Сергей Владимирович Семеркин
Пока королева спит
– Ну, – четвертый выразится матерно, ибо уже накипело на душе от излишних споров на общие темы.
– Ну, – пятый обоснует, что каждый из говоривших прав по своему, в том числе и он.
– Ну, – так не бывает, мол, возникнет в беседе шестой, который вроде бы до этого упал под стол.
– Ну, – седьмой присовокупит к теме беседы нынешнюю погоду не из вежливости, а потому что действительно уже до печёнок чёртовой бабушки надоел этот ветер с дождем, который своими завываниями мешает вести неторопливый разговор.
– Ну, – восьмой во всеуслышание заявит, что никто из болтавших до него не врубается в тему, а для пущей убедительности своих слов он возьмёт в руки табуретку.
– Ну, – поинтересуется девятый: «мы же все здесь великие полководцы, но зачем же обязательно табуретки ломать?»
– Ну, – и это тоже аргумент весомый, скажет десятый, крепко перехватывая руками скамью.
Дальше беседа перетекает в русло немногословного молчания.
Как я уже сказал, тут то в Чегеваровой и проснулась нумейская кровь… Чтобы было окончательно ясно про кровь можно присовокупить: враги нумейцев ничего не могут нам рассказать, по причине собственного не бытия… историю всегда пишут победители!
– Да я этого пи… – после трех минут непрерывного мата, Клару Ивановну удалось с помощью пятерых смотрителей оторвать от скамьи для подсудимых и вывести из зала суда.
– Что вы можете сказать в своё оправдание? – спросила судья у Эльзы.
– Меня тоже третировали эти грубые и извращенные личности, среди которые мне волею судей приходилось терпеть унижения долгое время, а вот за него, – мой свет в окошке указала на меня пальцем, – я должна была выйти замуж из-за отсталости обычаев в том патриархальном государстве, где долгое время томилась моя неординарная сущность, – тут Эльза применила свое тяжёлое оружие – ресницы, добавив для кучи ещё и стрельбу глазами, а также – немаловажная деталь – одна из бретелек сползла (совершенно не случайно) с плеча… а у моей супруги грудь налитая, ядрёная, соски торчком… короче, судья поплыла…
– Она врёт, она – врёт, она не лесбиянка! – попытался было возразить Дарий, но судья (коей была старая перечница) была уже сражена наповал.
Если бы я не был предупрежден подмигиванием Эльзы, то стал бы волноваться, а так я лишь мальца мандражировал и когда в свою очередь уже у меня поинтересовались, что я могу сказать в своё оправдание, я встал в позу и коротко, но емко обрисовал перспективы страны, где судят таким образом:
– Кара с небес не заставит вас ждать!
За такие слова я был помещён в камеру смертников, где встретился с Вордом и остальной частью команды, а Чегеварова дожидалась срока нашей общей казни в женском корпусе. По неписаным правилам всех тюрем различных государств смертнику положена отдельная камера, но, видимо, в ЦСКА смертные приговоры выносили в последнее время пачками, так как камеры смертников представляли собой один большой обезьянник, разделенный на мелкие клетушки временными загородками – никакой тюремной романтики. Но такая форма камер позволяла соседям переговариваться, моим соседом был Ворд и мы неплохо провели первые десять дней заключения, потом мы в тех же философских беседах провели ещё одну декаду, а потом запас анекдотов у меня и смешных историй у капитана стал заканчиваться и наши беседы стали прерываться долгим молчанием.
– А знаешь ли ты, Боцман, почему мы оказались здесь?
– Нет, может быть, потому что нам был брошен вызов судьбы, а мы не смогли поднять эту перчатку достойно?
– Красиво, при всей своей сухопутности в тебе есть романтика морских просторов. Да, мы мальца облажались, надо было Дария повесить напротив Боллса и тем самым добиться гармонии на локальном участке здешнего пространства, но не будем говорить об истории в сослагательном наклонении. Мне кажется, что попали мы за эти хлипкие решётки вот по какой причине: у нас теперь есть куча времени для ведения неторопливой беседы, благо здешняя пенитенциарная система сие позволяет.
– Я бы предпочел всё то же самое, но на свежем воздухе, за кубком вина и в компании моей благоверной супруги, или молоденьких гетер.
– Вот тогда бы у нас точно не было бы времени так замечательно поговорить. А Чегеварова бы тебе показала гетер! – Ворд затрясся от хохота.
