полная версия
Сергей Владимирович Киреев
Возле Чистых прудов
«Клялись не расставаться тыщу лет мы…»
Клялись не расставаться тыщу лет мы,
И сердце так и прыгало в груди,
Я помню мой звонок велосипедный,
Как я тебе сигналил: выходи!
И нам вздыхал вдогонку старый двор наш,
И был я глупым, юным и шальным,
И ливень ледяной лупил наотмашь,
И мы с тобой неслись по мостовым.
Ни забот, ни печали, —
Мы в саду городском
На траве танцевали
Босиком, босиком.
А потом – стужа, осень,
Первый снег в сентябре,
Эх, продрогли насквозь мы
Во дворе, во дворе…
Другие времена, другие песни,
И небоскреб вознесся к небесам —
Вот здесь, где мы когда-то были вместе,
И старый дом снесен ко всем чертям.
Ты службу служишь строго и серьезно,
Где из окошка – вид на мавзолей,
И дрожь берет от мрамора и бронзы,
И люди не похожи на людей.
Вот и листья опали,
Вот и все позади.
Я тебе просигналю:
Выходи, выходи!
Ты в окно между делом
Бросишь вдаль беглый взгляд,
Ты вздохнешь: «Ну и где он,
Старый дом, старый сад?»
Пейзаж уныл – и ветер, бьющий с лета,
И на кустах сирени первый снег,
И черные чугунные ворота,
И у шлагбаума черный человек,
И небоскреб – урод, индюк надутый
Из серого бетона и стекла.
И заморозки стали стужей лютой.
И ты ушла. Ты к ним навек ушла.
И дрожит, чуть живая,
Над бульваром луна.
Ни собак, ни трамваев,
Тишина, тишина.
Полумрак предрассветный
В ледяном серебре.
Вот и все. Вот и нет нас
Во дворе, во дворе…
2012
«Косяком, вереницей, качаясь, плывут…»
Косяком, вереницей, качаясь, плывут
Облака над Серебряным Бором.
Гости пьют да гуляют, закуски жуют.
Ты сидишь за зеленым забором.
В доме плещется праздник, шумит, как прибой.
Танцы. Смех. Это твой день рожденья.
И за окнами дождик веселый, хмельной,
Как мышонок, скользнул серой тенью.
Певчий дрозд
на высокой сосне
Ноту взял наугад, и ты знаешь,
Что к тебе не придет тот, кого ты во сне
Вот уже тыщу лет вспоминаешь —
Тот, который из школы тебя провожал
И в рубашке наглаженной, белой
Падал ниц пред тобой и по лужам плясал
И бренчал на басах оголтело.
Он тебе одуванчики рвал во дворе
В день рожденья, и ночью бессонной
Пел, свистел и букет оставлял у дверей,
И махал тебе утром с балкона…
Здесь ему
не плясать и не петь
Под прицелом, под пристальным взором.
Гости вышли наружу – природу смотреть. Сладок рай за высоким забором.
В золотых галунах седовласый лакей
Зажигает огни нал поляной,
И с бокалом хрустальным в холеной руке
Муж твой в штатском сидит у фонтана.
И сверкающих брызг хоровод, фейерверк
Он из кресел своих наблюдает.
Все спокойно у вас. Он большой человек,
Сам живет и тебе не мешает.
Тишина
и прохлада в саду,
Камыши тянут стебли к закату,
И лучи врассыпную скользят, как по льду,
Заплутав среди мраморных статуй.
Вот и ночь. Вот и утро. Роса на крыльце.
И туман, и цветы возле двери.
Ты сидишь у окна – ни кровинки в лице,
И глазам своим сонным не веришь.
Одуванчики – вот они, желтый букет, —
Перевязаны стебли травинкой.
Ты не видишь пути, ты выходишь в рассвет,
Ты дремучие топчешь тропинки.
Ветер стекла скребет. Мимолетная дрожь
Пробегает по шелковым шторам.
Гости спать собрались. Замирает галдеж.
