Сергей Владимирович Семеркин
Пока королева спит
Магистр
– Почему она обгорела?
– …
– Почему она обгорела?
– …
– Почему она обгорела?
– …
В конце концов, до меня стал доходить смысл их слов. Они – эти безмозглые серые скоты – объясняли мне очень вежливо и очень тихо, что служившая моей экономкой женщина вдруг решила повеситься, и исполнила своё намерение на любимом шарфике (мой подарок), очень длинном шарфике, его верхний конец она завязала на крюке для люстре… а когда в последней раз в жизни оттолкнулась от табуретки, то, видимо, опрокинулась жаровня и уголья попали в складки платье, отчего оно и загорелось… меня пытались успокоить, поясняя, что обгорел уже труп, смерть наступила вследствие асфиксии довольно быстро и покойная не чувствовала, как её лизали языки пламени… но меня не нужно успокаивать. Я совершенно спокоен. Любимая женщина повесилась. Она, конечно, в некотором роде предала меня, но это её лично дело. Хотя и моё тоже – она же предала меня! Голова у неё болела сильно последнее время, но это же не повод, чтобы вот так бросать всё и главное – меня?! Но нельзя показать подчинённым никаких эмоций… Совершенно будничным голосом я объявил:
– Экономку похороните на её родине, в деревне Тимошкино. Без лишних почестей.
Но я сказал всё же это с некоторой опасной интонацией и я не сомневаюсь, что похороны будут пышные и родственникам помогут. Ведь я могу проверить. И я обязательно проверю.
Шут
Лягушки синкопировали. Лучики света играли в прятки. Я наблюдал за одуванчиком, их было много на поляне, недалеко от болота с лягушками, они лезли мне в глаза, но я выбрал из множества лишь один, и долго думал, зачем он здесь растет. Потом понял. Я решил использовать его самым лучшим образом. Многие думают, что лучшее использование одуванчика – это подуть на него как можно сильнее и сдуть семян как можно больше, так вот многие совершенно не правы. Ведь одуванчик – сорняк и если дуть на его семена, то эти озорные сорняки захватят весь мир. Тут же явился мальчуган, совсем не похожий на того мерзкого, что пулял в меня горохом. Этот был тонок и бледен, лицом одухотворен, взглядом умён, ручками и ножками слаб. Короче, это был будущий гений или злодей в пору глубокого детства. Он зачарованно смотрел на меня и не решался ни спросить, ни подойти и сначала представиться.
– Хочешь, я покажу тебе нашу королеву? – спросил я его.
Он закивал (сказать что-нибудь он по-прежнему не решался).
– Подойди поближе.
Он подошел.
– Закрой глаза.
Он закрыл.
– Открой рот.
Он открыл.
– Не подглядывай.
Он не поглядывал.
Я сорвал одуванчик и засунул его пушистую голову в рот мальчугана. Тот не увидел королеву, зато заплакал от своего позора и неприятности во рту. Ревя писклявым голосом во все стороны однообразное "у-а-у-а!", он покинул поляну. Отцом его оказался дровосек. Чего-то в этом роде следовало ожидать, ведь доходячий малыш не мог забраться так далеко в чащобу лесную один. Дровосек почему-то сильно рассердился, он широко шагал, немного при этом косолапя, и метал молнии своими глазами вправо-влево, но топор пока держал на плече, а это означало, что мы можем договориться.
– Хулиганишь? – спросил он, нависнув надо мной всей своей неумолимостью. – Для шута ты шутишь не смешно!
Абсолютная правда, она непреложно доказывает, что дровосеки мудры.
– Учу. Я преподал твоему сыну урок. Теперь он будем менее доверчив. А что, если я вовсе и не шут, если я только маскируюсь под шута, если я – серый стражник, или хуже – людоед и люблю мясо маленьких мальчиков?
– Но ты же шут!
Опять абсолютная правда, но в этот раз она доказывает, что дровосеки глупы.
– Да, ты это знаешь, потому что много деревьев срубил за свою жизнь и можешь отличить пень от яблони, а он только видел человека похожего на шута. Согласись, существенная разница. Но ты можешь меня убить в любой момент, у тебя есть топор. А можешь убить ещё легче – словом, просто произнеси: "Умри" и вложи в него всю свою ненависть ко мне. И я умру. Может быть, не мгновенно, не сейчас, но рано или поздно твое слово найдет способ, чтобы лишить меня жизни.