Я слегка насупился – у меня все в порядке с воображением и сонмы гибких гетер были разогнаны образом тёщи, как стаю голубей в один миг рассеивает тень ястреба (или сокола, или кречета, или коршуна, или орла – я же не птицефил, чтобы в таких нюансах разбираться).
– Не охватывай пласт информации больший, чем можешь обдумать мозгом без допинга. Вот лучше я тебе притчу расскажу об Учителе и гномиках. Ты знаешь кто такие гномики?
– Я даже кто такой Учитель не знаю.
– Дремучий ты, Боцман, тип! Слушай сюда и не говори потом, что не слышал. На одном острове, находящемся далеко к югу от Мантилии, живут гномики, ростом тебе по колено, на лицо зелёные, нос обычно крючком, характер скверный, женщин у них мало, возможно, поэтому и скверный характер. Ещё у них варьируется число пальцев на лапищах – у кого-то их пять, как у нас, а бывает, что и шесть и семь, и четыре и три, и два, и даже один культяпный отросток на ладони. По этому пальцовому поводу у них велись жаркие споры с мордобитием: что считать правильным стандартном для исконного гнома, изначального гнома, гнома прародителя, гнома от земли матери, так сказать, – сколько пальцев должно быть на руке уважаемого гнома? Естественно, мнений было столько, сколько представителей разного количества пальцев на руке. Но больше чем количество пальцев на руке их зарубала другая тема – цвет волос! Ты знаешь, что генов, отвечающих за цвет всего два: один рыжий, другой чёрный и их комбинации дает весь спектр цветов от пепельных блондинок, до жгучих брюнеток? По глазам вижу, что ты этого не знал.
– А как же альбиносы?
– Такое бывает, когда эти два гена отдыхают и краска в волосы новорожденного совсем не поступает, но у гномиков не бывает альбиносов. Так вот у них там эти гены сильнодоминантные и никакая генетика не может их разбавить… да не закатывай ты глаза! Проще говоря, гномики бывают либо абсолютно рыжими, либо – черными как уголь. Считается, что рыжая щетина (волосами их проволоку назвать тяжело) более гномистая, она – квинтэссенция высокого гномического качества, присущего идеальному гному или точнее представлению об идеальном гноме, выраженному в отдельно взятом гномике. Ведь идеальных гномиков в природе не бывает, они могут жить только в мире идей. Но тебе о такой высокой горной выси слушать пока рано. Так вот, чернощетинные гномы на острове были вроде как второй сорт. Представь теперь типичную семейку, сидящую за обеденным столом: папа – брюнет, на руке восемь пальцев; мама – рыжая, четыре пальца; старший сын – брюнет, семь пальцев; средний сын – брюнет, два пальца; младший сын – рыжий, четыре пальца; самый младший сын – рыжий, три пальца; дите в люльке – щетина уже лезет чёрной, а пальцев пять; дочурка единственная – рыжая в маму и восьмипальцевая в папу. Представил? Как ты, наверное, догадываешься им есть о чём поговорить за обедом и даже на ужин вопросов нерешенных за глаза обсудить хватит, я тебе даже больше скажу, ещё ни один обед не обходился без потасовки, повод-то есть железный – кто должен первый выбирать кусок мяса? И очередность просто по старшинству их никак не устраивает: рыжие хотят обогнать чёрных, а те, у кого больше пальцев – "уродов малопальцевых". Бьют чем угодно по чему угодно – и это внутри семьи грызня, так сказать, грызня семейного масштаба. А какого очутится на базарной площади, где тысяча гномиков начинает подобную цветовую и пальцевую дифференциацию?! А бывает и в заведения кое-кого по цвету волос или малости пальцев не пускают – тут уж штурм и кто не спрятался – тот об этом пожалеет! У них же один крайний аргумент – топор. И вот на острове появился Учитель, прибыл он на платформе, что всегда висит в метре от земли или воды.
– Антикварная?