За забором сидишь, за забором…
1999
«Ладья и ферзь в атаке, и легкие фигуры…»
Ладья и ферзь в атаке, и легкие фигуры —
За шахматной доскою все ночи напролет
Валерий Николаич, учитель физкультуры,
Сидит под абажуром и чай с вареньем пьет.
Он ждет, и мы приходим, и проще нет беседы:
«Делов, мол, на копейку, чему я вас учу:
«Держать удар и верить: без правды нет победы.
И все. И друг за друга стоять плечом к плечу».
Нас жизнь валила навзничь, безумная и злая,
Лишь Петьке с первой парты все беды нипочем.
Ах, если б только знал ты, Валерий Николаич,
За что и с кем он, сволочь, стоит к плечу плечом!
По горло в суете мы увязли, как в трясине.
Умри, но кверху шлепай по лестнице крутой!
И мы, герои спорта, на белом «лимузине»
В знакомый двор въезжаем. Но что-то здесь не то.
Сосед, хмельной и сонный, бормочет зло и глухо:
«Весною схоронили. И все. И кончен бал.
От вас же, от великих, ни слуха и ни духа.
Ах, как он ждал вас, братцы, ах, как по вам скучал!»
Плетемся, как с похмелья, и в небе черно-сизом
Озябший, одинокий, последний лист летит,
И кот облезлый скачет по каменным карнизам,
И ветер, ветер, ветер вдогонку нам свистит…
1997
«Лейте, девки, горючие слезы…»
Лейте, девки, горючие слезы!
Колька – тот, что не хвор и не хил,
Молодой машинист тепловоза,
Нюрку-стрелочницу полюбил.
Нюрка с желтым флажком возле будки
У Колюхи стоит на виду,
И в окно ей цветы, незабудки
Он бросает на полном ходу.
Но однажды во сне, возле двери
Завалившись в опилки башкой,
Изменить ей в циничной манере
Он решил – типа юмор такой.
…Он летит сквозь лиловую дымку
И сигналит, что жизнь удалась,
И с какой-то шалавой в обнимку
Мимо Нюрки проехал, смеясь —
Весь в помаде, с блуждающим взором, —
Он был пьян, как свинья, это факт,
Он в нее запустил помидором —
Не убить, не контузить, а так.
И, в окно с похмелюги икая,
Он ей крикнуть хотел, но не смог:
«Извини, это шутка такая,
Ты – мой нежный, в натуре, цветок!»
Эх, недаром известно в народе:
Будь на стреме, когда ты в пути!
С тем, кто стрелки тебе переводит,
Даже если ты пьян, не шути!
«Ты получишь веселую встречу, —
Нюрка шепчет сквозь слезы во тьму, —
Я такое тебе обеспечу,
Что вовек не забыть никому!»
Месяц мимо, как лошадь, промчался,
Нюрка в будке ревет от тоски,
Вот и Колькин состав показался
У моста, на изгибе реки.
А навстречу кривляется хитро
Товарняк, набирающий ход,
Жидкий хлор, аммиак и селитру
Он в цистернах железных везет.
Сердце скачет у Нюрки, как белка:
«Вот вам, суки, и буря, и шторм!»
И уже переве́дена стрелка
Вопреки установленных норм!
И военный с гранатами катер
(Весь в броне, пять стволов, только тронь!)
Потерял с перепугу фарватер,
И вода превратилась в огонь!
Красным смерчем кипящая пена
Заслонила от глаз небосвод,
Да еще вон с какого-то хрена
За рекой застрочил пулемет!
Да, ребята, любовь – штука злая,
Это я вам скажу без балды,
Все грохочет, горит и пылает,
И в кустах веселятся дрозды!
«Думай мозгом, братишка, кумекай, —
Я опять повторю и опять, —
Если ты полюбил человека,
Ты обязан его уважать!»
Нюрка в будке неделю рыдала —
В смысле то, что Колюхе хана,
Прокурорша ее оправдала,
И народ, вон, ревет с бодуна:
«Это что же, нас всех теперь в реку?»
А она им: «Молчать, вашу мать!
Если ты полюбил человека,
Ты обязан его уважать!»
