полная версия
Сергей Владимирович Киреев
Возле Чистых прудов
«Небо…»
Небо
сыпет снежную крошку.
Тополь
почернел и продрог.
Снова
мать сидит у окошка:
Что ж ты
не приходишь, сынок?
Легче
нес, тащил бы ты крест свой,
Если б
хоть на час забежал.
Мы бы
посидели, как в детстве,
Ты бы
все, как есть, рассказал.
Вечер.
Ты к любимой невесте
Мчишься.
Вам до ночи гулять.
Знаю —
вы уедете вместе
Счастье
за морями искать.
Город —
не запомнить названья —
Ждет вас,
и еще сто дорог.
Мне бы
помахать на прощанье,
Что ж ты
не приходишь, сынок?
2009
«Он уезжал, и тени черные метались…»
Он уезжал, и тени черные метались
По голым стенам, и на стол лилось вино.
Они три дня в пустой квартире расставались,
И были сумерки, и снег летел в окно.
Она плечами повела: «Да все пустое!
Ну что с того, что ты красавец и герой?
Хочу сейчас, а не потом, чтоб пир горою
И чаша полная, и дом с большой родней!»
И он рукой махнул, и встал легко и резко,
И прочь ушел: «Привет родне, прости-прощай!»
А снег летел, и ветер комкал занавеску,
И телефон в углу трезвонил, как трамвай.
А за стеной гармонь хрипела зло и гулко.
Она минуту прождала, совсем чуть-чуть…
Она неслась за ним по скользким закоулкам:
«Постой, да где ты, да ответь хоть что-нибудь!»
Она судьбу кляла взахлеб и ту минуту,
И псы скулили про унылый свой удел,
И месяц плелся сквозь метель – горбатый, гнутый.
И рядом не было его. И снег летел…
1992
«Он в простынях увяз по локоть…»
Он в простынях увяз по локоть,
Он был приветлив, весел, мил.
Она ему читала Блока,
А он лежал и пиво пил.
Как поплавок, вагон качался,
И голос мягкий в полутьме
Ее души едва касался,
И свет луны в окне казался
Цветным пятном на полотне.
Огни мелькали, птицы, тучи,
Березы, елки, провода.
Он понимал – она всех лучше
И если с ней – то навсегда!
А за стеной давали жару,
А сердце грохало в груди:
«Гуляй, живи, пока не старый,
Да вон их сколько – пруд пруди!»
Потом на плечи и ладони
Им ошалелый падал снег,
И на заснеженном перроне
Она прощалась с ним навек.
И посошочек на дорожку
Он взял на грудь: «Привет. Пора!»
И с песней прыгнул на подножку
И куролесил до утра!
Пора промчалась золотая,
Прошли горячие деньки,
Красавиц томных толпы, стаи,
Подруг веселых косяки!
Замка щелчок, как лязг затвора,
Звучал в ночи. Он уходил.
И помнил ту одну, с которой
Он был приветлив, весел, мил.
«Я вас люблю, и все такое», —
Она тогда сказала вслух,
А он ослаб от перепоя,
А он от проводов опух.
А он сквозь дрему гнал устало
Из головы вокзальный гул.
Она ему стихи читала,
А он лежал и в ус не дул…
1996
«Пивная «Ландыш» – наша светлая заря…»
Т. К.
Пивная «Ландыш» – наша светлая заря,
Здесь нету стен, а стулья сроду не стояли.
А нам-то что? А снег в начале октября
Пошел в тот год. Мы третий день с тобой гуляли.
И я сказал, хлебнув совсем чуть-чуть:
«А свадьбы-то и не было у нас!
Так и давай ее, чего тянуть? —
Вот прямо здесь сыграем и сейчас!»
…Сомнительные личности вокруг —
У столиков – с десяток человек —
Сигналили: «Сюда! Нормально, друг!»
Москва-река. Пивная. Первый снег.
И я тебе, веселый стих читая вслух,
Вокруг запястья повязал кленовый стебель, —
Браслет как будто, и снежинок белый пух
На кружках таял, и листва кружилась в небе.
