Сергей Владимирович Киреев
Чтоб человек не вымер на земле…
Двадцатая глава
Да-да, я тут для общего обзора
Насчёт курьера вам хочу сказать.
Мы были с ним в режиме договора,
Который надо было выполнять.
За много лет ни разу, мне сдаётся,
От смеха я со стула не упал.
Есть поговорка: в цирке не смеётся
Тот, кто хоть раз в ментовке побывал.
Ну, или как-то что-то в этом роде, –
Про армию, про флот, про всё подряд,
Да много так про что ещё в народе
У нас порою люди говорят.
Смешно, конечно, было в нашем «цирке»,
Там та ещё творилась чехарда,
А вот курьер, что чалился в Бутырке,
Был грустен в ожидании суда.
Мы слово ему искреннее дали
Насчёт в суде уменьшить срок его,
При том, что ни на миг не забывали,
Какие наши планы на него.
Читатель, ты запомнил прокуроршу,
Которую Толян наш полюбил,
Как женщину, как друга, даже больше –
Как человека?! Если ты забыл,
То я напомню: там, в глухой Сибири,
Их страсть была, как горная река.
Она хотела сделать харакири,
Когда Толян подальше от греха
Убёг в Москву, по сути дела, бросил
Её одну на линии огня,
Ну, хоть бы напоследок прогундосил:
«Счастливо, дорогая, жди меня!»
У аппаратных местных группировок
К сияющим вершинам путь кривой,
Её по ходу сложных рокировок
Из прокурорши сделали судьёй.
Когда она, прожжённая каналья,
Была в Москву к нам переведена
Из своего степного Забайкалья,
Толян сперва не понял ни хрена.
Он даже подходил ко мне с вопросом:
«Вот ренессанс – он в чью придуман честь?
Вот если ты сумел оставить с носом
Свою судьбу, то это он и есть?»
Я дал ответ: «Уж если так по-русски
Сказать про всё нормальным языком,
То ренессанс сродни перезагрузке –
Чтоб баба помирилась с мужиком!
Чтоб намертво к груди его прижалась,
А ну-ка кто попробуй оторви! –
Чтоб между ними вечно продолжалась
Эпоха возрождения любви!
Сердечко нарисуй ей на бумаге,
Да и свисти себе, как соловей…»
…Курьер, однако, маялся в тюряге
И дожидался участи своей.
Чтоб парня обещаньями пустыми
Зазря не тешить, слово-то дано,
Мы к той судье Толяна запустили:
«Давай, голубчик, самое оно!
Так вышло. Ей досталось это дело.
Всё как всегда. Опять ей и опять,
Хоть и уже порядком надоело,
Преступников на нары отправлять.
Войди туда, и, весь такой любезный,
«Привет тебе, – скажи ей, – Ваша честь!
Тут человечек есть один полезный,
Не десять надо дать ему, а шесть!
Он наш агент, источник, информатор,
Не просто примитивное ворьё.
Когда у нас такие есть ребята,
Мы лучше дело делаем своё!»
Толян сперва артачился со страху,
Она меня, мол, может и отшить
За то, что я любовь свою на плаху
Не преминул когда-то положить,
Что отскочил, аж пятки засверкали!
Она меня прогонит, дурака,
За то, что я, не ведая печали,
Из своего родного городка
Удрал, как только жареным запахло,
Чтоб не позорить славный коллектив,
И чтоб в меня полковник не бабахнул,
Курок по недоумию спустив,
Ну, тот вояка, муж её законный,
Сто лет ему не кашлять, не болеть,
Который генеральские погоны
Хотел взамен полковничьих надеть!
Нас это всё никак не зацепило,
Мы тяжкий груз с него решили снять:
«Кончай, Толян, давно всё это было,
Нам уговор свой надо выполнять!»
И, вместо лимончеллы выпив морса,
Витюха ему белый свой костюм
И галстук дал: «Смотри, не опозорься,
Не стой там, как тюфяк и тугодум,
А приступай к решению задачи.
Насчёт любви особо не дури, –
Ни так, ни этак чтоб не накосячить,
Цветок ей сразу Колькин подари!
На случай неожиданных претензий,
Что кто-то, мол, бесчувственный, как пень,
Пустяк изящный уровня гортензий
Покруче даже будет, чем сирень!
При этом лишних слов не говори там,
А просто улыбайся, глядя в пол,
Мол, прошлое нисколько не забыто,
Хотя я и по делу к вам пришёл!»
И вот он, как красивый белый катер,
Подчалил к ней. Ах, как она грустна!
Её душа была, как лунный кратер,
Мертва, и глубока, и холодна.
Она сама, прямая, словно шпала,
В косынке тонкой цвета кабачка,
Как за стеной стеклянной восседала
И на него смотрела свысока:
«Ну и чего пришёл, кобель проклятый?»