…В небе спутник скользит по орбите,
Щука жрет червяка под водой.
Отмечать годовщину событий
Нюрка вышла на берег крутой.
Ясный месяц застрял среди ночи
В облаках – ни туды, ни сюды,
И кузнечики, суки, стрекочут,
И в кустах веселятся дрозды…
1999
«Милютинский сад нас всех собирал. Команда была что надо…»
Милютинский сад нас всех собирал. Команда была что надо.
Покровка, Москва, – ну как вас забыть, товарищи той поры?
Ах, как мы тогда, галдя вразнобой, носились вскачь, до упада,
В индейцев играли, в пиратский бой, в Тарзана, в царя горы.
И Вовка, и я, и вся мелюзга – ходили пешком под стол мы,
И яркий, из жести и досок, корабль, как яхта в волшебных снах,
Нас принял на борт. Фонарь – как маяк, сугробы вокруг – как волны.
«Свистать всех наверх!» – И мы уже вдаль летим на всех парусах!
Милютинский сад. Скамейка. Стакан. Володька, дружище, ты ли?
Да кто же еще? Но как-то вот глаз подбит, и губа крива.
Допил и пошел, под нос бормоча: «Привет, будь здоров, приплыли!»
И в такт, и под стук разбитых подошв сухая шуршит листва.
Милютинский сад, Милютинский сад, ах, что с нами стало, братцы?
Да вон тот корабль у стенки, в углу – обломки, опилки, прах.
И где уж там в бой, в атаку идти, за правое дело драться,
Когда ты один, и не с кем лететь вперед на всех парусах?
И старый мой дом встает вдалеке из серой осенней хмари.
Своих никого. Вконец одурев, пропавших ребят зову,
И пальцы дождя по клавишам крыш всю ночь ошалело шпарят,
И ветер, свистя, с озябших осин последнюю рвет листву…
2013
«Мчатся дни мои, скачут, словно черные кошки…»
Мчатся дни мои, скачут, словно черные кошки.
Эх, гулял я когда-то – ни забот, ни хлопот, —
Длинный, тощий, лохматый да в потертой одежке,
Ждал красавицу Ирку у Покровских ворот.
Важный, взрослый теперь я, весь такой разодетый,
А у Ирки и вовсе олигарх – ухажер,
И большой, вроде танка, джип болотного цвета
Возит Ирку на службу за высокий забор.
Я ищу среди ночи свет в знакомом окошке,
Помню трели трамвая, светофоров конвой,
Как же мы целовались на краю, на подножке,
И с улыбкой вдогонку нам свистел постовой!
Эх, увязли, пропали мы в шальной круговерти,
Вот везут мою Ирку сквозь морозную тьму, —
И шофер, и охрана, как болотные черти,
Тонут в серой трясине, в сигаретном дыму.
Я плетусь восвояси, ног продрогших не чуя,
Я в потемках исчезну, снег следы заметет.
Эх, умчался трамвай наш. «Где ты, Ирка, – шепчу я, —
Та, которую ждал я у Покровских ворот…»
1999
«Мы в гостях. Мы пьем до дна…»
Мы в гостях. Мы пьем до дна.
В черном вся, как сатана,
Катька, Славкина жена,
Нам дает добавку.
Тесть, полковник, тоже пьет —
За державу, за народ.
Далеко у них пойдет
Наш товарищ Славка.
Трень да брень, припев-куплет.
Помнишь Таньку? Нет так нет!
Был тебе зеленый свет,
А потом – отставка!
Как же он шумел-гулял,
Он в ансамбле правил бал!
Танька пела, он играл —
Наш товарищ Славка.
На балкон идем курить.
Быть ему начальством, быть,
В гору топать во всю прыть.
Эй, товарищ, глянь-ка!
Эй, прищурь получше глаз!
Вон, в полночный этот час,
На трамвае, мимо нас
Едет наша Танька.
Елка, свечи. Сказка, сон. Звон бокалов – чудный звон!
Глянец, блеск со всех сторон,
Вензеля на вазах.