Кружился ветер в танце над водой,
И нам спортсмен веслом махал: «Привет!»
И личности галдели вразнобой:
«Ребята, горько! Жить вам тыщу лет!»
И милицейский строгий старшина
На шум явился, глянул и застыл,
И почесал затылок, и до дна
Стакан за наше счастье осушил.
И тетя Нина с королевского плеча —
Та, что за стойкой, нам взяла и подарила
На блюде закусь – астраханского леща.
«Эй, вы, чтоб все у вас по правде было!»
И шар земной летит, как колобок!
Куда? Зачем? Не выпьешь – не поймешь.
И все у нас по правде, видит Бог,
И пусть нам врут, что миром правит ложь!
…Снесли пивную. Личностей тех нет.
Живу и помню всех до одного.
И мы с тобою вместе тридцать лет.
И нету нас счастливей никого…
2010
«Они навсегда расставались…»
Они навсегда расставались,
Он плечи ей грел и ладони,
Они на ветру целовались
На пыльном проклятом перроне.
И он, на потеху вокзалу,
И выпив, быть может, чуть лишку,
В одежке своей обветшалой
Бежал за вагоном вприпрыжку.
Она ему тонкой рукою
Махала едва, еле-еле.
Закат догорал за рекою,
Осенние листья летели…
Она, вон, девчонка простая,
Артисткою стала в столице.
Он был, и пропал, и растаял,
Как сон, как слеза на реснице.
Потом с ней другие прощались,
И корчилось сердце от боли,
И годы шальные промчались,
Как волки по снежному полю.
Потом она, брошена всеми,
В лохмотьях каких-то убогих,
В палате, где серые стены,
Сидела одна на пороге.
И только его вспоминала,
Заката последнюю вспышку
И как он вдогонку по шпалам
Бежал за вагоном вприпрыжку.
И помнила свет семафора,
И ветра безумные трели,
И пыльный перрон, над которым
Осенние листья летели…
2005
«Парк. Пивная «Ландыш». Вот оно, начало…»
Т. К.
Парк. Пивная «Ландыш». Вот оно, начало.
Мы с тобой в обнимку по Москве бродили,
Листьями шуршали, а потом с причала
На речной трамвайчик прыгнули, поплыли.
И матрос веселый танец буги-вуги
Нам включил: пляшите, помогу, не струшу!
И мотив веселый, легкий и упругий,
Как стрела шальная, нам вонзился в душу!
Слева санаторий, серые заборы.
Важные персоны лечат там печенку, —
Сморщенные, злые, словно мухоморы,
Да и те, вон, машут нам с тобой вдогонку!
Месяц еле светит над Москвой-рекою.
Город в полудреме, как в стальной кольчуге,
Знай себе скучает, только мы с тобою
На ветру танцуем танец буги-вуги!
Девки молодые с рыжими кудрями
На мосту собрались, воют, как белуги!
Им на борт охота – да хоть с кем, хоть с нами,
Хоть с матросом вместе сбацать буги-вуги!
Вот и путь окончен. «Дотанцуем позже, —
Ты сказала с грустью, – дальше сам кумекай!
Будь здоров. Поеду». «Нет уж, я продолжу!
До утра, до завтра, до скончанья века!»
Век живем. Наш ангел начеку, при деле.
Нас с тобой обходят ураганы, вьюги.
Мы ж тогда не пузо на песочке грели,
А всю ночь кружились в ритме буги-вуги!
2015
«Пионерское лето. Прощальный костер…»
Пионерское лето. Прощальный костер.
Искры в небо летят, и светлы облака.
Завтра в путь. И печален у нас разговор,
И минуты бегут, и разлука близка.
Свист ночной электрички до дрожи, до боли
Душу вдребезги, в клочья кромсает и рвет,
И старинные вальсы наш друг дядя Коля
Нам сегодня играет всю ночь напролет.
Старый тополь в потемках по горло увяз,
Звезды тают в полете осколками льда.
Будет новое лето, и кто-то из нас
Не вернется сюда никогда, никогда.