При этом всё прекрасно было в ней –
И губы, что презрительно поджаты,
И взгляд, и трепетание ноздрей!
«А, может быть, я зря, – Толян подумал, –
Прервал тогда без спросу нашу связь?»
Она вздохнула тяжко и угрюмо
И как с цепи железной сорвалась!
Мол, ты меня покинул вероломно,
Профукал весь моральный капитал!
Моя любовь была к тебе огромна,
А ты её, подлюга, растоптал!
А ведь она во мне не умирала,
Она жила. Супруга моего,
Как только получил он генерала,
В тюрягу упекли за воровство.
Он двигатели танковые тырил,
Я за него хочу поднять бокал,
Он не был главный вор по всей Сибири,
Всего лишь тройку лучших замыкал!
Ну, в общем, ты бы мог тогда остаться,
Немного надо было потерпеть,
И избегать подстав и провокаций,
И в тряпочку тихонечко сопеть.
И, вместе передачи собирая
Сидельцу, горемыке моему,
Любить друг друга. Да, она такая,
Любовь моя к тебе. Да и к нему.
Но я насчёт тебя вопрос закрыла,
Мне надоела эта канитель.
Лети-ка ты, мой голубь сизокрылый,
Куда-нибудь за тридевять земель!
Толян сказал: «Да я к тебе по делу,
Ведь ты такой понятливой всегда,
Душевною и доброй быть умела,
А я дурак, конечно, и балда,
Что соскочил. Он в этом одинаков,
Наш брат мужчина. Ты меня прости.
Гортензию, что дал мне Коля Шмаков,
Позволь тебе уже преподнести!
Без всяких волокит и бюрократий
Я расскажу, зачем я в это влез,
Тут, кроме наших собственных понятий,
Присутствует служебный интерес.
Заблудший наш баран – не фигли-мигли,
Не брошенная рыба на мели,
И мы не шерсти клок с него состригли,
А всё, что есть, со шкуры соскребли.
Ну, то есть, информации нарыли
Вагон с тележкой, можно так сказать,
И кражи все с разбоями раскрыли,
И так и будем впредь их раскрывать.
Мы глубоко нырнули, а не мелко
Благодаря способностям его,
А, не вступи он с нами в эту сделку,
То вряд ли мы раскрыли бы чего.
А в чём предназначение Фемиды,
Я десять, двадцать раз скажу и сто –
Не просто так чморить любую гниду,
А сквозь повязку видеть, кто есть кто!
Я знаю, мы добьёмся результата,
Покрепче с ним контора завяжись,
Он будет наш надёжный информатор
На всю потом оставшуюся жизнь!
Мы всем отделом помараковали:
Курьер, ведомый собственной судьбой,
На зоне, как охотник на привале,
Немного отдохнёт, и снова в бой!
Однажды он, я это знаю точно,
На всю Россию будет знаменит,
От западной границы до восточной,
Он самого Ушастого затмит!
Мы лишний раз носы свои не будем
В их логово поганое совать,
Все графики их праздников и буден
Он будет нам заранее сливать!»
Народная судья, вообще-то Зина
Была и есть по имени она,
Всё это услыхав и рот разинув,
Взволнована была, восхищена.
И никакой стены уже стеклянной!
Сияя, как кремлёвская звезда,
Она в упор глядела на Толяна:
«Ну и размах у вас! Вот это да!
Чтоб сам пахан работал на контору! –
Он будет им, я это поняла!
Ну что же, флаг вам всем, идущим в гору,
Чтоб вас в пути метель не замела!
Ввиду тобой описанных событий
Ты мне наделал шороха в мозгу.
Вообще-то вы не даром хлеб едите.
Ну ладно, хрен с тобою, помогу!»
Вот так, мои друзья, судья и опер
На почве общих целей задач
Опять сошлись. Они в одном окопе.
Ну что, бандит и вор, скули и плачь!
И, в общем-то, пора уже решать ей,
Какой приоритетный выбрать путь,
Не то к Толяну броситься в объятья,
Не то в него гортензию швырнуть!
Что ж, по рукам! Толян от счастья замер.
Его простили, судя по всему.
И ренессанс уже не за горами,
Не зря мой друг готовился к нему.
Витюха, что костюм ему спроворил,
Не зря ломал над галстуком башку,
Ему потом Толян за это вскоре
Презентовал поллитру коньяку.
Рискуя, в общем, собственной карьерой,
Она тогда себя превозмогла
И срок злодею нашему, курьеру,
Шесть лет, почти что минимум, дала,
При этом чуть его не отлупила,
Когда он попросил, чтоб дали три:
«Будь моя воля, я б тебе влепила
Пожизненное, чёрт тебя дери!»
И, по исходной действуя программе,
Ей не создали видимых проблем
Кивалы, что кивают головами,
Народных заседателей тандем.
