Вадим Иванович Кучеренко
Клуб одиноких вдов
– Макар Семенович, выручайте – я в беде.
Видимо, голос у нее был такой, что мэр поверил сразу – она действительно попала в беду.
– Ты где? – спросил он уже совсем другим тоном. – Можешь ко мне подъехать? Потолкуем по душам.
– Если бы могла, уже была бы у вас, – соврала Марина, решив, что кашу маслом не испортишь. – Я в камере. Решетку выломать не могу, замок тоже. Так что приезжайте сами. Или пришлите адвоката.
– Брось шутить, – потребовал мэр.
– Какие там шутки, – голос Марины сорвался, но она справилась с нахлынувшими эмоциями и продолжала: – Я в семьдесят восьмом отделении полиции. Меня обвиняют в соучастии в убийстве. Что еще сказать? Если только сакраментальное – я ни в чем не виновата.
– А это точно? – осторожно спросил мэр. – Мне надо знать. Говори как на духу. Это будет только между нами, клянусь.
– Семен Макарович, – только и смогла выговорить Марина. – Как вы можете…
От обиды она, не договорив, нажала на кнопку отбоя. Разговор прервался. Какое-то время она ждала звонка. Но мэр не перезвонил. И Марина поняла, что надеться ей больше не на кого. Оставалось вверить себя своей судьбе. И ждать, куда вывезет кривая.
Глава 23
Марину вызвали на допрос только через пять часов. Все это время она просидела в «обезьяннике», то приходя в отчаяние, то испытывая прилив лютой злобы против Артема Иваненко, из-за которого ей приходилось терпеть небывалое в своей жизни унижение и позор. Противоборство страстей, голод, жажда, усталость измотали Марину физически, но ее дух только окреп и готов был бросить вызов всему миру, если бы пришлось. Беда была в том, что миру она была безразлична, и если бы ее вдруг не стало, он бы этого даже не заметил.
Другое дело был Артем Иваненко. Когда Марину ввели в его кабинет, она, присев на стул напротив, сразу заметила плохо скрываемое торжество в его маленьких мышиных глазках. Он оглядел ее критически и, по-видимому, остался довольным увиденным. Марина потеряла свой недавний лоск, словно потускнела и стала похожа на бывшую долго в употреблении монету. Ее истинный возраст проступил в чертах осунувшегося лица, с которого почти стерся макияж, обнажив темные тени под глазами и морщинки. Она уже не выглядела светской львицей и даже просто красивой женщиной.
Артему Иваненко она показалась легкой добычей. Мысленно он поздравил себя с тем, что его тактика изматывания подследственных долгим ожиданием допроса в очередной раз привела к успеху. Впрочем, у него было достаточно доказательств, как ему казалось, чтобы припереть ее к стенке и добиться признательных показаний без особого труда. Он не терял даром времени все эти пять часов томительного и бесцельного для Марины ожидания.
Поэтому Артем Иваненко не стал ходить вокруг да около, чтобы выискать брешь в обороне противника и тем вернее нанести удар, а сразу спросил:
– Ну, что, гражданка Тукова, вы готовы признаться в содеянном?
– Готова, – сказала она.
Артем Иваненко взял авторучку и снисходительно бросил:
– Говорите, я записываю.
– Записывайте, – кивнула она. – Раньше я вас просто презирала, а теперь вы мне отвратительны, как слизняк. Не думайте, что вам все сойдет с рук. Как только я выйду отсюда…
Он раздраженно бросил ручку на стол. Лицо полицейского исказила злоба, которую он даже не пытался скрыть.
– С чего вы взяли, что выйдете отсюда? Ошибочная самоуверенность!
– А что, меня вынесут ногами вперед? – изобразила она удивление.
– Вас выведут под конвоем. После того, как вы признаетесь во всех своих преступлениях. А в этом я даже не сомневаюсь. Я расколю вас, как гнилой орех.
Артем Иваненко уже не подбирал выражений. Он был вне себя от ярости. Его лицо могло бы даже показаться страшным, если бы Марина принимала его всерьез. Но она считала полицейского шутом гороховым, и все его злобные гримасы вызывали у нее только желание еще больше досадить ему.