«Это я горю в огне, —
Славка шутит в стороне, —
Это колокол по мне
Зазвонил, зараза!»
Он цепляет вилкой шпрот,
Он с гостями водку пьет.
Шею режет, горло рвет
Галстук, как удавка.
Кулебяки, пироги
Тяжелы, как утюги.
«Боже правый, помоги», —
Тихо шепчет Славка.
По развалам хрусталя
Серпантинная петля
Вьется, взоры веселя,
Ни конца, ни края.
Тесть кемарит, сыт и пьян.
И плывет в ночной туман,
Как в бескрайний океан,
Танька на трамвае…
2003
«Мы за школой, на пустыре мяч гоняли – лупили с лету…»
Мы за школой, на пустыре мяч гоняли – лупили с лету.
Все мы форварды, все герои, и соперник наш обречен.
Мелюзгу из второго «А» – Светку ставили на ворота,
И, бесстрашная, как пантера, Светка прыгала за мячом.
Нас зовут играть двор на двор. Будет бой. Светка вслед нам машет.
Слишком мы сильны и могучи, чтоб девчонок с собою брать.
Светка шепчет: «Ладно, пока! Я вот здесь с букетом ромашек
Хоть до вечера, хоть до ночи у качелей вас буду ждать!»
Восемь – ноль. Девять – ноль. Десять – ноль. Мы свое сполна получили.
Ветер воет зло и угрюмо. Мы плетемся домой без сил.
Светка ждет, одна. Мы в ответ всех собак на нее спустили:
«Отойди. Отстань! Все нечестно! Нас судья, подлец, засудил!»
Дядя Саша, бывший штангист, алкоголик в старых кроссовках —
Нам сказал: «Берегите Светку, без нее игра – не игра».
Светка выросла, в цирк пошла, и под куполом на веревках
Крутит сальто. Ей розы дарят за смертельные номера.
Годы мчатся, черт бы их взял. Наша песня почти допета.
Ну и кто нас когда услышал? Вот беснуются холода.
Вот посланец из теплых стран в «Мерседесе» черного цвета
К нам во двор прикатил за Светкой и увез ее навсегда.
Мы, понурые, пиво пьем, мы по горло вязнем в печали,
Одурев от летящих листьев и от крика гусиных стай.
Если б был у нас «Мерседес», мы бы тоже ее катали,
Только нет у нас «Мерседеса». Вот и все. Санек, наливай…
2001
«Мы по-тихому, хитро и ловко…»
В. Кузину
Мы по-тихому, хитро и ловко,
Перепрыгнули школьный забор —
Здесь тоска, как на горле веревка —
Душит, дергает, жмет. Мы с товарищем Вовкой
Закатились в Серебряный Бор.
Завуч зол, и вконец озверела
Историчка, как Баба-яга.
Нам смотреть на нее надоело.
Прогулять шесть уроков – хорошее дело,
Мы ударились с Вовкой в бега!
Мы корабли из сосновой коры
Вырезали,
В дюнах песчаных на гребень горы
Вылезали,
В роще березовой возле реки
У причала
Белок печеньем кормили с руки
До отвала.
Мы на хлипкой тарзанке катались,
Мы с косого обрыва в песок,
Хохоча и свистя, кувыркались,
Мы сосновыми шишками в небо бросались,
Дождь в отместку хлестал нас и сек.
Мы с Володькой счастливыми были,
Мы в пельменной бездомному псу
По дешевке костей накупили
И по чистой траве, где ни грязи, ни пыли,
С ним вприпрыжку носились в лесу!
В небе высоком безудержный гам
Подняли птицы.
Вот и стемнело. Пора по домам
Расходиться.
И по привычке потом, не со зла,
Так уж было,
Светка-отличница нас предала —
Доложила.
В порошок нас, в опилки стирая,
Педсовет был азартен и лют —
Хор солистов, матерая стая.
Лишь физрук проворчал: «Что за школа такая,
Если ноги туда не идут?»
Как на полном ходу электричка,
Сам директор наехал на нас,
И не то чтоб совсем истеричка,
Но в конвульсиях билась, тряслась историчка,
И у физика дергался глаз.