Мне даже сон приснился чуть попозже,
Что новые настали времена,
И нам моторчик вставили под кожу,
И все вокруг кивают, вся страна –
Без передышки, глядя друг на друга –
Какой-то коллективный «Паркинсон»!
И нет огней в ночи, и воет вьюга,
И головы трясутся в унисон!
Из нас бойцов веками жизнь ковала,
А не трусливых скрюченных калек,
И вот он – по земле идёт кивала!
Хозяин бала! Новый человек!
Меня холодный пот прошиб спросонья,
И свет моё жильё не освещал,
Я сам себя расстроенной гармонью,
Гитарой дребезжащей ощущал!
Мозги и сердце, душу мне навылет
Как будто прострелили из ружья,
Меня кивалы эти впечатлили,
Что это тоже родина моя!
И я желаю ей совсем немного –
Чтоб ей счастливый вытянуть билет
И, наконец, найти свою дорогу
И «Паркинсоном» больше не болеть!
Менты ещё, я помню, побывали
Вот в этом сне моём, и головой
Они, как куклы, точно не кивали,
А, как обычно, воз тащили свой.
Вот так вот люди ходят и не знают,
Куда они идут за пядью пядь,
Ну и вообще – про что они кивают.
Им никогда про это не узнать.
…Недаром, братцы, с вами тут со всеми
Я про ментов затеял разговор.
Какая жизнь была у них в то время,
Никто не знает толком до сих пор.
И всё, что было со страной моей родной,
Какой-то чёрною покрыто пеленой,
Кромсать и рвать её – занятие пустое,
Так в телевизоре нам часто говорят,
Но, если мы не будем помнить тех ребят,
То так и будет всё покрыто чернотою.
Двадцать первая глава
Не будет. Со мной нету сладу,
Когда я молчать не готов.
Ну вот я и сделал, что надо,
Роман сочинил про ментов.
И я за друзей своих стоя
Бокал поднимаю стократ.
Читатель, давай мы с тобою
Вернёмся в ту ночь на Арбат,
Где друга я встретил, Витюху,
Где добрые люди на час
Без лишних вопросов пивнуху
Специально открыли для нас.
Я знал: нам ещё и добавки
Дадут в близлежащем дому
В подвале у скульптора Славки,
Я шёл изначально к нему.
И вновь я вернул в наше время
Витюху вопросом своим:
«А с нашими что там со всеми?
А то я скучаю по ним.
Ревущей безумной турбиной
Тоска колобродит в душе.
Одиннадцать лет с половиной,
Как я на гражданке уже.
Как будто завесою дымной
Нас век разделил насовсем
С ребятами. Витька, скажи мне,
Чего там случилось и с кем?»
«Толян укатил в Аргентину,
Замкнуло чего-то в мозгу,
Я даже такую картину
Представить себе не могу!
Он там уже год, как не больше,
И с кем бы ты думал, Серёг?
Да с Зинкою той, с прокуроршей
Рванули вдвоём наутёк
Из нашей с тобою России.
Был с нами, и нету его!
Он даже испанский осилил.
Чего тут сказать? Ничего.
Конечно же, парень с приветом,
Как все мы, и есть он, и был,
Но главное всё же при этом,
Чтоб русский Толян не забыл.
Толян ничего, а вот Клещ-то
По правде сказать, чуть не сел.
Ну, это вообще было нечто,
Там меч над башкою висел.
Курьер-то тот самый, Василий,
Что в Питер возил барахло,
Сработал без шума и пыли,
Когда его время пришло.
Его-таки сделали мэром.
Ушастый, мотая свой срок,
Каким-то особым манером
Ему в этом деле помог.
На зоне судили-рядили,
А после, да им не впервой,
На царство, на трон посадили
В один городок под Москвой!»
«Как? Вора квартирного? Ваську?
А если нагрянуть к нему
С ОМОНом9, сказать: «Ну-ка, слазь-ка,
Не нужен ты здесь никому!»
____________________________
9ОМОН – отряд милиции особого назначения.
«Серёга, кончай, ради Бога,
Давай уж, людей не смеши!
А, кстати, всей банде помногу
Влепили тогда, от души.
Там суд оттянулся дай боже –
Как будто под рёбра с носка,
И десять им дали, и больше
Хорошие были срока!
Курьер же, ты помнишь, на сделку
Тогда согласился пойти,
Он прыгал от счастья, как белка!
Три года потом из шести
Он зону топтал, если точно
По пальцам года посчитать,
И вышел условно досрочно,
Чтоб мэром впоследствии стать.
Две трети, бывает, всего лишь
Сидишь, и за честный твой труд
Заранее вольную волю
Тебе вертухаи дают.
Серёга, ты мне не поверишь,
Их время пришло, всё течёт.
