полная версия

Сергей Владимирович Киреев
Возле Чистых прудов

«Ехал, ехал купец, путь далек – ни конца, ни края…»

 
Ехал, ехал купец, путь далек – ни конца, ни края,
Он на ярмарке был, он деньжищи домой везет.
Черен лес и колюч, и метель завывает злая,
Он друзей растерял, и подругам потерян счет.
 
 
Не видать, не видать, не видать, не видать дороги,
И душа на ветру коченеет под скрип осин.
«Уноси же ты, черт, уноси поскорее ноги, —
Ветер шепчет ему, – берегись, если ты один!»
 
 
Провожали купца, целовали до боли, звонко
Девки-дуры на счастье, и он хохотал в ответ.
И, губу закусив, мать крестила его вдогонку:
«Все напрасно, сынок, если друга с тобою нет!»
 
 
Визг вонзился во тьму! Это кони летят с обрыва.
Пни. Коряги. Овраг. Ни души. Серый снег стеной.
Вязнет в шубах купец, ковыляет, ступает криво.
Он упал. Он один. Значит, нету пути домой.
 
 
Вьюга воет взахлеб, зыдыхаясь, крича и плача,
И, глаза закрывая под звон золотых монет,
Он в бреду бормотал: «Все напрасно. Не жди удачи,
Если путь твой далек и товарища рядом нет…»
 

2008

«Девки головы потеряли…»

 
Девки головы потеряли,
Девки лаются с матерями,
Убиваются, словно спьяну,
По безродному по цыгану.
 
 
Солнце в закат – он тут как тут,
Вор, весельчак, бездельник, плут, —
Дразнит, дурачит честной народ,
Душу из пяток у девок рвет.
 
 
Ох, ребятушки начеку.
Ох, висеть ему на суку.
Что понравится – все готов
Из чужих тащить сундуков,
Своего добра не нажил,
На ножи его, на ножи!
 
 
Сколько раз ему говорили:
«Мало мы тебя хоронили!
Ты кончай свои трали-вали,
Песен сроду здесь не слыхали!
 
 
Нам здесь привычней смех чертей,
Вой домовых да хруст костей.
Уши забиты у нас землей.
Даже звонарь, вон, и тот глухой!»
 
 
Смерть кудрявому! Он один.
Жить-дышать ему не дадим.
Чтоб порвать не мог наш аркан,
По рукам ему, по рукам!
 
 
От забот пустых, от хлопот —
Камень в лоб ему, тряпку в рот!
 
 
…Вот и кончена песня с пляской.
Туча – по небу – грязной кляксой.
Эй, ребятушки, выпьем браги!
Вечным сном цыган спит в овраге!
 
 
Нету его, а мы живем,
Дальше друг другу горло рвем.
Слабые дохнут, в земле гниют,
Мертвому пряник, живому кнут!
 
 
Кто топор у нас рвет из рук —
Под каблук его, под каблук!
Кто там шастает под окном —
Кистенем его, кистенем!
Кто к нам с песнями на порог —
Вилы в бок ему, вилы в бок!
 

1984

«Девкам пол пятки жжет…»

 
Девкам пол пятки жжет,
С ними невпроворот
Будет нынче возни и мороки,
Ну и ну, стыд и срам,
Девки рвутся к дверям,
По деревне идут скоморохи!
 
 
Край задумчив наш, тих,
Но от хохота их
Бревна гнутся в домах, дохнут блохи,
Мухи мрут. Ну-ка, встань,
Беспробудная пьянь,
По деревне идут скоморохи!
 
 
Не пожар, не гроза,
Но сегодня глаза
Мы с утра рукавами протерли,
Брага в каждом ковше,
А у нас на душе
Страх и скука, как пальцы на горле.
 
 
Веселее, звонарь,
Разгуляйся, как встарь,
Медный колокол свой раскачай-ка!
И, как пьяная в дым,
Перебором шальным
Отзовется вдали балалайка.
 
 
Лезем к свету из нор, Не хотим под топор
Мы теперь подставлять свои шеи,
Что нам плеть, что нам кнут,
Скоморохи идут,
Подыхать нам уже веселее!
 
 
За околицу, к ним,
Слушать песни хотим,
Эй, десятник, дела твои плохи,
Хватит жилы нам рвать,
Хватит ребра ломать,
По деревне идут скоморохи!
 