– Примените допрос с пристрастием? Будете выбивать признания пытками? Что там у вас на уме? Ну, начинайте! Но учтите, что я вас не боюсь. Вам меня не запугать!
Она была на грани истерики, и произносила слова, почти не понимая их смысла. Как ни был взбешен Артем Иваненко, но он понял это и сумел взять себя в руки. Продолжать допрос в том же духе не было никакого смысла. Он налил в стакан воды из графина, стоявшего на столе, встал и подал его Марине.
– Выпейте и успокойтесь, – сказал он примирительно. И, заметив ее инстинктивное движение, попросил: – Только не бейте посуду, она казенная. И стакан в голову мне не вздумайте кидать. За покушение на жизнь сотрудника правоохранительных органов вам добавят к сроку еще несколько лет.
Марина не стала ни бить стакан, ни бросать его в полицейского. Ее мучила жажда. Она жадно выпила воду. И сразу успокоилась. Ей даже стало стыдно. Она проявила слабость перед своим мучителем и дала ему повод думать, что перед ним слабая истеричная женщина, которую можно и нужно жалеть. Но жалость Артема Иваненко была для нее оскорбительна. И Марина дала себе слово впредь не поддаваться эмоциям, тем самым становясь беззащитной и уязвимой. Это было как танец «Тьентос», когда чувства сменяют друг друга с быстротой и яркостью молнии. Танцовщица испытывает страсть, гнев, радость, надежду, отчаяние – но только не смирение. То же самое чувствовала она сейчас в кабинете следователя.
– Прошу меня извинить за эту вспышку, – сказала она. – Обещаю, что больше не повторится.
Артем Иваненко сразу заметил произошедшую в ней перемену и мысленно выругал себя за то, что дал ей напиться. Жалость – губительное чувство. Преступник должен бояться наказания, а не знать, что его жалеют. Конфуций был не прав, утверждая обратное. Да и что этот китайский мудрец понимал в правосудии? Философия и уголовное право находятся на разных полюсах, как белые медведи и пингвины, и им никогда не сойтись.
– Так, значит, вы не хотите признаваться, – констатировал он, снова садясь на стул. – И совершенно напрасно. Потому что Наталья Юдина уже во всем призналась. И из ее показаний следует, что она наняла вас для убийства Марии Антоновны Рогожкиной, пообещав долю в наследстве своего покойного мужа. Что вы на это скажете?
– Чушь какая-то, – на лице Марины отразилось искреннее изумление. – Да кто такая эта ваша Рогожкина, в конце концов? Почему Наталья хотела ее смерти, как будто ей других проблем было мало? Я бы еще поняла, если бы она захотела убить Марию, медиума, которая…
Внезапно она осеклась, не закончив фразы.
– Как, вы сказали, зовут эту Рогожкину? – спросила она, начиная понимать, что происходит. – Мария? Неужели это она и есть?
– Ну, вот, вы уже сами видите, что запираться бесполезно, – удовлетворенно усмехнулся Артем Иваненко. – Повторяю, Наталья Юдина во всем призналась. Вам не стоит запираться. Суд учтет ваше чистосердечное раскаяние и помощь следствию. Будете говорить?
– А разве я молчу? – удивилась Марина. – Может быть, говорю не то, что вы хотите услышать. Так это не моя, а ваша проблема. Зачем вы хотите приписать мне то, чего я не совершала?
– А Наталья Юдина утверждает обратное, – снова неприятно усмехнулся Артем Иваненко, обнажив мелкие испорченные зубки. – И кому мне верить?
– Я хочу очную ставку с Натальей, так, кажется, у вас это называется, – потребовала Марина решительно. – Пусть скажет мне это в глаза. А на слово, извините, я вам не верю.
Артем Иваненко скривился, словно от зубной боли. Он блефовал. Наталья Юдина ни в чем не призналась. Все те несколько часов, которые он ее допрашивал, она только рыдала. А потом потеряла сознание, и допрос пришлось прекратить. Приехавший врач «скорой помощи» диагностировал инсульт, и ее увезли в больницу. К счастью, у него были и другие свидетели, кроме этой неврастенички.