Они там на зоне не звери,
Там творческий к делу подход.
Вот так они дроби считают:
Две трети умножить на шесть –
И три там, и меньше бывает,
Когда стимуляция есть.
Сквозь тернии к звёздам пробиться
Безудержной страстью горя,
Курьер этот, Васька, в столицу
Явился потом втихаря.
Как будто из пепла воскресла
Душа у него – не в пример
Всем нашим. В высокое кресло
Залез он. Вот мэр так уж мэр!
И он не забыл про Клеща-то,
Зазвал в ресторан, в кабинет,
Работы, мол, край непочатый.
«Ну что, подполковник, привет!
Любой, кто с глазами, в два счёта
Смекнёт, посмотрев на меня:
Я вроде машины «Тойота»,
А это тебе не …ня!
Пятьсот лошадей, полный привод!
Учите, ребята, матчасть!
Я власть городская, а ты вот
Уже никакая не власть!
Но наши тебя уважают.
Я помню, от страха дрожал,
Что суд мне «червонец» впаяет,
Но ты своё слово сдержал!
Видать, нам с тобой свои тёрки
Тереть до скончания дней.
В партнёры зову, не в шестёрки,
Начать бы уже поскорей!»
«Чего?» «А того! Ты послушай:
Имеется тема одна,
Уж больно мне в сердце и в душу
Запала её новизна!
Звоночек тут был, чтоб не слишком
Открыто и громко трубя,
Какая ты важная шишка,
Смотрящим поставить тебя,
Чтоб в качестве бизнес-объекта
Элитный подпольный бордель
Выдерживал заданный вектор,
Чтоб жизнь веселей и бодрей
Была с каждым днём там, и прибыль
Не падала чтоб, а росла, –
Мы вместе с тобою могли бы
Крутить неплохие дела!
Да, там персонал специфичен
Насчёт чтоб порядок любить.
Чтоб главную мантру постичь им,
Ты должен её им вдолбить! –
Что там не сплошная малина,
Что, как и везде по стране,
Там тоже нужна дисциплина.
Ты справишься с этим вполне.
Ты менеджер высшего сорта!»
Вот тут-то наш Клещ психанул
И этого мутного чёрта
Хлебалом в салат окунул!
«Подумаешь, – раньше сказали б, –
Немного слегка потрепал!»
Но Васька хлебало оскалил
И в обморок сразу упал!
А после в больничной палате
Наутро он встретил зарю.
Ему в этом самом салате
Укроп закупорил ноздрю.
Там лопнул сосуд, и к тому же
Какую-то там колбасу
Хирург у него обнаружил,
Пинцетом шуруя в носу.
Клеща-то вот в следственной части
За это и взяли под пресс,
Что он представителя власти
Мурлом окунул в майонез!
Потап за него заступился,
Все старые связи поднял,
Сперва с прокурором напился,
А после и вовсе сигнал
В высокое мягкое кресло
Какому-то хрену послал,
Чтоб дело, как спутник, исчезло,
Который с орбиты пропал –
Подарок всего лишь, не взятка,
И всё, никаких больше дел!
Мол, спутник, идя на посадку,
При спуске внезапно сгорел!
Ну, в общем, спасибо Потапу,
Отмазал. Иначе беда.
Пошёл бы наш Клещ по этапу
И сгинул бы там навсегда!
Реалии новой России
Не каждый сегодня поймёт.
Свои же Клеща попросили
С далёких незримых высот
Вести себя как-то потише.
Он эти подсказки учёл.
В отставку на пенсию вышел,
Разводит на пасеке пчёл».
«А сам-то Потап, что он, где он,
Любимый наш вождь и вожак?»
«Да виделись мы между делом,
Он скрёб, как по роже наждак,
Меня словесами своими,
Как гирей, давил на мозги,
Пока ты, мол, весь тут не вымер,
Подальше отсюда беги! –
От вечной гулянки. Ну, что ты,
На струнах побренькал и рад?
Серёг, он меня на работу
Позвал две недели назад.
Он, офис по случаю как-то
Напротив Кремля отхватив,
Без устали пашет, как трактор,
Он частный теперь детектив.
Сейчас две недели – как вечность,
Другая житуха пошла,
Она не прощает беспечность.
Такие вот нынче дела.
И кризис ему, как горилла,
Гримасу состроил свою,
Аренда его разорила.
Я нос свой туда не сую,
Чего там и как у Потапа,
Но знаю, что он задолжал
Тому, кто потом и захапал,
Кто бизнес его и отжал.
Вот так вот, – сказал мне Витюха, –
Всё быстро теперь, знаешь сам,
Пошло́ с этой новой житухой,
Привыкнешь к любым чудесам!»
Мы все, как на крыльях, летали.
И вот в девяносто восьмом
Случилось, чего мы не ждали –
Всеобщий и полный облом!