1984

«Залетного соколика свинтили с потрохами…»

 
Залетного соколика свинтили с потрохами —
Ванюху-конокрада из соседней слободы,
Его в углу урядники месили сапогами,
И пол дрожал и гнулся от веселой чехарды.
 
 
И он порвал веревки, и конвой за ним в погоню
К реке по снегу кинулся, оскалясь, как в бреду.
Они его догнали. Он об щеки грел ладони.
И самый злой и старший расстрелял его на льду.
 
 
А тот, второй, сутулясь от похмелья и печали,
Цеплялся за березу, и зубами скрежетал,
И в ухо выл товарищу: «Ведь мы его догнали,
И он стоял, как вкопанный, зачем же ты стрелял?»
 
 
А после – панихида, и от храма до погоста
Народ, чихая в бороды, за гробом ковылял,
И дьяк, хмельной и скрюченный, одетый не по росту,
Скулил, вопил на холоде: «Зачем он, гад, стрелял?»
 
 
И он, сполна одаренный монетой медной, звонкой,
Сидит и пьет, и, вдребезги об шкаф разбив бокал,
Жена, Наташка, по миру пошла с пустой котомкой:
«Дурак, мы только зажили, зачем же ты стрелял?»
 
 
И друг его, тот самый, с кем три пуда соли съели,
С кем баб шерстили вместе, не подал ему руки,
Когда он в черной чаще заплутал под вой метели
И в снег навеки рухнул у замерзшей той реки…
 

2003

История одного города

 
Трень-брень, трали-вали,
Трали-вали, трень-брень.
Тяп-ляп. Мы кивали
Головами весь день.
 
 
Пух, прах, дым ли, пепел,
Руки-крюки там, тут,
Ваш, наш, был ли, не был,
Ваших, наших рвут, мнут.
 
 
Ать-два, левой, правой,
Три-четыре, топ-шлеп.
Мил друг, пень корявый
Жить закончил, лег в гроб.
 
 
Час, два горевали —
Так, сяк, а потом
Все – в пляс. Трали-вали.
Мордой – об пол. Шум, гром.
 
 
Всех – прочь, с жара, с пыла,
Всех – за шкирку – в тишь, в тень.
Топ-шлеп. Всяко было.
Все видали. Трень-брень.
 
 
Пьем, спим, польку пляшем.
Танцы-шманцы. Прыг, скок.
Кость в нос – вашим, нашим,
Нашим, вашим – нож в бок.
 
 
Им, нам рожу рвали.
Мы лежали. Встать – лень.
Трень-брень. Трали-вали.
Трали-вали. Трень-брень…
 

1986

«Холод. Тяжелые тучи…»

 
Холод. Тяжелые тучи.
Град, но еще не пурга.
Я на телеге скрипучей
Еду к чертям на рога.
 
 
Конь мой косит глазом карим,
Месит копытами грязь.
«Плохи дела твои, парень!» —
Ветер свистит, веселясь.
 
 
Мимо большого погоста
Еду, крестясь на ходу,
Черт кочергой эти версты
Мерил в похмельном бреду.
 
 
Ветер вопит, словно спьяну:
«Сгинешь, кричи не кричи,
В этой глуши окаянной,
В черной проклятой ночи!»
 
 
Путник впотьмах полуночный,
Бледен, задумчив и зол,
С рожей кривой и отечной,
Мимо, как призрак, прошел.
 
 
Посох заточен, а шаг-то! —
Ноги – враскачку, вразброд.
Он ковыляет по тракту.
Он до жилья не дойдет.
 
 
Чуть развиднелось, и кто-то
Ставит в окошке свечу,
«Братцы, откройте ворота! —
Глотку срывая, кричу, —
 
 
Или уже мы не люди,
Чтобы и дальше так жить?
Так друг от друга и будем
Рожу во тьму воротить?
 
 
Русь православная, где ты?
Эй, отзовись, кто живой!»
Пусто. Темно. Нет ответа.
Нету свечи никакой.
 
 
Только поземка навстречу,
Только всю ночь напролет,
Ветхие кровли калеча,
Ветер солому сечет.
 
 
Люди в ненастную пору
В пьяном угаре глухом
Только безумца и вора
Ждут на пороге своем.
 