Вот и давай нам с души соскребать,
Словно копоть,
Дурь день за днем, чтоб нам ровно шагать,
В ногу топать.
Все, кто любил нас, пылая, горя,
Были – сплыли.
Нет физрука – на покой втихаря
Проводили…
Мы опять на уроке скучаем,
Нас почти что прошибла слеза:
Ох, велик же он был, нескончаем
Список жертв при царе – мы сидим, изучаем
Катерину из драмы «Гроза».
Чацкий будет, как бобик, кусаться:
«Во как всех я вас к стенке припер!»
И Каренина выступит вкратце, —
Им бы всем, чем под поезд и в реку бросаться,
Закатиться в Серебряный Бор!
Им бы свободного ветра глоток,
Им бы, что ли,
Самую малость, хоть крошку, чуток
Вольной воли.
Вот, например, из меня пуп земли
Получился:
Я из коры вырезать корабли
Научился…
2016
Москва, Серебряный бор, 1973. В первом ряду: Александр Самыгин, Сергей Киреев, Николай Мурашов, Владимир Кузин
«Мы пролезли, проникли в святая святых…»
Мы пролезли, проникли в святая святых,
В рай, к великим вождям, за высокий забор.
Все при нас – кипарисы, фонтаны, цветы,
Тихий берег, прохлада, простор.
Мы искали приют средь людской толкотни,
А в укромных угодьях – особый режим.
Мы, от хохота при смерти, рядом, одни,
Обессилев, на листьях лежим.
Вот, опухнув от отдыха, дружной толпой
Ходят тетки в панамах, телами трясут,
И принес нам, свистя, рваный рупь на пропой
Свежий ветер – болтун, баламут.
В волнах, в пенной пучине застряли, теснясь,
Катера, корабли, как в башке бигуди.
Мы с любимой страной не выходим на связь,
Мы за кадром. Спасибо, вожди!
Двух бульдогов пузатый пасет старшина,
Службу бдит на посту с целью быть начеку.
Сухарей, чтоб хрустел, и в бутылке вина
Мы оставим ему, чудаку.
И чугунный над нами застыл истукан.
Эй, браток, будь при деле! Уснем – не буди!
Мы в раю. Мы под пальмой подняли стакан.
Пьем за вас, дорогие вожди!
1988
«Мы прошлую жизнь позабыли с тобою…»
Т. К.
Мы прошлую жизнь позабыли с тобою,
Ты помнишь, как в ночь сумасбродную ту
Ты бросила в реку кольцо золотое
И чайки кружились, крича на лету?
…Родня и подруги твои говорили:
«Да кто он такой? Ни кола, ни двора!»
А мы до рассвета в обнимку бродили,
А мы целовались с тобой до утра.
И плечи твои, и ладони, и губы
Я грел, как умел, и от счастья плясал,
И ветер валил водосточные трубы,
И ливень листву на деревьях кромсал.
И слышал весь город, весь мир, нам казалось,
Как наши с тобою стучали сердца,
А после мне мама, вздыхая, сказала:
«Сынок, если любишь, иди до конца…»
Сто лет пролетело, и счастье рукой нам
По-прежнему машет, и прочь со двора
От нас ни на шаг, потому что мы помним,
Как мы целовались в ту ночь до утра…
2014
«Мы с самолета травим химией…»
Мы с самолета травим химией
И грызунов, и саранчу.
Прости мне, Господи, грехи мои, —
Садись, Маруся, прокачу!
Она тихонько дверью скрипнула,
С рассветом вышла голубым
И в «кукурузник» мой запрыгнула,
И мы летим, летим, летим!
Штормит, однако. Мне икотою
Ввиду похмелья сводит рот.
Но я держусь. Мотор работает.
Маруся семечки грызет!
Худые, как туберкулезники,
Березы белые внизу,
А мы – советские колхозники,
И мы летим через грозу!
Внизу хоромы трехэтажные,
Там пузо греет жирный жлоб.
Туда башкой войти отважно я
Хочу, как «Боинг» в небоскреб!
