Сергей Владимирович Киреев
Чтоб человек не вымер на земле…
Девятая глава
Дошло очень быстро. Я даже
Сперва не поверил глазам,
Как будто стоящий на страже
Наш ангел врубил по «газам».
Он нас сторожит, я так понял,
Чтоб нам не свалиться с копыт,
Когда мы несёмся, как кони,
И кровь в наших жилах кипит!
Он рядом, он следует тенью
За нами, и бог бы уж с ним.
С Петровки пришло подтвержденье,
Что друг наш ушастый судим.
Пять ходок, и все за разбои.
Душа его – вечное зло,
Как болт с дефективной резьбою,
Которую прочь сорвало.
В каком-то, наверное, смысле
Слегка одурели мы все,
Аж челюсти наши отвисли –
Такое там было досье.
Да, вряд ли оно симпатично
Вслепую сидеть куковать.
Когда установлена личность,
То легче уже банковать.
Конечно, не Ленин, не Сталин,
Но всё-таки глыба, гигант, –
Поистине, был уникален
Его криминальный талант.
Когда он в Москву к нам приехал,
Стал гоголем сразу ходить.
Легавка ему не помеха
Большой огород городить.
«Она меня в тонусе держит –
Он пил, усмехаясь, до дна, –
Закалку и внутренний стержень
Во мне формирует она».
Он хитро плетёт свою пряжу,
Его основной интерес –
Серийные крупные кражи,
Там чётко поставлен процесс.
Ей-Богу, таких корифеев
Москва не видала давно,
Нахапают ценных трофеев,
И сразу ложатся на дно,
И хором над нами злословят,
Мол, тема предельно проста:
Сто лет нас лови, всё равно ведь
Не выйдет у вас ни черта!
Раскладка примерно такая:
Все камни с разбоев и краж
В итоге к нему утекают,
Вот этот ушастик-то наш
Свою и чужую добычу
Умеет отлично сбывать,
Он так этот сбыт увеличил,
Что повода нет горевать
Заклятым его конкурентам,
Обычным квартирным ворам.
Он стал их любимым клиентом,
Он чётко платил по счетам.
Там круг исключительно тесный
Использовал этот канал,
И было отлично известно,
Что он никого не кидал.
Там сразу несли килограммы,
Он был дистрибьютор у них –
Скажу я сейчас, а тогда мы
И слов-то не знали таких.
И тут же, синхронно с Петровкой,
Агент наш прорезался. Хоп!
Сработано чисто и ловко.
Уже не туфта и не трёп,
Уже посущественней что-то
Искрить в темноте начало:
Ушастый с металлом работал,
Там дело стремительно шло.
Камням золотая оправа
Для пущего блеска нужна,
Я знаю, что бабам по нраву
Обычно бывает она.
И это не пыль, не химера,
А как ты ещё попадёшь
Без блеска в высокие сферы,
Где пьянка, разврат и балдёж?
Он даже как будто бы вроде,
Источник наколку нам дал,
За несколько лет на свободе
Своё производство создал,
Под носом у местной легавки
С разгона пошёл на подъём –
Наладил процесс переплавки
В родном Ленинграде своём.
Там сутками, без остановки,
В подпольном цеху мастера,
Спецы по литью и штамповке,
Трудились с утра до утра.
Старлей-участковый по блату,
Который его крышевал,
Ему вытяжной вентилятор
Однажды в подарок прислал.
Казалось бы, лирика, жалость,
Зачем он пошёл на неё?
А людям чтоб легче дышалось,
Чтоб делали дело своё.
«Заботься о людях, хоть кто ты,
Хоть самый безмозглый баран,
Когда ты процент с оборота
Исправно кладёшь на карман!
Простая и ясная штука!» –
Вот так он учил молодых,
А после ещё за науку
Процент выцыганивал с них.
Наш Вовка, зверея от рёва,
Потом, чтоб тоску заглушить,
Нормальный уже участковый,
Пытался его удушить,
Пронзить авторучкой навылет –
Не где-нибудь, в зале суда,
Насилу его оттащили,
Иначе бы просто беда.
Хорошую, в общем, такую,
Спасибо дружкам и судьбе,
Ушастый открыл мастерскую,
И сам был уверен в себе.
Он даже, хотя и не сразу,
Вперёд в этом деле шагнул,
Ещё и клиентскую базу
Со временем к ней пристегнул,
Чтоб люди там чаще бывали,
Ну, что ещё скажешь, силён,
Он рядом, в соседнем подвале,
Устроил подпольный салон.
Здесь формула вся в этой фразе –
Чтоб быстро тому, кто пришёл,
Исполнили срочный заказик –
Удобно и всем хорошо!