На пилотках и галстуках завтра друг другу
Мы, прощаясь, напишем свои адреса,
А сейчас я веду тебя в танце по кругу,
Нам осталось всего полчаса, полчаса…
«Мы сто лет будем жить», – я шепчу, я твержу,
Это после у нас все пойдет кувырком,
А пока я тебя осторожно кружу
На ветру, возле сосен, под звездным дождем.
Нам с тобой зимовать, как судам на приколе,
И судьба между нами мосты разведет.
Наш костер догорает. Играй, дядя Коля,
Ветер, ветер холодный вдали, в чистом поле
Напоследок тебе подпоет, подпоет…
2010
Подмосковье, 1972, пионерский лагерь «Ленинец», С. Киреев (справа, в прыжке)
«Плачут птицы, тает эхо, замирает звук…»
Т. К.
Плачут птицы, тает эхо, замирает звук,
Лес в ознобе, и над озером зажглась звезда.
Видишь, снова гуси-лебеди летят на юг?
Нам бы вместе вслед за ними, все равно куда.
Завтра – поезд, ты останешься, а мне опять —
В стаю, сутолоку, смуту, болтовню и бред,
Свет погасим, печь затопим и не будем спать,
И туман падет на землю, как пушистый плед.
Ты свечу на стол поставишь и нальешь вина,
Сядешь, выпьешь неумело, рот скривишь смешно.
Ветер, затемно шатаясь по полям без сна,
Марш разлуки нам с тобою пропоет в окно.
Дай мне руку, погадаю, все равно о чем,
Дай же, слышишь, только б за руку тебя держать,
Хочешь, кольца обручальные из трав сплетем?
Хочешь, будем до рассвета в трех соснах петлять?
Мало дней у нас с тобою и любви в обрез,
Вон, еще один уходит, как вода из рук,
Это сумерки спустились на осенний лес,
Это снова гуси-лебеди летят на юг…
1989
«По стеклам лупит дождик разудалый…»
По стеклам лупит дождик разудалый,
И электричка сквозь железный гул
Отходит от Казанского вокзала,
И я в углу обшарпанном уснул.
И нерв души, обугленный, как спичка,
Меня терзает. Помню дым и чад, —
Отходит от вокзала электричка,
Вот так же точно, тыщу лет назад.
По шпалам стук – колеса бьют чечетку.
Визгливый, плачет в тамбуре баян.
Мы с другом Колькой едем на Чукотку,
А там – на Полюс, через океан!
Мы по два класса в школе отмотали,
И нам любые бури нипочем,
И если в плен полярники попали,
То мы их обязательно спасем!
У нас котомки ломятся от снеди,
И компас – наш законный Бог и царь,
Мы взяли все – и сахар для медведей,
И котелок, и карту, и фонарь.
Кругом народ – пришибленный, согнутый,
А нам чего? Наш путь – на край Земли!
И два сержанта сняли нас с маршрута
И в кабинет за шкирку привели.
И на одной протяжной хриплой ноте
Стуча в окошко, ветер голосил,
И старшина вздыхал: «Ну, вы даете!»
И грустен был. И чаем нас поил.
И семафора свет дрожал, метался
Сиянием полярным на стекле,
И черный кот под стулом кувыркался,
И телефон трезвонил на столе.
Мы слезы на пол редкие роняли,
И грохот был великий, шум и гам,
Когда отцы с военными ремнями
Пришли к нам и сказали: «По домам!»
Мы под конвоем тихо удалялись.
Нам товарняк свистел за упокой,
Луна и звезды в рельсах отражались,
И старшина махал нам вслед рукой.
Нам от тоски кромешной с непривычки
Сдавило грудь и челюсти свело!
Ушел наш поезд к черту на кулички,
И наше время вместе с ним ушло!
Ушло-прошло. Что было, то пропало.
Другой расклад, другие времена.
Вагон, качаясь, катит от вокзала,
И друг мой Колька – вот он, у окна, —
Понур и пьян. Чертей шальное войско
Он гонит прочь, соседей веселя.
В руках посуды полная авоська
И рваный шарф на шее – как петля.
