Сергей Владимирович Киреев
Чтоб человек не вымер на земле…
Предисловие
Здравствуй, читатель, перед тобой роман о ментах. Когда-то в русском языке слово «мент» имело лёгкий негативный оттенок, – несколько десятилетий назад милиционер мог даже немного обидеться на собеседника, услышав про себя, что он мент. Но со временем это слово стало просто термином, обозначающим существующее положение дел – если ты работаешь в милиции, то ты мент, ничего больше, т. е. мент – это не хорошо и не плохо, просто так у тебя вышло в жизни, – вот что стоит за этим термином. Я, однако, утверждаю, что мент – это скорее хорошо, чем плохо, особенно если речь идёт о трёх милицейских службах – следствии, уголовном розыске и службе участковых инспекторов.
С 1977-го по 1981-й год я учился на следователя в Московской Высшей школе МВД СССР, а затем шесть лет работал следователем в Москве – строго говоря, тоже был ментом. Конечно же, к нам, ментам, отношение в сегодняшнем обществе неоднозначное, как и у нас, ментов, к сегодняшнему обществу – много чего накопилось за прошедшие десятилетия.
У меня же, как у профессионального деформанта, отношение к тем ментам, которые работают следователями, сыщиками и участковыми, вполне однозначное – в большинстве своём это самые умные, весёлые и бесстрашные люди.
По крайней мере, так было в 80-е годы прошлого века у меня на глазах, и с некоторых пор я почувствовал, что как литератор я немного задолжал своим товарищам – среди трёх изданных мною книг ментам посвящено лишь несколько страниц. А у меня до сих пор перед глазами то время, когда мы расследовали грабежи, разбои, мошенничество, хулиганство и т. д., и т. д. – эта работа могла вогнать тебя как в самую тяжёлую задумчивость на тему «куда бежать, что делать, чтобы был результат?», так и в состояние гомерического хохота при виде тех или иных участников уголовного процесса, и так по несколько раз на дню.
Очень высоко ценю своих товарищей тех лет. Этот роман я посвящаю им.
Тогда была совсем другая жизнь с огромным количеством проблем, которые сегодня не каждый поймёт – это, в общем и целом, тотальный дефицит милицейских сил и средств в борьбе с организованной и неорганизованной преступностью. Нелегко было, но мы справлялись. Особенно хорошо выходило, когда шла настоящая коллективная работа, когда один за всех и все за одного. Об этом и роман – о коллективном достижении цели, о людях, способных добиваться успеха в самых тяжёлых условиях, не впадая при этом в уныние от специфики происходящего, а, напротив, сохраняя весёлый настрой души.
О ней, о загадочной милицейской душе, и написан этот роман. Вряд ли её кто-нибудь когда-то разгадает, но лучшему пониманию этого феномена мой роман поспособствует.
Итак, читатель, если ты хочешь приблизиться к разгадке загадочной милицейской души (чего, мол, в ней такого загадочного?), читай этот роман.
Сергей Киреев
Пояснения к тексту
Для читателя, не имеющего отношения к следственной и оперативной работе (таких будет подавляющее большинство), необходимы некоторые пояснения к используемым в этой книге терминам и понятиям.
СЛЕДОВАТЕЛЬ – в советское время сотрудник милиции, прокуратуры или органов госбезопасности, расследующий то или иное уголовное дело, в зависимости от подследственности; следователь – процессуально независимое лицо, участник уголовного процесса, все его действия регламентированы, в первую очередь, уголовно-процессуальным кодексом. Следователь, соответственно, проводит необходимые следственные действия – допросы, очные ставки, опознания, следственные эксперименты, обыски, выемки и т. д., назначает экспертизы, выносит решения о предъявлении обвинения, отправляет уголовные дела в суд для принятия судебного решения.
Я бы назвал следователя менеджером проекта; проектом является выяснение истины по уголовному делу. Следователь, в конечном итоге, лично отвечает за итоговый результат.