– Да, ещё с древних времен осталась. Гномики мало что понимали, когда Учитель что либо говорил (уж больно мудрёны были слова для гномьих мозгов), а это бывало редко, но зато полюбили кататься на платформе – места там хватало примерно для двадцати гномиков, а если усесться поплотнее, то и все тридцать набивались и с краев не падали. И вот однажды едут гномики на платформе, куда их Учитель везёт, а тот напился медовухи и кружит по острову без определенной цели, ну может и с целью, но нашему непросветленному сознанию недоступной. А гномики сидят так: поближе к учителю рыжики, а подальше – чернушки. И вот рыжики между собой перетирают, мол, сзади брюнеты про нас разную чепуху говорят, а брюнетики в свою очередь базарят о том, что вот рыжие опять лучшие места заняли, и обсасывают эти темы со всех сторон, кулаки при этом чешутся необычайно. Когда Учитель остановил платформу, то дискуссию вынесли на ближайшеё ровное место, и началось мочилово «стенка на стенку». Учитель созерцал эту суету, созерцал, а потом выдал: "Что вы делаете, гномики, на самом деле вы не рыжие и не брюнеты, вы – зелёные, вы все зелёные гномики и нечего мутозить друг друга почем зря!" Гномики загалдели: "Мы зелёные, мы зелёные, а ведь действительно – все одинаковые!" Стали брататься и целоваться. А Учитель говорит: "Ну, раз вы помирились, то садитесь на платформу. Светло-зелёные вперёд, темно-зелёные – назад".
Я ожидал какой-нибудь заумной мудрости, а тут – такое. Смеялся долго. Как раз к окончанию этого немереного смеха явилась Эльза. Она выпросила свидание, и ей кое-кто не смог отказать (Ничего не хочу слушать и знать! Как, кто, за что и почему! Не хочу! И не буду!)
– Надеюсь, ты мне здесь не изменял? – сказала она вместо дружелюбного приветствия (у меня вопросы остались, но я уже сказал, что ничего не хочу знать!)
Прическа её стала ещё короче, в ушах добавилось сережек и только после поцелуя я понял, что мне все эти нововведения нравится, даже при учёте негативного обстоятельства, заключающегося в следующем: время вести неторопливые беседы кануло в Лету. Но оказалось, что радость не приходит одна…
– Ворд! – раздался гром с небес.
– Кларушка-хохотушка!
Капитан и тёща обнялись, отчего некоторые решётки слегка погнулись.
– Как там на воле? – спросил я Эльзу, когда смог.
– ЦСКА – кирдык. Спартак пришёл.
– Это кто ж такой?
– Правитель Спарты, северной страны. Действует по принципу: пришёл, увидел, победил. Армия позволяет. Рабов освобождает, господ вешает – короче за ним идет чернь и скоро здесь будет жарко.
– Мне что-то тоже захотелось поменять климат.
– Для этого нам надо найти Чуму.
– А это ещё что за чудик?
– Профессор материалистических наук.
– Типа головастик?
– Вот именно – типа. Хоть бы комплимент мне сказал, как тебе нравится моя новая причёска?
Тут я как всегда не смог выразить словами то, что чувствовало моё сердце и кое-что ещё, чем вызвал недовольство света очей моих, радости сердца моего, властительницы души моей, смысла все жизни моей, луча света в темноте моего сознания, ключика жизни к моей темнице смерти, вершительницы очага… нет, кажется хранительнице очага, а вот вершительницы кого?.. забыл.
Магистр
Опасная бритва бреет меня – начинает с черепа, там, где за затылком ещё пытаются расти волосы, остальные давно эмигрировали на грудь и там поседели… потом бритва возьмётся за щетину на щеках и подбородке, и подберётся к шее… есть тайное – не для всех – удовольствие в том, что тебя бреют острейшим лезвием, которое легко может перерезать тебе горло. Вжик – и всё, захлебнёшься кровью и узнаешь, что там – за горизонтом событий.
Она так и не сняла платье и сейчас ткань намокла и обтягивала её полную грудь.
– Не шевелись, – сказала экономка и своей твёрдой рукой сняла пену и сбритые волосы от горла к подбородку. И окунула бритву в воду…
Мы сидели в тёплой ванне и никто не мог нам помешать. Даже если бы войну объявили магистрату, гонец всё равно бы ждал, ибо меня нельзя беспокоить, когда я принимаю «цирюльника». Когда процедура закончилась, я взял из рук экономки бритву и очень осторожно отрезал пуговицы на платье в зоне декольте… и отбросил бритву на пол, предварительно сложив, чтобы не испортить лезвие…
Боцман
Капитан долго наблюдал за сокамерником – Боцман смотрел в одну точку на стене, на ней, конечно, была нарисована голая баба и нацарапаны разные матерные слова, но всё-таки это не достаточная причина для такой сосредоточенности.
– Ты чего делаешь? – спросил сокамерника Ворд.
– Аппетит наглядываю.
– Чего?
