Вадим Иванович Кучеренко
Клуб одиноких вдов
– Найду, – ответила Марина. – Ждите.
Закончив разговор, она повернулась. Но Айвона уже не было. Он ушел, не дождавшись окончания ее беседы с полицейским.
«Все-таки нет мужчины без недостатков, – подумала Марина, чувствуя себя почти обиженной. – Разве можно всерьез принимать отказ женщины и не продолжать настаивать на своем?»
После неприятного разговора с полицейским – или мнимым полицейским, на что она, вопреки всему, все еще надеялась в глубине души, – ей был нужен кто-то, с кем можно было поговорить, что называется, по душам. Быть может, объяснить, почему она поссорилась со своим старым другом, Сергеем Михайловичем Колокольцевым, художником и просто хорошим человеком. Найти понимание. Учитывая, что близких подруг у нее не было, Айвон подходил для этой роли идеально. Он выслушал бы ее, посочувствовал и, разумеется, оправдал. Мужчины всегда оправдывают женщину, которой они увлечены, будь это даже…
Но Марина не нашла подходящего сравнения. Вместо этого она посмотрела по сторонам и нашла то, что искала – черный мерседес Айвона, запомнившийся ей с прошлого раза. Она подошла к автомобилю, достала из своей сумочки визитную карточку с телефоном и прижала ее к лобовому стеклу одним из «дворников». Айвон сразу увидит визитку, все поймет и позвонит ей…
Неожиданно Марина представила себе взгляд Анастасии Филипповны, если бы старушка увидела то, что она сейчас делает. И торопливо, как будто она и в самом деле совершала что-то непристойное или достойное презрения, Марина выхватила карточку из-под «дворника» и разорвала ее на мелкие кусочки. Но не выбросила их, а аккуратно положила в свою сумочку, словно пытаясь скрыть все следы предосудительного поступка, который она едва не совершила. После этого Марина села в свой автомобиль и уехала, утешая себя тем, что даже святые испытывали соблазн, подвергаясь искушению. Помнится, она читала, кажется, у Льва Толстого, что один из монахов, известный святостью своей жизни, даже отрубил себе палец, чтобы не искуситься. Или он все-таки поддался соблазну? Этого Марина не помнила. Но зато она могла теперь с чистой совестью смотреть в глаза Анастасии Филипповны…
– Дьявол бы побрал эту старую ведьму, – сквозь зубы выругалась Марина. – Хорошие люди мрут, как мухи, а ей хоть бы что…
Но, не говоря уже о христианской морали, это было несправедливо по отношению к Анастасии Филипповне, которая, в общем-то, не сделала ей ничего плохого. И Марина почувствовала себя только хуже.
Глава 19
Совсем плохо Марине стало, когда она поднялась на мансарду и увидела, что мастерская художника действительно опечатана. Невидимый собеседник, представившийся оперуполномоченным полиции Артемом Иваненко, ее не обманул. Это был не телефонный хулиган и не таинственный недоброжелатель, вздумавший таким способом отомстить ей, зная о ее дружбе с Колокольцевым.
«Но этого не может быть», – упрямо подумала она, чувствуя, как ледяной холод охватывает ее тело, а к горлу подступает тошнота. – «Так не умирают».
Что она имела в виду, Марина и сама не понимала. Может быть, внезапность смерти художника. Или то, что они расстались после ссоры, а она так и не успела с ним примириться. И ничего это уже не изменить, как бы она этого ни хотела.
«Смерть – это то, что бывает с другими», – вспомнила она чьи-то слова. И подумала, что это неправда. Смерть – это то, что бывает с тобой каждый раз, когда умирает близкий тебе человек. С ним умирает и частица тебя.
«Нет, – возразила она себе, – не частица, а ты весь. Просто ты потом возрождаешься, а покойник уже нет, в этом вся разница. Но возрождаешься уже не ты, вернее, не совсем ты, а еще вернее, совсем другой человек в твоем обличье».
– Но сколько же раз я могу возрождаться? – не справившись с внезапным приступом отчаяния, воскликнула она. – Не кошка же я, в самом деле, чтобы у меня было девять жизней!