Я поднялся, а топор не опустился на мою голову и слово "умри" не было произнесено. Мы договорились, а это значило, что дровосеки способны к компромиссу. Попрощавшись с этим добрым и косолапым малым, я подарил ему свистульку в форме писающего мальчика. Угадайте куда нужно было дуть, чтобы свистулька зазвучала? Неудивительным прикидывается тот факт, что дровосек не засвистел. Но он очень удивился, когда, вернувшись домой самой короткой дорогой (это он думал, что она самая короткая), оставив меня на поляне (это он думал, что оставил меня на поляне), обнаружил дома… шута. И не какого-нибудь незнакомого, а меня, уплетающего плюшки с вареньем вместе с его женой. Но больше всех удивился малыш, уже выплюнувший одуванчик из себя полностью. На самом деле ощущения пушистости во рту останется с ним на всю жизнь. Моё присутствие мало того, что было напоминанием о его позоре, но ещё и являлось своей непонятностью вторым уроком для него. На счёт плюшек: большинство думает, что лучшее использование плюшек – это есть их – и в этом оно право, а если ещё и варенье – малиновое, то просто м-м-м!
Королева
Маркел ликовал. Он достал-таки "Путь диктатора" и сейчас поглощал его с упоением и нетерпением, выражающимися в том, что он не мог усидеть на месте: отскакивал от стола с книгой, будто текст сам отталкивал магистра, тогда-то он и совершал пару-тройку судорожных кругов по своему кабинету, потом вновь садился за стол (ведь этот текст его ещё и притягивал: наглядная иллюстрация действия и противодействия), хлопал по его инкрустированной кошачьим орнаментом крышке своей морщинистой ладонью и приговаривал: "Наконец-то!" и ещё: "Теперь – ух!" Магистру продала эту книгу Марта, она знала свое дело и делала его хорошо. Я даже не знала, как ей это удалось. Это я-то свободно перемещающаяся по сну, очень похожему на моё королевство, и не в курсе! Но тиран зря радовался, уже слишком поздно, и ни одна идея, почерпнутая им в "Дао Де Диктатур", не успеет взрасти на почве его Третьего как бы великого магистрата, так как реальность скоро станет действительностью и вернется к своему устойчивому состоянию: королевству Зелёных холмов со столицей Лас-Кой. Однако Маркел даже не заглянул на шахматную доску, а ведь я уже переставила там свою чёрную пешку на первую горизонталь – сие означало полную и безоговорочную победу! Он преспокойно вслух читал с выражением: "Только для диктаторов" (это было вместо предисловия, и магистр долго упивался тем, что это как раз для него родимого) "Если ты хочешь вступить на путь диктатора, то прежде чем сделаешь первый шаг прочти это" – Маркел воздел руки запредельно вверх и воскликнул:
– Обязательно прочту! – и стал дальше поглощать глазами текст: "Этот путь не легок и не быстр. Быстр он может быть только в одном случае – если ты попадешь под шипованные колеса более удачливого или более безупречного (что вероятнее) диктатора и, корчась в муках, свалишься в ров неудачников. Тебе придется отказаться от многого, чтобы достичь немногого. Ты должен будешь отказаться от друзей, любимой, родственников и других дорогих тебе людей (и не людей), ибо они – твоё уязвимое место, а у диктатора не может быть уязвимых мест. Тебе придется отказаться от любых других привязанностей, ибо у диктатора не может быть никаких привязанностей (он просто выбрал путь Диктатуры, а потом Диктатура выбрала его – и на сопли в сахаре места в этой пустоте не осталось). Если ты выберешь этот путь, то ты добровольно подписываешься под своим абсолютным одиночеством. Что же приобретешь взамен? Ничего, ибо: власть, слава при жизни и, возможно, ещё большая слава после смерти – ничто. Могущество и защита от тупого чувства собственного бессилия – тоже ничто. И это всё. Не спрашивай: что будет потом? Если спрашиваешь – никогда не дойдёшь до Диктатуры. Но чтобы дойти, нужно будет положить жизнь свою, свою молодость, зрелость и преклонные годы на одно дело: стать диктатором и удержать этот тяжёлый для слабых шей титул, чтобы построить новый мир. Решай: надо тебе это или нет…"
– Надо, надо, ой как надо! – заголосил магистр, алчущий переродиться в настоящего диктатора.
Он перевернул страницу и благоговейно слизнул с её кожи фразу: "Тебя никто не тянул насильно переворачивать эту страницу".