Цепочки, браслеты и бусы,
Подвески, кулоны, колье –
На самые разные вкусы
Любым господам и месье
(Ну, это их так называли,
Чтоб цену побольше набить),
Отлично им всё продавали,
Умели капусту рубить.
Там чётко с тобою и кратко
Беседуют – с теми, кто вхож:
«Чего тебе? Перстень-печатку?
А, может, корсажную брошь?
Из бронзы браслет на предплечье?
Серебряный пирсинг на грудь?»
Эх, взять бы вот так, да картечью
Из пушки по ним лупануть! –
К кому это всё поступает,
Товар этот – всех бы в расход –
И тех, кто его покупает,
И тех, кто его продаёт!
Элитная, б.., клиентура,
Да их же потом этот спрут
Сожрёт равнодушно и хмуро,
А нет, так другие сожрут.
И ладно. Что в лоб им, что по лбу,
И толстых тупых торгашей
Крутились там целые толпы,
Хоть палкой гони их взашей.
У нас уже стали попутно
Мозги в голове закипать –
Да, зыбко всё это и мутно,
Но ясно уже, где копать.
Не выйдет, конечно, в два счёта
Поставить на мафии крест,
Но всё-таки можно работать,
Когда информация есть.
Они там, конечно, артисты,
С чужих, да и с собственных краж
По-быстрому, (как ни крутись ты,
В Москве сразу всё не продашь),
Везли вот как раз в этот Питер
На поезде груды добра,
Мол, всё, чего надо, берите,
Привет тебе, город, Петра!
И, если что с кражи зависло,
То ломом, плавильной шихтой
Любой неликвид становился
Хоть бронзовый, хоть золотой.
Вот их-то как раз-то и надо
В подвал, в мастерскую возить,
В престижный район Ленинграда,
Там график на стенке висит,
К какому назначено сроку
Готовить заказ и кому,
Со скромной приписочкой сбоку,
Почём это выйдет ему.
И в сумке спортивной, для виду,
Мол, майка там, кеды лежат,
Курьер эти все неликвиды
Воло́к из Москвы в Ленинград.
Он был подготовлен отлично,
И, в общем, ни разу не влип,
В манёврах своих динамичный,
Специально обученный тип.
Такой вот пейзаж как-то где-то
У нас на условном холсте.
Ну как бы сорока всё это
Доставила нам на хвосте.
Однако же эта сорока,
Ведя свой секретный рассказ,
Не хуже любого пророка.
Агенты что надо у нас!
Вдали как будто бы забрезжили огни,
Но это всё лишь только версии одни,
И ни черта пока на деле не выходит,
И, сколько стену ни проламывай башкой,
Реализации-то нету никакой,
И урки знай себе гуляют на свободе!
Десятая глава
Был следователь наш один неглупый,
Что мог всегда придумать ход конём,
Возглавивший в итоге нашу группу,
Мне рассказать вам хочется о нём.
Итак, друзья, знакомьтесь: Коля Шмаков,
Великий спец, Господь его храни!
Он был большой фанат варёных раков,
Но только если к пиву шли они.
Насчёт «Храни, Господь!» скажу примерно,
Какой он был способен сделать жест,
Наш Колька-то. Он сразу мог цистерну
Зараз уговорить, в один присест.
И всё-таки, хоть пиво мы любили,
Нечасто выходил такой расклад:
Тогда в цистернах пиво не хранили,
Да и сейчас, похоже, не хранят.
Мне человек советский симпатичен,
Но, не считая разных небылиц,
Потенциал его не безграничен,
А вот у Кольки не было границ.
В безумном вихре, в жизни нашей смутной
Он неплохой был тактик и стратег,
Такой немного круглый весь, уютный,
Спокойный и неспешный человек.
Он говорил нам: «Старые подходы
Давно себя изжили на корню,
Я не люблю у моря ждать погоды,
Но лошадей обычно не гоню».
И у него спросонья на рассвете
Однажды что-то щёлкнуло в башке,
И он в своём рабочем кабинете
Аквариум поставил в уголке –
Такая здоровенная громада,
Он правильной воды в него налил,
И всё там оборудовал, как надо,
И даже рыб каких-то запустил.
Конечно, все вокруг обалдевали
От выбранного Колькою пути.
Нет, психиатра мы не вызывали,
Он всё же брат нам был, как ни крути!
Мы все не уставали потешаться,
Тут можно было падать наповал,
Когда он по утрам минут на двадцать
К аквариуму ухо приставлял.
Я сам ему стучал стаканом в стенку:
«Ну что, Колюнь, планёрка удалась?