Я разобраться с ним, пронырою,
Хочу при солнечном луче.
Оно взошло! И я пикирую!
И Манька дремлет на плече!
Спокойно спят поля с капустою,
Река и роща, сельский клуб.
А я герой, я это чувствую!
Гастелло! Чкалов! Кожедуб!
Как будто вниз лечу с обрыва я,
Маруся шепчет: «Нет, не сметь!
Рули и знай, что мы счастливые
И что любовь главней, чем смерть!»
Прошли на бреющем под окнами:
«Живи покуда, боров, хряк!»
И Маня крестик тихо чмокнула,
Когда я выправил рычаг!
Ему, пузатому Рокфеллеру,
Шарфом махаю, кверху взмыв:
«Держись подальше от пропеллера,
В сарае спи, и будешь жив!»
А значит, пьянку бесшабашную
Готов затеять стар и млад,
Когда колхозники над пашнею
На «кукурузнике» летят!
А я черешню ем с черникою
И запиваю зельем злым,
А воробьи вокруг чирикают,
И мы летим, летим, летим!
Буржуи, как жуки-навозники,
Пускай ползут, куда хотят,
Когда советские колхозники
На «кукурузнике» летят!
2001
«На мосту стояли, целовались…»
На мосту стояли, целовались
Я да Любка, ели мармелад!
Соловьи на ветках заливались,
Я разлил по полной в аккурат.
И сказал я: «Милая, родная,
Я две сотки принял неспроста,
Хочешь, рыбкой прыгну для тебя я
Прямо в реку с этого моста!»
У меня в груди бушует пламя!
Я ходил, хотя и был не прав,
На медведя с голыми руками,
Нож с ружьем по пьянке потеряв.
«Мне тебя порадовать охота!
Я – спортсмен, в натуре, без понтов,
Я желаю подвига, полета,
Только свистни, Любка, я готов!»
«Жаль тебя, – она в ответ сказала, —
Если ты назад из глубины
Не вернешься, значит, все пропало
В плане жизни, счастья и весны!»
За рекою колокол трезвонил,
Птицы пели. Счастье! Благодать!
Жизнь одна, – прикинул я и понял —
Мне костей тут точно не собрать!
Ладно, Любка, лучше спеть дуэтом,
Но зато на следующий раз
Я в полете сальто с пируэтом
Для тебя исполню на заказ!
Вот живу я, все вокруг вкушаю, —
Тот, кто умный, тоже так живи!
Вот я Любку замуж приглашаю
По причине пламенной любви!
Любка смотрит в землю. Нет ответа.
Есть вопрос: «Ты как сюда попал?
Где они, прыжки и пируэты, —
Те, что ты исполнить обещал?
Сделай, что ли, двадцать приседаний,
Отожмись от пола восемь раз!
А не можешь – значит, до свиданья!
Да, ты понял – к черту с моих глаз!
Ты ко мне привил, как оказалось,
Страсть к полету, тягу к куражу!
В общем, я с гимнастами связалась,
С циркачами время провожу!»
Эх, несутся годы без оглядки,
Эх, судьба смеется, как свинья!
Острый нож сует мне под лопатки,
Эх, пропала молодость моя!
Я в плаще гуляю на природе,
Сыт, спокоен, цел и невредим.
Парк. Луна. Заморыш-пароходик.
Тот же мост. И я на нем, один.
Ветер воет тенором унылым,
Гонит листья, словно саранчу.
Я стучу ключами по перилам,
«SOS! Спасите!» – вот что я стучу.
Любка, может, где-то там в каюте
С кем-нибудь, стаканами звеня,
Пьет портвейн в прохладе и уюте
И в окошко смотрит на меня.
Помню, помню Любкины ладони,
Как я грел их. Берег был в цвету.
Птицы пели, колокол трезвонил,
Мы вдвоем стояли на мосту…
1997
«На палубе с артистами…»
На палубе с артистами
Он пляшет, пиво пьет.
От старой тихой пристани
Отходит пароход.
Волна кривая катится.
Прохлада. Гладь да тишь.