– Ну, нагулять я его не могу, нас никуда не выпускают, вот я его и наглядываю. Смотри – вот тут грибочки, тут капусточка, тут огурчики с помидорчиками и лучком, тут свининка жареная с соусами, а тут баранинка, свеженькая такая баранинка, только что освежёванная с молодого барашка и на шашлычке с лучком…
– Да я тебя задушу! – заревел капитан
– Если ты его не задушишь, я его зарежу! – раздался вой из соседних камер.
Могли бы и зарезать. Но пришёл Спартак и всех освободил. Народным героям слава! А чтобы не отставать от процесса, мы активно стали вооружаться и мочить козлов. Ну, тех, кто против нас. Потому что те, кто против тех, кто против нас, не справляются с ними без нас. Откуда эта строчка? Песня что ли… может, мне надо было не в боцманы, а в композиторы пойти. Они, говорят, могут орудовать нотами и одной рукой смычком махать по несложному алгоритму: крепче локоть, мягче кисть.
Чума готовился к отлету, он кружился, как ползунок вокруг гнезда, в долгополых своих одеждах около сооружения, больше всего похожего на летающий корабль. Как оказалось, этот объект являл собой действительно летающий корабль и назывался он самолётом "Чума-1". Наши языки и ножи вкупе с пистолетами (только Ворд по прежнему называл огнестрельное оружие по-свойски – запускателями быстрых мух) недвусмысленно направили Чуму к мысли взять нас с собой. В итоге в самолёт влезли: Чума (без него никак), Ворд с Чегеваровой, я и коротко стриженная Эльза, два наших ползунка (одна чёрная, другой белый, а быть может – наоборот). Остальных желающих покататься по воздуху пришлось отстрелить. Причем, взлетели мы вовремя: не прошло и часа – мы даже не долетели до побережья Амбиции, – как материк задрожал, и стал погружаться в пучину океана, унося с тобой ЦСКА и Спарту, господ и рабов, копирайты на телах рабов и крепко засевшие в разные головы обычаи.
– Мои приборы предсказали землетрясение, вызванное пробуждением супервулкана Йоло-Крепкий-Пук, но я не думал, что процесс будет настолько глобальным, – сказал Чума, после того как мы отлипли от иллюминаторов. А пялились мы в них долго – не каждый день удается понаблюдать за гибелью целого континента!
Впрочем, если быть точным, то мы не проявили особого сопереживания катастрофе мирового масштаба (Забегая вперёд надо сказать – не целого… это нам так казалось, ушла под воду лишь одна область, правда, не маленькая). Нет, конечно, можно всплакнуть на публику. Но зачем? Неискренне получится. Эльза более эмоционально реагировала бы на убежавшеё молоко, Ворд – на течь в трюме своего корабля, профессор Чума вообще не проявил интереса к затоплению материка – его же приборы это предсказали с точностью до дня, Чегеварову больше волновало отсутствие у неё внуков, меня же больше зацепляли ползунки. Что это, душевная черствость? Как сказать. Да, мы понимали, что много людей погибло, но мы не могли ничего поделать и изменить ситуацию – это, во-первых, а во-вторых, если уж начистоту – то это массово погибли незнакомые нам люди. Мы их никогда не знали, и уже никогда не узнаем. Их для нас не было, и сейчас нет. Катастрофы трагичны, но нам сейчас важно не вписаться в нашу локальную катастрофу – в сложном организме «Чума-1» что-нибудь гикнется и мы гикнемся в море. И погибнем без вариантов. Так что наши мысли и переживания лежали в другой плоскости или на другом эшелоне (так авиаторы называют высоту полёта).
– Карма у местных обитателей была плохая! – заявил Ворд.
– Не говори про то, о чем не имеёшь понятия, – сказала тёща. – Если хочешь поумничать, лучше набери в рот медовухи и глотай.
– Наливай!
Тёща налила капитану и себе, оценила количество медовухи и, вздохнув, наполнила ещё два стакана, потому что профессор за штурвалом пить отказывался категорически, да мы и не настаивали. Не успел я как следует прочувствовать путь медовухи в моём теле, как услышал шорох в саквояже с ползунками, я открыл его и чёрно-белый клубок вылетел на волю. Ползунки сначала бессмысленно кружили под полукруглым сводом кабины самолета, потом освоились и подлетели к одному из иллюминаторов. И тут их понесло: они стали биться о стекло и верещать. Мне было тошно, но я нажал на ручку и стекло уехало в сторону, в кабину ворвался ветер, а из кабины вылетели два моих старых знакомых ползунка. Один белый, другой чёрный… Вот тут я всплакнул. Нонсенс. Континент с людьми затонул – не плакал, а тут разревелся из-за двух… насекомые они, летающие ящеры или кто вообще?