И как она, вообще-то, дай оценку,
С рыбёшками невидимая связь?»
«Какой там результат по нашей теме?» –
Ребята ржали наперегонки.
Но очень скоро наступило время,
Когда мы прикусили языки.
Он, в прошлой жизни битый-перебитый,
Свой воз везущий с горем пополам,
Такие стал разыгрывать гамбиты,
Что мы порой не верили глазам.
Об этом позже. Колька свою личность
Настроил, как гитару. Это факт.
«Мозги приобретают эластичность,
Когда у них с природой есть контакт!» –
Вот так он нам сказал, и что природа –
Она тебе не просто тра-ля-ля! –
Не овощ там какой-то с огорода,
И не одни лишь реки и поля!
Он целую теорию надыбал:
«Пусть буду не ботаник я, а мент,
Но вывод однозначен мой, что рыбы
Во всей природе главный компонент!»
Для нас оно звучало дикой бранью
И даже приводило в лёгкий шок:
Стеклянный окунь, красная пиранья,
Цихлида, барбус, рыба-петушок!
Уже слегка боялись за него мы,
Казалось, это космос и астрал,
Когда чернополосой цихлазомой
Он в разговоре с нами щеголял.
Но красный меченосец, что прижился
В аквариуме, всех обворожил,
Он с Колькой нашим плотно подружился,
Реальный стал в отделе старожил.
Бывает, что рутинная, тупая
Работа измочаливает вдрызг
Всего тебя, и ступор наступает,
И за окошком ветра вой и визг
Не просто выворачивает душу,
А ты вообще почти уже убит,
Вот тут-то вот друзей своих послушать
К аквариуму Коля и спешит.
Ногтями так слегка побарабанит
По стеночке стеклянной: тук-тук-тук!
И меченосец, как бы ни был занят,
К нему спешит, скользит на этот звук.
А занят чем он? Шашни, сволочь, крутит! –
К пираниям изящно так подчас,
Уверенно, без всякой лишней мути
Подкатывает, хренов ловелас!
У рыб насчёт любви своя бодяга,
Он главным быть хотел в своём дому,
И сомик-перевёртыш, доходяга,
Едва ли был соперником ему.
Спокойный, молчаливый, безответный,
Наш меченосец, тут уж нечем крыть,
Красивый был, зараза, разноцветный,
И Колька с ним любил поговорить:
«Ну, как ты там, браток? Ещё не вымер?
Пираний охмурять – тяжёлый труд!
Смотри, поаккуратней будь там с ними,
Особо не борзей, а то сожрут!»
И в Коле что-то доброе шуршало,
И меченосцу было веселей,
И совершенно даже не мешало
Тотальное отсутствие ушей.
Немного озадаченные, все мы
Не понимали: служба здесь при чём?
И Коля Шмаков нам на эту тему
Однажды даже лекцию прочёл,
Что люди – это, в общем, те же рыбы,
По тем же траекториям плывут,
Поменьше жрать друг дружку-то могли бы,
Но нет, слабо́. Как могут, так и жрут.
Вот потому-то друг наш Коля Шмаков
К аквариуму сердцем прикипел,
Что ни намёков нет, ни тайных знаков,
Чтоб кто-то жрать кого-то там хотел.
Он не какой-то мир создал загробный,
Не райский остров, просто уголок,
Где нет идеи жрать себе подобных –
Не потому, что всех сожрали впрок,
А потому, что этого вопроса
Как такового нет в повестке дня.
И пусть мой друг читатель зло и косо
Не смотрит исподлобья на меня,
Мол, ты чего тут хочешь обозначить,
Что я немного тронутый слегка,
Что просто абы кто я, не иначе,
Раз не создал такого уголка?
«Да ладно, брат, не будем кипятиться,
А лучше, чтоб ты малость поостыл,
Пускай летит душа твоя, как птица,
Пока её никто не подстрелил! –
Я коротко и ясно нам обоим
Скажу, чтоб не запутывать его, –
Давай с тобой Россию обустроим,
Что в ней не жрал никто и никого!»
Ребята, я отвлёкся не случайно,
Я за своих, за Родину – горой!
Но для меня неведомая тайна –
То, что мы с вами делаем порой, –
У Коли вышел клинч какой-то резкий,
Я до сих пор зубами скрежещу,
Как вспомню. Это было до поездки
На дачу к другу нашему Клещу.
Его тоска тяжёлая накрыла,
Как будто поле снегом замело,
И меченосцу пальцем прямо в рыло
Он ошалело тыкал сквозь стекло:
«Ну где твои полезные подсказки?
Которую неделю полный шиш!
