-русски с некоторыми английскими словами. Было смешно, но и тревожно, так как я знала, что, попав в список неблагонадежных, могу оказаться невыездной.
А приключения продолжались…
Почему-то руководитель группы (а это всегда был главный начальник и распорядитель на чужой территории) поместил меня одну в комнате, когда все заселялись по двое, чтобы быть на виду. Причина была мне не ясна: то ли слышали мое подвывание, то ли сочувствие моему горю, но я была с комфортом размещена в хорошем отеле одна в номере.
Надо сказать, что наша группа была элитной, от Дома дружбы с зарубежными странами, со значимыми в социуме людьми, и поэтому отели, питание и транспорт были на высоком уровне.
Нас встречал сотрудник посольства, рыжий, краснолицый высокий и худой, довольно некрасивый молодой мужчина. Он сидел за обедом в ресторане рядом, шутил и был в ударе, а после обеда пошел проводить меня в номер, пожав руку начальнику группы, как своему.
В номере я заметила, что сотрудник посольства изрядно пьян; за разговорами он стал ко мне активно приставать, даже несколько зверея от моего пока деликатного отказа от «близкой дружбы народов».
Я пыталась объяснить, что я только что овдовела, и просила меня пощадить.
Он не унимался, и мне пришлось чем-то треснуть его по голове. Не помню чем, не смертельно, но ему было обидно и оскорбительно. Ушел он с угрозами.
Тут я, кажется, догадалась, для чего я получила одноместное проживание в номере с двойной кроватью, и была уверена, что утром придет руководитель группы и по смятой постели определит мой моральный облик.
Поэтому, несмотря на брезгливость, легла на смятую в борьбе половину кровати, перевернув подушку.
Вторая половина постели была почти девственной. Я постаралась доказать свою невинность.
Утром я поняла, что была права: стук в дверь, входит руководитель группы и первый быстрый взгляд кидает на постель. Я закусила губу, чтобы не рассмеяться. Кстати, позже выяснилось, что он отличный мужик. Мы потом дружили с ним и его пассией, которую он в этой же группе завел, несмотря на то что женат. Так что моральный облик блюли не все. А его дама была незамужней.
Мы поколесили по красивейшему Тунису, который при своем мусульманстве достаточно либерален во нравах и позволяет туристам из Германии загорать топлес, что меня поразило.
Из Туниса мы направились в Алжир, страну бедную, тоже бывшую французскую колонию, после которой у нас было четыре дня в Париже!
В Алжире аж два приключения были весьма опасными.
Нас привезли на восточный базар, все разбрелись по лавкам, и я, заинтересовавшись, как плетут ковры, зашла в одну лавку, прошла вглубь и смотрела на женщин, умело сплетающих нити, образуя яркую красоту.
Рядом оказался дядька, который пригласил жестом в следующую комнату. Я последовала за ним, там тоже были работницы, сплетающие еще более сложные узоры, и вдруг мы вышли в какую-то дверь, оказавшись на «улице» – в кривом коридоре между глинобитных стен без единого окна или двери.
На видимом длинном пространстве – никого!
Я струхнула, начала по-русски ругаться и заметила, что он возбужденно трясется и показывает рукой – туда, дескать, к автобусу…
Запаниковав, я встала как вкопанная, и тут, на мое счастье, открылась невидимая дверь, вышел человек, оценил ситуацию и показал, что к автобусам в другую сторону.
Я погрозила арабу кулаком, как-то выскочила на площадь, нашла наш автобус и долго еще тряслась от страха, ругая свою неосмотрительность.
Второе приключение было невинным, но насторожившим нашего группового контролера поведения.
Нас привезли на пляж, и обнаружилось, что местный распорядитель лодок учился в нашем московском Университете дружбы народов им. Лумумбы и мог объясняться по-русски.
Все обрадовались ему, как родственнику, а я возьми да попроси покатать меня на водном велосипеде.