– Знаю, знаю! – он вновь соскочил со стула и стал выводить по паркету вензеля своего рода (а ведь даже у такого не побоюсь этого слова «шалапута» были родители… наверняка, славные люди, да, у Маркела был славный род). – Да, да! избавится от привязанностей. Кошки, кошки, милые мои кошечки. Сегодня вам не повезло…
Я покинула стареющего уже не любителя кошек, а… – а что он с ними сделает? Но некогда разбираться – меня ждали мои верные друзья… не подданные, а друзья! Почувствуйте разницу…
Боцман
Сидеть около костра всегда лучше, чем сидеть без огня. Во-первых, можно практически вечно смотреть на языки пламени, перебирающие ласково свою любимую пищу (конечно, если кто-то подкидывает дрова, но и самому можно руками пошевелить и полешко-другое подбросить), во-вторых, к костру всегда может кто-то подойти и сказать: "Привет, а выпить есть чо?" или в котле созреет каша – и пейзаж сдобрится горячей пищей. Вот и к моему костру подошла рыжая бестия и сказала:
– Привет, Боцман, меня зовут Марта, только не говори, пожалуйста, что я не похожа на март.
Если я и хотел что-то сказать, то слова застряли в горле и непережёванными рухнули обратно в легкие. Бестия тем временем подсела ко мне на брёвнышко, положила рыжую копну волос мне на плечико и уже ласково заметила:
– Наконец-то я тебя нашла! Тут в лесу так много вашего брата скитается и все после тюрьмы сексуально озабоченные, пристают. Ужас!
– Я не…
– И ты тоже озабоченный!
Я не стал спорить – она была права. Я же столько отсидел! Я же столько ночей с женщиной не спал! Но её правота не умоляла того количества вопросов, которые я хотел ей задать.
– Только не спрашивай про Майю, – предупредила меня бестия, и мои вопросы снова перепутались, ведь теперь я не должен был спрашивать про Майю, а я про неё спрашивать не собирался, но после таких слов не мог не спросить.
– А что с ней?
– Её не было.
– Как это? – я перестал понимать всё, даже понятный до этого костер.
– Просто её никогда не было, Боцман, это был сон, просто очень яркий и реальный сон.
– Подожди-ка, Майя… моя Майя, ну если не моя, то та, которая жила в моем доме – сон?
– Да, именно про ту, псевдотвою Майю, я и говорю. Ты вообще знаешь расшифровку этого слова?
– О-о-о! – протянул я и в этом «о-о-о» не было понимания, но имелось предчувствие, что разговор будет долгий, причём на общие темы, которые меня сейчас совсем не волновали. – Только не надо говорить, что это была чёрная пелена, наброшенная на мои глаза, сквозь которую я видел мир таким, каким он на самом деле не является. Тогда встречный вопрос в лоб: тебе цифра восемь ничего не говорит?
– Говорит, что ты – мудак! – она обиделась и попыталась упорхнуть с бревна.
– Стой, раз-два! – я обхватил её руками, и мы вместе упали навзничь, борясь друг с другом и до падения и после.
Листва была мягкой, но холодной.
– Самое худшее, что ты мог только произнести – это цифру восемь! Думаешь, я не знаю, что она тебя на счёт меня предупреждала?
Это уже было просто издевательство над личностью.
– Кто сказала?
– Блондинка, которой ты заменил брюнетку, или любовница, занявшая место жены.
– Вот… – я досчитал до десяти, а потом обратно и ничего дальше не сказал.
– Ох, ох, ох, какие мы нежные!
– Из самострела шариком ты стреляла? – перевел я разговор на более конкретные рельсы.
– Как догадался?
– Во сне увидел, который не сон, а майя, которая не майя, а облака сансары, которые не облака сансары, а след от прочтенной мантры учителем перед нерадивым учеником, который совсем не ученик, а белая овечка, пасущаяся на горном склоне среди эдельвейсов. Не надо начинать втирать мне в пятки эзотерику! Я простой Боцман и живу в нормальном королевстве, которое официально магистрат, где спит королева вместо того, чтобы навести порядок, где снятся вещие сны, где летают ползунки и приносят напильники в камеры зеков, где лупоглазики собирают машину времени, где контрабандисты привозят товары из снов, где художники взлетают к облакам со стартовых площадок в виде виселиц, где…
Марта остановила мою не родившуюся истерику, а истерики у меня даже если и рождаются, то все мертворождённые – потому что характер у меня спокойный, а вовсе не потому, что я – уничтожающий истерики маньяк. Как остановила? А откуда я знаю, что её поцелуй не был сном, приснившимся мне около костра? Нет, тут не до словоблудия. Тут руками надо титьки жамкать! Кстати, у неё в пупке была вставлена серьга, а на предплечье чернела татуировка в виде полоски, состоящей из символов древних религий и надписи на древнем языке.
