Сергей Владимирович Семеркин
Пока королева спит
Ползунки
А ещё однажды случилось интересное. К нашему лопотуну пришла лопотунья явно из его роя (они были похожи как два тупака одного класса), но она была разлучена с одной своей частью и мы поняли, что те забавные побрякушки, которые мы хранили в бабушкиной суме, совсем не являются хоть и красивыми, но абсолютно бесполезными побрякушками. Они не бесполезные! Они – часть лопотуньи! Когда она заснула, мы спустили в ведре её часть (временно находящуюся в форме побрякушек) и лопотунья стала полной. Правда она этого не заметила – также лопотала о чем-то своём во сне, как и всегда. Но зато мы свершили достойное настоящих ос дело, и освободили суму, которая всегда может пригодиться для чего-нибудь важного, например, для запасного набора тупаков. Да, мы с Инной однозначно молодцы, хоть и не открыли ещё врат для нового поколения ос. Ничего, у нас ещё есть время под облаками.
Пока спускали побрякушки, заметили глаза в маленькой пещерке. Решили узнать, что к чему. Спустили в глаза ведерко, ещё не успевшее лишиться запаха побрякушек. Когда ведерко скрылось в глазах, потянули. Вытянули прозрачные слезы облаков. На этом успокоились – сколько можно приключенствовать?
Однажды я проснулся и понял: меня ограбили! или я потерял что-то важное по собственной глупости, или случилось что-то ещё, лишившее меня всего. Я не был осой – я был насекомым. Долго, мучительно долго я искал хотя бы название того, что я потерял. Любовь – меня приплющило к своду пещеры лопотунов. Разбив прозрачную мембрану их убежища, я вырвался из него и что есть силы воззвал:
– Инна!!! – и не было ответа мне.
А может быть, любовь просто стала невидимой…
Проснулся и понял, что я – это не я. Точнее я стал Инной, но в то же время я был Яном, при этом сменились: цвет, тело, образ думанья – короче, всё. То есть, я не очутился в её теле, а она – в моем, это было бы слишком просто. Нет, я действительно стал ей, а она – мной. При этом, я помнил, что я был Яном, значит я Инна или Инна-Ян? Если с вами, осы, такое бывало, вы меня поймёте. Я был сметён этой переменой с панталыку, моё сознание стало разлетаться фиолетовыми огоньками и я приготовился последний раз посмотреть в глаза… теперь это будет Ян или Инна или Ян-Инна? Моё тело – её душа, точнее: её тело и её душа. Но Ян-Инна меня успокоил, прижавшись ко мне крепко-крепко и сообщив:
– Здравствуй, любимая Инна! Пришло время продолжить наш рой.
И я всё понял, точнее: я всё поняла…
Мы закружились в танце любви и остальной легкий мир просто перестал для нас существовать, что уж говорить о мире тяжёлом… А ведь наступило время, когда мне надо нести верёвку наверх, чтобы спасти лопотуна. Это была моя задача, но теперь она для меня не существовала. Меня заменил Вабута, он сделал это не потому, что поверил Огненной, а потому, что любил Дарующую Мечты. То обстоятельство, что и Огненная даровала мечты, он осознавал, но заметить эту песчинку на фоне своей возлюбленной вселенной не мог. Таким образом, Вабута сделал это для лопотунов, а значит и для Дарующей Мечты, следовательно, и для своей любви! Иногда мы осы бываем такими закоренелыми эгоистами – просто жуть, как нас эфир выдерживает? Вабута не подвел лопотунов – он донёс самую крепкую и лёгкую веревку туда, куда её надо было донести.
А мы родили новую осу. Она была по-настоящему полосатой и двуполой. Судите сами: в темноте её белые полоски светились, а на свету его тёмные полоски впитывали лучи. Рос он-она очень быстро и скоро улетел(а) в верхний горний мир, куда мы, обычные осы, доступа не имеем. Мы сами видели это, клянемся своими жалами!