Я так и не понял, почему они вернулись. Эльза предположила, что они летали на свидание со своей королевой. Может быть, не у всех же королевы спят. А когда ползунки вернулись, оживился Чума:
– Чумаво, существа легче воздуха! Дайте мне их! – глаза его лихорадочно заблестели.
– Зачем? – спросил я.
– Я открою секрет свободного полета…
– Они не любят, когда их беспокоят.
– Я не буду их беспокоить, только разрежу и посмотрю, что у них внутри!
Чтобы прекратить его домогания, я приставил под нос профессора ствол ружья, передёрнул затвор и отрубил его притязания:
– Только через твой труп!
– Отсталые люди! – обозвал он нас всех, но довольно вежливо, все-таки профессор – интеллигенция.
Во время полёта среди облаков моя супружница со своей матушкой делились друг с другом классификациями мужчин. У Эльзы всё сводилось к четырем группам: сволочи, не сволочи, принцы и гады. У тёщи имелись ещё шлимазалы, мазурики и настоящие мужики (вымирающий вид). Пока Чума бурчал под свой длинный нос разные непонятки типа: квантовая теория согласуется в вопросе четности флуктуаций изометрического состояния некоторых ядер нескучной валентности, находящихся в надмагнитоном поле… Пока ползунки шуршали своими крылышками под потолком кабины. Короче: пока все вышеперечисленные существа, делали всё вышеперечисленное, мы с капитаном пытались с помощью дедукции объяснить принцип действия ружей. Сначала капитан упомянул об обычае устраивать во время великих пьянок конкурс на самый мощный пук, потом я добавил рассуждение о полете плевка, далее мы добавили к этому детские трубки и горох и, в конце концов, мы расколошматили этот орешек знаний. Можно было бы, конечно, просто спросить у Чумы – но мы не ищем легких путей.
– И все-таки ты, Ворд, ретроград! – я похлопал по плечу "ретрограда".
– Это ещё почему?
– А зачем называть огнестрельное оружие штуками для запускания быстрых мух?
– А чем моё название хуже общепринятого?
– Ну, так ведь… – тут я задумался.
– То, что другим пользуется большинство, не есть решающий фактор для отказа от быстрых мух, ведь согласись быстрые мухи – очень образно.
– Может быть, ты тоже художник?
– Я докси, Боцман, просто докси.
А ещё я пристал к тещё (не подумайте чего плохого – намерения были самые благородные) с вопросом: почему коловороты так свободных строителей невзлюбили, есть ли у этого явления исторические корни и вообще?
– Знаешь, Боцман, я умных книжек не читала, но от себя могу сказать так: эсэсовцы когда достигают в своем мастерстве определенной стадии уходят из артели и строят мост. То есть это у них как испытание – сумел или не сумел, ну один-то, ясное дело, какой уж мост может построить – так мостик, через ручей если только. Но когда таких желающих собирается до сотни, а то и больше, тогда это уже серьёзная сила и она способно на многое – вот и появляются мосты там, где они были необходимы, но деньги на их строительство всё никак не находились. Это называется на их профессиональном жаргоне: наводить мосты. А коловоротом это зело не любо – ведь чем больше мостов через реки, овраги и прочие неприятные для сообщения детали географического рельефа, тем легче сообщения между странами или отдельными людьми, а значит что? Значит, разные люди становятся ближе друг к другу, им тяжелее запудрить мозги теориями о расовом превосходстве. То есть их идеология со свастикой накрывается медным тазом. А оно им надо? Поэтому и мочат они свободных строителей сразу, как только где обнаружат. Вот и моего законного… – она прослезилось (ей богу не вру!). – Нет, не убили, но бока помяли здорово, а он, сердечный, болезненный был, много ли ему надо тумаков-то? Эх, слег он и больше уже не вставал. Но свой мост он построил, до сих пор стоит, и век ещё будет стоять – я тебе его когда-нибудь покажу!
– Хорошо! – сказал я и стал представлять мост, который никогда не видел, но, вероятно, когда-нибудь увижу.
Я читал занятный трактат про любовь, прихваченный мной из одной библиотеки в Амбиции. В первом отрывке говорилось, что настоящая любовь – это любовь мужчины к мужчине, а совсем не мужчины к женщине, и только такая "любовь" осенена манной небесной. Во втором описывалось, что конкретно должен делать муж с мальчиком, чтобы все было чики-пуки, и как себя должен вести "правильный" мальчонка со своим мужем, чтобы все не было пуки-чики. В третьем мусолилась тема фаланг, мол, самыми лучшими фалангами будут те, что составят влюбленные пары…
– … – сказал я всё, что думал по этому поводу.