– Что здесь написано? – спросил я, поглаживая пальцем татуировку.
– «Религий – много, Бог – один», – ответила Марта. – Или един, смотря как переводить с древнего языка.
– За такие дела можно угодить на костер.
– Но сначала надпись должен увидеть священник, а они редко раздевают девушек, не говоря уж о том, что сначала меня надо ещё взять в плен.
– Да, не каждому священнику это по плечу, – согласился я.
– Ну, если он будет молод и хорош собой… – рыжая бестия задумалась. – Не напрягайся по пустякам, эта татушка не более чем одна из ошибок моей молодости.
– И в чем её ошибочность?
– Во-первых, мне не надо было делать её вообще, а во-вторых, никакого Бога нет.
– Как нет и Майи? – мне надо было разобраться в этом глобализме отрицательных идей.
– Нет. Майи нет и Бога – нет и эти события друг с другом несравнимы, по крайней мере, для тебя. Ты же понимаешь, Боцман, что если Бога нет, то кто же ещё защитит бедную заблудшую девушку, а? – она ткнулась мне под подбородок своей дивно щекочущей макушкой.
Я помянул ёшкиного кота, но и эта крайняя мера не помогла.
– По-моему, самое время для песни, – как ни в чём не бывало, заявила Марта.
– Лошадка ты моя неугомонная.
– Не называй меня лошадкой!
– Альтернатива – коровка.
Удар в солнечное сплетение был силён, но мой пресс меня не подвел.
– Неплохой барабан, – констатировала Марта, лупя своими кулачками по "неплохому барабану".
– Он полностью в твоем распоряжении, но я бы предпочел услышать твою игру на гитаре.
– Не вопрос… – она покинула ложе нашего знакомства, и, взяв в руки небольшую гитару, затянула рулады.
Рулады о любви девушки к парню, а парня к другой девушке завершились политической агиткой (когда народ подтянулся к нам на камелёк):
Маркел – сукин кот!
Наш хлеб он жрет!
Но счастливый день придет!
Вспорем мы ему живот!
Да, счастливый день придет!
Вспорем мы ему живот!
Это, безусловно, талантливое творение неизвестного автора люди с удовольствием подхватили и в лесу раздался общий глас народа, который по мудрости древних совпадает с гласом божьим: "Маркел – сукин кот!"
А потом затянули древнюю песню про волков:
Мы будем глотки рвать, мы будем убивать!
И нам на совесть нашу наплевать!
Когда мы снова обрели покой, меня зачем-то язык потянул задавать вопросы.
– Где ты так научилась зажигать массы?
– Профессия научила.
– Милая моя, солнышко лесное, каким же мастерством владеют твои нежные ручки?
– Я – куртизанка.
– Это что-то типа разновидности проститутки? – сдал меня мой язык с потрохами, команда "Отбой" до него не дошла.
Пощечина была звонкой, а когда звон в моих ушах прошёл, я понял, что она была ещё и жёсткой. Массируя пострадавшую часть тела (а щека, несомненно, относится к важным частям организма – как без неё жрать?), я все больше и больше понимал свою ошибку и подлость языка – но не мог же я его откусить, то есть мог, но Боцман без языка – не боцман, ведь я свистеть не смогу.
– Вырвалось, – вымолвил я осторожно и деликатно короткое признание в полной своей тупизне, а также робкое извинение или намёк на оное.
– Бывает, – поддержала мир между нами солнышко-лесное-бесконфликтное с нежными, но почему-то очень тяжёлыми ручками. – Кстати, мне нужно довести до твоего сотрясенного сознания одну очень важную вещь (она не дождалась каких либо сигналов от меня на это своё заявление). – У меня есть реальный план захвата колокольни… – она склонилась ко мне. – Слушай меня внимательно, и не говори потом, что не слышал или тебе это всё приснилось…
И перед моими глазами действительно вырос реальный план удара в Вековой колокол.