Магистр
К сожалению, «Путь диктатора» ничем не мог помочь в деле подавления бунта. Слава этой книги сильно преувеличена. Теоретической учебник от автора, который скипетр с державой в руках никогда не держал. На кой ляд мне система идеального государства, если я уже его построил, теперь мне нужно защитить мою власть от бестолковой и беспощадной толпы! А вот про это в книги – ни слова… Бумагомараки чертовы! Понапишут всякого, никакого от них толку!
Ко мне на колени запрыгнула кошка Люси, я сдержал раздражение и почесал ей за ушком и погладил по восхитительной шёрстке, кошка замурлыкала… от кошки толку больше, чем от всех фолиантов вместе взятых.
(Вот тут магистр был прав, но даже сам не знал насколько…)
Королева
Погода в день бунта явилась всем заинтересованным лицам ветреной красавицей: мгновениями прижимала прохожих к своей знойной груди, а мгновениями замораживала надменным взглядом. Сие наблюдение, а точнее упоминание о красоте в круговороте мыслей, посетивших мою головку в один миг (максимум два), навело лодку моего сознания вот на какой риф: если я проснусь-таки на самом деле в своём королевстве, то как я буду выглядеть? Бросив всё, быстро-быстро помчалась во дворец. Нет, вроде, ничего выгляжу: платьице за столетия не вышло из моды. Оно было – и осталось! – изумрудным и чуток блестючим, но не пошло блестючим, а так – самую малость. Капюшончик добавлял загадочного эротизма и давал простор для искоса брошенных взглядов (а я любительница их бросать). Обтягивающее платье облегало всё, что нужно облегать, и плавно переходило в четыре лепестка, самый длинный из которых своим язычком касался каблучков зелёных туфель. Туфельки эти и теперь мне нравились, хотя у них был один малюсенький недостаток: из их ажурных форм нельзя было пить шампанское (хотя есть же вполне годный способ – ставишь фужер в туфельку и пьёшь, военные всегда найдут выход из положения). Ах, клубничное шампанское! Ой! ой-Ё-ей! Ой-ё-Ё-Ё-ё-ё-Ёй!!! Что это??? На моём лице пыль?! Я стала своими руками во сне стирать с себя наяву пыль – естественно, ничего из этой затеи не вышло! И тут пришло озарение: это не на мне пыль, это на стеклянном колпаке – ненавижу слово «саркофаг» люто, есть в нем что-то мертвецкое, инфернальное – пылинки решили устроить посиделки. Уф! Чуть сердце не оборвалось (лукавлю самую малость). Так, что-то важное ещё было акромя одежды, а – украшения! Экспроприировали их… Рассматриваю свои ногти, чуть выше должны быть перстни и колечки – но нет их, магистр раздарил первым дамам магистрата, чтоб им пусто было! Ладно, нет так и нет, буду менять свое восприятие к этому. Меняю. Итак: но (с ударением произносится) зачем такому украшению белого света как мне (пафос искренен) ещё всякие добавки?! Я – особа хоть куда, гм… почти совершенство – звучит лучше (почти – потому что надо оставить немного места и для самосовершенствования, я же чуть-чуть скромняга… гм) и в зелёном платье буду ослепительной настолько, что никто не заметит отсутствия на мне трудов ювелирных дел мастеров. Подводя предварительные итоги, можно сказать, что в свете мне просто нельзя не появиться в ближайшую декаду-другую дней (только снова не засидеться бы в девках на столетие-тысячелетие-другое) и, поставив такой утешительный диагноз, я вернулась к бунту… Хотя этот выход в свет был ещё во сне. Только бы сбылось! Я скрестила пальцы, но потом одумалась: не до примет сейчас – нужно действовать. Однако локон своих волос я на палец все-таки накрутила, это уже не примета, а привычка, свыше нам данная, о!