Тебе бы лишь соседкам строить глазки,
Скажи, ну вот чего ты всё молчишь?
Как будто у тебя, бухого в стельку,
Глубокая прострация, балдёж,
А вот не покормить тебя недельку,
Тогда посмотрим, как ты запоёшь!»
Чего там петь? Он лишь плавник топорщил,
Как будто пожимал слегка плечом,
И шевелил мечом, и рожу морщил:
«Прости, братишка, я-то тут при чём?
Ты – царь природы, ты – в уме и в силе,
И можешь, кого хочешь, застращать».
Пирании как раз к нему подплыли –
Не жрать его, а явно защищать.
У них консенсус там установился,
И петушок к пираниям примкнул,
И Коля Шмаков даже устыдился,
Что меченосца кормом попрекнул.
Я до сих пор понять его пытаюсь,
Я просчитать хочу его шаги.
Он по стеклу постукал: «Извиняюсь!
Прости, братан, заклинило мозги!»
И меченосец, несколько вальяжно
К нему по синусоиде подплыв,
Вильнул хвостом: «Да ладно, брат, неважно,
Смотри, чтоб не случился рецидив!»
Так вот о тех гамбитах, что Колюха
Нам по работе начал выдавать:
Хоть нас достала чёртова житуха,
Ему на это было наплевать.
Он говорил, что всё имеет уши:
Деревья, камни, стены, потолки,
Народ, что на скамейках бьёт баклуши
И у подъездов чешет языки.
От этих говорливых старушенций
У нас у всех болела голова.
Что было главной сутью их сентенций?
Одна сплошная сорная трава –
Для нас, но не для Кольки. В некой дымке
В тумане он как будто пребывал.
Обрывки сплетен, слухи, анонимки
Он в схемы и в таблицы превращал.
Он версии свои в режиме бреда,
Себя не понимая самого,
Фиксировал и даже сам не ведал,
Что за система это у него.
Он даже Солнце брал под подозренье:
«А ты вообще там светишь-то кому?»,
Как будто бы другое измеренье
Открылось неожиданно ему.
И эта, мягко скажем, необычность
Нисколько не тревожила его.
Да, тут уже не просто эластичность,
А тут и не понять уж ничего!
Буквально всё, что к делу относилось,
И всё, что было сбоку, в стороне,
Им скрупулёзно в списки заносилось,
И, в транс впадая, в полной тишине,
Все эти цифры, графики зачем-то,
Заветные каракули свои
Он закреплял на стенах изолентой,
Листов тетрадных целые слои.
Уставится вот так на это дело,
Да и сидит до ночи, как чурбан,
И шепчет что-то там осоловело,
Пока не дашь по лбу ему щелбан!
А после тряханёт башкою сонной:
«Да, я дурак, а ум куда девать?»
Я ж говорю, имелись все резоны
В палату номер шесть его сдавать!
«А если сдать, то кто работать будет? –
Начальник, Клещ, однажды пробурчал, –
Кому кем быть, история рассудит,
Так Ленин нам великий завещал».
Да-да, читатель, здесь не опечатка,
Ильич со всех портретов щурил глаз:
«Эй, как вы там?», – и мы порой с устатка
За это дело пили. И не раз.
Колюха по рабочим мог вопросам
Любому чемпиону фору дать:
«Листок семнадцать, строчка номер восемь,
Столбец четыре, фраза номер пять!» –
И тыкал пальцем в карту, в план района,
И просто говорил: «Ищите здесь!»
И с любопытной рожей удивлённой
Ты под руку к нему уже не лезь.
И строки на листке свои кривые
Он мог нам вслух с усмешкою прочесть,
И опера неслись, как чумовые,
Куда он скажет, – хоп! И «палка» есть!
Раскрытие, выходит, состоялось,
Вещдоки изымались «на ура!»,
И местное ворьё впадало в ярость,
И мы смеялись: «Вот вам, фраера!»
Чего тут скажешь? Эти все победы
Остались где-то в прошлом у него.
Как быть теперь, не знал он и не ведал,
Себя не понимая самого,
Как с этой шайкой нового формата
В итоге он хотел бы поступить –
Не то их расстрелять из автомата,
Не то башку им к чёрту открутить?
Но что до этих методов, ребята,
То Коля применять их не горазд ,
Тем более ещё, что автомата,
Как ни проси, никто ему не даст.
И это было всё до новой эры,
Что началась три месяца назад,
Когда мы стали все, как пионеры,
Что в горны свои медные дудят,
Мол, тру-ту-ту! идём единым строем
Вперёд, чтоб делу партии служить!
(А я скажу, не худо бы ещё им,
Как вырастут, свободой дорожить).