Она и сама не знала, к кому обращалась. Быть может, к Богу, который, как ее уверяли, существует и слышит все ее молитвы. Но ей никто не ответил. Может быть, потому что это была не молитва, а протест, не покаяние, а вызов, не смирение, а бунт.
Но так или иначе, не получив ответа на мучивший ее вопрос, с опустошенной душой и смятенными чувствами, Марина спустилась с мансарды, села в свой автомобиль и поехала в полицию. По крайней мере, она могла здесь узнать, как умер старый художник. Это не принесло бы ей облегчения, но было первым шагом на пути к очередному возрождению.
Получив пропуск в дежурной части, Марина пошла по длинному гулкому коридору, пытаясь сквозь туман, застилавший ее глаза, рассмотреть цифры на дверях кабинетов. Увидев девятку, она вдруг вспомнила о странном, как ей показалось, совпадении. Совсем недавно она говорила о девяти жизнях кошки, а теперь должна будет войти в кабинет под такой же цифрой. Возможно, это совпадение было не случайным и что-то значило. Но что, она так и не успела решить. На ее стук из-за двери раздалось «Войдите!» – и она вошла, отбросив все посторонние мысли, словно оставив их за порогом кабинета.
В обставленной убогой мебелью комнате, за обшарпанным письменным столом, сидел довольно молодой еще человек в полицейской форме с погонами капитана. У него были мелкие черты лица, напоминавшими мышиные, прилизанные редкие волосы цвета опавшей листвы и проницательные маленькие бесцветные глазки. Он с первого взгляда интуитивно не понравился Марине.
Возможно, это отразилось на ее лице, но молодой человек скривился, словно от зубной боли, и в его взгляде промелькнула обида. Однако он лучше Марины умел скрывать свои чувства, и его голос, когда он обратился к ней, прозвучал сухо и ровно.
– Марина Львовна Тукова, я полагаю?
– Да, это я, – кивнула она. – А вы, наверное, Артем Иваненко?
– Оперуполномоченный семьдесят восьмого отдела полиции УМВД России по Центральному району Артем Александрович Иваненко, – внушительно произнес он. И показал небрежным жестом на стул перед своим столом. – Прошу вас присесть!.
Марина с сомнением посмотрела на стул. Он выглядел так, словно мог рухнуть, стоило только кому-то прикоснуться к нему. Не говоря уже о том, что кто только на нем уже не сидел до нее – воры, убийцы, насильники. Казалось, стул пропитался их смрадным запахом.
– Если позволите, то я постою, – сказала она. – Надеюсь, наш разговор будет недолгим.
– У нас будет долгий разговор, и вам лучше присесть, – возразил полицейский. И требовательным тоном повторил: – Присаживайтесь!
Выбора не было. И, внутренне содрогаясь от отвращения, Марина присела на краешек стула.
Артем Иваненко достал из ящика стола чистый лист бумаги и авторучку.
– Назовите свое имя, отчество и фамилию.
– Уже забыли? – удивилась Марина.
– Отвечайте, – поморщился полицейский. – Это необходимо для протокола, который вы должны будете подписать.
– Я не буду ничего подписывать и отвечать, пока вы не объясните мне, что происходит, – решительно заявила Марина. – Я ничего не понимаю! Вы сказали, что Сергей Михайлович…, – ее голос дрогнул, но она справилась с волнением и договорила: – …умер. Пусть так. Но при чем здесь полиция?
Артем Иваненко отложил авторучку в сторону и начал сверлить Марину взглядом, словно пытаясь что-то рассмотреть в ее лице или смутить.
– Не таращьтесь на меня, как солдат на вошь, – сказала она. – Лучше отвечайте на мой вопрос. С каких это пор полицию начали интересовать умершие…, – ее голос снова дрогнул, – …люди?