И на запястье – синяя наколка,
И я ему о северных снегах
Твержу взахлеб, кричу: «Ты помнишь, Колька,
Как мы с судьбою бились в пух и прах?»
Он с недосыпу скрючен, зол и бледен,
Он крутит мордой: «Хватит. Ерунда.
Мы все равно на Полюс не поедем
Ни завтра, ни сегодня, никогда».
Он мне налил. Он сел культурно, сбоку:
«Да ладно, было дело, мы в поход
Хоть как-то, но отправились, ей-богу,
А кто за нами? Черт его поймет…»
1992
«Помнишь ли, нет, как я с душой ломаной, рваной…»
Помнишь ли, нет, как я с душой ломаной, рваной
Встретил тебя, за руку взял: «Здрасьте, привет!»,
Как мы с тобой шли босиком вдоль океана —
На фонари, за ночь устав, к людям, на свет.
Пальмы, песок, ветер в кудрях – рай, да и только!
Мне бы с тобой тысячу лет в этом раю
Жить-поживать, пить, не спеша, пиво за стойкой
И при себе так и держать руку твою.
Волны, рыча, наши следы стерли и смыли.
Помню твой вздох, шепот в плечо мягкий, как снег:
«Где тебя, где ветер гонял, черти носили?
Что ж ты ко мне поздно пришел, мил человек!»
Пел соловьем, сальто крутил перед тобою,
Праздничный люд прочь от тебя грудью тесня,
Устриц на спор ел в кабаке – вот, мол, какой я!
И на песке пальцем чертил: «Помни меня!»
«Помни меня, – был твой ответ, – да, разминулись,
Да, ты гулял, дальнюю даль песней пьяня.
Да, ты кружил возле других окон и улиц.
И все равно – помни меня. Помни меня».
Я улетел – к целям большим правильно топать.
Годы прошли, перескочив с шага на бег.
Душу во сне комкает, рвет тихий твой шепот:
«Что ж ты ко мне поздно пришел, мил человек?»
1994
«Месяц в небе мелькнул, словно в море пропавшая лодка…»
Месяц в небе мелькнул, словно в море пропавшая лодка,
И туман за окном, и колючим кустарником скрыт
В серой тьме силуэт. Снова снится мне друг мой Володька —
Здесь, у нас, – это он возле дачной калитки стоит.
Нас жизнь развела. Таких не забыть. Он из тех ребят,
Кто в пекло – в разведку, в бой идет впереди.
Володька, сюда, я здесь, я ждал тыщу лет тебя!
Куда ты опять, куда? Постой, подожди!
Помнишь: клумба, бульвар, ночь, и мы под дождем – два подростка
Рвем цветы для нее, – помнишь, Галька такая была?
Королева двора – кудри, бант, та еще вертихвостка, —
Только даже она нас поссорить с тобой не смогла!
Терраса скрипит в ночи – дощатая, летняя,
И сердце, сердце в такт колотит в груди:
Володька, где ты, где, я ждал тыщу лет тебя,
Куда ты опять пропал? Постой, подожди…
…В рукавицах свинец – помнишь, было, как шли по району,
Как чужая шпана растереть нас хотела в песок?
Помнишь, как я с тобой круговую держал оборону?
Весь-то круг – я да ты. Мы отбились тогда, Бог помог.
Рябина дрожит на ветру, как кошка бездомная.
По саду к калитке иду, очнувшись от сна.
Уплыл, пропал силуэт. Да был же он, помню я!
Володька, постой, подожди! Туман. Тишина…
2016
«Пульс, как пьяный балбес, пляшет польку…»
Пульс, как пьяный балбес, пляшет польку,
Нас с Серегой накрыли снега.
Мы подругу, красавицу Ольку
Провожаем к чертям на рога.
И скучает впотьмах поневоле,
И застыл, окунувшись в пургу,
Как пиратский фрегат на приколе,
Одинокий трамвай на кругу.
Миг остался всего лишь, и только,
Он вздохнул и отчалил. Беда!
Королева, красавица Олька,
Уплывает от нас навсегда!
И унылый фонарь среди ночи
Светит нам сквозь мороз и метель,
И стучит по вискам, и грохочет,
Как кувалда, трамвайная трель.