 
Спят земляки и не знают,
Сладко храпя на печи,
Как я один пропадаю
В черной холодной ночи…
 

1994

«Конь мой околел. Я в телегу впрягся…»

 
Конь мой околел. Я в телегу впрягся.
Я тащу свой воз из последних сил.
Небо – серый холст, туча – словно клякса,
И дремучий лес черен и уныл.
 
 
У реки – озноб, ледяная одурь,
И вдали, в ночи, бубнами звеня,
Девки под луной водят хороводы,
И горит костер. И зовут меня!
 
 
«Эй, сюда, скорей, молодой, кудрявый,
Эх, силен ты, смел да в трудах упрям,
Нам с тобой гулять по нутру, по нраву,
Эх, тяжел твой воз, брось его к чертям!»
 
 
Холод, как кинжал, мне щекочет горло,
Долог, труден путь. Я, как пес, продрог.
Я спешу к своим, там работы прорва,
Девкам у костра – свой черед и срок.
 
 
Я б с любой из них загулял на пару,
Я бы их сто лет на руках носил!
Я от них бегом, без оглядки шпарю,
Я тащу свой воз из последних сил…
 

2009

«Эй, земляк, слышишь…»

 
Эй, земляк, слышишь,
Не ходи к нам.
Всех из нас выше,
Всех главней Хам.
 
 
Ты в обход шел бы,
Здесь расклад крут.
Ни за что по лбу
Просто так бьют.
 
 
Блеют, ржут, воют,
Вбить хотят в гроб.
Будь готов к бою.
Тренируй лоб.
 
 
Эх, смурной, хмурый
В слободе люд.
Ой, с тебя шкуру
Рвать хотят. Рвут.
 
 
Заросли шерстью
Все подряд, сплошь.
Ох, разит смертью
От хмельных рож.
 
 
Белый свет, падла,
На тебя зол.
Возле лба палка,
У виска ствол.
 
 
Нет вперед ходу,
Есть сигнал «Стоп».
Не мути воду,
Применяй лоб.
 
 
Не чеши репу —
Ад и есть ад.
Если лоб крепок,
Будешь жить, брат.
 
 
Смейся, жуй гренку
И хлебай сок,
Если лбом стенку
Проломить смог.
 
 
Ветер злой, встречный,
Валит с ног, черт.
Будет кайф вечный,
Если лоб тверд.
 
 
А целы стены,
То на кой ляд,
За каким хреном
Ты живешь, брат?
 
 
Улыбнись, олух,
И забудь грусть.
Над башкой обух
Просвистит пусть.
 
 
Пусть топор точит
На тебя Хам.
Твой кочан прочен
И хребет прям.
 
 
Ты упал в лужу,
И дела – дрянь.
Веселей, ну же,
Встань, браток, встань.
 
 
Если лбом в стены
Нету сил бить,
За каким хреном
На земле жить?
 

1994

«Мы гуляли, мы плясали…»

 
Мы гуляли, мы плясали,
Сладко ели, крепко спали.
Мы глаза протерли утром, и опять – пляши, гуляй!
И за тридевять земель я
Добывать хмельное зелье
Снарядился, вдаль пошел, в дремучий край.
 
 
Снег да снег, да степь, да вьюга,
Ни товарища, ни друга,
Лишь сугробы да овраги. Где дорога, где проход?
В этот холод, в эту стужу
Было плохо, станет хуже,
Если знаешь, что тебя никто не ждет.
 
 
Я иду с добычей важной.
Я здоровый, я отважный.
Здесь ямщик замерз однажды от товарищей вдали.
Он их звал – они гуляли,
Сладко ели, крепко спали,
И забыли про него, и спать легли…
 
 
Смерть под носом прошуршала,
Промелькнула и отстала.
Вижу свет впотьмах, дорогу, слышу крики: «Эй, сюда!»
Вот снежками мне сигналят,
И дрожит на соснах наледь,
И сосулька, вон, на елке, как звезда.
 
 
Петька, пьяный, еле дышит,
Но с гармошкой влез на крышу,
Бьет кувалдой об кувалду, словно в колокол звонит.
Он кричит мне, черт хрипатый:
«Где ты там, держись, не падай!
Ты услышь нас, ты не брошен, не забыт!»
 