– Это происходит, когда появляется сомнение, что человек умер естественной смертью, – произнес полицейский, отводя от нее взгляд с разочарованным видом. Видимо, он не увидел в глазах Марины того, на что надеялся. – Поясняю: Сергей Михайлович Колокольцев найден не просто мертвым в своей мастерской. Его голова была разбита, что и стало, возможно, причиной смерти. Вероятно, это произошло, когда он падал. Но пока неизвестно, по какой причине Сергей Михайлович Колокольцев упал. Он мог случайно споткнуться и раскроить себе череп при падении. Но ведь его могли и толкнуть, не правда ли? Вот это я и пытаюсь выяснить. А вы, к сожалению, мне не помогаете, скорее, наоборот.
– Так вы что, меня подозреваете? – с изумлением спросила Марина, все это время молча слушавшая его со все возрастающим ужасом. – Вы думаете, это я его толкнула?!
– Только без истерики, пожалуйста, – сказал полицейский. – Я вас пока ни в чем не подозреваю. Это простая формальность. Я обязан опросить всех, с кем в тот день жертва встречалась в мастерской до предполагаемого момента своей смерти. И уже после этого будет принято решение о возбуждении уголовного дела. И только тогда появятся подозреваемые. Я понятно объясняю?
– Более чем, – прикусила губу Марина, чтобы не вылить на голову полицейского поток бранных слов, которые вертелись у нее на языке. – Вы просто образец ораторского искусства. Цицерон наших дней. Карфаген должен быть разрушен.
– Перестаньте ерничать, – поморщился Артем Иваненко. – А то я привлеку вас за неуважение или даже за оскорбление представителя власти.
– Привлекайте, если назвать полицейского Цицероном – это значит оскорбить его, – не скрывая презрения, сказала Марина. Полицейский все больше казался ей глупым и напыщенным болваном. – Прошу меня извинить. Кстати, упомянув о Карфагене, я не призывала к уличным беспорядкам, прошу внести это в протокол. Это просто исторический факт.
– Так вы будете отвечать на мой вопрос? – спросил Артем Иваненко, едва скрывая раздражение. – Или продолжим шутить?
– А какой был вопрос? – поинтересовалась Марина, решив, что нет смысла злиться или обижаться на дурака. Все равно выйдет себе дороже. – Извините, я забыла.
– Назовите свое имя, отчество и фамилию, – повторил полицейский, снова беря авторучку.
– Марина Львовна Тукова, – ответила она.
Он записал, потом спросил:
– Дата вашего рождения?
Марина испытала сильное желание возмутиться, но передумала. В конце концов, не все ли ей равно, если эта пародия на мужчину узнает ее истинный возраст. Она сказала. После этого Марине пришлось ответить еще на множество вопросов, которые, как ей казалось, не имели никакого отношения к делу. Наконец был задан главный вопрос, она поняла это по изменившемуся тону полицейского. Он стал заинтересованным и каким-то склизким, вызвав у нее отвращение.
– Что происходило в мастерской в течение того времени, когда вы там находились?
В ответ на ее недоуменный взгляд Артем Иваненко пояснил:
– Прошу вспомнить со всеми подробностями все, что вы делали и говорили. И что делал и говорил Сергей Михайлович Колокольцев.
Она рассказала, упустив только эпизод с рисунками. И, как следствие, последовавшую затем ссору.
– То есть вы расстались мирно, по-хорошему? – равнодушно спросил Артем Иваненко. – Как старые добрые друзья?
– Разумеется, – подтвердила Марина. И по внезапно ставшему радостным лицу полицейского поняла, что совершила ошибку.
– А вот свидетель говорит, что вы выбежали из мастерской в сильном волнении и потом бежали по лестнице с таким видом, словно за вами гналась стая бродячих собак, – сказал Артем Иваненко, продолжая писать. Внезапно он поднял голову от стола и словно пронзил ее взглядом. – Что вы на это скажете? Это похоже на расставание старых добрых друзей?
– А кто этот свидетель? – спросила Марина, не зная, что ответить. Удар был нанесен неожиданно, и она растерялась. – Я никого не встретила на лестнице.
– А это не важно, – усмехнулся Артем Иваненко. – У стен, как известно, есть уши, а у дверей – дверные глазки. Когда придет время, я познакомлю вас с этим человеком на очной ставке, если понадобится. Но, надеюсь, этого не потребуется, если вы не будете отрицать факт вашей ссоры с жертвой перед тем, как вы покинули мастерскую.