Наш Коля Шмаков – лучший спец на свете!
Три месяца, с апреля по июнь,
Нахохленный, сидел он в кабинете,
К нему ещё без спроса нос не сунь.
И всё оно крутилось вперемешку,
И сердце его бухало в груди,
И фоторобот, будто бы в насмешку,
Ему всучили: вот тебе, гляди!
На что глядеть? Порвать бы это в клочья!
Таких у нас по городу не счесть:
Кружочек, точка, точка, два крючочка,
Вот это вот лицо его и есть,
Их главного большого воеводы,
Ну разве только уши подлинней,
Чем просто у обычного народа, –
Бессмысленный абстрактный дуралей.
Свести концы с концами воедино –
Все донесенья, справки, рапорта,
Сложить их вместе в общую картину
Не мог Колюха Шмаков ни черта.
«Расслабься, – мы кричали, – аналитик!»,
В кабак его пытаясь уволочь,
А он рукой махал лишь: «Отвалите!»
И думал, думал, думал день и ночь.
Хоть было в нём возвышенное что-то,
Но знал теперь по слухам весь район:
Его удел – бумажное болото,
В котором он навеки погребён.
И мы его, посмеиваясь глухо,
Такие сердобольные на вид,
Нет-нет, да и подколем: «Слышь, Колюха,
Чего он, меченосец твой, молчит?»
Он был на нас за это не в обиде,
Он новые просчитывал ходы.
Задумчивость его, я вдруг увидел,
В итоге принесла свои плоды.
Все смысловые тоненькие нити
Как надо в голове его сплелись,
И он сказал нам: «Парни, посмотрите,
Ау, ребята! Родина, проснись!
Мои мозги сегодня заискрились,
Как будто кто-то врезал мне под дых!
Я понял, где они затихарились,
Где запасное лежбище у них!»
Как будто лбом глухую стену снёс он,
Нам объявив без лишней болтовни:
«Не все, но часть из них – у нас под носом.
Я знаю, где кучкуются они!
Да, я нашёл их тайную берлогу! –
Он нам озвучил версию свою, –
Я зуб даю, что хочешь, руку, ногу,
Аквариум свой только не даю,
Что там они! Да вот вам все расчёты, –
Он начал вдруг от радости скакать, –
Мне этих гадов лично взять охота,
Я понял, где примерно их искать!
Вопрос, я знаю, вылезет у многих:
Ну что, опять пустышка? Не скажи!
Всё в цвет – и фоторобот тот убогий,
И адресок, что дали мне бомжи,
Которых нам Володька, участковый,
Для дружеской беседы подогнал,
Они народ отнюдь не бестолковый,
Вполне способны ясный дать сигнал,
Когда и кто в какой подъезд заходит,
Какие сумки, свёртки и мешки
Несут с собой, кого к себе приводят
Сомнительные эти мужички.
Мне пару справок выдали с Петровки,
И одного я вычислил уже, –
Три ходки, правда, все по мелочёвке,
Кликуха, погоняло – Фаберже.
Ушастому перечить он не смеет,
Не те силёнки, да и староват,
Но яйца Фаберже сбывать умеет,
И их же он умеет воровать!
Отсюда и кликуха. Как-то так вот».
Нас даже смех сначала разобрал:
«Ты долго думал, Коль, скажи нам правду,
Откуда ты вообще всё это взял?»
«Ну, можете считать, мне сон приснился,
Когда я образумился тогда
И перед меченосцем извинился,
Вот тут моих раздумий череда
И бесконечных версий вереница
Преобразились в замкнутый овал.
Вот так же Менделееву таблица
Пришла на ум, когда он крепко спал.
Поэтому и вспомнил про него я,
У нас с ним в чём-то схожие пути.
Он, кстати, мог, с его-то головою,
На службу к нам, в милицию пойти!»
Вернёмся к нашей теме. Шмаков Коля
До нас простую истину донёс:
«Недолго им гулять ещё на воле –
Таков мой вывод, он же и прогноз.
Про них, что карты путают, петляют,
Вчера шепнул мне местный дурачок,
Они зачем-то груз переправляют
Из Лихославля в Вышний Волочёк.
Есть даже кое-что на фотоснимках,
Но это далеко, поди проверь,
А рядом, здесь, у нас под носом, в Химках
Сработать можно чисто, без потерь –
Поездить, глянуть и не засветиться,
Какой везут товар, чего, куда,
По виду – вроде как игра «Зарница»,
Такая же примерно лабуда
В глазах большого высшего начальства».
А у Клеща вопросов вроде нет:
«Тут элемент здорового нахальства, –
Он нам сказал, – даю зелёный свет!»