– Я думаю, что все ваши обвинения против Натальи Юдиной строятся на домыслах Анастасии Филипповны, – по наитию продолжала Марина. – Старушка просто сошла с ума от горя, узнав о смерти медиума. Ведь при посредстве Марии она общалась со своим умершим мужем. Или ей казалось, что она общается. Мария была обыкновенной обманщицей, шарлатанкой. Но умела затуманить мозги своим клиентам. Я сама едва не попалась на ее удочку.
– Так, значит, вы не отрицаете, что были знакомы с Марией Антоновной Рогожкиной? – быстро спросил Антон Иваненко и снова взялся за авторучку. – Когда, где и при каких обстоятельствах вы видели ее в последний раз?
Марина поморщилась.
– Вы слышите совсем не то, что я говорю, а то, что хотите услышать, – произнесла она с досадой. – Так мы с вами каши не сварим. Скажите, я была права насчет Анастасии Филипповны? Она вам позвонила, наговорила с три короба лжи, вы поверили и арестовали Наталью, а заодно и меня?
– Не арестовал, а задержал, – поправил ее полицейский. – А то, что вы не хотите отвечать на мои вопросы, говорит не в вашу пользу. Кстати, у меня есть свидетель, который видел вас во дворе дома Рогожкиной сразу после ее смерти. И пока Наталья Юдина дописывает свои показания в соседнем кабинете, я могу устроить вам с ним очную ставку, на которой вы настаиваете. Кстати, он утверждает, что вы были чрезвычайно взволнованы, когда говорили с ним. Что вы скажете на это?
– Я говорила с ним? – рассмеялась Марина. – Вот фантазер! Да, я была у Марии в день ее смерти, о которой, кстати, тоже узнала от Анастасии Филипповны. Но я ни с кем не разговаривала, кроме…
– Продолжайте, продолжайте, – поощрительно заметил Артем Иваненко, видя, что она замолчала, не договорив. – Кроме кого?
– Его зовут Айвон, это все, что я знаю о нем, – неохотно призналась Марина. – Фамилия, кажется, Романовский. Мы познакомились накануне совершенно случайно в баре, потом случайно встретились на улице…
– Как-то у вас все случайно происходит, – усмехнулся Артем Иваненко. – Не понимаю, зачем вам скрывать очевидное, что легко можно доказать?
– Так докажите, – раздраженно ответила Марина. – А потом обвиняйте. Врет ваш свидетель, как сивый мерин.
Артем Иваненко не стал с ней спорить. Он поднял телефонную трубку и сказал:
– Приведите ко мне Ивана Петровича Ромашкина. На очную ставку с подозреваемой.
А после этого он обратился к Марине.
– Так вы абсолютно уверены, что ни с кем, кроме своего случайного знакомого Айвона Романовского, не разговаривали во дворе дома убитой? – И после ее отрицательного кивка с нарочитой заботой спросил: – А не могут у вас быть провалы в памяти? Вы случайно у врача не наблюдаетесь по этому поводу?
Марина ничего не ответила, только презрительно посмотрела на него. И отвернулась, глядя в зарешеченное окно на улицу. День был серый и ненастный, как и ее настроение. Но это было лучше, чем видеть самодовольное лицо полицейского, сидящего напротив нее так близко, что она ощущала его запах. Это была отвратительная смесь пота, дешевого табака и плохо выделанной кожи. Этот запах словно пропитал всю комнату и начал обволакивать ее. Марина опасалась, что долго потом не сможет избавиться от него.
Дверь кабинета открылась, и вошел конвоир, пропустив перед собой молодого светловолосого мужчину. По знаку следователя конвоир вышел обратно в коридор. Мужчина остался и, пряча глаза от Марины, присел на стул в углу. Это был Айвон.
«Так, значит, я не ошиблась» – растерянно подумала она. – «Но почему у него такой виноватый вид?»
– Прошу любить и жаловать, – глумливо произнес Артем Ивановский. – Так вы, Марина Львовна, по-прежнему будете утверждать, что не разговаривали с этим человеком в день смерти Марии Антоновны Рогожкиной во дворе ее дома?