ОПЕР, СЫЩИК, ИНСПЕКТОР УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА (это всё синонимы) – сотрудник, в чьи обязанности входит проведение оперативно-розыскных мероприятий. Если совсем по-простому, то опер, в отличие от следователя, может заниматься наружным наблюдением, участвовать в задержании преступников, находиться в засаде (иногда по несколько суток подряд), он может при необходимости стрелять, преследовать подозреваемого, заниматься личным сыском, может гримироваться, чтобы его не узнали, когда он собирает информацию под видом кого угодно, – в общем, из материалов сотрудников уголовного розыска и рождаются уголовные дела, которые потом расследуются и доводятся до суда следователем.
Сыщик и следователь – две разные профессии. В советское время они часто работали бок о бок, особенно по «висякам» – когда преступление налицо, а привлекать некого, т.к. никто не пойман.
Мне, как следователю, всегда нравилось работать в контакте с сыщиками, потому что коллективный успех – это то, что я люблю в работе больше всего. Эта книга, как я уже сказал в предисловии, как раз про коллективный успех, и контакт в ней по сюжету романа между службой уголовного розыска и следствием – максимально тесный.
АГЕНТ – этот человек не является сотрудником органов, он добывает для опера информацию, со следователем он не контактирует, он вообще ни с кем не контактирует из милицейских сотрудников, кроме завербовавшего его опера, он всегда находится под угрозой разоблачения и соответствующих агрессивных действий со стороны представителей той среды, в которой он добывает информацию. Работа агента – сложная, опасная и почти никому не видимая. Никаким уголовно-процессуальным кодексом она не регламентируется, жизнь агента зависит от его ума, хитрости и чутья.
ПРОВЕРКА ПОКАЗАНИЙ НА МЕСТЕ – как раз она и происходит в 15-й главе этой книги. В 99-ти случаях из ста в документальных и художественных фильмах эту проверку ошибочно называют следственным экспериментом, с которым, на самом деле, она не имеет ничего общего. Если, опять же, совсем по-простому, то в ходе этого мероприятия обвиняемый или подозреваемый показывает следователю в присутствии понятых, что и как он делал на этом месте (грабил, воровал, вымогал и т. д.), протокол проверки показаний на месте приобщается к уголовному делу, формализуя тем самым одно из дополнительных доказательств – подтверждение слов фигуранта уголовного дела самим этим фигурантом. Нередко обвиняемые сами инициируют такую проверку в поисках шанса на побег, так как сбежать из следственного изолятора (СИЗО) или ИВС (изолятора временного содержания) почти невозможно. Такая попытка как раз и описана в 15-й главе этой книги.
КПЗ – камера предварительного заключения. В 80-е годы прошлого века КПЗ уже назывались ИВС – изоляторами временного содержания. В Москве, как правило, на один район был один ИВС – в одном из пяти, например, или шести отделений милиции был такой изолятор, там содержались задержанные по подозрению в совершении преступления – как правило, до трёх суток, крайне редко – до десяти. Термин «КПЗ» в те годы употреблялся по старинке; на самом деле, КПЗ и ИВС – это одно и то же. Из КПЗ (ИВС) было три пути:
СИЗО (в следственный изолятор – в Бутырскую тюрьму или «Матросскую Тишину»), под подписку о невыезде (когда остаёшься на свободе до суда, но никуда уехать из города не можешь), или, если подозрение в отношении тебя не подтвердилось – на свободу без всяких оговорок.
«ПАЛКА» – на милицейском жаргоне тех лет это раскрытое преступление. Преступление считается раскрытым, когда человеку, его совершившему, предъявлено обвинение. Чем больше «палок», тем лучше раскрываемость.
Следователю в плане статистики «палки» не важны, ему вообще всё равно, много их или мало, а вот опер находится под постоянным давлением, когда «висяков» в районе много, «палок» мало (это я всё про старые советские годы, когда я сам работал), начальство всех мастей требует от опера, чтобы, наоборот, «палок» было много, а «висяков» мало.
«ВИСЯК» – см. выше – нераскрытое преступление, когда привлекать некого.