– Да, мы поспорили…, – замялась Марина, подыскивая обтекаемую формулировку. Наконец нашла. – О некоторых рисунках Сергея Михайловича. Они мне не понравились. Я высказала это и, к сожалению, не совладала со своими эмоциями. Что вы хотите от женщины?
– Как от женщины я от вас ничего не хочу, – ехидно усмехнулся Артем Иваненко, доказав сразу две вещи: что он не так глуп, как Марина о нем думала, и что он мстителен. – Единственное, что мне от вас надо – это чтобы вы говорили правду, ничего не утаивая. Поверьте, это в ваших собственных интересах.
– Я ничего не утаиваю, – запротестовала Марина.
– Тогда почему вы попытались скрыть факт вашей ссоры с жертвой? – быстро спросил полицейский, сверля ее взглядом.
Марина замешкалась с ответом. Она не знала, что сказать. И ей было неприятно, что полицейский называет старого художника жертвой, словно вместе с жизнью тот потерял и право на свое имя. Слово «жертва» резало ей слух и сбивало с мысли. Она все еще не могла до конца поверить, что Сергей Колокольцев умер. Только это позволяло ей не впасть в отчаяние. Но она чувствовала, что надолго ее показной выдержки не хватит. И все это может закончиться грандиозной истерикой.
– Я ничего не пыталась скрыть, – повторила она. И спросила: – Можно мне уже идти? Я чувствую себя очень плохо.
Артем Иваненко помолчал, словно обдумывая ее слова. При этом он не сводил с нее глаз. Но, видимо, ему ничего не пришло на ум, и он ничего не заметил в ее лице, что позволило бы продолжать беседу.
– На первый раз достаточно, – с нескрываемым сожалением сказал он. И внушительно добавил: – Если у меня возникнут новые вопросы, я вызову вас.
– Как хотите, – равнодушно ответила Марина. – Я все рассказала, что знала. Вы только потеряете время.
– А вот об этом судить мне, а не вам, – строго заявил полицейский. Пододвинул к ней лист бумаги, исписанный мелким и плохим почерком. – Прочитайте и распишитесь.
Марина расписалась, не читая. Буквы расплывались у нее перед глазами, она почти ничего не видела.
– Я могу идти?
– Можете, – разрешил Артем Иваненко. – Только никуда не уезжайте из города в ближайшее время. Или сообщите мне, прежде чем решите уехать.
Марина ничего не сказала в ответ и даже не поинтересовалась, почему ее ограничивают в передвижении. Все равно она никуда не собиралась.
Она уже почти дошла до двери, когда ей в голову пришла одна мысль.
– Да, а как вы узнали, что я была в тот день в мастерской? – спросила она озадаченно. – Это вышло совершенно случайно, я никому не говорила и не предупреждала.
– У вас очень приметна машина, Марина Львовна, – ответил полицейский насмешливо. – Одна такая в городе. В следующий раз, если захотите остаться незамеченной, приезжайте на другой. Такси тоже не берите. Это опасно. Таксисты народ болтливый.
– Когда в следующий раз? И почему я должна опасаться таксистов? – недоуменно спросила Марина. – Я вас что-то не понимаю. Извольте объяснить.
Но Артем Иваненко словно не услышал ее и ничего не ответил, аккуратно вкладывая подписанный ею протокол в бумажную папку с тесемками. Марина заметила, что там лежали другие бумаги. Много бумаг. Папка уже разбухла от них. По всей видимости, полицейский был дотошным и старательно опрашивал всех, с кем встречался по этому делу. Она была не единственной.
Эта мысль успокоила Марину, и она вышла из кабинета, так и не дождавшись ответа. Если бы это был другой человек, подобное хамство оскорбило бы ее. Но в этом случае она отнеслась к презрительному отношению к себе почти равнодушно. Она презирала его и при случае была готова отплатить той же монетой. Их антипатия возникла спонтанно и, несомненно, была обоюдной.