Мы выслушали Колю с интересом.
«Короткая атака – вот наш путь! –
Витюха нам сказал, – чем жить под прессом,
Самим бы кой-кого уж прессануть!»
Чтоб нам злодеев этих взять на мушку,
Незримые сомкнуть свои тиски,
Серьёзную заказывать наружку
В центральном аппарате не с руки.
Они глазищи выкатят, как блюдца,
С такой фактурой лезть – напрасный труд.
Они над нами только посмеются
И никакой наружки не дадут.
Рвануть уже со старта прямо к цели
Наш конь хромой, но верный, был готов –
«Шестёрка», «Жигули» шестой модели,
В то время лучший транспорт для ментов –
Конечно же, когда он не в ремонте,
А минимально как-то на ходу.
Тут, сколько вы мне в уши ни трезвоньте,
Что все мы жили в дружбе и в ладу
Друг с другом в нашем славном СССРе,
Я лишь в ответ на это рассмеюсь,
Там средь людей такие были звери,
Что и сейчас, бывает, я молюсь –
Что Бог меня хранил, что я над теми,
Кого за шкирку органы трясут,
Кто нас в быту обслуживал в то время,
Ни разу не устроил самосуд.
Они там, суки, прибыль свою косят,
В делах, в работе – полные нули! –
Мы сами «Жигулёнок» свой на тросе
Из сервиса в тот раз приволокли
И до ума полгода доводили,
Зато теперь у нас машина – зверь!
В неё ребята лихо заскочили,
Эх, нет коня красивей и резвей!
Ну что? Погнали! В дальнюю дорогу!
Вперёд, и с песней! Мы с таким конём
Куда-нибудь да вырулим, ей-Богу,
Чего-нибудь в итоге, да найдём!
Витюха за рулём – ковбой, красавец,
И рядом, всё на свете позабыв,
Мизинцем кобуры едва касаясь,
Удав – спокоен, собран, молчалив.
И перед ними встал на тротуаре,
Как камень поперёк речной струи,
Наш Вовка, участковый, резкий парень,
Он обходил владения свои.
Он оттоптался там, как слон в саванне,
И он к ребятам вовремя поспел:
«Хочу на дело, братцы! Можно с вами?
Мне околоток мой осточертел!»
Весёлое чего-то пробибикав,
Витюха сбавил ход на вираже:
«Аншлаг! Везде свои! Ну, ты смотри-ка!
Чего стоишь? Запрыгивай уже!»
Мотор чихал, как жжёный мокрый хворост,
Но понемногу всё же тарахтел,
Витюха наш врубил такую скорость,
Что он уже не ехал, а летел!
Река. Простор. Закат, как алый парус,
Да вон уже и Химки вдалеке.
Окраина, заборы. Вот и адрес,
Тот, что у Кольки выскочил в башке.
И листья, как цыплята, врассыпную
Скакали по асфальту на ветру,
Удав мурлыкал песню озорную,
Под курткой поправляя кобуру.
И, по уши погрязнув в море пыли,
Замызганный унылый серый дом,
К которому они и подкатили,
Затопленным казался кораблём.
Возможно, здесь когда-то пели пташки
И что-нибудь красивое цвело
Вокруг убитой этой трёхэтажки,
С тех пор воды немало утекло.
Как будто на линялой гимнастёрке,
Что никаким дождём не отстирать,
На небе облака, как пятна хлорки,
В одну сливались мутную печать.
А стёкла в окнах – пепельного цвета.
Загробный мир. Трясина. Яма. Дно.
Обычная окраина вообще-то,
У нас таких в Москве полным-полно.
Тогда и время нечего транжирить,
Да и признать уж всем до одного
Тот факт, что мы живём в загробном мире.
Нам никуда не деться от него:
Какая-то унылая синица
Свой корм клюёт с расколотого пня,
Да вон ещё, в бурьяне копошится
В двух метрах от помойки алкашня.
Они, вздыхая тяжко и угрюмо,
Лежат себе вповалку вроде дров.
«А, может быть, – Витёк ещё подумал,
И не было, и нет иных миров? –
Мы призраки, мы чьи-то сновиденья –
Выходит, что ли, так? и мы мертвы?
И наша плоть незримой стала тенью,
Ходячим бредом чьей-то головы?
Да кто вообще он? Дьявол, чёрт с рогами?
Такое может сниться лишь чертям –
То, что творится в этом мире с нами,
Но мы живём назло любым смертям!
Эх, был бы я смелее и речистей,
Я всё б ему сказал наедине!
Да рожу бы ещё ему начистил –
Тому, который видит нас во сне!