Так вышло. Держава в дефолте
Утопла, как Жучка в пруду,
И кризис за фортелем фортель
У всех вытворял на виду.
Он топает бодро и ровно,
Не видя вокруг никого,
И все мы вокруг поголовно
Лишь пыль на подошвах его.
«А как остальные ребята –
Володька, Сергуня, стажёр,
Удав, наконец?» «Хреновато.
Там сложный пошёл разговор
С начальством у них, да не с нашим,
А с тем, что на смену пришло,
С которым варить нашу кашу
Нам было уже западло.
И Клещ, и Потап в девяностом
На вольные вышли хлеба.
Без них уже стало не просто,
Там сразу слетела резьба
В башке, кто уже по-другому,
По-чёрному нас припахал,
Как будто им кто-то солому
Заместо мозгов напихал.
Они в своём фирменном стиле
На нас, ох, скорей бы забыть,
Одну мелочёвку валили,
Чтоб «палок» побольше срубить.
И хоть она, эта рутина,
Была для нас хуже петли,
Двенадцать кило героина
Изъять мы однажды смогли.
Сынки там какие-то чьи-то
Активный наладили сбыт,
И вот он уже с этим сбытом
Вопрос кардинально закрыт.
Начальники нас похвалили,
Развеяли нашу тоску,
И всех, кто был взят, отпустили
По первому сверху звонку.
Чего уж? Немногие рады
По встречной пылить полосе.
Нам сказано было: «Так надо».
Ну, мы и уволились все.
Меня ещё раньше, точнее,
За длинный турнули язык,
За то, что пахать на «земле» я
Спустя рукава не привык.
Начальство живёт и не тужит.
Вован изучает иврит,
Стажёр инкассатором служит,
Удав казино сторожит».
«Постой, а иврит-то причём тут?
Он что, значит, тоже…того?»
«Да нет, просто доктор почётный
Супруг у сеструхи его.
С какими-то вроде корнями,
Что можно ему в Тель-Авив
По хитрой заехать программе,
Родню заодно прихватив.
Сергуня же вновь, что есть мочи,
Поймав настоящий кураж,
Сидит в кабинете и точит
Точилкой большой карандаш.
Зачем? Чтоб в проекте доклада
Начальник любимый его
Подчёркивал всё, чего надо,
И больше не знал ничего.
Его расстрелять как-то даже
Однажды хотел генерал,
Что он, вопреки инструктажу,
Точилку свою потерял!»
«Витюх, а со Шмаковым Колей
Какой там в итоге расклад?»
«Да здесь он, в Москве, в средней школе
Ботанике учит ребят.
Он старый диплом педагога
В комоде искал десять дней,
Он новую в жизни дорогу
Нашёл и потопал по ней.
Красивая рыба речная,
Какой-нибудь хариус, хек, –
Он в них хорошо понимает,
Учёный такой человек!
Вот так и храним в голове мы
Его бесконечный рассказ,
Где главная Колькина тема –
Что рыбы умнее всех нас!»
Ну ладно. Здесь речь не об этом.
Она здесь, скорее, о том,
Как мы с милицейским приветом
К товарищу, к Славке идём.
Уже мы допили добавку,
Уже и забрезжил рассвет.
Ну вот и подвал. Вот и Славка:
«Здорово, бродяги, привет!
Серёга, а кто там с тобою
Понурый и мрачный пришёл,
Чего с ним случилось такое?
Тащи его сразу за стол!»
«За стол? Это можно. Давненько
Я здесь у тебя не бывал,
Не пел, на гитаре не бренькал,
С ребятами не выпивал.
А где они, кстати? Ведь я же
Махнуть с ними рюмку мастак!»
«Да вон они, лыка не вяжут,
Четыре утра, как-никак!»
«Да, видно оно! Погуляли!
Чего отмечали-то, Слав?»
«Да я вроде помнил вначале,
А после, слегка подустав,
Забыл, если честно признаться,
Какой такой праздник у нас.
И ладно. Как сами-то, братцы?»
И мы повели свой рассказ,
Эпитетов лишних не тратя,
А в темпе, чтоб Славка не спал,
Про всё, что тебе, мой читатель,
Я здесь только что описал.
Мы ели какие-то груши
Под смешанный аперитив,
И Славка внимательно слушал,
Усталость свою позабыв.
Он после добавочной дозы
Мольберт подпирая плечом,
Услышав про наши берёзы,
Особенно был впечатлён –
Что рвутся сквозь пепел и камни,
Где мрак на пути, чернота.
«Не знай я тебя, – он сказал мне, –
Не понял бы я ни черта.
Побольше в родной стороне бы
Вас было таких, чтоб не счесть, –
Берёзы, что тянутся к небу,
Вот это вот все вы и есть».