Мне тут же пригнали агрегат, я гордо уселась; никто не присоединился, я поняла вскоре почему.
Молодой араб крутил педали, я наслаждалась лазурью Средиземного моря, и мы круто пошли вдаль, отдаляясь от пляжа к глубинным беспределам. Я была счастлива и даже забыла про свое горе.
И тут пронзила мысль: за все удовольствия в жизни надо платить! И за это катание плата будет мне точно не по карману… Какие все умные, что со мной не сели!
Купить никаких обновок не придется, в Париже буду без копейки, да еще этих моих наличных может не хватить вообще, надо будет занимать. Я опять посетовала на свою неосмотрительность.
И приняла решение: мы приплывем обратно к группе на пляже, и я гордо выйду из лодки и пойду…
Парень будет бежать за мной и кричать: «Мэ-эм, деньги!» – а я небрежно кину ему через плечо, как леди в кино: «Придешь в отель за деньгами!»
Успокоившись, приняв решение казаться богатой независимой леди, способной оплачивать свои капризы, я стала созерцать бирюзовое море и вдруг заметила, что пляжа уже почти не видно.
Я встревожилась, посмотрела на водилу велосипеда и словно почувствовала его волнение.
И тут мой взгляд опустился с его голого торса на плавки, и я увидела, как они растут на глазах.
Я просто взорвалась смехом – он, заметив мой взгляд, сконфузился.
Напомню: мне было 36 лет и я была в купальнике, а посмеяться любила всегда. Страшно не было.
В эту напряженную минуту послышался далекий звук свистка; мы взглянули в сторону пляжа, увидели движение красного флажка, и наше плавательное средство срочно зарулило к суше.
Чем ближе подплывали, тем подробнее в деталях я представляла себе ужасную сцену оплаты услуг…
А вышло так: мы подплыли близко к кромке воды, где дно показалось мне совсем рядом, я гордо сказала холодное спасибо, шагнула через борт и… полностью с головой ушла в глубину под воду.
Выскочив мокрой курицей, стараясь не выйти из роли леди, пошла прочь, ожидая спиной окрик: где деньги? Никто меня на догонял и не просил. Дойдя до наших, я горячо поблагодарила распорядителя лодок и услышала от согруппников: «Мы с ужасом увидели, что тебя увезли так далеко, наш руководитель занервничал, а мы сказали ему, что ты надежный, как кремень, стойкий, правильный советский человек и вернешься без проблем».
Но самую сильную тревогу у представителя КГБ вызвал инцидент в Париже, в Соборе Парижской Богоматери. Хотя до этого был еще один эпизод.
Когда мы летели из Алжира в Париж, на соседнем сиденье оказался англичанин. Я попрактиковалась в английском со своим кошмарным акцентом и малым словарным запасом.
Англичанин вызвал осуждение от нашего русского окружения, и народ удовлетворился тем, что поставили ему диагноз: «Он наркоман».
Меня англичанин удивил, сказав, что я совсем не похожа на русскую: ни одеждой, ни обувью, ни часами.
Надеюсь, что тот «комплимент» не был услышан руководителем или причастными к рапортам.
Но представляете, какими мы, русские, казались европейцам.
В Париже мы провели четыре дня. Незабываемых!
Мы жили в недорогом отеле, нас кормили в неплохом ресторанчике в центре, куда стекались и другие группы русских туристов, даже одна группа больших деятелей советского искусства.
Нас возили по экскурсиям, вечером было свободное время, и мы маленькими группками (поодиночке было нельзя) бегали по Парижу, экономя даже на транспорте. Однажды спросили дорогу, а нам ошалело ответили, что это очень далеко, аж четыре остановки на метро. Но русские женщины, вы знаете.
Наконец-то в Париже мы дорвались до вожделенного шопинга.