 
Ни коня со мной, ни плетки,
Я к ребятам рву подметки.
Ох, не зря вы драли глотки, задыхаясь, как в бреду!
Я вразвалку по оврагу
Ковыляю, я не лягу.
Я вас слышу. Я живой. И я дойду…
 

2001

«В жилах кровь леденеет и стынет…»

 
В жилах кровь леденеет и стынет,
И гудит, как с похмелья, башка:
Комиссар, полюбивший графиню,
Был расстрелян в застенках ЧК.
 
 
Мы плетемся под черною тучей.
Мы о нем будем память хранить.
На телеге разбитой, скрипучей
Комиссара везем хоронить.
 
 
Он плывет, как на лодочке хлипкой,
Он неделю ходил во хмелю,
Он шептал на расстреле с улыбкой:
«Я ее больше жизни люблю!»
 
 
«Он от страсти из разума выжил, —
Нам сказали в ЧК, – он во сне
С ней в обнимку гулял по Парижам,
Шляпу, фрак надевал и пенсне»
 
 
Мы на гроб пулеметную ленту
Положили, пальнули во тьму:
Ну зачем ты, зачем ты, зачем ты
Нас покинул, – скажи, почему?
 
 
Снег летит, окаянный, проклятый,
И хоть в омут ныряй, хоть в петлю.
Мы слова его помним: «Ребята!
Я ее больше жизни люблю!»
 
 
Ворон мерзнет на дряхлой осине,
И черна за оврагом река.
Комиссар, полюбивший графиню,
Был расстрелян в застенках ЧК…
 

1998

«Мы за Яблочный спас выпивали…»

 
Мы за Яблочный спас выпивали,
И пришел, вон, прямой, как доска,
И разводит со мной трали-вали
Сашка Павлов, сотрудник ЧК.
 
 
В черной куртке, с ухмылкой на рыле,
Он присел в огороде на пне:
«Мы вчера твою лавку закрыли,
А сегодня ты встанешь к стене».
 
 
Я соседей позвал и соседок,
И жену, и родимую мать.
«Ты позволь мне, браток, напоследок
Посошок на дорожку принять!»
 
 
Мы с ним вместе росли пацанами,
Кур гоняли за тем, вон, углом.
Он чечетку пролязгал зубами
И сказал: «Перебьешься. Пойдем!»
 
 
Он поднялся и сдвинул посуду.
Он делил со мной хлеба кусок,
А теперь не дает мне, паскуда,
Перед смертью принять посошок.
 
 
За рекой соловьиные трели,
А у Сашки озноб и оскал:
«Я, гляди-ка, уже три недели
Из нагана в людей не стрелял!
 
 
Мне в лихую горячую пору
Революция право дает
Посмотреть, как ты встанешь к забору
И как кровь из тебя потечет!»
 
 
Мы идем. Ой, Санек расстарался,
Ох, легка его подлая прыть,
Так он в детстве хотел и пытался
Всех в округе собак перебить
 
 
И на радость мычащей скотине
Подстрелить из рогатки орла,
Посмотреть, как он клюв запрокинет
И как кровь потечет из крыла.
 
 
Жизнь, петляя, по кочкам несется:
Мне фамилию дали – Орлов.
«Ты взлетел высоко, – он смеется, —
И конец твой тяжел и суров!»
 
 
Пыль, колючки, холодные камни.
Черт-те что, не могу я, Санек,
Чтобы друг закадычный не дал мне
Напоследок принять посошок!
 
 
Темнотища, хоть выколи зенки,
Сверху бледная смотрит луна,
Как он тащит меня, ставит к стенке
И как я прыгнул первым спьяна.
 
 
Мы по насыпи вниз покатились,
Там прохлада, озерная гладь,
Мы зубами, как волки, сцепились,
Я раздумал в колючках лежать.
 
 
Я б вообще его, гада, не трогал,
Я бы в рай без оглядки убег,
Если б он перед дальней дорогой
Мне позволил принять посошок!
 
 
Ой, дела его скверны и плохи,
Он нажал на курок, остолоп,
И в борьбе, в кутерьме, в суматохе
Пуля-дура вошла ему в лоб.
 
 
Спи, Санек, ты презрел все устои,
Бог, и тот бы тебе не мог.
Ты с наганом полез на святое,
Ты не дал мне принять посошок!
 