– Так это же Айвон, – ничего не понимая, сказала Марина. – Я вам говорила о нем. Айвон Романовский. Он шел к своей матери, которая проживает в этом же доме. Мы перебросились парой слов и расстались. Айвон, почему ты молчишь?
Молодой мужчина поднял на нее глаза и тут же опустил их снова в пол.
– Ошибочка вышла, Марина Львовна, – насмешливо сказал Артем Ивановский. – Вашего случайного знакомого зовут не Айвон Романовский, а Иван Петрович Ромашкин. И шел он не к матери, как вы изволили заметить, а к своей любовнице, Марии Антоновне Рогожкиной, на содержании которой находился последние полгода. Потому что Иван Петрович Ромашкин обыкновенный жиголо, и живет он за счет стареющих одиноких женщин, которые находят его необыкновенно привлекательным. Проще говоря, он удовлетворяет за деньги сексуальные потребности богатых женщин. Ведь так, Иван Петрович, я ничего не исказил?
– Я не согласен с такой трактовкой, – возразил молодой мужчина. По-видимому, его самолюбие задел оскорбительный тон полицейского. – Я скрашиваю женское одиночество, продаю, выражаясь вашими словами, не только секс, но и платонические отношения. Если бы не я, то они…
– Прямо таки не альфонс, а благородный разбойник Робин Гуд, – перебил его Артем Иваненко. – Отнимает деньги у богатых женщин и отдает их обществу, покупая роскошные автомобили и дорогую одежду, обедая в лучших ресторанах, путешествуя. А желая произвести подобающее впечатление, что очень важно в его работе, он при знакомстве с женщинами меняет свое простое имя Иван на романтическое Айвон. То же самое происходит и с фамилией.
Полицейский повернулся к Марине и с издевкой спросил:
– Кстати, Марина Львовна, а ваши отношения с гражданином Ромашкиным все еще платонические или уже перешли в разряд материальных?
– Вынуждена вас разочаровать, – ответила Марина, стараясь принять презрительный вид. – Отношений нет никаких.
Но ей было трудно говорить, и она замолчала. Метаморфоза, превратившая Айвона Романовского в Ивана Ромашкина, потрясла ее. И Артем Иваненко это, несомненно, заметил. Он не верил Марине и искренне наслаждался ее замешательством.
– Ну, пусть будет по вашему, – сказал он снисходительным тоном, словно прощая Марине женскую слабость. – Но сейчас-то вы не будете утверждать, что мой свидетель лжет?
– Нет, не буду, – ответила Марина. – Просто я не понимала, что мы говорим об одном человеке, который живет под двумя личинами.
– Если вы пытаетесь обидеть своего Айвона, то только зря тратите время, – ухмыльнулся Артем Иваненко. – Он толстокожий, как слон, и бесхребетный, как амеба. Правда, Ваня?
Молодой мужчина искоса бросил на Марину укоряющий взгляд, словно это она была виновата в том, что ему приходилось терпеть насмешки полицейского, но ничего не ответил.
– А вы не молчите, гражданин Ромашкин, – сказал полицейский, меняя тон, и этим давая понять, что шутки кончились. – Расскажите нам, что вы увидели, когда поднялись в квартиру своей любовницы Рогожкиной после разговора с Мариной Львовной Туковой.
– Мария была мертва, – каким-то чужим голосом и почти без интонаций, словно повторяя заученный скучный текст, начал говорить Айвон, он же Иван. – Я нашел ее сидящей в кресле в комнате для спиритических сеансов. В самой комнате царил хаос. Мебель была опрокинута, везде валялись битые стекла. Создавалось впечатление, что кто-то в ярости крушил все, что попадалось ему под руку.
– Свои впечатления оставьте при себе, гражданин Ромашкин, – потребовал следователь, – излагайте только факты.
– Это все, – пожал плечами молодой мужчина. – Я сразу же позвонил в полицию. Полицейские приехали и задержали меня по подозрению в убийстве.
– А вот это к делу уже не относится, – с досадой перебил его Артем Иваненко. – Каждый может ошибаться, даже полиция. Теперь-то мы знаем истинного виновника. А вам…
– Принесете мне извинение? – спросил молодой мужчина, буквально на глазах преображаясь и снова становясь тем Айвоном, которого знала Марина.