Нам поменяли в Москве по 30 рублей! Деньги держал руководитель группы до определенного момента. В Алжире и Тунисе мы не тратили, даже умирая от жажды. На 30 рублей мы должны были одеться на несколько лет и привезти подарки всем домашним и друзьям.
Гид, морщась, привезла нас в район Сен-Дени, где находилось большое количество дешевых лавок, в основном арабских, и мы там рыскали, как голодные волки в поисках еды, стараясь уложиться в тесный бюджет.
Нас восхитил большой магазин TATI. Там было всё! А покупки складывались на кассе в бешеной красоты пластиковые пакеты, окрашенные в крупную клетку голубого или розового цвета.
Не смейтесь!
Моя дочь год ходила в школу с таким пакетом и чувствовала себя примой под завистливые взгляды одноклассников. А ведь когда мы в Париже собирались в аэропорт, чтобы вернуться на родину в Москву, гид попросила по возможности убрать эти пакеты, чтобы не позориться в аэропорту. Но никто, конечно, не поверил, и мы гордо несли покупки в огромных ярких этих пакетах, демонстрируя блеск и нищету главной страны соцлагеря.
Итак, я купила на эти деньги для себя – длинное коричневое вельветовое пальто на клетчатой фланелевой подкладке с такими же манжетами и изнанкой капюшона, с погончиками и поясом, в котором долго щеголяла по Москве, ловя взгляды понимающих в моде. Для мамы я купила несколько «водолазок» – эластичных тонких джемперочков. Дочку же я одела на пару лет: шикарная клеенчатая красно-белая курточка, сапожки, кофточки, что-то еще, не помню, и несколько пластиковых сумок магазина TATI. В последний день пребывания в Париже нас повезли в Нотр-Дам де Пари (Собор Парижской Богоматери).
Мы разбрелись в полутьме, и я вдруг наткнулась на надгробье. На постаменте за высокой роскошной чеканной изгородью были расположены великолепные скульптуры в натуральную величину: ложе с умирающим человеком, в ногах которого сидела женщина, протягивая к нему руки.
Он же, приподнявшись со смертного одра, вперил взгляд не на нее, а вперед, где у ног стояла Смерть в саване, словно ожидающая добычу.
Скульптурная группа была так реальна, так страшна и так созвучна моим недавним переживаниям, что мне стало плохо. Я сползла, держась за прутья загородки, на пол и схватилась за сердце.
Лекарств с собой не было, полутьма, никого рядом, и я поняла, что это мой конец.
Но человек, пока жив, цепляется за жизнь.
Я представила себе машину скорой помощи, госпиталь без страховки и отъезд группы в Москву без меня и стала стараться остановить в себе панику и сердечный спазм. Со временем это удалось, хотя чувство времени выключилось.
Я с трудом на руках поднялась и побрела к выходу, понимая, что меня ждут…
В полутемном соборе горели таблички EXIT; я вышла, зажмурившись, на яркий солнечный свет и обнаружила, что меня никто не ждет. На улице никого.
Опять в панике, я вернулась в темноту собора и стала искать в спешке другие выходы.
Лишь в третьем выходе я увидела ожидавшую меня группу и руководителя с трясущимися руками.
Видимо, я так выглядела и была бледна как смерть, что меня никто ни о чем не спросил.
Позже человек, исполняющий функции надсмотрщика, сказал мне: «Я был уверен, что ты останешься в Париже, и скорее в последний день…» Это сулило ему увольнение с работы и даже лишение членства в партии. Чаще всего эту роль играли люди доверенные, за что поездка за границу для них была бесплатной или сильно льготной.
В Париже состоялась встреча, давшая начало интересному долгому знакомству.
Обедая и ужиная в Париже в одном и том же ресторане с другими группами из России, мы коротко общались.
Один седовласый товарищ (мы еще господами не были) пригласил меня походить по Парижу ближе к полуночи после их программы, да и нашей (не такой важной, как у этой группы представителей высокого искусства). Практически все четыре дня и ночи мы, счастливые туристы, не спали, боясь тратить драгоценное время.