 
Он лежит среди графских развалин
Мордой кверху и кормит ворон,
А за озером, зол и нахален,
Погребальный разносится звон.
 
 
Там кого-то сегодня отпели.
Кровь и смерть нам, как дождик грибной.
Я обратно плетусь еле-еле.
Я пришел. Я обнялся с родней.
 
 
Луч луны, словно нож перочинный,
В черной туче, как в горле, увяз.
Мы сидим у зажженной лучины,
Выпиваем за Яблочный спас…
 

1991

«Над нами небеса высо́ки и бездонны…»

 
Над нами небеса высо́ки и бездонны,
С утра сухой сквозняк скребется у виска.
На красную чуму вперед, на север, к Дону
По Таврии идут кубанские войска.
 
 
Подъем! Седлать коней! Долой чины и ранги!
Нам всем за нашу Русь в одном огне гореть.
Земля, и та звенит, когда в атаке Врангель.
Мы все равны в бою. Свобода или смерть!
 
 
Степную месим грязь. Песком забиты глотки.
Три месяца побед. Лишь клочья, прах и пыль
От красных корпусов, осколки и ошметки
Остались. Их отпел колючий злой ковыль.
 
 
Ну сколько же их там? Опять тылы и фланги
Нам рвут, и впереди, – пожар по всей земле.
И дрожь по их рядам, когда в атаке Врангель,
И Родина жива, покуда мы в седле!
 
 
…И пепел, словно снег, на черного барона
Летит, лицо сечет, и выжженная степь
Упавших приняла, и порваны знамена,
Где слов не разобрать: «Свобода или смерть!»
 
 
Уходят корабли. Эскадра отплывает.
Блажен, кто уцелел. Стучат, стучат сердца.
На палубе барон. Огни в тумане тают.
Прощай, святая Русь! Мы бились до конца…
 

2015

«Хрип и топот. И поле без края…»

 
Хрип и топот. И поле без края.
И галоп наш безумен и лих.
И веселое солнце сверкает
На клинках наших острых, кривых.
 
 
Ветер жгуч, как вода из колодца,
В жилах кровь, как хмельное вино,
И свободное, гордое, вьется
Знамя черное батьки Махно.
 
 
Ой, степная полынная горечь,
Ой, души разудалый полет,
Рубим шашками белую сволочь,
Тварей подлых пускаем в расход!
 
 
Веселее, братки-комиссары,
Пробил час – мы опять заодно!
Сквозь сумятицу, смуту и свару
Мчится конница батьки Махно!
 
 
Кончен бой, и победа за нами.
У судьбы повороты круты.
Пляшет, пляшет рассветное пламя,
И оскалены пьяные рты.
 
 
Нас под дребезг разбитой гитары,
Под шальную гармонь, чтоб ее,
Ставят к стенке братки-комиссары!
И кричит, и кружит воронье!
 
 
Конь копытами цокает звонко.
У братков – из ревкома пакет.
Мы хлестали вчера самогонку,
А сегодня – похмелье и бред.
 
 
Вон, в окне, до чертей, до упада
Пьют, орут, и боец молодой
Слезы льет с командиром отряда,
Воет, стонет, вихрастый, худой!
 
 
Он дорожкой извилистой, узкой
Под луной, после боя, без сил
С пулеметчицей нашей Маруськой
До рассвета в обнимку бродил.
 
 
Он сивухи глотнул из стакана,
И Маруську, ступив на порог,
Из трофейного шлепнул нагана,
И себя – вслед за нею – в висок.
 
 
Его кровь, вон, полоскою алой
Средь маруськиных вертится лент.
«Черта с дьяволом кровь повязала», —
Нам сказал наш Петруха-студент.
 
 
Нас к забору ведут торопливо.
«Бей, ребята, руби их, коли!» —
Мы конвой повалили в крапиву,
Мы, живые, прорвались, ушли.
 
 
Душит, давит нас лапой шершавой
Вольный ветер – и бог наш, и царь.
Мы пожар запалили на славу.
Мы глотаем проклятую гарь.
 
 
Мы плетемся по пыльным проселкам,
Беслошадная нищая рвань.
Месяц темным щербатым осколком
В туче тонет. Тоска. Глухомань.
 