Как истинная королева, на бунт я со всеми этими многочисленными неотложными делами опоздала. Пришлось разрываться на куски, как сумасшедшей вобле из одноименной басни: я была, точнее, старалась поспеть везде – и с художниками, рисующими всякие обидные карикатуры на магистра; и с ночными сторожами шлюза, захватившими это сооружение и готовыми затопить мою любимую столицу в случае чего; и с представителями разных цехов, вышедшими на улицы и устроившими беспорядки; и с мальчишками, запускающими змеев; и с отборными-подзаборными революционерами на баррикадах и ещё много с кем одновременно. Вы когда-нибудь видели королеву, которая носится везде и всюду и никому не может приказать? Видимо, нет. Но и меня никто не видел – я была как всегда одна-одинешенька. Одиночество мое длилось уже более двухсот лет (подумаешь – скинула сотенку… мы же не в паспорт смотрим…), с того мгновения, как я выпила шампанского…
Шут
Предоставив девчонок самим себе (свобода – это щедрый дар), я направился к Боцману. По пути мне встретился… по-моему, есть такое понятие – архетип. Так вот я повстречал архетип Робин Гуда, звали человека, воплощавшего все добрые качества древнего грабителя Гамом. Рядом с ним часто появлялась смерть, но он её не замечал. Он думал, что сам несет поцелуй курносой людям, но на самом деле, она уже скоро поцелует его. Недолго осталось ждать их встречи. Мы о многом успели поговорить с Гамом, пока шли вместе каждый по своей колее дороги, ну, например, о путеводителях.
– Не доверяю я им, написано одно, приходишь – видишь совершенно другое, – сказал Гам и смерть подмигнула мне из-за его плеча.
Я мигнул жёлтым глазом и он стал зёленым, смерти это понравилось.
– Да, я как-то раз нашёл буклет, расхваливающий красоты острова Счастье (оригинальное название, ничего не скажешь), доплыл я до него на попутном корабле докси и что? Сплошной песок, кое-где превратившийся в стекло и двухголовые ящерицы пожирающие друг друга. И где там счастье? Сплошной полигон Богов, – освобождаю из себя информацию и даже почти не вру.
– Они по нему, наверное, чем-то мощным долбанули.
– Выжили только ящерицы, скорпионы и тараканы, а в буклете обнажённые девчонки, тень от буйной зелени и белые шезлонги, а на столиках рядом – всякие яркие коктейли и фрукты.
– Что это – шезлонги? – спросил не Робин Гуд.
– Представь кресло, которое вот-вот развалится, вот такое кресло и называют шезлонгом, в нем иногда хорошо можно расслабиться, а иногда прищемить себе всё что угодно.
– Путеводители! – Гам сплюнул.
Сдается мне, это была сентенция.
Смерть сделала вокруг него круг и стала ещё ближе к беглецу от судьбы, но как ни крути карусель жизни, ты всё равно докрутишься до смерти.
– А знаешь, Гам, ты умрёшь от ножа.
– От какого? – профессионально заданный вопрос это был.
– Это будет скорее короткий меч, очень большой нож, с зазубренными и канавками для стока крови, блестящий как молния и инкрустированный рунами.
Гам запомнил. Но я его обманул, умрет он от обыкновенной, но вовремя вынутой, финки.
Боцман
– Боцман, ты веришь в чудеса? – спросила Мур.
Во время траура по Вове нужно быть деликатным, и, прежде чем ответить, я осторожно подбираю слова. Колючие и холодные отбрасываю.
– Да я даже не знаю, наверное, да, точнее, скорее да, чем нет. Иначе не хотел бы ударить в колокол.
– А что такое чудо?
– Это когда невозможное становиться возможным, – я озвучил энциклопедическую формулировку, но знания у меня совсем не энциклопедические, и откуда что берётся?
– Невозможное для одних, будет простым для других, в твоем определении чудо получается относительным.
– Да, чудо для лупоглазиков будет обычной магией для волшебников, а цветной экран простой для лупоглазиков – нечто запредельное для колдунов. Всё относительно.
– Чудо – это изменение состояния бытия. Это кто-то из древних сказал. Но и здесь относительность, ведь кто-то изменяет это состояние, для него чудо – не является чудом. Даже в случае собственной трансформации относительность не пропадает: для тебя-последующего уже не будет чудом то, что являлось им для тебя-предыдущего, то есть до момента самого чуда.
Я пытался осмыслить её слова, но так и не смог. Моей голове не хватило бы на это всей моей жизни, а ведь ещё нужно было есть, спать и запускать змеев. Вот если бы этот разговор перевести на язык…
– О чем ты думаешь?