СДЕЛКА СО СЛЕДСТВИЕМ – тогда, в советские годы, такого понятия фактически не было, – опер или следователь что-то устно обещал подозреваемому или обвиняемому в обмен на необходимую информацию по делу, но не всегда мог это выполнить – иногда начальство могло потребовать «кинуть» фигуранта уголовного дела, мол, чего с ними, преступниками, церемониться, использовали его как источник информации, а данное ему обещание выполнять не обязательно.
Драматизм таких ситуаций состоял в том, что следователь вступал в неформальную сделку с обвиняемым на свой страх и риск, без гарантии её выполнения. Одни считали: ну и ладно, если сделка сорвалась, ничего страшного, пусть подследственный посидит, сколько ему суд даст, а не сколько ему обещали; для других же это было настоящей драмой: пообещал, а выполнить не смог, а ставки в этих играх – годы и годы тюремного заключения для того, кому дано обещание.
И те, и другие сотрудники, формально работая в одной системе (МВД СССР, например), по своему мозговому и душевному устройству были жителями разных планет: одни считали, что «плохих» можно «кидать», а другие считали, что нельзя. Что для одних было белым, для других было чёрным, и наоборот. Многое в итоге зависело от того, кто кому имел право отдавать приказы. То есть коллизии у нас бывали наисложнейшие, об одной из таких и рассказывается в 14-й главе.
Ладно, читатель, я не очень понимаю, понятно ли я тебе объяснил некоторые текстовые особенности моего романа, или же мои пояснения остались для тебя китайской грамотой, но в процессе чтения ты, думаю, легко поймёшь, что к чему.
Пролог
Ну что, мой друг читатель, вот и снова
Мы встретились с тобою тет-а-тет,
Уже ты меня знаешь, как родного,
Как будто мы знакомы тыщу лет.
И, если ты читаешь мою книгу,
Мы на одной по-прежнему волне.
Дай Бог нам всем плясать на ней и прыгать,
А не валяться где-нибудь на дне.
Волна волной, конечно, но при этом
Я, как обычно, лезу на рожон
И точно знаю: ты моим сюжетом
Довольно сильно будешь удивлён.
Не голубое небо над горою
Я воспою, не алую зарю,
Советские менты – мои герои,
И я об этом прямо говорю.
Заскок, однако, выверт, понимаю,
Но я его себе поставил в плюс,
И что ещё не выжил из ума я,
А большей частью в нём и остаюсь.
В моих мозгах застряла и зависла
Простая мысль. Читатель, будь готов
Признать, что никакого нету смысла
В искусстве, если нету в нём ментов.
Мои стихи – не заросли акаций,
Они, скорей, колючки на кустах.
Да, факт есть факт. Не надо удивляться,
Я сочинил балладу о ментах,
А, может, даже целую поэму,
Ещё не знаю, как оно пойдёт.
Как только я сажусь на эту тему,
Душа сама танцует и поёт!
Я тоже бывший мент. Я в бодром темпе
Вагон и ворох самых громких дел
Сумел раскрыть. Потом ушёл на дембель,
Точнее, в бизнес, где и преуспел.
А вот друзья мои тогда остались
В конторе, где уже им свет не мил
С годами стал. Мы все порастерялись,
И я их всех надолго позабыл.
В России главных бед не так уж много,
Я знаю, в чём их суть и естество –
Не в дураках, и даже не в дорогах,
А в том, что мы не помним ничего.
Признаться, даже я о тех ребятах
Нечасто в эти годы вспоминал,
С кем я однажды на уши когда-то
Поставил весь районный криминал.
Моя затея в целом бестолкова,
Да живы ли они, мои друзья?
Но, словно ценный клад со дна морского,
Я вытащу их из небытия.
Меня сто раз с мечтой моей заветной
Поднимут на смех: «Круто, не вопрос,
Что ты у нас поэт авторитетный,
Так что ж ты вдурь попёр, как паровоз?»
Меня ломать начнут через колено,
Я получу по первое число:
«Жандармов прославлять – какого хрена?