 
На хвосте – краснопузая погань,
Нет пути, и от дыма темно.
Ни надежды, ни черта, ни бога,
Ни России, ни батьки Махно…
 

1997

«Познакомьтесь, зовут меня Гоги…»

Следующие несколько песен посвящены моим кавказским друзьям – гордым, предприимчивым, решительным и очень веселым людям.

 

 
Познакомьтесь, зовут меня Гоги!
Говорю вам свои интересы:
Апельсин-мандарин – мое хобби,
Да машины еще, «Мерседесы».
 
 
Я в столице, в Москве проживаю.
Я в холодном краю руки грею —
Покупаю, потом продаваю
И всего очень много имею!
 
 
По Союзу вся родня
Очень мной гордится,
Что в квартире у меня
Можно заблудиться.
Участковый, словно крот,
Под меня копает.
Сколько комнат, третий год
Ходит и считает!
 
 
Слава богу, имею возможность
Даже больше еще, чем желанья.
Занимаю ответственный должность,
Только вот позабыл, как названье!
 
 
Широко, полной грудью дышу я,
Словно птица, расправивший крылья,
Я на свете затем существую,
Чтобы сказку скорей сделать былью!
 
 
Среди жизненных дорог
На пути на верном
Утвердиться мне помог
Друг мой, Леня Фельдман, —
Научил за пять рублей,
Объяснял недолго,
Как из белых «Жигулей»
Сделать черный «Волга»!
 
 
Я для взлета позицию занял —
Подружиться сумел с прокурором!
Подарил ему финскую баню,
Подарил ему яхту с мотором!
 
 
Он ко мне приходил с трубкой мира,
Мы с ним в центре Москвы ужин съели,
Там моя запасная квартира,
Там бассейн – мы весь день в нем сидели!
 
 
У фантазии моей
Ни конца, ни краю.
Вот сижу и для гостей
Кнопки нажимаю.
Красный кнопка, чтоб коньяк
Лился из-под крана.
Черный, чтобы грозный враг
Не прошел с наганом!
Ну, а если ткнешь рукой
Кнопку голубую,
То всю ночь перед тобой
Девушки танцуют!
 
 
Если ты не смеешься, а плачешь,
Значит, ты – просто пень, глупый чурка!
Я, к примеру, купил себе дачу,
Как две Дании, три Люксембурга.
 
 
Посадил на сто верст фрукт и овощ,
Леопардов развел, крокодилов,
Чтоб шпана и вся прочая сволочь
Ко мне яблоки рвать не ходила!
 
 
Словно тесто, всех людей
Время мнет и месит!
Я сто семьдесят рублей
Получаю в месяц.
Есть – и нет, как первый снег,
Тают, но, однако,
Жить хочу, как человек,
А не как собака!
 
 
Не хочу среди вредного шума
Видеть небо в железную клетку.
Голова у меня, чтобы думать,
А не только носить на ней кепку!
 
 
Золотое добро дальновидно
Насыпаю в шкафы и комоды,
Чтобы в старости не было стыдно
За бесцельно прожитые годы!
 
 
Я смеялся и смеюсь
Раньше ли, сейчас ли,
Потому что важный гусь,
Потому что счастлив!
Я ношу медаль большой
На своем костюме.
Жить на свете хорошо.
Жалко тех, кто умер!
 

1985

«Гражданин проводник, меня Гиви зовут…»

 
Гражданин проводник, меня Гиви зовут,
Просьба маленький есть, не смоги отказать,
Поезд тронется в путь через десять минут,
Очень надо посылку друзьям передать.
 
 
Я в четыре купе свои вещи сложил,
Вот, билеты возьми, никого не пускай.
Если что, в ресторане, скажи, пассажир,
Ревизоров с улыбкой, с цветами встречай!
 
 
Как придут, будь готов: только сели,
Коньяку им в канистру налей,
Чтоб в окно всю дорогу глядели,
Чтоб им было в пути веселей!
 
 
Чтоб никто не замерз, ты в печи кочергой
Ровно в полночь начни шевелить взад-вперед,
В этот миг мой партнер и коллега Серго
Из купе номер два все мешки заберет.
 
 
Чтобы страх тебе в душу не лез, в потроха,
Можешь взять у него именной пистолет,
У него их вагон: это все чепуха,
Что у нас в СССР экономики нет!
 