– О языке.
– О каком?
– Я не додумал.
– Боцман, не надо пытаться меня успокаивать. Не надо! Я справлюсь.
Я ей поверил. Мур справится, а вот справлюсь ли я?
А ещё мне приснился сон – подобный уже прилетал ко мне по ночам… запускали змеев с мелкими, нарвались на патруль… те увязались за нами по крышам бегать… и вот мы перепрыгиваем с одного дома на другой – расстояние не большое… для меня… и Щегол исчезает внизу и кричит… я тяну к нему руку, но не успеваю… от этого повторяющегося кошмара я так и не нашёл противоядия…
Утром от мальчишек в слезах и соплях узнал, что Щегол действительно разбился этой ночью… убегал от серых… теперь у меня с Маркелом личный счёт… Родителя Щегла меня не обвинили ни в чём… причем, я бы понял, если бы отец меня ударил, а мать – плюнула мне в рожу… все же знали, что я – главный протагонист змеев на местных улицах и переулках… нет, меня в траурном доме встретили молчанием и вздохами и это было тяжелее всего пережить… Некоторые даже меня как-то подбадривали и от этого становилось ещё поганее на душе…
Маленькая сухонькая женщина
Маленькая сухонькая женщина вышла из дома…
Маленькая сухонькая женщина дошла до участка серой стражи
Маленькая сухонькая женщина получила оговоренную банку из-под краски…
Маленькая сухонькая женщина, упаковала банку в бумагу и затянула бечёвкой…
Маленькая сухонькая женщина отнесла банку на вокзал….
Маленькая сухонькая женщина, отдала банку помощнику машиниста…
Он оказался корыстным человеком и проверил содержимое – потыкал в серо-чёрном порошке отвёрткой…
– Что это, как думаешь? – спросил он у машиниста.
– Это прах. А ты думал бриллианты?! – засмеялся честный малый.
Помощник сплюнул и завернул банку в бумагу, границу проехали без проблем. На конечной станции в Петрополисе у помощника машиниста банку забрала женщина с пустыми глазами. Она принесла банку домой и пересыпала прах в более достойный сосуд. Это всё, что осталось от её сына Изи, которого сожгли в одном из крематориев третьего «великого» магистрата…
Маленькая сухонькая женщина вернулась домой…
Маленькая сухонькая женщина приготовила кашу…
Маленькая сухонькая женщина открыла потайную дверь за шкафом…
Маленькая сухонькая женщина накормила девочку…
Если бы эту картину маслом увидели соседи, то они могли бы донести в Орден меченосцев. За укрывательство евреев положена смерть, а за донос – награда. И каждому – своё…
Королева
Бунт готовили-готовили и приготовили. Как шарлотку. Художники массово рисовали непотребные для власти картины. Их приходилось затирать серой страже, а это отвлекало служивых людей от их прямых обязанностей; мальчишки змеями тревожили стражу уже по ночам. Мастеровые с разных цехов каждый день выходили на улицы и митинговали беспрестанно, а сажать их уже было некуда – тюрьмы трещали по швам. Потихоньку температура в Лас-Ке достигал нужного значения, общий настрой народных масс перешёл через "точку росы" и вода превратилась в лёд, а лёд уже может обжечь… обжечь, как и кипяток, вот бунт и стал закипать. Только Боцман не успел увидеться со своей женой. Всё успел, а на это его не хватило. Эльза с ребятёнком зашла в их дом с парадного хода, когда Боцман выходил из него с чёрного вместе с таким же похмельным, как и он, шутом. Супруги так и не встретились. Как и другие супруги: больше не встретятся Александра с Виктором: он погибнет в неравной рубке у ворот во дворец, голубое небо увидит себя в его открытых глазах… и много ещё людей не увидели, чем дело закончилось, и много ещё пар разорвалось навсегда. И за это я тоже отвечаю…