Словно колокол бьет корабельный
По засыпанной снегом стране —
Да, по ней, окаянной, похмельной,
По Сереге, по Ольке, по мне!
Мы коньяк закусили конфетой.
Наша Олька трясется в тепле,
Машет варежкой нам и монетой
Пишет «SOS!» на морозном стекле.
Эй, родная страна, ну-ка спой-ка
Нам про жизнь и умри от стыда —
Королева, красавица Олька,
Уплывает от нас навсегда…
1998
«Путь-дорога дальняя без конца и края…»
Путь-дорога дальняя без конца и края,
Месяц в небе ерзает хитрою лисой.
По ночному городу едет на трамвае
Девушка красивая с длинною косой.
Жалкий и потерянный, словно собачонка,
Из тумана светит ей сонный светофор.
Ветер, пьяный вдребезги, воет зло и звонко,
И трамвай качается – стар, сутул и хвор.
Девушка красивая друга вспоминает —
Жаркие объятия, лилии в пруду,
Будто он опять ее любит и ласкает
В яблоневых зарослях, в городском саду.
Ночь терзали криками глупые синицы,
Он ей косу русую теребил рукой:
«Ты ко мне на поезде приезжай в столицу,
Спросишь Ваську Рыжего на углу Тверской».
И она приехала из дремучей дали,
Все углы обшарила, больше нету сил:
«Эй вы, люди добрые, Васю не видали?
Он меня в Москву к себе, в гости пригласил!»
Девушка красивая едет на трамвае,
Шепчет: «Ну и гады здесь, ну и фраера!»
Вот ей пес ободранный головой кивает,
Вот и круг, конечная. Вылезать пора…
2002
«Раненым волком вдали электричка воет…»
Раненым волком вдали электричка воет,
Поздний троллейбус скулит, как бездомный пес…
Вот и случилось. Сдаем все, что есть, без боя —
Дом наш назначен, записан под слом, под снос.
Вот и случилось. Коты вместо нас на лавке,
Что-то почуяв, пируют в охотку, всласть.
Дядя Сережа – сосед наш, артист в отставке,
В спячку, в столбняк не дает нам сегодня впасть.
«Эй, – кричит, – где душа?
Сгинет все и сгорит, чем жили мы,
Все, чем каждый дышал!
Станем хворыми мы и хилыми.
Что свобода и честь?
Так, пурга, дребедень, названьице!
Жизнь, как ржавая жесть,
Расползется по швам, развалится!»
Дядя Сережа в беседке сидит с гитарой,
Дядя Сережа сегодня слегка нетрезв.
Сохнет крапива, и в сумерках тополь старый
Возле забора застыл, как могильный крест.
Дядя Сережа портвейн наливает в кружку,
Бесится ветер, и птицы летят на юг.
«Черт вас возьми, да вцепитесь же вы друг в дружку, —
Он нам поет, – нам иначе конец, каюк!»
Стены стонут, скулят:
«Все, прощайте, ребята, по́жили,
Спилят нас и спалят
Через пару недель, чуть позже ли.
Вор, предатель и трус
Зельем сладким вас будут потчевать.
Крепок был ваш союз,
Да и он станет пылью, точно ведь?»
Ветер кусты изломал. Старый двор безлюден.
Дядя Сережа до одури горло рвет:
«Братцы мои, неужели мы все забудем,
Порознь пойдем, и душа превратится в лед?»
Дождик, танцуя, скользит по скрипучей крыше.
Тяжко, как в ночь перед казнью, вздыхает дом.
Дядя Сережа играет, никто не слышит.
Жизнь впереди. Что он пел, мы потом поймем.
Вкось и вкривь, так и сяк
Мы несемся по жизни, кружимся —
Вразнобой, враскосяк,
Все со швалью какой-то дружимся,
Черт-те с кем, во всю прыть
Рвемся вдаль – чуть быстрее, тише ли…
Нам его не забыть,
Как он пел нам, а мы не слышали…
2014
«Скрип полозьев веселый слышу…»
Скрип полозьев веселый слышу —
Отзвук давней лихой поры!