А ты в коротком платьице
Под вербою стоишь.
Со смехом, с твердой верою
В счастливую звезду
Он пьет портвейн с мадерою
И прочую бурду.
Поник бурьян с крапивою,
Листва летит с дубов.
Они кино красивое
Снимали про любовь.
Чего ему кручиниться?
Он шлепал босиком
В обшарпанной гостинице
Под серым потолком,
И мух гонял газетою,
И резал огурец,
И звал тебя Джульеттою,
И водку пил, подлец!
И зуб его из золота,
И сам он вместе с тем
Помощника какого-то
Ведущий ассистент.
Он пил коньяк с какавою
Под трели соловья:
«Иди сюда, кудрявая,
Хорошая моя!»
Луна в окошке морщилась
В рассветной полутьме,
И все. И лето кончилось,
И вот он – на корме.
Мотает жидкой гривою,
Роняет морду в плов.
Они кино красивое
Снимали про любовь.
За скалы солнце прячется,
И ветер гнет камыш,
А ты в коротком платьице
На пристани стоишь…
2005
«Наш бумажный смешной самолетик…»
А. Морозову и О. Морозовой
Наш бумажный смешной самолетик
Из тетрадного сложен листа.
Вы куда его, звезды, зовете?
Что ты, ветер, ему нашептал?
Танец скорби, тоски и печали
Лунный луч исполнял на стекле.
Мы себя, как умели, спасали,
Мы, зажмурив глаза, написали
По три слова на каждом крыле.
Он в полете очнулся и ожил.
Он чуть виден сквозь иней и снег,
И слова, вон, просты и похожи:
«Я тебя…» «Да, и я тебя тоже…
До могилы, до гроба, навек…»
Пусть друг друга с тобой уберечь мы
Не смогли от потерь и обид,
Но, свободный, шальной и беспечный,
Он летит, он летит, он летит.
Тут и там разрывая на части
Развеселых ветров хоровод,
Сквозь метель, непогоду, ненастье
Наш бумажный летит самолет.
Беспросветная, темная, злая,
Ночь над городом серым висит,
Но я помню, я верю, я знаю,
Он летит, он летит, он летит…
1994
«Не с «шестерки» пошел я, с козыря…»
Не с «шестерки» пошел я, с козыря,
Зорким глазом во тьме вращаю,
Жму на «газ», я главней бульдозера,
Я на тракторе баб катаю!
Братья-други, соседи-хроники,
Спят с похмелья и встать не могут.
Я не сплю. Я под звук гармоники
Взял да выехал в путь-дорогу!
Я ударник, я сельский труженик,
Еду, шишки в окно кидаю,
Я орел средь козлов контуженых,
Я на тракторе баб катаю!
Ну чего мне с унылой рожею
На гусиную гавкать стаю?
Ой, в порыве, в полете тоже я,
Я на тракторе баб катаю!
Девкам по хрену гололедица!
Пир горой на лесной полянке!
Бьем, крестясь, по Большой Медведице,
По Юпитеру из берданки!
Машка даст мне пирог с капустою,
Клавка даст кулябяку с мясом,
Я на подвиги их напутствую
Прибауткой и переплясом!
Заболели вожди и померли,
Спите, что ж теперь, баю-баю!
Я живой, я под кайфом по миру
Сам катаюсь и баб катаю!
Вот допили, опять поехали!
Воспари, вознесись над бездной,
Весь с заплатами и прорехами
Мой товарищ, мой конь железный!
Я Россию, страну великую,
Из окошка обозреваю,
Я в гудок на нее бибикаю,
Я на тракторе баб катаю!
Зверя лютого, тварь зубастую
Песней вгоним в тоску и трепет!
Девки, слышь ты, живут и здравствуют,
Пляшут вальс на ходу в прицепе!
Чух-чух-чух! У меня служение
Вольной воле, родному краю,
Я застой привожу в движение,
Я на тракторе баб катаю!
Я горазд на затею дерзкую —
Жизнь, любовь, где хочу, внедряю,
Я живу, и люблю, и действую,
Я на тракторе баб катаю!
1994