Мол, как ты мог? Ментура – это зло!»
Простой, как милицейская фуражка,
И очень чёткий будет мой ответ:
«Поэт в России меньше, чем букашка,
А мент в России больше, чем поэт».
Тут даже спорить нечего впустую,
Тут важно, чтоб включилась голова.
Нам логика отчётливо диктует,
Что без ментов поэзия мертва.
Откуда мысли эти? Был тут эпизод,
Я опишу его, и время оживёт,
Когда перо моё к бумаге прикоснётся.
Итак, друзья мои, погнали, в добрый час!
И пусть не слишком будет весел мой рассказ,
Предполагаю, что скучать вам не придётся.
Первая глава
К друзьям, что ли, в гости куда-то,
Сто грамм опрокинув «на бис»,
Я шёл по ночному Арбату,
Орехи какие-то грыз.
Листва кувыркалась, кружила,
Гитары звенели, и мне
Достаточно весело было
Шагать по родной стороне.
Я был относительно молод,
Не глуп, не ленив и не вял,
И верил в удачу, и холод
Мозги мне ещё не сковал.
Я рылом тихонько ворочал,
Не так уж он сложен и крут,
По городу путь среди ночи,
Когда тебя помнят и ждут.
Меня-то как раз ожидали,
Осталось дойти до угла,
У скульптора Славки в подвале
Гулянка в разгаре была!
И мысли, как божьи коровки,
Порхали в башке у меня,
Мы вместе росли на Покровке,
Мы были там все, как родня.
Он выпал из нашей обоймы,
Нашёл свой единственный путь,
И вот у него в мастерской мы
По рюмке решили махнуть.
В сто раз веселее дорога,
И сам ты красив и хорош,
Когда, поднапрягшись немного,
Ты вспомнил, куда ты идёшь.
В то время менто́вская тема
Была от меня далека,
Я сам был участник богемы,
А, значит, безумен слегка.
С каким-то тупым постоянством
Привыкнув затылок чесать,
О людях искусства роман свой
Сперва я хотел написать –
Как хлопотно это – шедевры
С живых персонажей ваять,
Какие иметь надо нервы,
Чтоб вечно юлить и вилять,
Чтоб в общей рабочей рутине
Заказчик тебя не порвал,
Чтоб в статуе и на картине
Он светлый свой лик узнавал.
Банкиров лепить, депутатов
Поди ты ещё полепи,
При них, если платят, всегда ты
Как пёс на железной цепи.
Ещё я скажу про банкиров –
Для Славки оно не впервой,
Что даже похлеще вампиров
Они выступают порой.
Мол, сделай, слепи, покумекай,
Уж если ты бабки берёшь,
Чтоб я на античного грека,
На Цезаря был бы похож! –
Чтоб эту глубинную правду
Увидел и понял народ!
…В ту ночь на Арбате, как автор,
Я сделал крутой разворот.
Не то, чтоб до Славки раздумал
В конечном итоге дойти,
А то, что мента – вот так юмор! –
Сумел повстречать на пути.
Не в плане какого-то культа
Легавый главней, чем поэт,
«Он даже главнее, чем скульптор», –
Скажу я спустя много лет.
Я шлёпал дорогой прямою,
И парень с поникшей башкой
Внезапно возник предо мною –
Корявый, нескладный такой.
На старой скамейке убитой,
Душой отдыхая от дел,
Он, всеми на свете забытый,
С гитарой в обнимку сидел
И голосом тихим, усталым,
Что впору на месте заснуть,
Не пел, а, скорее, шептал он,
Мусолил какую-то муть.
От мути от этой у многих
То искры в глазах, то круги,
Да сохнут ещё руки-ноги,
И тремор терзает мозги.
Мне было вдвойне интересней
В чужой погрузиться вокал,
Поскольку я сам эту песню
Когда-то давно написал.
Да, с песней такое бывает –
Впадёшь в мимолётную блажь,
И вот уж её исполняет
Неведомый мне персонаж.