И, может быть, сейчас уже, сегодня
Нам ничего другого не дано,
И мы не где-то возле преисподней,
А в ней самой живём уже давно?
Как будто в лоб нам дали колотушкой,
И мы туда скатились кувырком?» –
Такая у Витюхи под макушкой
Мыслишка промелькнула мотыльком.
Ну, это так он, просто для разрядки
Слегка пофилософствовать решил,
А сам вообще-то в полном был порядке,
Любого бы на месте сокрушил,
Притом, что сам не бык он и не бездарь,
Чтоб в морду оппонента сразу бить.
Вон, «Жигули», «восьмёрка», у подъезда,
За ней и надо издали следить.
В салоне было тесно, но уютно,
Ребята в карты резались, в «буру»,
В «девятку», в «дурака», и поминутно
Удав зачем-то гладил кобуру.
И всё вокруг спокойно вроде было,
Но я, однако, вам скажу своё:
Удава никогда не подводило
Его феноменальное чутьё.
Он понимал, что скоро будет жарко,
А ветер гнал по небу облака,
И ворон на суку чего-то каркал,
Как будто что-то знал наверняка.
Подъезд без двери. Чёртова житуха –
Она тут даже крысам не мила, –
Стучат кувалды, дрель жужжит, как муха.
Какие-то ремонтные дела.
Развал, разлад. Обломки арматуры
Там, в глубине, внутри, со всех сторон
Из стен торчат, как рёбра из-под шкуры.
Так будет до скончания времён.
У нас в стране, и это знают люди,
Уж если что-то начали чинить,
То, значит, так оно всегда и будет,
И это никому не изменить.
Подъезд казался пастью крокодильей.
Всё! Трое вышли! Вот они, идут!
«По вашу душу мы и прикатили! –
Володька буркнул, – вот вам и капут!»
«А ну-ка, тишина! Гляди, ребята,
Товар при них. Я вижу. Повезло! –
Витюха прошептал, – они куда-то
Трофейное увозят барахло!»
Они шмотьё в багажник покидали
И тронулись без лишней суеты.
Сперва ребята малость подождали.
Закон простой: ошибся, и кранты!
Безлюдье. Никого. Народ как вымер.
Непросто это всё соразмерять,
Не засветиться чтобы перед ними
И в то же время их не потерять.
«Ну вот, дела пошли, – сказал Витюха, –
Я вижу номер этих «Жигулей»,
Что по сравненью с нашей развалюхой
Заметно всё же будут поновей!
Теперь бензина только бы хватило,
Чтоб наш карась с крючка не соскочил!»
Пока спокойно всё происходило,
Витюха даже радио включил.
Не Леннон там, конечно, не Маккартни,
Зато Кобзон отлично зажигал,
Свои у нас крутые были парни,
И я их всех душевно уважал.
Езда по-черепашьи – всё нормально,
Спокойные манёвры во дворах,
Район несуетливый, тихий, спальный,
И вдруг враги к шоссе на всех порах
Рванули по неведомой причине,
Конкретно закусили удила, –
Их скорость, на советской-то машине,
Сто восемьдесят, минимум, была.
Ну, это уже всё-таки на трассе.
У Витьки – от восторга зубы в пляс:
«Лети, мой конь! Пустыми восвояси
Мы точно не вернёмся в этот раз!»
Витюха, я скажу, совсем не рохля,
Он точно знал, какой он выбрал путь,
И радио само собой заглохло,
Кобзон решил немного отдохнуть.
Ну да, теперь какие трали-вали?
Уже из-под колёс, вон, чёрный дым!
Витюха крикнул: «Нас расшифровали!
Ну, всё, вперёд, а после поглядим!»
Они на хвост «восьмёрке» этой сели
И мчались вслед за нею по шоссе,
Они, как очумелые, летели
По скоростной, по левой полосе!
Никто и не рассчитывал особо
На этот неожиданный аврал.
Догнали, поравнялись! «Смотрим в оба!
Блокирую!» – Витюха заорал.
И Вовку ослепило на мгновенье,
И чиркнуло чего-то возле лба,
Когда в окошко с заднего сиденья
По ним пошла прицельная стрельба!
Хлопок! И звон стекла! И снова вспышка!
И впереди подъём высок и крут.
«Тарань их, Витька, бей, иначе крышка!
Они сейчас нам головы снесут!»
И самолётный след – клинок кровавый –
В лучах заката ярко полыхнул,
И мой товарищ Витька резко вправо
Баранку, чертыхаясь, крутанул!
Удар! Крыло в крыло! И те, и эти
Летят, летят не вдоль, а поперёк!