– Если попросишь. Но я бы на твоем месте не настаивал.
Сказав это, Артем Иваненко громко крикнул:
– Конвойный!
И, когда тот вошел, приказал:
– Этот пусть еще посидит в камере. Он мне будет нужен позже, чтобы подписать протокол очной ставки.
Айвон был заметно разочарован.
– Но я могу подписать протокол сейчас, – предложил он.
– У меня нет времени его писать, – пояснил, недовольно поморщившись, следователь. – Разве не видишь, наклевывается чистосердечное признание. Не до тебя, родимый. Подождешь.
– Но ведь мы же договорились, что меня сразу отпустят, – сказал Айвон. – Я могу подписать и чистый лист. А вы потом напишите все, что надо.
Артем Иваненко рассвирепел.
– Пшел вон отсюда! – рявкнул он. – Пока я тебя, идиота, не посадил на трое суток.
Когда Айвон и конвоир вышли, Артем Иваненко повернулся к Марине.
– Ну, что, будешь говорить правду? – спросил он, свирепо глядя на нее. – За что прикончила бабку? А заодно расскажешь мне, как и за что убила художника и своего покойного мужа. И не вздумай отпираться. Я этого не люблю.
Глава 24
У Марины было ощущение, будто она спит, а происходящее с ней – это только кошмарный сон, и надо очнуться, чтобы все закончилось. Но проснуться не удавалось. Зато становилось только ужаснее и ужаснее.
– Вы сумасшедший, – сказала она с отчаянием. – Я любила своего мужа!
– Ты-то, может, и да, – ухмыльнулся Артем Иваненко. – А вот он тебя нет. Твой муженек полюбил другую женщину, намного моложе тебя, и хотел уйти к ней. Но ты не пожелала его отпустить и убила. Тривиальная история.
– Это неправда! – вскрикнула Марина.
– Я нашел его любовницу, – продолжал полицейский, будто не слыша ее. – Еще тогда, когда мы проводили расследование сразу после смерти твоего мужа. То есть это я проводил, по собственной инициативе. Девчонка мне все рассказала. У них должен был родиться ребенок, но после его смерти у нее случился выкидыш.
Артем Иваненко помолчал, оценивая, какое впечатление произвели его слова на Марину. И, по-видимому, остался довольным тем, что увидел.
– Итак, муж после многих лет брака вдруг решает бросить свою старую жену и уйти к юной любовнице. Чем не мотив для убийства? Я пытался втолковать это капитану Шведову, но он меня не послушал. Ты казалась ему ангелом во плоти.
Полицейский коротко рассмеялся, словно его позабавило это сравнение. Но быстро смолк, и улыбка стала злобной.
– Слышал бы он, что говорили о Марине Туковой те, кому довелось узнать ее поближе! Холодная, черствая, расчетливая, и вместе с тем способная на вспышки безумной ярости и непредсказуемой агрессии. Это все о тебе, представляешь?
Он сокрушенно покачал головой с таким видом, будто искренне сожалел. И Марина поняла, почему его называют Иудушкой.
– Как-то не вяжется с ангельским обликом, не правда ли? А еще ты умеешь легко забывать то, что хочешь забыть. Этакие провалы в памяти, очень удобные, надо признать. Убила мужа – и забыла об этом, продолжаешь жить, как ни в чем не бывало. Преданная памяти покойного мужа безутешная вдова.
Внезапно Артем Иваненко снова сменил тон и почти сочувственно спросил:
– Так, может, все-таки сознаешься, облегчишь совесть?
– Я никого не убивала, – упрямо повторила Марина. Она уже успела прийти в себя, пока ее обвинитель говорил. – И не смейте мне тыкать! Я с вами на брудершафт не пила и свиней не пасла.
– Еще бы, – злобно оскалился Артем Иваненко. – Кто ты и кто я? Гора и мышь. Ты ведь так думаешь, точно? Ну, ничего, я спущу тебя с небес на грешную землю. И когда я с тобой закончу, ты пожалеешь, что родилась на свет.