Певцы, гусляры, скоморохи,
О них я, как мог, в меру сил,
О горькой и славной эпохе
Куплеты свои сочинил.
«Пропадай, голова, мне свой лоб разбивать надоело,
Я по крови скользить, на костях спотыкаться устал.
Пусть, как волк из капкана, душа моя рвётся из тела,
Ей пора на покой, на последний и вечный привал.
Пропадай, голова, только вот по ночам часто слышу
Голоса из могил, из лесов, из болот, из огня:
«У опричнины пир, а про нас, а про нас кто напишет?
А про нас кто споёт?» – люди спрашивают у меня.
Что ж, споём, я готов, подпевайте мне, если не страшно,
Кого хватит на целый куплет, сгинут прочь без следа,
В подземелье сгноят нас и скажут, что сдохли от кашля,
И про нас не узнает никто ничего никогда.
Жизни нет никакой впереди, если песня не спета.
Мы под тяжестью лет, как под глыбами снега и льда,
Пропадём без имён и без лиц. Были люди – и нету.
И про нас не узнает никто ничего никогда.
Мы сидим по углам, языки прикусив от испуга,
Наша память тихонечко тает, как в небе звезда.
Жизнь становится смертью, когда мы не помним друг друга,
И про нас не узнает никто ничего никогда.
Веселей, гусляры, я спою вместе с вами, не струшу,
Эх, ей-Богу, ребята, без песен наш дом не жилец!
Помню, помню друзей, всех, кто жил, кто сберёг свою душу.
Если мы позабыли друг друга, то всем нам конец…»
Вторая глава
Вот так вот он скрипел сухой гортанью
И струны рвал. Я слушал, как во сне,
Тревожное глухое бормотанье,
Неясное кому-то, но не мне.
В лиловом полумраке под луною
Его застывший облик без примет
Казался мне равниной ледяною,
Где жизни сроду не было и нет.
Но где-то этот голос одинокий
Уже я раньше слышал, и не раз.
Откуда он их знает, эти строки,
Пропетые сейчас, как на заказ?
«Давай глотнём», – я рядом с ним уселся
И флягу ему молча передал.
И он в меня внимательно вгляделся:
«А, это ты, привет, не ожидал».
«Чего «привет»? – скажи уж, чтоб я понял».
Он продолжал, как мумия, сидеть.
Ему листва летела на ладони,
И фляга, опустевшая на треть,
Мне пробудила память в организме, –
Я с ним делил когда-то кабинет.
Мы вместе с ним служили в прошлой жизни.
С тех пор прошло почти двенадцать лет.
Не то чтоб мы с одной тарелки ели,
Но если вместе пили, то до дна –
В одном и том же следственном отделе
Пахали от зари и дотемна.
Ну, в общем, это друг мой закадычный,
Витюха Маслов, был у нас такой,
Ликёр любил отведать земляничный
И закусить капустою морской.
Не слишком сочетается, я знаю,
Но у Витюхи тут ответ простой,
Что если жизнь – хреновина сплошная,
И жребий твой – болото и застой,
То надо с этим жребием бороться –
Не на коленках ползать и дрожать,
А к свету, как из старого колодца,
Из серости и скуки вылезать.
Витюха был бунтарь в известном смысле,
В его речах всегда сквозил подтекст,
Что мы немного рожами не вышли,
И скоро нам печаль всю плешь проест,
Что вот же он, удел наш неминучий,
Нам никуда не скрыться от него!
Всё разное – прекрасно и живуче,
А всё, что одинаково – мертво́!
«Ребята, – он однажды подытожил, –
Вот в том и дефективность наших рож,
Что слишком друг на друга мы похожи,
Тут даже слов других не подберёшь».
Чего их подбирать? И так всё ясно –
Мы тащим, как положено, свой крест.
И это ничего, что Витя Маслов
Немного был нацелен на протест.
А как еще советскому майору
В те годы можно было бунтовать?
Ну разве что наливки и ликёры
По собственным рецептам создавать –
Не в уголочке жалобно кукуя
Ввиду судьбы безрадостной своей,
А жизнь вокруг себя создать такую,
Чтоб было как-то всё покрасивей.