Вокруг озираясь печально,
Он крепко держался за стул,
Чтоб на пол не рухнуть случайно,
И кистью водил по холсту.
Два цвета – зелёный и чёрный
Смешал он на этом холсте.
Ни глади там синей озёрной,
Ни моря, ни звёзд в высоте,
Ни красной какой-нибудь розы,
Ни солнца, ни пальмовых рощ,
А только берёзы, берёзы,
И чёрная, чёрная ночь.
Паук на мигающей люстре
Задумчиво лапкой шуршал,
А Витька хотел об искусстве
Вести разговор по душам.
Идейный аспект для затравки
Он сразу же взял на прицел,
Вопрос у Витюхи для Славки,
Как овощ на грядке, созрел:
«Вот ты на троих разливаешь.
Прекрасно. А ты вот, мой друг,
Венеру Милосскую знаешь,
Ну, статую эту без рук?
Об авторском этом капризе
Немало гуляет легенд.
Ну разве не ясно, что кризис
Их тоже в какой-то момент
Окутал тогда, этих греков,
И нету просвета вдали,
И как тут лепить человека,
Чтоб руки нормально росли?
Никак, если денег на глину,
И тех у тебя даже нет,
И спонсор твой сдулся и сгинул
С концами, простыл даже след!»
«Ну да, – поддержал его Славка, –
Всё было, и вот тебе шиш!
И ты не творец, а козявка,
Всё правильно ты говоришь!
Художнику в кризис хреново.
Вон, глянь-ка туда в уголок,
Там маршал стоит безголовый,
И конь его рядом без ног.
Такому объекту культуры
Как правило, зритель не рад,
Когда лишь куски арматуры
Из конского брюха торчат.
А как же так вышло? А так вот –
Заказчики много хотят,
Но жизнь-то, она вроде шахмат,
Зевнул – и уже тебе мат!
А как я зевнул? Предоплату
Не взял целиком, и привет!
Заказчик – банкрот. Вот и вся и тут
История славных побед,
Успехов моих, озарений,
Счастливых бессонных ночей.
«Подумаешь, тоже мне, гений! –
Беснуется хор сволочей,
Заклятых моих конкурентов,
Что лепят героев труда.
Таких девяносто процентов,
С кем знаться – позор и беда.
Когда ты хромая собака,
Хоть ты и умом будешь крут,
Тебя, как того Пастернака,
За миску похлёбки сожрут!
Да, вы мне изрядно помяли
Мозги. Я такое люблю.
И, если вы банду поймали,
То я и коня долеплю,
И маршал мой будет в металле
Почётный топтать пьедестал!»
Ну, в общем, пока мы болтали,
Картину-то он дописал.
Богема уже оживала,
Народ шебуршил по углам –
Почётные гости подвала –
Пьяны были все, но не в хлам.
Башка набекрень у богемы,
Как будто от качки морской, –
Стоят, озираются: «Где мы?
А, вспомнили, мы в мастерской!»
Прозаик, довольно маститый,
Башкою тряхнул: «Ну, дела!»,
К столу подошёл, и поди ты,
Не стал выпивать из горла́, –
Стакан опрокинув привычно,
Сказал в пустоту, наобум:
«Вести себя надо прилично!
Мы всё же властители дум!»
Спросонья глаза мутноваты
У двух молодых поэтесс,
Они неплохие девчата,
У них в голове интерес,
Мол, надо ж такому случиться,
Советские наши менты,
Заместо, чтоб в строй становиться,
С искусством наводят мосты!
Чтоб время не тратить впустую,
Уже даже целый этюд
Наш Славик любимый рисует
Про их героический труд! –
Совсем не мазня на мольберте,
Там даже название есть,
Два слова всего: «Нету смерти!»
И белых берёз там не счесть!
Сказать свои мысли стихами
С устатку они не могли,
И ручками нам помахали,
И ближе к холсту подошли.
Стоят, вон, и блеют, как козы:
«Да тут и сомнений-то нет,
Что это не просто берёзы,
А ваш коллективный портрет!
Мы тоже во всём разберёмся
И к звёздам, что светят едва,
Сквозь стужу и сумрак прорвёмся,
Вот только проспимся сперва!»
И рокер, кумир молодёжи,
(Он тоже проснулся уже)
Пошёл из угла к нам, но всё же
Замешкался на вираже.
Он машет руками, и бренди
Течёт у него по губе:
«Эй, Славка, дружище! Ты в тренде!
Менты даже ходят к тебе!»
Редактор журнала, по рюмкам
Разлив из бутылки коньяк,
Печенье какое-то схрумкал
И выдал вердикт: «Всё не так!»
Не тренд он, а бренд! Это круче,
Уж ты мне поверь, старина!
Ему даже чёрная туча
И молния в лоб не страшна!