Но это ее совершено не беспокоило. Она была знаменитой Мариной Туковой, а он – ничтожеством, невесть что возомнившим о себе. И что бы ни случилось в прошлом, настоящем или будущем, все так и останется. Так что не стоит об этом даже думать.
И она забыла про Артема Иваненко, как только вышла из отдела полиции. Возможно, Марина была бы менее спокойна, если бы сумела разглядеть, что на той папке, в которую полицейский вкладывал пописанный ею протокол, стояла надпись: «Марина Львовна Тукова». В ней действительно было много бумаг. И все они имели отношение к ней.
Глава 20
Всю ночь Марину мучили кошмары, от которых наутро остались только смутные воспоминания и сильная головная боль. Она встала, походила по комнате. Это было проверенное средство, и боль стала терпимой. Теперь надо было выпить кружку крепко заваренного сладкого чая, только очень горячего. И тогда, возможно, боль ушла бы совсем, или затаилась где-нибудь в укромном уголке мозга и давала бы о себе знать только редкими пульсирующими мучительными толчками. Она надела халат и спустилась в столовую.
Марина маленькими глотками пила обжигающий губы чай и смотрела в окно на красные гроздья рябины, раскачивающиеся под порывами ветра. Она старалась ни о чем не думать и ни о чем не жалеть. Это было трудно, но ей удавалось, пока не пришла Таня, а с ней – заботы наступившего дня и привычная суета.
– Марина Львовна, вам звонит какой-то ирей Константин, – сказала Таня.
– Иерей, – как всегда машинально поправила ее Марина, вздумавшая когда-то приучить Таню к правильным оборотам речи и словам, но пока проигрывая эту битву. Девушка упорно продолжала называть вещи теми именами, которые ей казались более благозвучными.
– Так я и говорю, ирей Константин, – удивленно повторила Таня. – Или я не там ударение поставила?
– А, ладно, – махнула рукой Марина. – Кто это и что ему надо?
– Говорит, что по благословению митрополита Димитрия, – произнесла Таня с таким видом, будто на нее снизошла благодать. – А еще, что вы с ним знакомы. Встречались в епархии.
И тогда Марина вспомнила, кто это. Утро начиналось не очень приятно. К головной боли добавился иерей Константин, надменный любимчик нового митрополита. Неужели он с утра пораньше заведет речь о новом кафедральном соборе? Если так, то она охотно благословила бы его крестом по лбу.
– А ты не можешь сказать ему, что я безвременно отдала Богу душу этой ночью? – спросила Марина. – И воскресну только в день Страшного суда.
Глаза Тани сделались еще больше и округлились до невероятных размеров.
– Да как же такое можно сказать и даже подумать, Марина Львовна? – почти с ужасом произнесла она. – Окститесь! Еще накличете на себя беду. И на меня заодно, что я вот стою рядом с вами и молча слушаю это.
– Это ты-то молча? – усмехнулась Марина. – Тогда я Римский папа.
– Женщина не может быть папой римским, – безапелляционно заявила Таня. – Не наговаривайте на себя.
– А вот и может, – поддразнила ее Марина. – Говорят, был в истории католической церкви такой вопиющий случай. В девятом веке. Только ее звали папесса Иоанна.
– Вранье, – убежденно сказала Таня. – Сплетни и не более того. И как вы, такая умная женщина, можете в них верить?
– Тебе-то я верю, – хмыкнула Марина. – А ты та еще сплетница.
– А вот и нет, – горячо возразила девушка. – Я говорю вам только святую истинную правду. И пусть меня поразит молния, если это не так!
– Тише говори, а то может услышать иерей Константин, – предупредила ее Марина. – Вдруг он сочтет, что ты язычница, раз променяла божью кару на природное явление. С церковью лучше не шутить. Слышала про Жанну Д’Арк?
– Да как же он услышит? – искренне удивилась Таня. – Я ему сказала, что вы сами перезвоните, если захотите, и положила трубку. А что касается упомянутой вами Орлеанской девственницы, Марина Львовна, то вот что я вам скажу – никакая она не…
– Замолчи немедленно, охальница, – потребовала Марина. – А то окончательно сведешь меня с ума. Лучше уж я поговорю с иереем Константином, чем выслушивать твои благоглупости.