 
У меня на железной дороге
Очень много хороших друзей,
Мы рабочие наши итоги
Пишем ручкой, и всем веселей!
 
 
Возле Сочи товарищ, серьезный на вид,
Подойдет, постучит: тук-тук-тук, раз-два-три!
Пять коробок возьмет, это друг мой, Давид,
Он портфель тебе даст. Ты в него не смотри.
 
 
В Очамчири пошире два глаза открой:
Трое в кепках – Зураб, Сулико и Ашот —
Вслед с перрона тебе помахают рукой,
Ты им крикни: «О’кей!» – значит, все хорошо!
 
 
Если с просьбой друзья обратились —
Так живу я, – придумай, сумей,
Чтоб товары по рельсам катились,
Чтобы людям жилось веселей!
 
 
На стоянке в Сухуми сходи на вокзал,
Передай коменданту сердечный привет!
Ай, не прав, кто зачем-то когда-то сказал,
Что у нас в СССР экономики нет!
 
 
И, бумажный пакет от него получив,
Из пятнадцати тысяч одну можешь взять.
А пока будь здоров, будь свободен и жив!
Я пойду к машинистам – состав отправлять!
 
 
Пусть в душе ветер странствий не дремлет.
Посошок на дорожку налей!
Да и пей. Бог создал эту землю,
Чтобы всем нам жилось веселей!
 

1984

«Товарищи, братья, друзья…»

 
Товарищи, братья, друзья,
Пишу вам записка короткий:
Обидно, конечно, что я
Пропал за железной решеткой.
 
 
Я первое время считал,
Что все это – дружеский шутка,
Ведь я же, как трактор, пахал,
Как зверь, до потери рассудка!
 
 
За два месяца сдал
Пять железных дорог —
Хоть без рельсов и шпал,
Но зато точно в срок,
 
 
А теперь на допросе
Сижу, глух и нем,
И икру от лососей
Задумчиво ем.
 
 
Я был в настоящей тоске
На обыске, перед арестом,
Когда у дверей, в уголке,
Стоял и краснел, как невеста!
 
 
Начальник искал капитал
В пижамах моих и сорочках,
А я бриллианты глотал,
Теперь у меня камни в почках!
 
 
В общей камере год
Я провел не спеша,
Там теснится народ,
Как в тарелке лапша.
 
 
У судьбы под пятой
Я дождался свой час,
Применил золотой
И бумажный запас!
 
 
Мне дали с открытой душой
Права на отдельный жилище, —
Все поняли, кто я такой
И с кем я делю свои тыщи!
 
 
Меня за леса и холмы
В угодья свои и усадьбы
Полковник, начальник тюрьмы,
Позвал на серебряный свадьба!
 
 
Я к нему перегнал
Грузовик серебра,
Дал соседям сигнал,
Чтоб кричали «Ура!»
 
 
Я стату́ю ему
Дал в подарок, а в ней
Все внутри по уму,
Даже лифт для гостей,
 
 
Чтоб возможность иметь
На любимый Кавказ
В непогоду смотреть
Изнутри через глаз!
 
 
И пусть впереди страшный суд,
Пускай там народ злой и дерзкий.
Как в песне хорошей поют,
Не нужен нам берег турецкий!
 
 
От взрывов и войн в стороне,
С утра выпив крепкого чаю,
Уверенность в завтрашнем дне
Всем сердцем своим ощущаю!
 
 
Здесь за каждым углом
Теплота и уют,
А лопату и лом
Я прошу – не дают,
 
 
Я сижу у камина,
А мне возле штор
Ставит в вазу жасмины
Товарищ майор.
 
 
За лимонную дольку
Со всех своих сил
Старшина пляшет польку,
Чтоб я не грустил!
 
 
На воле разлад и разрыв,
И дружба народов не в моде,
А я не ругаюсь, я жив,
А жив – это значит свободен!
 
 
Правители для куражу
Идут друг на друга с боями,
А я лучше здесь посижу,
Зато не в окопах, не в яме!
 
 
Я врага не хочу
Раскалять добела,
Нам вполне по плечу
Вместе делать дела —
 
 
Под железной пятой
Каждый день, каждый час
Применять золотой
И бумажный запас!
 

1986