Когда волны бунта докатились до пока ещё магистровского дворца, он спустил с цепи своего верного богатыря. Эту груду мышц Маркел держал в комнате с мягкими стенами, чтобы богатырь не поранился ненароком во время своих припадков. Дело в том, что силач боялся кошек до потери сознания, даже при виде их изображений начинал дрожать. Вот на этом и сыграл магистр. Он запер богатыря в мягкую келью и кормил на убой кашами (мясо богатырь не жрал – боялся съесть кошатину), манной кашей, рисовой, овсянкой, гречневой и геркулесом. Пил богатырушка одно молоко и только молоко. Везде искал кошачью шерсть и от каждой пылинки длиннее ногтя начинал паниковать. Магистр готовил свое орудие моей смертушки долго и тщательно: богатырю иногда подсовывались картинки из которых следовало, как я люблю кошек, как их развожу, как о них забочусь (да, трогательные картиночки). Богатырь ненавидел меня даже сильнее, чем предмет своего пушистого страха. И вот его час пробил. Дверка была отворена и богатырь "вышел в свет". А его "мяконькая комнатушка" выходила в коридор, с одной стороны он упирался в стену, за которой в хрустальной кроватке спала я, а с другой открылись двери и раздалось мяуканье…
Естественно, богатырь дал деру, но, добежав до противоположный от этих ужасных тварей (милых кошек) стены, упёрся носом в камень, при этом его носяра даже разбился. Силачу показалось, что расстояние, отделяющее его от ужаса всей его жизни маловато, и он стал долбить стену, благо чья-то услужливая рука оставила на видном месте красную кувалду. Пару ударов от души и душившего эту же душу страха стало меньше – пробита дыра, ещё три минуты ровного ритма – и дыра расширилась настолько, что могла пропустить через себя даже внушительную тушу богатыря (одежонку ему шили явно на заказ).
И тут он неминуемо должен был увидеть меня. Что он мог со мной сделать? Правильно. Ничего другого, кроме как банально убить или убить с изысками – сплющить просто в кровавый блин… а по сути это всё одно и то же. Ненависть ко мне его настолько ослепила, что гора мышц даже отбросил в сторону кувалду – собирался меня задушить, разорвать, разметать на ошмётки голыми руками. И это ему почти удалось… наверняка удалось бы… если бы не Шанс. Она чёрной тенью метнулась к богатырю и мигом вознеслась до плеча, находящегося на высоте почти два метра. Клыки и когти стали рвать плоть… Это был пронзительный удар в практически непобедимое обычными средствами создание. Богатырь хотел было отодрать кошку от себя, но это же была кошка! Другими словами: богатырская смерть. Он вздохнул, закатил глаза и грохнулся то ли в обморок, то ли на ту сторону света.
А нашу Шансу с тех пор больше никто не видел.
Боцман
Со Шкетом встретились на базаре – неплохое место для встречи. Шкет рвался на баррикады, но пока нужно было охладить его пыл.
– Просто запускайте змеев.
– Каких?
– Все, что есть. Весь крылатый флот – в небо! Но не зарывайтесь, просто отвлекайте стражу по всему городу.
– И это всё? – приуныл Шкет.
– Это всё, что нужно! И запомните: никакой самодеятельности, вы нужны живые, а не мёртвые. Понял? Мёртвые герои никому не нужны, кроме историков-летописцев, – коротко и ясно.
Разошлись.
Потом я дал задание надёжному мальчишке:
– Значит так, Рыжиков!
– Я не Рыжиков, я – Чижиков! – уточнил малец.
– Слушай сюда. Найди дядю Мишу, который Медведь… скажи, что Боцман просил два коробка спичек, пора корабль засовывать в бутылку!
– Запомнил!
– Два коробка спичек, корабль пора засовывать в бутылку!
– Молодец, Рыжиков!
– Да я Чижиков, – мальчишка махнул рукой на мой склероз и скрылся в переулке.
Иду дальше по торговым рядам…
– Пузырятка! Пузырятка! Кому настоящего пузырятку? Испытай судьбу смельчак, – обратился ко мне старик за прилавком, на котором была всего одна вещь: бадейка с пузырями.
Пузырятка – штука своеобразная, суешь в него (так повелось, что пузырятка – он) палец и можешь достать золотое кольцо, а можешь – потерять пальчик, пузырятка может обкорнать тебе ноготь, а может вымазать вареньем, короче никто не знает, что будет, когда ты сунешь палец в пузырятку, в этом и вся прелесть.