– Вы думаете, что если будете бешено вращать глазами и брызгать на меня слюной, то я испугаюсь? – собрав всю силу духа, спросила Марина. Интуиция подсказывала ей, что с этим человеком надо разговаривать без страха и дерзко, и тогда он потеряет свою самоуверенность и наглость, а станет тем, кто он есть – жалким психопатом, использующим данную ему власть для самоутверждения в собственных глазах. – Вы ошибаетесь. Как и во всем остальном.
Артем Иваненко презрительно усмехнулся. Но «тыкать» ей перестал.
– Я никогда не ошибаюсь, – сказал он. – И могу доказать свои слова. Просто я хотел помочь вам. Вы облегчили бы свою участь чистосердечным признанием.
– Можете – так доказывайте, – безразличным тоном произнесла Марина, скрывая свои истинные чувства. – Мне будет интересно послушать.
– Как скажете, – ответил Артем Иваненко.
Он достал из папки какую-то бумагу и показал ей.
– Вот это результат экспертизы, проведенной на основании сличения ваших пальчиков, снятых с руля принадлежащего вам автомобиля, и отпечатков, найденных в квартире Марии Антоновны Рогожкиной. Вы основательно наследили, гражданка Тукова, когда расправлялись со своей жертвой. На вас это не похоже. Но, судя по тому, что мебель перевернута и пол усеян осколками посуды, вы были вне себя. Хотите, расскажу, как это было?
Марина кивнула. Отвечать у нее не было сил.
– Вы поссорились с Рогожкиной во время спиритического сеанса, ради которого и пришли к ней. Она вас обманула или чем-то оскорбила. Кровь бросилась вам в голову, вы потеряли самообладание, разъярились, как это с вами случается, и начали крушить все вокруг. А затем, не удовольствовавшись этим, набросились на Рогожкину.
Внезапно голос следователя зазвучал почти дружески.
– Признайтесь, Марина Львовна. Суд учтет ваше состояние аффекта. Такое иногда случается – человек перестает владеть собой, теряет разум и превращается в дикого зверя. Ну, так что скажете?
– Скажу, что мы не ссорились с Марией, и я не набрасывалась на нее, словно дикий зверь, как вы только что живописали, – апатично сказала Марина. – И, кстати, как я ее убила по вашей версии? Задушила, вонзила в нее нож, сломала ей шею?
– Это было бы очень просто, – усмехнулся Артем Иваненко. – Но в этой истории способ убийства самое темное место. Как обратная сторона Луны. На теле Рогожкиной нет никаких видимых повреждений. Впрочем, как и у всех ваших предыдущих жертв.
Неожиданно полицейский наклонился к ней и почти шепотом спросил:
– Скажите мне по секрету, Марина Львовна, как вы это делаете?
– Что это? – не поняла его Марина.
– Убиваете, не оставляя следов.
– Да вы с ума сошли! – вырвалось у Марины. Теперь она не сомневалась, что полицейский действительно сумасшедший. Глаза Артема Иваненко сверкали лихорадочным блеском, он казался чрезвычайно взволнованным. На мгновение ей стало страшно.
– Уверен, вскрытие покажет, что Мария Антоновна Рогожкина скончалась от инфаркта, – сказал Артем Иваненко. – Тот же самый диагноз поставили вашему старому другу, художнику Колокольцеву. Он умер от разрыва сердца, а потом уже раскроил себе голову при падении. И от этого же умер ваш муж несколько лет тому назад. Странные совпадения, не правда ли?
– Совпадения, и не более того, – стараясь казаться спокойной, ответила Марина. Она слышала, что душевнобольных нельзя раздражать, а тем более опасно спорить с ними. – Вы сами это сказали. Почему же не можете в это поверить?
– А я думаю, все не так просто, – убежденно произнес Артем Иваненко. – У вас есть какой-то таинственный способ расправляться со своими жертвами, вызывая у них сердечный приступ. Может быть, это гипноз. Или что-то другое. И если я раскрою, как вам это удается, то войду в историю криминалистики. Мы с вами вместе войдем, Марина Львовна.