– Да пожалуйста, не больно-то и надо было, – обиженно сказала Таня и скрылась за дверью, прежде чем Марина успела ее остановить.
Вернулась Таня очень быстро с телефонной трубкой, которую она протянула Марине. После чего девушка с независимым видом вышла из столовой. Но далеко не ушла, а притаилась по ту сторону двери, чтобы не пропустить ни одного слова из разговора.
Марина обреченно вздохнула, но идти на попятную было уже поздно. Мысленно пообещав вздуть Таню, как только представится такая возможность, она сказала в трубку:
– Благословите, отец Константин. Чем обязана таким вниманием?
– По благословению владыки звоню вам, – ответил после короткой паузы иерей Константин. Возможно, он размышлял над тем, достойна ли она его благословения. И решил воздержаться.
– Да, как же, помню. Я обещала владыке, что окажу вам посильную помощь в подготовке Рождественского концерта. Но ведь до Рождества еще как до луны. Не рано ли начинать думать о нем?
– Рождество всегда в наших душах, – с пиететом произнес иерей Константин. – И думать о нем никогда не рано.
– Я имела в виду Рождественский концерт, – с досадой сказала Марина. Иерей Константин вызывал у нее раздражение своей напыщенной манерой речи и чрезмерным апломбом, с которым он держался. Ей уже при первой встрече показалось, что он откровенно презирает всех, кто всецело не посвятил свою жизнь церкви. Такое же отношение некоторых служителей культа к мирянам она подмечала и раньше. Но те хотя бы пытались это завуалировать, этот же мальчишка проявлял его слишком явно, по молодости не умея или, быть может, не желая скрывать своих чувств.
Иерей Константин помолчал, словно обдумывая ее возражение. Но, видимо, решил не углубляться в эту тему, которая могла завести далеко от цели его звонка.
– Есть еще одно важное событие до Рождества, и оно, на мой взгляд, не должно пройти незамеченным для города, – сказал он. – Было бы хорошо также отметить его концертом во славу Господа.
– Вы имеете в виду День Конституции Российской Федерации? – невинным тоном спросила Марина. Она испытывала сильное желание пробить броню показного благочестия иерея стрелами язвительности, которых в ее колчане было предостаточно.
Иерей Константин поперхнулся от возмущения, а потом ответил почти гневно:
– Я подразумеваю день тезоименитства владыки Димитрия, получившего при посвящении в сан имя в честь святого великомученика Димитрия Солунского. Если вы помните о таком.
– Кажется, это тот самый святой, который раздал свое имущество бедным? – невозмутимо спросила Марина. – Прекрасный пример для подражания. Я рада, что наш владыка взял его за образец, начиная новую жизнь, посвященную церковному служению.
– И достойно несет его, – заметил иерей Константин. По всей видимости, его броня была непробиваемой, когда речь заходила о владыке Димитрии.
– Так, значит, концерт в день тезоименитства? – задумчиво произнесла Марина. У нее зародилась мысль, которая ей понравилась. – Прекрасная идея. Разумеется, ваша?
– Я бы не стал этого утверждать, – скромно заметил иерей Константин. – Так вы поможете осуществить ее?
– С превеликим удовольствием, – заявила Марина. И она была искренна. – У вас есть предложения по составу участников и программе?
– От епархии в концерте примет участие митрополичий хор, – сказал иерей Константин. – Я сейчас как раз работаю над его репертуаром. Бывший митрополит не придавал значения этому, – в голосе проскользнули нотки осуждения, – приходится создавать все буквально с нуля. Это будет его первое выступление. Очень символично, не правда ли?
– О, да, – согласилась она. – Еще как.
– Все остальное оставляю на ваше усмотрение. Подготовьте план, мы обсудим его на архиерейском совете митрополии.
Марина могла бы возмутиться, но предпочла промолчать. Это было бессмысленно. Она знала, что невозможно избежать прокрустова ложа церковной цензуры во всем, что имело отношение к церкви или религии. И не собиралась соваться в чужой монастырь со своим уставом. В любое другое время она просто отказалась бы принимать участие во всем этом. Но ей понравилась промелькнувшая в ее голове мысль, которая постепенно принимала зримые очертания. Она поможет иерею Константину в подготовке концерта ко дню тезоименитства владыки Димитрия. И этот концерт надолго им обоим запомнится.