Мы договорились. Он спросил мое имя, я назвалась Тиной, как называли меня друзья.
Полное имя и фамилию побоялась дать почему-то; оговорили место и время встречи (как было возможно жить и функционировать без мобильных телефонов, уже даже не представляю).
Его имя я не спросила. В этой группе они были все такие важные!
Но встреча не состоялась. На следующий день он не хотел смотреть в мою сторону, и мы с «товарками» (две профессорские жены; мы вместе жили в одной комнате и гуляли по городу) подскочили к нему, я извинилась, они подтвердили правдивость моих оправданий, и он простил.
Это был последний вечер в Париже для всех – мы возвращались в Москву, его группа летела в Амстердам и потом куда-то еще. Мы опять не встретились…
Примерно через месяц зазвонил мой рабочий телефон – спрашивали меня. Абонент представился, но голос и имя-отчество были мне незнакомы. И вдруг слышу: «Плохо же вы вели себя в Париже!»
Я онемела. Мои волнения по поводу маленьких невинных приключений оправдались! КГБ!
Думаю: так, меня обвинят в антисоветчине, аморальном поведении и могут посадить в тюрьму.
Что же будет с дочкой? Без отца, без матери. Сразу представила дочку-сироту, которую отправят в детский дом!
Но вспомнила, что как раз в Париже, кроме опоздания из Собора Парижской Богоматери, все было кристально чисто и невинно – ни общения с иностранцами, ни нарушений в моральном поведении не было.
После паузы осторожно пытаюсь выяснить почему. В ответ услышала: «Вы не пришли дважды, и я вас так долго искал! Меня зовут Эдуард Борисович, и я директор Большого концертного зала Москвы».
Я горько пошутила: «Вот вы как раз мне и нужны сейчас!» Он вскинулся: «Ты развелась?»
И на мой ответ, что я овдовела и у меня дочка, после паузы он сказал: «Вы теперь скучать не будете!»
Я несказанно удивилась звонку и тому, как он нашел меня, зная только мое неполное имя.
Много позже, когда мы уже подружились, он рассказал мне как: смешно, но без КГБ не обошлось.
У него был там приятель на высокой должности, и его попросили найти женщину по имени Тина, которая была в Париже такого-то числа. Ему нашли Альбину из нашей группы, он позвонил ей, и она сразу поняла, о ком идет речь, и дала мой телефон.
Действительно, Бог послал мне этого человека для покровительства и помощи безо всякой компенсации с моей стороны. Мы с дочкой были на всех значительных концертах, кинофестивалях и вечерах и сидели в директорской ложе. Рядом часто находилась его жена, и всё было абсолютно пристойно и по-дружески. Он помогал во всех трудных вопросах, например доставал билеты на поезд, что было порой невозможно без знакомства. Стал просто Санта-Клаусом в нашей с дочкой жизни. Для меня эта опека и защита были необходимы. Мы сохранили дружеские отношения надолго, и он, разведясь с женой, уехавшей в Израиль, привел ко мне новую жену для знакомства.
Судьба этого доброго человека сложилась, думаю, трагично. Обладая грандиозной энергией, он открыл первый в Москве успешный кооперативный магазин в центре города, и его обложили данью бандиты, в частности и те, кто промышлял под крышей Кобзона (с которым он дружил!). Но, как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь! Он вовремя не расплатился, хотя причины были уважительные. «Люди бизнеса» ждать не хотели. И его практически стерли с лица земли, отжав магазин. Его украли, держали в подвале, били, отняли машину, потом квартиру, и в конце концов он исчез. У него отобрали всё. Видимо, и жизнь. Такое было время!
Через месяц после похорон мужа, после возвращения из Туниса – Алжира – Парижа я вышла на работу в институт, где я создала лабораторию и писала диссертацию.