Ван Гог! Микеланджело! Гойя!
Малевич ты наш Казимир!»
«Шабаш, мужики! Тут другое! –
Витюха их всех вразумил, –
Я вижу, что вы в вашем споре
Один упустили момент,
А я вам скажу: зрите в корень!
Не тренд, и не бренд он, а мент!»
Да как это? – все обалдели,
Он скульптором был много лет,
Да, с виду гусар, а на деле
Свистка у него даже нет!
«А где его китель парадный?
А где амуниция вся? –
Взволнованный комик эстрадный
Сказал, бородою тряся, –
А как же фуражка, кокарда,
Штаны, наконец, галифе?
И где он в учёте по кадрам,
В какой обозначен графе?»
И Витька ответил: «Резонно!
Но надо понять, наконец,
Что он без петлиц и погонов
Гвардеец, орёл, удалец!
Подумаешь кителя нету,
Пошёл в ателье, и пошил!
Чтоб всё игнорировать это,
Достаточно Славка пожил.
Он тот, кто умеет нас слушать,
Он понял нас, как ни крути,
Он видит насквозь нашу душу,
Он может до сути дойти.
Да он и дошёл. На картине
Всё то, что должно на ней быть.
Мне хочется Славку отныне
Почётным ментом объявить!
Любого гони супостата!
Живым оставайся в бою!»
И Славка сказал нам: «Ребята,
Берите картину мою!»
Он, кстати, слегка засмущался:
«Спасибо, что ты меня, Вить,
Один тут из всех догадался
Почётным ментом объявить!»
Я тронул гитарные струны,
А Славка скрутил этот холст
И в кожаный тубус засунул.
Он, Славка-то, парень не прост:
«Я точно его потеряю,
В отличие, братцы, от вас.
Такому, как я, раздолбаю
Вообще оно лучше подчас, –
Сказал он, – подальше держаться
От статуй своих и картин,
А то и вообще, может статься,
Устроить для них карантин.
В каморке, в пустой комнатёнке
Стоять бы шедеврам моим,
Где лишь тишина да потёмки,
А лет через сто поглядим,
Кому это всё будет нужно,
Чего я успел наваять,
А вдруг мне народ скажет дружно:
«Пошёл-ка ты, … !»
Но эта картина, ребята,
Написана лично про вас.
Поверьте мне, парни, уж я-то
Услышал его, ваш рассказ».
Богема опять загалдела –
Не вся, но заметный процент:
«А что, и хорошее дело,
Что Славка теперь тоже мент!
Выходит, что он многогранен!
Не зря он в своей мастерской
Работает, как каторжанин,
В манере своей ментовско́й!
Да ты поищи таких нынче,
Да вряд ли найдёшь ты кого,
Вот был Леонардо да Винчи,
И то уже нету его!»
Однако пора собираться,
Нам в разные с Витькой концы.
С богемою надо прощаться.
Пока, дорогие творцы!
Про нашу родную сторонку,
Восполнив душевный пробел,
Прозаик задорно и звонко
Нам песню вдогонку пропел:
«Во поле берёза стояла,
Во поле кудрявая стояла.
Некому берёзу заломати,
Некому кудряву заломати.
Я пойду берёзу заломаю,
Я пойду кудряву заломаю».
«Чего с ним? – спросили мы Славку, –
Зачем ему всё это петь?»
«Затем, что он вышел в отставку,
Как старый заблудший медведь
Выходит порою из леса
И смотрит вокруг: «Ну и ну!
И надо ж мне было, балбесу,
В чужую прийти сторону!»
Он верным бойцом, забиякой
В Союзе писателей был,
Он Галича и Пастернака
И всех, кого скажут, громил.
Что делать? Работа такая.
И, словно в загривок гарпун,
Он всаживал жертве, толкая
Речуги с высоких трибун.
И яркой от выпивки краской
Горит его рожа, хоть плачь,
Как будто бы красную маску
Надел перед казнью палач.
Так было. Но мир изменился.
Конечно же, всем тяжело.
И в штопор Совок забурился.
Семь лет, слава Богу, прошло.
Вот он и привыкнуть не может,
Что некого больше громить,
И зубы сжимает до дрожи,
Семью-то ведь надо кормить.
В глухой пребывая печали,
Вот он иногда и поёт.
Семь лет, как ему уже дали
Везде от ворот поворот,
Мол, ну тебя на хрен, погромщик,
Такая уж, братец, судьба,
На пристани старый паромщик,
Тот самый, заждался тебя,
Кто всех нас в итоге увозит
Куда-то к чужим берегам.
В каком-то теперь в леспромхозе
Прозаик теперь главный зам.
Он счастлив за этой работой
Умом и душой понимать,
Что в мире осталось хоть что-то,
Что можно ещё заломать.