Я один наверху, всех выше,
Я на санках качусь с горы!
Ветер в варежках, снег в ботинках,
Стужа лютая, злой мороз!
И внизу, вон, соседка Нинка
Что-то шепчет себе под нос.
Раз за разом лечу в сугробы!
Нам по восемь неполных лет.
Нинка смотрит за мною в оба
И снежки мне бросает вслед.
Мне катиться под этим взглядом
Хоть по радуге – трын-трава!
«Милый, родный, держись, не падай», —
Вот такие ее слова.
…Наши с Нинкой пути-тропинки —
Вкривь и вкось. Мы сто лет назад
Разлетелись, как две снежинки.
Я вдали от ребят, от Нинки,
Я в кольцо холодами взят.
Я вершину руками трогал.
Я на спуске увяз, пропал.
Я в тумане ищу дорогу,
Среди черных петляю скал.
И беда уже бродит рядом,
И звучит, что за черт, в ночи
Нинкин шепот: «Держись, не падай,
Поднимайся, ползи, кричи!»
Я от страха горланил песни,
А она мне из мутной мглы
То махнет, то опять исчезнет,
То срезает со мной углы.
Белый омут, покой холодный
Звал, цеплялся, дразня, маня.
«Да шагай же ты, милый, родный!» —
Нинкин крик поднимал меня.
…Мне дают сухари на полдник.
Я для Нинки прошу конфет.
Как я в лагерь приполз, не помню,
Нет метели и Нинки нет.
Все смеются: «Меняй пластинку,
Ты из вечных вернулся льдов!
Да очнись ты, какая Нинка?
Мы чужих не нашли следов!»
Вот с бинтами подходит тихо
И зеленкой меня прижгла
Катька, та, что у нас врачиха:
«Это Нинка тебя спасла.
Эх, счастливые вы, ей-богу!
Столько помнить… Ты бредил ей.
Будь здоров, дорогой Серега,
Поправляйся, таблетки пей!»
1997
«Слепого дождя заунывное соло…»
Слепого дождя заунывное соло
Вдали замирает в предсмертной тоске,
И солнечный зайчик – как лета осколок.
Последние листья плывут по реке.
Их снова и снова в чужие пределы
Стремнина уносит навек, навсегда
Их ветер несет наугад, неумело,
Их тащит под камни шальная вода.
Окрашены волны в закатное пламя,
И рядом два желтых прозрачных листа
Плывут, как танцуют, касаясь краями,
И даль впереди холодна и чиста.
Они без оглядки в дорогу пустились,
Эх, нам бы вот так – до конца и вдвоем,
Они друг за друга в пути зацепились,
И Бог им не страшен, и черт нипочем.
Других, вон, вовсю по камням и корягам
Таскает и крутит, мотает и рвет,
А эти в обнимку вдоль берега, рядом,
Забыв обо всем, продолжают поход.
Вот так нас носило с тобой этим летом
Сквозь ночи и дни, тут и там, налегке,
И наша нехитрая песенка спета.
Последние листья плывут по реке.
Нам ветер свистел про любовь и разлуку,
Дудел в свою дудку опять и опять,
И время летело, и я твою руку
Держал, как умел, и не смог удержать.
И город в закате, как в омуте, тонет,
И берег размыт. Я один на мосту.
И холод перил обжигает ладони,
И птицы, прощаясь, кричат на лету.
И в небе – веснушками – ранние звезды,
И след самолета – как шрам на виске.
И ветер холодный куражится вдосталь.
Последние листья плывут по реке…
1979, 1999
«Славка, старый мой друг, машет, машет мне вслед из окна…»
Славка, старый мой друг, машет, машет мне вслед из окна,
Тает в сумерках двор, хоть по-волчьи, взахлеб, голоси.
«Все, сынок – шепчет мать, – мы свое здесь испили до дна,
Здесь погибель, беда!» Мать увозит меня на такси.
Под трамвайные трели, под скрежет железных колес
Воробьи и вороны по нам панихиду поют,
И безумный конвой ошалевших от стужи берез
Колыханьем ветвей отдает нам прощальный салют.