– Уж это я обещаю, – вырвалось у нее.
– Что вы сказали? – спросил, не расслышав, иерей Константин.
– Я обещаю, что уже в ближайшее время подготовлю план и предъявлю его архиерейскому совету, – сказала она. И привычно произнесла, прощаясь: – Благословите, отец Константин.
На этот раз иерей Константин проявил больше благосклонности и на прощание благословил ее. Впрочем, как ей показалось, без особого воодушевления.
Таня вошла в комнату, как только закончился разговор.
– Вам поручено организовать концерт, – утвердительно сказала она, не дожидаясь, пока ей все расскажут. И это было крайне неосмотрительно с ее стороны, потому что Марина не любила, когда девушка подслушивала ее разговоры. Но Таня забыла об осторожности, настолько ее поразила новость.
– И что тебя так взволновало? – спросила Марина, с удивлением глядя на взволнованное лицо девушки.
– Но ведь вам нужны артисты, – ответила Таня, искренне досаду на непонятливость хозяйки, которой приходилось объяснять, на ее взгляд, азбучные истины. – Возьмите меня!
– И в каком амплуа, позволь узнать? – со вздохом спросила Марина. Она предвидела, что ей предстоит выдержать долгую и упорную осаду.
– Я могу все, – заявила Таня без ложной скромности. – Петь, плясать, гадать на картах и по руке. – И в ответ на изумленный взгляд Марины сказала, как будто это все объясняло: – Моя прабабушка была чистокровной цыганкой. Это у меня в крови.
Марина едва не рассмеялась. Но сдержалась, понимая, что смехом обидит девушку, которая была по-настоящему взволнована.
– Это мой шанс, – сказала Таня, глядя на нее умоляющими глазами.
– Стать митрополичихой? – с иронией спросила Марина. – Ты никогда не сдаешься?
– Почему сразу митрополичихой? – пожала плечами Таня. – Вот у ирея Константина очень симпатичный голос.
Но сама не выдержала и рассмеялась. Марина с облегчением выдохнула. На мгновение ей показалось, что девушка говорит серьезно.
– Да ну тебя, беспутную, – сказала Марина. – Не дури мне голову, и без тебя проблем хватает.
Но Таня действительно никогда не сдавалась, если речь заходила о том, что ее волновало.
– Я хочу стать артисткой, – сказала она решительно. – Как вы, Марина Львовна. И это мой шанс показать себя. Но только не в массовке. Дайте мне какую-нибудь сольную партию. Чтобы я могла проявиться во всей красе. Концерт покажут по телевидению, меня увидит какой-нибудь московский продюсер, заинтересуется, а там… Ну, вы сами знаете, как это делается. Коготок увяз, всей птичке пропасть.
– Но почему ты решила, что концерт покажут по телевидению? – спросила Марина, ища обходные пути, чтобы отказать девушке, не обидев ее. – Это вряд ли. А без этого, как я понимаю, вся твоя затея яйца выеденного не стоит.
– А вот это уже моя забота, – радостно улыбнулась Таня, решив, что сопротивление хозяйки почти сломлено. И многозначительно добавила: – Есть у меня знакомые мальчики на местном телевидении…
– Ой, смотри, девушка, – предупредила ее Марина. – Доиграешься глазками.
– Вышел на лед – скользи, – философски заметила Таня. И деловито спросила: – Так вы мне дадите отдельный номер?
Марина не успела ответить. Где-то далеко зазвонил ее мобильный телефон.
– Опять я мобильник в спальне забыла, – с досадой сказала она. – Таня, не в службу, а в дружбу, принеси, пожалуйста. А то вдруг что-то важное.
Таня унеслась быстрее вихря, подстегиваемая мечтами. Марина задумчиво смотрела ей вслед. Ей понравилась идея с телевидением. Над этим стоило подумать.