Ваниль, корицу в палочках и цедру
Он в ковшик с самогонкою совал
И вместе их с корой и хвоей кедра
На медленном огне разогревал –
Экстракты типа, там, ингредиенты –
Он в этом шарил так, что о-го-го!
И будь хоть академиком, хоть кем ты,
Едва ли ты дотянешь до него!
Тут мысль одна в башке моей засела, –
Скажи мне, мой читатель дорогой,
Тебе известно слово «лимончелло»?1
Вот я в таких делах ни в зуб ногой,
_________________________________
1Это сейчас все знают про «Лимончелло», что есть такой ликёр, а советским людям такие слова были неведомы, почти никому.
Ни в морду лаптем, значит, хуже лоха,
А Витька этих слов потенциал
Ещё тогда, в советскую эпоху,
До всяких перестроек понимал.
Короче, братцы, эта лимончелла
Рекой на наших праздниках лилась.
Витюха Маслов тоже её делал,
Чтоб нашу укреплять взаимосвязь.
У этой крепкой штуки было сходство
С портвейном, но она была вкусней
И придавала пьянке благородство,
И как-то нам спокойно было с ней.
В портвейне дремлет привкус безнадёги,
А лимончеллу пили мы до дна,
И утром пролонгация изжоги
Практически была исключена.
Витюха говорил, сверкая взором,
Пыхтел, как спринтер, выигравший забег:
«С бокалом ароматного ликёра
Совсем другой я в жизни человек!
Я, как бурлак, что выпрягся из лямки,
На белый свет глазею свысока.
Я прямо как барон в старинном замке,
Где острый шпиль пронзает облака,
Где у меня карт-бланш, прерогатива
Вращаться средь графинь и баронесс,
Способных грациозно и красиво
На клавесине сбацать полонез!
Такая, извините, моя карма,
Что всё вокруг меня со всех сторон
Должно быть по возможности шикарно,
Иначе никакой я не барон,
И даже не маркиз, а замухрышка, –
Тут, даже если ты формально жив,
То всё равно каюк тебе и крышка.
У замухрышек нету перспектив!»
Чтоб лишних избежать инсинуаций,
Он родословной собственной своей
Подробно начал интересоваться:
А как насчёт там княжеских кровей?
В архивах – тех, куда его пускали,
Витюха погружался в пыль веков,
Мы вместе там в корнях его искали,
В родных и близких признаки графьёв.
Да, это был тогда серьёзный вызов –
Из тех, кто есть, хотя б кого-нибудь,
Баронов там каких-нибудь, маркизов
К Витюхе ненароком подтянуть.
Мы это дело с треском провалили.
Там всё про всех известно в аккурат.
Мы ни черта в архивах не нарыли.
Но Витька всё равно аристократ.
Он шёл путём извилистым, тернистым
В своих попытках время обскакать,
При этом был таким аккуратистом,
Каких ещё на свете поискать.
Он ногти стриг в неделю раз по двадцать,
Ботинки чистил, брился каждый день,
И шляпу, чтоб таинственней казаться,
Он надевал немного набекрень.
А ты вот, мой читатель, носишь шляпу,
Имеешь ты в душе такой каприз?
Нет? Так и ходишь молча тихой сапой?
Вот потому-то ты и не маркиз.
У нас начальство всё охреневало
От Витькиной настойки «вырви-глаз»,
При этом никогда не забывало,
Что он в работе лучшим был из нас.
В нём страсть одна горела и не гасла:
На бабах, заселивших наш район,
Обжёгшись пару раз, Витюха Маслов
Не в бабу, а в работу был влюблён!
Такой вот экскурс или, как его, эскиз
Я посвятил Витюхе, – шутка, блажь, каприз, –
Вникай, читатель дорогой, и помни, кстати:
Советский мент – он есть начало всех начал!
К чему я это? Чтоб ты лучше понимал,
Кого я встретил среди ночи на Арбате.