– Ты это о чем? – спросил меня Ворд, заинтересовавшийся густоте мата.
– О любви мужчины к мужчине.
– Амбицианцы покоя не дают? – съехидничал капитан.
– Понаписали, понимаешь, всякой… – я хотел было изорвать трактат, но истинный доксин вновь спас от меня книгу.
– Но, но! Горячая голова, мы же вроде уже обсуждали тему не уничтожения информации только по критерию её неудобоваримости для некоторых молодых рассудков.
– Так ты за такую любовь?! – я аж от возмущения забыл, где находится моя любовь.
– А ты прямо святее всех святых?
– Ну, лесбиянки ещё ничего… но эти… – я не понимал, как Ворд может защищать заднепроходников.
– Пусть взрослые люди по обоюдному согласию занимаются сексом так, как им нравится! И нечего книжки рвать! Остынь, а она у меня в сумке полежит. Когда научишься читать между строк и не забивать голову внешним, я тебе дам её почитать снова, наверняка, найдешь там с десяток умных мыслей и не касающихся педофилии и прочих извращений.
– А, по-моему, как раз эти извращения и привели Амбицию к такому концу.
– Это лишь версия. Все зависит от той модели, в которой ты рассматриваешь окружающий мир. Если ты предполагаешь наличие кармических сил, уравновешивающих добро и зло, то, возможно, Амбиция утонула благодаря нелицеприятному поведения её обитателей, которые в следующих жизнях будут морскими кольчатыми червями или всякими кишечно-полостными паразитами. Если же ты сторонник материализма, то тебе ближе будет такая версия: обитатели – отдельно, землетрясение – отдельно и эти события друг с другом не коррелируют, для не окончивших школу объясняю попроще: не связанны между собой. Если же ты веришь в единого Бога – то можешь рассматривать погружение континента в пучину морскую как очередной потоп, правда, не всемирный, а локальный, или как следствие слишком сильного божественного чиха.
– А что Боги чихают?
– Насморк неизлечим, Боцман, особенно, если сопли скопились в извилинах. Прочисть мозги, открой кингстоны, провентилируй трюмы. Кроме этого, не цепляйся ты так за предрассудки и суеверия, за слова, понятия и образы, вообще не за что не цепляйся, плыви в свой омут свободным Боцманом. Белуга тебе в помощь!
Иногда не поймешь, когда Ворд прикалывается, а когда точно прикалывается.
– Ворд, – одна мыслишка засвербила у меня около левого виска и требовала немедленного и глубокого почесывания.
– Что?
– Ты знаешь кто такие буквоеды?
– Точно не знаю, а врать не хочу, хотя на самом деле мне просто лень освещать вопрос, который в свое время и совсем другой человек тебе разъяснит тебе гораздо лучше простого и необразованного доксина. Но не забудь у него ещё спросить и про богоборцев. А мне вопросов больше не задавай – я сон вещий видел и ты меня уже в нем своими бесконечными расспросами достал. Сначала ему непонятно то, потом сё вызывает трудности для восприятия. Определись, наконец, с границами своего непонимания и не вылазь за них слишком далеко, чтобы чему-нибудь плохому не научиться, а то ещё чего доброго станешь буквоедом или богоборцем…
Тут Ворд заснул своим крепким капитанским сном, а я так ничего и не понял. Пришлось мыслишку прихлопнуть другой, более сильной – а нет ли здесь такого местечка, где можно было бы…
– Я уже интересовалась, такого места – нет, – оборвала меня Эльза, чем подтвердила свою заботу о муже и умение читать мои мысли. Обычно она угадывает мои желания двух видов: пожрать и это самое.
Пришлось просто поцеловать светляк и он погас. Такие поцелуи называются поцелуями тьмы. Светляки от них гаснут и чтобы в дальнейшем вырвать из их стеклянных душ свет нужно будет потереть каждый шарик о что-нибудь волосатое, например, о рукав шерстяного платья или шубу, можно и о прическу (если ты не лыс), а на худой конец подойдёт и собственное предплечье, если, конечно, на нем есть хотя бы парочка волосков. Эльза в свою очередь затушила свой светляк и наш уголок "Чумы-1" стал темноват и этим пригож для сна, который всё же не пришёл, пришла лишь дрема.