– У меня нет денег.
– Ножичек-то поди есть? – старик знал как заманить прохожего на попытку.
Я отдал свою финку.
– Смерть недавно облизывала его острие, – старик вертел лезвие на свету.
– Берёшь?
– Известно беру. Пробуй! – он покачал бадейку и пузыри добрались до краев.
Ладно, и без пальца в случае чего ударить смогу. Мизинец погрузился в тёплое побулькивающее нечто… подержал я мизинчик в этой субстанции и вытащил "добровольца". Ничего не произошло. Совсем ничего.
– Ты следующий! – сказал старик, оглядев мой палец со всех сторон, и протянул мне бадейку.
– Чего это?
– Раз с пальцем ничего не случилось, теперь тебе владеть пузыряткой.
Спорить с человеком, который жил на свете ещё до твоих родителей как-то не с руки. Я подхватил бадейку и стал думать, куда с пузыряткой двинуть. Может, под родную крышу? Там меня точно никто не ждет.
На первом этаже были те же беженцы (когда-нибудь я запомню их сложную фамилию), они меня поприветствовали и попытались пригласить на обед. Я отказался. Наверху в спальне ничего не поменялась. Она ждала нас с Эльзой… Что это на стене? Я положил бадейку на пол и рванулся к непонятному. Какая-то бесформенная цветная клякса застыла на стене. Нет, это не мёртвый ползунок – уф, показалось! – просто кто-то пролил что-то яркое, но почему оно не потускнело?
– Руки вверх, медленно, – я ошибся, меня ждали.
Одинокий серый ратник целил в меня из арбалета.
– Боцман, а ты знаешь, сколько за твою голову дают золота?
– Ты нарисовал кляксу?
Он тоже не ответил, не ответил словами, ведь двигаясь ко мне, его нога опрокинула пузырятку.
– Чпок, – сказал обитатель деревянной бадейки и одежда серого упала на пол.
Перчатка так и не смогла нажать на спуск, а сам арбалет не выстрелил, даже когда ударился о пол – значит спусковой механизм хороший. Я сгрёб одежду серого в шкаф, арбалет положил туда же (предварительно разрядив), а пузырятку (который сам как-то залез в бадейку) определил на подоконник, пусть радуется солнцу.
При смене квартирки я прошел мимо памятника магистру, на пьедестале заметил кривую надпись краской: "Отец твой ростовщик, а сам ты временщик". Мысль пришла, что если бы каждый, кто говорил о магистре как о временщике, поддержал революцию не словами, а делом, то давно бы уже и магистра сбросили и в колокол ударили. А пока… пока королева спит.
Ба! Какие люди! Я не сразу узнал и даже содрогнулся, когда узнал…
Кротов! Только без очков, с посеревший лицом, глаза ввалились, волосы поседели и стали какими-то грязно-серыми свалявшимися, подволакивает ногу… ох как его били-то…
– Миша! – Обнимаю.
– Бо-бо-боцман… – заикается он и трясется. – Я ни-ни-ни-кого…
Да, я сильно ошибся в Кротове! Он никого не выдал. Я это чувствовал своим сердцем, которое слышало праведный стук его сердца, я это понимал ухом, которое слышало, что и главное как он говорит… и я заплакал… и от жалости к нему, ведь он пережил такое, что мне даже не приснится, а ещё я проклинал себя – что я знал, чтобы заранее судить его? Нет, в этом кротком и мягком человеке был стержень, и этот стержень не смогли сломать серые твари…
– Давай я тебя провожу, семья же твоя переехала! – и мы долго шли по Лас-Ке… по самому лучшему городу на земле, который иногда бывает хуже ада.
Кротов говорил мало, но эти его слова меня прибили:
– Зна-аешь… в со-соседнем ла-агере… кре… кре… крематорий построили! – всё-таки выпалил он фразу.
– Крематорий… зачем?
– Для евре-ев…
– А мы же тут ничего не знали! – сердце упало. Иногда надо упасть до конца, чтобы подняться на бессмысленный и беспощадный бунт.