Ветер лютый, лихой по окрестным гуляет дворам.
«Эй, куда вы, постойте!» – свистит, удила закусив.
Я шепчу: «Мы вернемся. Я буду большой, я не дам
Никому никуда насовсем уезжать на такси».
Ночь в окошке. Окраина. Айсберги белых домов.
Мы в ночи среди них, как затертая шлюпка во льдах.
Наша новая пристань – подъезд – нас встречает без слов,
Ничего, мы свернем тебе шею, погибель-беда!
Снова ветер колючий свистит, как свинец у виска,
И пустырь под луною безлюден и мертв, хоть кричи,
И шофер нам сигналит: «Удачи! Держитесь! Пока!»
И фонарик зеленый от нас уплывает в ночи…
2004
Баллада о колесе
Соскочив, сорвавшись из дурдома,
Леха превозмог упадок сил.
Он, ветрами вольными влекомый,
Колесо на свалке раздобыл.
Он сказал себе: «Боец, кремень я,
Чтоб в застенках дохнуть взаперти!
Если жизнь возникла из движенья,
Значит, надо быть всегда в пути!»
Ощутив веселость и беспечность,
Он нашел задачу по уму:
«Я хочу увидеть бесконечность
И понять по правде, что к чему!»
И, жуя травинку, всех ретивей,
Мимо рек, озер, полей, лесов
Леха, псих в законе, в реактиве,
По дороге катит колесо!
Вот застыл под яблоней в укропе
Шо́фер Юрка, у него тоска.
Он проткнулся, а запаску пропил,
И лежит, и смотрит в облака.
Леха резв и короток в беседе:
«Три секунды, чучело, подъем!
Мы сейчас куда-нибудь поедем
И в пути чего-нибудь найдем!»
И расправил плечи шо́фер Юрка,
Со щеки кузнечика прогнал,
И восстал из пепла, из окурков,
И домкрат руками распознал.
Он припомнил старую закваску,
Пелену смахнул с залитых глаз,
Он приладил Лехину запаску,
Он двумя ногами жмет на газ!
«Мы в пути, спасибо, друг мой милый! —
Юрка счастлив, чуть навеселе, —
Я уж думал, сам себе могилу
Пролежу спиной в сырой земле!
Мне с тобой похвально и почетно
Шуровать по ходу напрямик,
У меня горючего до черта,
Мы сейчас прокатимся, старик!»
Вот они по тракту едут, едут,
Вот уже и север, снег, мороз,
Вот их девки ложками к обеду
Зазывают, мокрые от слез.
Вот, расправив бицепсы тугие,
Леха лезет лапою в лапшу:
«Вы чего угрюмые такие?
Я сейчас чечетку вам спляшу!»
«Потому что ползаем по жизни
Через пень-колоду, кое-как,
И душа, как в бочке, вязнет, киснет,
И скулят над ухом сто собак!
Мы лежим на койках, словно бревна, —
Из родных краев куда-то вдаль
Всех парней забрали поголовно —
Закалять их, плавить, словно сталь.
Кто-то важный, злой, лихой и ловкий
Их конкретно ставит на рога,
Он их шлет для смеха, для издевки
На войну, на лесозаготовки,
Вглубь земли и в логово врага.
Мы в снежки для общей физкультуры
Меж собой играем по утрам,
Мы одни кукуем здесь, как дуры,
Пыль глотаем с горем пополам!»
«Ничего, девчата, не боитесь», —
Леха встал, над картою навис,
Он на лавку прыгнул – воин, витязь:
«Раз-два-три, в колонну становись!»
Он расправил локоть и предплечье
И рукою прямо показал:
«К женихам поехали, в Заречье,
Будут танцы, пьянка, праздник, бал!»
Вот погрузка. Старт. А крик, а звон-то!
Колокол проснулся, старый хрен!
Грузовик газует к горизонту,
Режет мрак лучом, как автоген.
Юрка-шо́фер техникою занят,
Леха в дудку дует из окна,
Девки песни в кузове горланят,
«К черту все, – орут, – у нас весна!»