Две кучи хлама – вон уже, в кювете,
И где там кто, сам чёрт не разберёт!
«Удав, горим! Держись! Не отключайся!
Рванёт, и будет некого спасать!
Полундра! Валим!» Тут, как ни старайся,
Словами это всё не описать.
Скорей, скорей, покуда взрыв не грохнул!
Все трое – Витька, Вовка и Удав,
Рванули через выбитые окна,
Остатки сил последние собрав.
Они к чужой машине подбежали –
К обломкам, что остались от неё.
«Эй, кто там? Выползай! Чего застряли?
Давай уже, отбегали своё!»
Но тишина. Ни слуха и ни духа,
Как будто пустота одна внутри.
«Один в отключке! Есть! Тащи, Витюха!
А ну, живее! сам там не сгори!
Под куст его, на листья!» Где другие?
Ушли – сквозь лес, ищи теперь свищи
Сто лет их днём с огнём по всей России
И на судьбу лихую не ропщи!
Попавший под раздачу пёс поганый,
Чья жизнь уже не стоит ни гроша,
Когда-то удиравший от Толяна,
Теперь в траве лежал, едва дыша.
(Толяну до сих пор всё это снится,
Как он над ним глумится, сволота,
Мол, никуда твой велик не годится,
Не тот артикул, серия не та!)
Он сам себе дорогу эту выбрал,
И пульс почти пропал, и взгляд застыл,
И «браунинг» девятого калибра
Зажат в руке. Да как он с ним рулил?
Машины искорёженные тлели,
Былую роскошь больше не вернуть,
И в небо искры блёстками летели,
Да и вообще, могло уже рвануть!
…Рвануло так, что Витька даже наземь
Из губ разбитых выронил мундштук,
И пополам согнулся старый ясень,
И ёлки стали чёрными вокруг!
И вперемешку – пепел, дым и пламя,
И, бледный весь, с башкою набекрень,
Удав вращал безумными глазами,
И Вовка с перепугу влез на пень!
Все живы, значит, всё не так уж скверно,
Хоть и пришлось рубиться напролом.
Вообще не очень это характерно,
Что Витька оказался за рулём.
Мне знатоки на это попеняют,
Что следователь – это сибарит,
Что он, как псих, на тачках не гоняет,
А в кабинете сутками сидит.
Но так бывало всё же не со всеми,
У нас в районе свой царил закон,
И по нему Витюха был на время
К оперативной теме прикреплён.
Я говорил уже, он не был робок,
И в пекло лезть без страха, по уму
С ребятами из розыска бок о бок
Начальники позволили ему.
Там на пятёрку меньше денег платят,
На пять рублей, но разве дело в них?
Сдержать его, когда дела покатят,
У них и сил не хватит никаких!
И он полез. Но тут другая сила:
Витюха вдаль уже куда-то плыл,
Его реально пулей зацепило.
Сам напросился – сам и получил.
Уже он полполяны кровью за́лил,
И парни так и сяк ему шарфом
Пробитое плечо перевязали:
«Ну что, домой? И этого берём!»
Да, этого, который только что их
Почти уже отправил на тот свет,
И слабый издавал какой-то шорох,
Они свезли в ближайший лазарет.
Там воинских частей вокруг навалом,
В одной из них и приняли его –
В санчасти Вовка встретил, так совпало,
Старинного знакомца своего.
А с «этим» было хуже, прямо скажем,
Поломан и помят, но вроде жив, –
Он, прежде чем в Бутырку был посажен,
Положен был под капельницу в «Склиф».
…На Витьке зажило как на собаке,
Четыре дня – и он опять в строю.
Нас снова Клещ собрал: «Ну что, вояки,
Прикинем диспозицию свою!
Опять чинить нам нашу колымагу –
Другой-то нет, и тех искать двоих,
Которые на дно сейчас залягут,
И взять их шансов нету никаких.
Ещё скажу вам: я не понаслышке
С наружным наблюдением знаком.
Расстреливать наружку – это слишком,
Я никогда не слышал о таком.
Я их приговорил в каком-то роде,
Переступивших красную черту,
Они при этом ходят на свободе,
Хреново – я скажу начистоту».
Витюха, зверь матёрый, стойкий воин,
«Так быть, – сказал, – ребята, не должно».
И Клещ был непривычно беспокоен,
И я глядел в раскрытое окно.
Фонарь вдали горел лиловый, как фингал,
«Такой вот, братцы, промежуточный финал, –
Наш Клещ качал своей седою головою, –
Стрелок лежит, куда-то в трубки там сопя,
И не понять пока, придёт ли он в себя,
И что он будет говорить? И где те двое?»