– А как ползунки поймут, куда надо поднять не рвущуюся нить?
– Это я беру на себя, поверь, твои домашние ползунки справятся с этой задачей.
– Я взбираюсь и…
– Да.
– Хорошо бы королева проснулась, а то не хочется становиться подушечкой для булавок за просто так.
– Для этого и необходим отвлекающий маневр, арбалетчиков не должно быть поблизости много, а остальных мы постараемся перебить. Я буду прикрывать тебя с ратуши, а стреляю я метко.
– Я заметил.
– И быстро, – продолжила перечень своих достоинств Марта.
– Это ещё надо посмотреть.
Через пять минут я убедился, что десять стрел могут поразить дерево в тридцати шагах за время, которого не хватит некоторым копушам для завязывания шнурков.
– А ты не боишься высоты? – озвучила уже свои сомнения снайперша.
– Да мы, между прочим, от Амбиции до Нзака летели выше облаков – и ничего, ни разу не блеванул.
– Более вежливо говорить: меня не стошнило.
– Бывает когда тошнит, а бывает когда блюёшь.
– То есть тебя стошнило, когда вы пролетали выше облаков?
– Нет, градация важна, когда у тебя похмелье, тогда ты понимаешь разницу.
– Верю на слово, мне как-то не хочется проверять твои достоинства в этом деле и понимание процесса.
Да, долго мы обсуждали темы, гораздо более "важные", чем революция.
По инициативе Марты мы отошли от бивака и поставили палатку.
– Ну и зачем все эти сложности? – не люблю делать не жизненно необходимые дела сегодня, да и завтра, если разобраться, тоже их делать не рвусь.
– Тс-с! Мы сейчас будем устанавливать тонкий мост.
– Это теперь так называется?
– Не опошливай всё и вся, ты вообще можешь думать о чем-нибудь кроме секса?
– Я сейчас про мосты говорил, если что.
Марта задернула полог, от этого в палатке стало темно. Чиркнула спичка, высветив наши лица. Стервоза достала два зеркала и установила их параллельно друг другу. Между ними воткнула свечку.
– Смотри в зеркало и представляй Эльзу.
– Ага, и я её увижу. А если буду представлять королеву – увижу королеву, а если Пиковую дама – увижу ожившую карту вместо туза. А если бы я был девушкой, то очень бы хотел увидеть суженного ряженного, я бы и его увидел. Старо!
– Не будешь смотреть?! – угрожающе спросила куртизанка.
– Нет.
– Тогда я на словах передам, то, что тупой и упрямый Боцман не удосужился увидеть своими глазами: Эльза передает тебе привет, Александра тоже должна была бы послать тебе воздушный поцелуй.
– Вместе с Майей, да?
– Я тебе уже говорила, что никакой Майи не существует, – она пощекотала белым пером на своей стреле мой нос и я – к чему бы это? – чихнул.
– Но привет-то она бы мне могла переслать между зеркал.
– Отвяжись, зануда! Ребёночек опять же ручкой тебе бы помахал…
– Какой ребёночек? – не понял я. И вмёрз мозгом в тупик.
– А какой может быть у Эльзы ребеночек? Твой, конечно!
Где-то ударили в колокол или мне показалось?
– Мой?!
– Мужчины!.. – она так это сказала, как будто женщин больше не осталось.
– А как назвали? – в трансе тоже были свои плюсы, находясь внутри него можно не перегрузиться.
– Тебя, балбеса, ждут, чтобы дитяти выбрать имя.
– Куда именно в зеркала надо смотреть?
– Наконец-то, прозрел! Смотри прямо, твоё желание увидеть своих близких родственников должно от стекла отскакивать.
Отскочило, будьте уверены, отскочило! Только толку никакого – я в области магии могу являться лишь хорошим якорем – настолько эта штука меня не забирает в свои ряды. Деревянный я какой-то или стеклянный или оловянный – короче совершенно непригодный для магического использования. Вот и в этот раз теория подтвердилась: сколько я ни пялился на свечку, бесконечное количество раз отраженную в зеркалах, я так и не увидел любимое лицо моей молодой женушки-мамаши.
– Бесполезно! – сказала Марта, когда огарок догорел, а по моему лицу она поняла, что кроме свечки и зеркал я ничего не увидел. – Здесь заночуем, или на общий бивак пойдём?
– Лень.
Ничего не сказала на это Марта, только вздохнула и стала стелить пенку.