– Да у вас мания величия, – брезгливо сказала Марина. – Вот в чем все дело. И только поэтому я должна признаться в том, чего не совершала? Чтобы вы прославились, и на моем горбу въехали в свой полицейский рай?
– Смейтесь, смейтесь, гражданка Тукова, – поморщился Артем Иваненко. – Но вы забыли, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. А последним буду я, обещаю. Я все равно докажу, что вы убийца, причем серийный. Сколько бы времени мне на это ни понадобилось. Год, два, десять… Вы стоите того, чтобы потратить на вас жизнь, как бы двусмысленно это ни звучало.
Только сейчас Марина поняла смысл фразы «похолодеть от ужаса». Ее начала бить нервная дрожь, словно она озябла, несмотря на то, что в кабинете было тепло.
– Вы не дьявол, хотя, кажется, и возомнили себя им, – сказала она через силу. – У вас ничего не выйдет. Я Марина Тукова, а не безвестная бродяжка, которых вы привыкли запугивать в этом кабинете, упиваясь своей властью.
– Думаете, вас кто-то спасет? – злорадно ухмыльнулся Артем Иваненко. – Прискачет рыцарь на белом коне и все такое? Так вот, знайте – это вы там, за стенами этого кабинета, знаменитая Марина Тукова, и что-то значите. А здесь – вы никто, и зовут вас никак. Как там пели в дни вашей молодости, помните? Никто не даст вам избавленья – ни Бог, ни царь и не герой. Только я ваша единственная надежда. И ваш же обвинитель. Парадокс, не правда ли? Но мне нравятся парадоксы. А вам?
Марина почувствовала, что не может вздохнуть. Ни малейшего дуновения воздуха не проникало сквозь закрытое окно. Воздух в комнате был спертым и душным. «Как в газовой камере», – подумала она обреченно.
Внезапно она вспомнила совет капитана Кривоносенко. И ухватилась за него, как утопающий за соломинку.
– Я требую адвоката, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. – Вы обязаны предоставить мне адвоката, если в чем-то обвиняете.
– Адвоката? – задумчиво повторил Артем Иваненко. – Это можно. Вам пригласить из Москвы или согласитесь на местную знаменитость?
Он откровенно издевался над Мариной. Она поняла это.
– Тогда я отказываюсь отвечать на ваши вопросы. С этой минуты вы не услышите от меня ни единого слова.
Тон, которым она произнесла это, не оставлял сомнений, что так и будет.
– В таком случае я вынужден вас задержать, для начала на трое суток, – сказал Артем Иваненко. – Посидите в следственном изоляторе, подумайте. Может быть, примите верное решение. Камера очень этому способствует. Кстати, вас в одиночку или к уголовницам, если предпочитаете задушевную компанию?
Он дразнил Марину, добиваясь, чтобы она нарушила молчание. Но она не поддавалась на провокацию. И с отсутствующим видом смотрела в окно, где за решеткой по-прежнему серело тусклое небо, как будто ничего другого отсюда нельзя было и увидеть.
– Хорошо, если вам безразлично, то я приму решение сам, – сказал Артем Иваненко. Он вызвал конвоира. Когда тот вошел, распорядился: – Подследственную посадить в «обезьянник», пока не приедет транспорт из следственного изолятора. Дежурного предупредить, чтобы не позволял ей ни с кем разговаривать или звонить по телефону. Все понятно?
– Так точно, – отрапортовал конвоир, молодой сержант. Он искоса бросал любопытные взгляды на Марину, словно удивляясь ее холеному виду и дорогой одежде. Видимо, для него было внове, что подобных женщин сажают в «обезьянник», как обычных проституток или воровок. – Разрешите идти?
– Идите, – покровительственно произнес Артем Иваненко. И ни слова не сказал Марине, когда она выходила из его кабинета, только кинул ей вслед злобный взгляд. Он не чувствовал себя удовлетворенным. Ему казалось, что в их моральной дуэли победила она. А так не должно было быть.
«Ничего, одна ночь в камере – и она зачирикает, как воробей», – мысленно сказал он сам себе. И с внезапным страхом подумал, что будет, если этого не произойдет. Он зашел так далеко, что назад пути не было. Если он не сумеет доказать вину Туковой, у него будут большие неприятности по службе. Его карьере в полиции может прийти конец. А этого допустить нельзя.