Вот поселок вахтовый. Опилки.
Гвозди. Гайки. Шланги. Провода.
Девки – прыг! – и к дому по тропинке,
Ноги в руки, горе не беда!
Девки рвут галопом от печали,
От тоски – сквозь вьюги и ветра,
Все заборы к черту посшибали:
«Парни, где вы?» Вот они! Ура!
Девки внутрь влетают, словно кони, —
На огонь, на свет, со всех копыт,
Юрка соло шпарит на клаксоне,
Полонез Огинского гудит!
Мужики по хате ходят-бродят,
Как медведи, шерстью заросли,
Сапоги надели, блеск наводят,
Понимают: девок привезли.
Убирают мусор, палки, ветки,
Снегом трут стаканы, котелки,
Уступают девкам табуретки,
Серпантин плетут, как пауки.
Великан в фуфайке объясняет:
«Я Иван, веселый бородач»,
На любовь, на дружбу намекает,
Прямо к Таньке скачет, словно мяч.
На глазах у Таньки слезы счастья, —
Вот как раз от дружбы, от любви,
Он ей гладит варежкой запястье,
Ей кричат: «Танюха, не реви!
Ведь тебя по жизни, словно Жучку,
Отродясь пинали все подряд,
А теперь, смотри, – целуют ручку
И стихи на ухо говорят!»
От свечей искрится медовуха,
Вот за Леху стоя пьют до дна,
За огонь страстей, за силу духа
И чтоб денег было до хрена!
Юрке дали звание героя:
«Молодец, что девок к нам привез!»
Из угла, из тьмы блондинка Зоя
На него нацелилась всерьез.
За окном, как пьяные матросы,
Злые ветры дуют и гудят,
Дни летят, как камешки с откоса,
Дом гульбой, как пламенем, объят.
Вот и свадьбу первую сыграли,
И еще, и снова, и опять!
Вот скворцы летят из дальней дали.
Солнце. Утро. Радость. Благодать.
Юрка-шо́фер к свету от подруги
Из-под ватных вылез одеял,
И, приняв рассола с похмелюги,
На сарай залез и речь сказал:
«Все у нас наладится, ей-богу,
Зазвенит, окрепнет жизни нить,
Если каждый будет понемногу
Что-нибудь тянуть, толкать, катить!»
Леха Юрку обнял, словно брата,
Протрубил побудку в небосвод:
«Я пойду. Спасибо вам, ребята!
Счастья – всем! Пора. Труба зовет!»
Парни зелье горькое допили
За девчат, за жизнь, за свет огней,
Колесо для Лехи отвинтили:
«На, браток, возьми, тебе нужней».
Меж парнями Клавдия-дуреха
Ходит, вьется хитрою лисой,
А вдали, вон, точка – это Леха
По дороге катит колесо!
Но, впотьмах вращая черным усом,
Проглотив поллитру под кустом,
На хвосте висит легавый мусор,
Хочет Леху в стойло гнать кнутом!
Девки в окна машут, гонят марлей
На мента из печки черный дым:
«Леха – положительный, нормальный,
Мы тебе его не отдадим!
К нам давай – без понта, без гордыни,
Да с народом выпей, закуси!
Мы тебя на Юркиной машине
Отвезем домой, как на такси».
Мусор к Таньке сбоку примостился:
«Гутен таг, мадам! Почту за честь!»
Он свинью зарезать согласился,
Чтоб сварить ее, а после съесть.
Вот он встал с горящими глазами,
Взял топор, пошел на скотный двор,
И виском припал к оконной раме,
И устал, и рухнул под забор.
Вон в ночи застыл, во мгле холодной
Старый клен, костлявый, как Кощей,
И уснул, и замер хмырь болотный —
Мусор, мент, профессор кислых щей.
Из пустых сеней, из серой мути
Слышен лязг зубов его кривых.
Он лежит, а Леха – на маршруте,
Леха к ветру, к воздуху привык!
Разрывая в честном поединке
Холодов железное кольцо,
Леха вдаль, вперед, в рассветной дымке
По дороге катит колесо…
1997