Он держит вопрос на контроле,
И нет, чтоб из лейки полить
Берёзу, стоящую в поле,
Он хочет её завалить!
Такой у него рефлекторный
К простой этой песне подход,
Как только поддаст выше нормы,
Так сразу её и поёт!»
Да, силища, видно, взрывная
Отложена в нём про запас, –
Стоит и мычит: «Заломаю!»,
И страшен сощуренный глаз!
Девчата жужжат, как стрекозы:
«Ну, ты задолбал на корню!
Зачем ты про нашу берёзу
Разводишь свою трепотню?
Мы знаем: всё это слова лишь!
Ты старый, а мы молодёжь!
Ты сроду её не сломаешь,
Лишь руки свои обдерёшь!»
Он с полным бокалом напротив
Стоит, словно дуб: «Ну, народ!
Посмотрим, как вы запоёте,
Когда моё время придёт!
Вот так вас поднять среди ночи –
И к стенке, и сразу в расход!»
И две поэтессы хохочут:
«Авось, как-нибудь пронесёт!»
Пустые бутылки под лавку
Забросив под хохот и хрип,
«Послушай, – спросили мы Славку, –
А кто он тебе, это тип?
Он с виду мужик-то приличный,
Но будто слепой, как сова,
Уж больно оно непривычно
Подобные слышать слова!»
«Да сердце его от натуги,
Как поезд по рельсам, гремит,
Он жертвы свои с похмелюги
В мечтах продолжает громить.
Не может никак ни в какую
Забыть он всё это, а я
Подвал у него арендую,
Такая вот доля моя.
Он ищет, как все, где теплее,
Погреться приходит зимой,
Не гнать же его, дуралея,
При том, что он родственник мой.
Да Бог с ним уже, каждый раз мы
Опять этот слышим мотив.
А много сейчас не в маразме
Из тех, кто пока ещё жив?»
Веселье отнюдь не угасло.
Прозаик за круглым столом
Отсвечивал рожею красной,
Как будто крутил фонарём.
Ему, хоть и правда он старый,
Задал-таки правильный крен
Высокий красавец с гитарой,
Артист из театра «Ромэн».
Он так на ней музыку сбацал,
Что, глядя на мир свысока,
Прозаик не смог удержаться
И лично сплясал гопака!
Да, как бы нам ни было грустно,
Пляши, и вся дурь улетит!
Волшебная сила искусства
Вот в этом как раз состоит.
Я тоже в подвале у Славки
С Витюхой сплясал, как тогда,
На стройке, точнее, на свалке.
Большая пошла чехарда –
Мы тоже себя показали –
И друг мой Витюха, и я,
Воистину в этом подвале
Душа развернулась моя!
Нам зрители хлопали стоя,
Эмоций у них целый шквал,
«Цыганочка» – это святое!
Артист её тоже сыграл.
Мелодию эту, все знают,
Я в сердце с рожденья ношу.
Как только её заиграют,
Так сразу же я и пляшу.
Ну ладно, пора уж, ей-Богу,
Нам Славка с собой сухарей
В кулёк положил на дорогу,
Чтоб шли мы уже поскорей –
«Не в смысле вас на хрен спровадить,
А чтоб вы с богемой опять
Искусства любимого ради
Не начали пить да гулять!
Уютная эта берлога
И схожие с нею места
Легко снивелировать могут
Глубинную сущность мента!»
И в воздухе полным бокалом
Вираж исполняя лихой,
«Гудёж этот вечен, – сказал он, –
С него соскочить нелегко!
Вот так и погрязнешь в два счёта
И даже уснёшь на столе,
Но должен же кто-то работать,
Чтоб жил человек на Земле!»
Богема галдит громогласно:
«Мы сами себе короли!»
Нам Славка сказал: «Это классно,
Что вы ко мне в гости пришли!
К чему этот дым коромыслом,
Тут даже понятно ежу!
Из спячки душа моя вышла –
Я так вам, ребята, скажу.
Покамест она не на взлёте,
Но как-то уже на ходу,
А если вы вдруг соберётесь
Ещё раз ко мне, я вас жду!
С какой стороны ни зайди ты,
Нельзя по-другому никак,
Когда все надежды разбиты,
И всё у тебя враскосяк,
И ты уже загнанный в угол,
И пол под ногами горит,
Нам надо почаще друг с другом
О жизни своей говорить.
Вот это нас только и лечит,
А всё остальное – мура!
Счастливо, ребята, до встречи,
Ни пуха вам всем ни пера!»
Чтоб в горле не так было сухо,
Махнуть посошок пополам
Мы вместе решили с Витюхой.
Махнули. Пора по домам.
Ещё в тумане тлела поздняя звезда,
И строй унылый зарывался в никуда
Столбов фонарных – этих старых солдафонов.
Ну что, Витюха, друг сердечный, будь здоров!