Марина не сразу поняла, что звонит Анастасия Филипповна. Старушка захлебывалась рыданиями, сквозь которые прорывались редкие слова.
– Горе-то какое… И как мы будем жить… Я не представляю…
– Да что случилось-то, Анастасия Филипповна? – спросила Марина недоуменно. – Вы можете внятно объяснить?
– Приезжайте, все скажу… Я в клубе… Не могу по телефону… Ком в горле…
В трубке зазвучали короткие гудки.
– А зачем звонила-то? – спросила Марина, подняв недоумевающие глаза на Таню, словно ожидая услышать ответ от нее.
Но Тане сейчас было не до чужих проблем.
– Так что вы скажете, Марина Львовна? – спросила она, затаив дыхание, как будто от ответа зависела ее будущая судьба.
Марина сжалилась над ней.
– Хорошо, я подумаю, – сказала она. – Но гадание по картам отметается сразу. По руке тоже.
– Не вопрос, – обрадованно заулыбалась Таня. – Это я на всякий случай сказала. Чтобы повысить свои шансы. На кастинге всегда спрашивают: а что вы еще умеете? Пою-то я лучше, чем гадаю.
– Ладно, поговорим, когда я вернусь, – сказала Марина, думая уже о другом. – Заеду-ка я все-таки к Анастасии Филипповне, утешу старушку. Наверное, у нее сдохла любимая кошка или канарейка, ну, да все равно. Старость надо любить, беречь и уважать. Когда-нибудь все там будем.
– Только не вы, Марина Львовна, – убежденно заявила Таня. – Вы будете вечно молодой.
– Замолчи, маленькая подхалимка, – потребовала Марина. – Прекрасную перспективу ты мне нарисовала, нечего сказать: молодящаяся старушка. Кстати, ты знаешь, чем отличаются молодые девицы, как ты, от таких старух, как я?
– Ну, список-то длинный, – задумчиво произнесла Таня. Но тут же спохватилась: – Это если говорить не о вас и обо мне в частности, а вообще.
– Так вот, когда дует сильный ветер, то девицы хватаются за шляпки на голове, а старушки за подолы юбок, – сказала Марина. – Но самое главное, что сама не замечаешь момента, когда твои руки вместо шляпки начинают хвататься за подол. Смотри, не пропусти, как я.
С этими словами Марина вышла из столовой, оставив Таню размышлять над сказанным. Она быстро переоделась и выехала на автомобиле из дома. Почему-то рыдания Анастасии Филипповны не шли у нее из головы. Это было не похоже на старушку. Подобный взрыв эмоций не вязался в ее представлении с образом Анастасии Филипповны. Та могла быть вредной, пронырливой, стервозной – какой угодно, но только не плачущей. Конечно же, дело было не в канарейке и кошке, причина была намного серьезнее. И, возможно, она имела какое-то отношение к ней, Марине, если Анастасия Филипповна позвонила ей, несмотря на свое состояние. Подумав об этом, Марина сильнее придавила педаль газа.
Сфинксы с обидой смотрели на Марину, когда она проходила между ними. Они еще не забыли о своем унижении. А она даже не вспомнила об этом. Это было давно – для нее, и мимолетно. У Марины была счастливая память – она легко забывала о том, что не желала помнить.
– Если бы я помнила обо всех, кого мне довелось обидеть, или кто обидел меня, то моя жизнь превратилась бы в кошмар, – говорила она с улыбкой, не позволявшей обижаться на эти слова.
Но Марина лукавила. Тех, кто ее обидел, она никогда не забывала. Другое дело была она сама.
Людей Марина обижала зачастую походя, часто не замечая этого. И не только взглядом или словами, которые в порыве гнева срывались у нее с губ, как опадающие под порывом ветра листья с осенних деревьев. Во фламенко многое значат жесты, танцовщицы движением рук раскрывают владеющие ими чувства и страсти. И она могла одним небрежным, но выразительным жестом оскорбить человека. Она знала за собой этот грех, но не стремилась избавиться от него. Марина искренне считала, что красивой и умной женщине позволено многое, за что ей не придется отвечать, и о чем уж точно не стоит беспокоиться.