«Кстати, мысль насчет уголовниц совсем неплохая», – Артем Иваненко злобно усмехнулся. – «Общипают перышки нашей птичке – будет сговорчивей. А мне все равно семь бед – один ответ».
И, приняв решение, он взялся за телефонную трубку, уже ни в чем не сомневаясь. Когда-то он оказал начальнику следственного изолятора услугу в непростой житейской ситуации, теперь пришло время тому расплатиться за нее…
Марину привели в то же помещение, где она уже провела несколько часов и откуда ее вызвали на допрос. Она привычно заняла наиболее удобное место на скамье в углу и, прижавшись пылающим лицом к прохладной стене, закрыла глаза. Она чувствовала себя разбитой и опустошенной. Ей даже не было страшно в эту минуту. Все самое ужасное будто осталось позади. Пытка закончилась. Свежий воздух и одиночество принесли облегчение. Терзающая ее головная боль поутихла. Какое-то время она наслаждалась этим ощущением.
А потом туман в ее голове начал рассеиваться, и стали проступать образы и видения прошлого, о котором она долгое время пыталась забыть.
…В тот вечер Олег вернулся к полуночи. В последнее время он часто возвращался поздно, пряча вину в глубине глаз и в суетливых движениях, не свойственных ему. Она понимала, что с ним что-то происходит, и сначала спрашивала, а потом перестала, потому что он начинал нервничать и злиться. Сам он объяснял это проблемами в бизнесе, что было неудивительно, учитывая ситуацию в стране и очередной экономический кризис. Она верила и не досаждала ему глупой женской ревностью. Пока не раздался телефонный звонок.
– Вы Марина Тукова? – спросил ее незнакомый женский голос. Он был почти по-детски трогателен и звенел, словно колокольчик.
– Да, это я, – ответила она, занятая своими мыслями. – А вы кто, извините? Не узнаю по голосу.
– Меня зовут Оля, – представилась незнакомка. И сразу же, без паузы, сказала: – Я жду ребенка от вашего мужа.
Когда рушится твой мир, трудно сохранить самообладание. Но Марина справилась, только присела на стул, потому что у нее закружилась голова.
– И что вы хотите от меня? – спросила она внезапно охрипшим голосом. – Поздравлений?
– Я хочу, чтобы вы отпустили его, – прозвенел колокольчик. – Он меня любит, а вас просто жалеет. Но ведь так нельзя жить, правда?
– Разумеется, – машинально ответила она.
– Хорошо, что вы меня понимаете, – обрадовалась ее собеседница. – Вы не представляете, как он рад тому, что у нас будет ребенок. Он просто на седьмом небе от счастья.
У этой девочки, судя по всему, все было просто. Она была юной и доверчивой. Она и Марине доверилась, потому что была уверена, что любой житейский гордиев узел можно просто разрубить, не затрудняя себя распутыванием узлов.
Но Марина была намного старше и знала, что не все так просто в жизни. Например, как ей жить дальше, если муж бросит ее и уйдет к другой? Она могла бы спросить об этом у позвонившей ей девочки. Но о некоторых вещах лучше не спрашивать и даже не говорить. Например, о нежелательной беременности в семнадцать лет, и о том, что после аборта уже не можешь иметь детей. Никто не знает об этом, и потому все жалеют тебя – мол, Бог не дал радости материнства. А узнают – и перестанут жалеть, начнут винить. Так что лучше молчать. И соглашаться на все, что предлагает муж, чтобы ты забеременела: лечение в лучших клиниках, искусственное оплодотворение, свечи в церкви перед святыми угодниками. И делать вид, что ты все еще надеешься – если не на медицину, то на чудо. И замечать, что он уже ни на что не надеется. Надежда умерла, и напрасно ждать ее воскрешения. Это, может быть, даже и к лучшему. Чего-то не хватает, но с избытком восполняется другим. Жизнь продолжается.
И все бы ничего, но однажды звонит телефон, и тебе говорят – ваш муж ждет ребенка от другой женщины…
