Сергей Иванович Чекалин
Бабушка, расскажи сказку!
Костры
Есть три вещи, на которые
можно смотреть бесконечно:
на то, как работают другие;
на то, как течёт вода;
на то, как горит костёр.
(Народные приметы).
Никогда
Ничего не вернуть,
Как на солнце не вытравить пятна,
И, в обратный отправившись путь,
Всё равно не вернёщься обратно.
Эта истина очень проста,
И она, точно смерть, непреложна,
Можно в те же вернуться места,
Но вернуться назад невозможно.
Николай Новиков.
Нельзя, вернувшись, найти что было, никогда это не возможно. Ни красоту прежних мест, ни доброту старых друзей, ни – че – го. И уж тем более, ту же мысль. Она вообще не приходит дважды.
Людмила Петрушевская. «Ответы на вопросы разных людей».
Я уж заодно немножко и пошучу, добавлю в первый эпитет мои наблюдения-приметы. Когда я кому-то его (эпитет) говорю, то добавляю и другое, на что ещё можно смотреть бесконечно: на плитку, которой выложены стены кухни моего сына…
Ранняя весна. Степь мокрая от недавно растаявшего снега, но на едва заметных взгорочках уже подсохла прошлогодняя трава, да и по степи много засохших былок высокотравья. Всё это собирается в кучу, поджигается, сначала дымит густыми молочно-белыми клубами, а потом сразу вспыхивает ярким и жарким пламенем, только успевай подбрасывать. Мы, деревенские ребятишки, сторожим стадо овец и коров, на первом после зимы выгоне. Стадо разбрелось по степи, ухватывает сухую траву. Может быть, и не такую уж вкусную, но сено дома почти закончилось, поэтому на безрыбье и это хорошо. Ягнята и козлята носятся по незнакомой местности, на воле, и, как нам кажется, – нарочно по лужицам. Впрочем, и мы сами не отказались бы от такой беготни, но у нас свои заботы – костёр и то, что в костре. А в костре, в жаркой золе, печётся картошка, а если повезёт – и яйца. Только яйца помещаются не в самый жар, как картошка, а рядом с этим жаром, сбоку у костра. Но оно всё равно получается не варёным, а печёным, с таким характерным запахом и вкусом. С собой хлеб, соль, конечно. Кто-то принесёт и луковицу, головку чеснока. Картошка горячая, с толстой обгоревшей коркой, под которой, если разломить, прячется вкуснятина, с запахом костра и неповторимым запахом именно печёной картошки весеннего замеса.
Потом, летом, тоже горят костры. В Шанинском саду, на прудах (Пичаевском, Авиловом, Панюшкином, Путьправдовском или Воробьёвском, Сурковом) или ещё где, далеко от дома. Здесь костёр уже из сухих веток ветлы либо ещё какого-нибудь растения, кустарника или дерева. Не такой, как первый весенний, да и картошка не такая интересная, хотя вкус её вряд ли стал каким-то другим. А чаще летние и осенние костры были и без картошки. Летние-то редко бывали с картошкой, а вот осенние чаще заправлялись картошкой, во время сентябрьской её уборки на колхозных или совхозных полях. Но у осенней картошки, испечённой в костре, вкус совсем другой, чем у весенней. Это и понятно, поскольку картошка разная. Одна – только что выкопанная, другая – пролежавшая зиму в погребе. Впрочем, вкус ей придаёт не только её состояние, но и время действий: весна или осень…
Совсем другой ночной костёр на «пятачке», где устраивались танцы молодёжью деревни. Чаще – перед домом Сурковых. Добытчики горючего материала – мы, малышня. И ночной костёр взвивается ввысь снопами искр и длинными, острыми языками пламени. Они покачиваются из стороны в сторону, освещают всполохами лица зрителей и танцующих. А потом иссякают, и остаются на земле бегающие по углям огоньки. Вдруг пробьётся из кучи жара запоздавший язычок пламени, и снова жар переливается огоньками самоцветов…
Есть ещё костёр. Он называется, почему-то, пионерским. Устраивался он один раз в году на каком-нибудь слёте юных пионеров. Почему юных? Трудно представить себе не юного пионера, взрослого, например. Только у Фенимора Купера. Но всё равно, хоть и не понятно, почему – юных? Такие костры делали далеко от жилых домов и других построек. Опасно, потому что такие костры были невообразимо мощными по силе. Просто вулкан какой-то под бодрые пионерские песни…
Бывали и страшные костры. Вот один из них. Устроили его девчонка лет пяти, Любка, дочка Кожевниковой Елизаветы, и её сверстник, соседский мальчишка, Валерка Пахунов. Средь бела дня разложили костёр у Кожевниковых под сараем, стены которого были сплетены из хвороста и облеплены глиной. Но глина не спасла, потому что по стене, по торчащим из глины соломкам, огонь быстро перебрался под соломенную крышу. Сарай сгорел, но дом смогли отстоять. А вместе с сараем сгорели куры и поросёнок. Я это ещё почему помню, поскольку был там уже к разборке дела и видел тётку Лизу с обезумевшими глазами и с обгоревшим поросёнком в руках. Хорошо, что корова и овцы паслись в это время в общем стаде…
А как не вспомнить сладкий костёр, на котором мама варила вишнёвое, смородиновое, крыжовниковое или малиновое варенье! Сначала, конечно, сам костёр и приготовления к нему и будущему варенью. На костёр ставился таганок, а на таганок – чугун с ягодами и сахарным песком. Надо, чтобы огонь был ровным, не горел слишком жарко. Скоро варево начинало побулькивать, потом – кипеть, а уж потом появляется долгожданная лёгкая пенка. Её снимают и нам с братом – на первое угощение, иногда даже с ягодкой. Готовность варенья проверялась по капелькам сиропа, а вишнёвое – ещё и по вкусу ядрышка косточки…
А это уже не костёр, а пал. По всему большому полю горит жнива. Это делают осенью перед самой пахотой под зиму. Здесь и мы помогаем взрослым. На поле уже стоят стога соломы. Надо, чтобы огонь не подобрался к стогу. Часто стог опахивали, но всё равно надо следить, чтобы огонь по былочкам-мосточкам соломинок не добрался до этого стога.
Стоговали солому обычно на том же поле, где и росла пшеница или рожь. В то время, при весьма слабой механизации, было легче потом ездить за соломой в поле, чем осенью её перевозить к скотному двору и стоговать рядом с ним, да ещё чаще – в распутицу. А зимой скотники на санях-розвальнях ездили за соломой, которую брали из стога специальными металлическими баграми, на конце которых имелся довольно длинный крюк. Это устройство очень похоже на острогу. Солома нужна была как в качестве корма для скота, так и использовалась в виде подстилки в стойле.
Это сейчас, посмотришь на скошенное пшеничное, например, поле, а по нему рассыпаны большие цилиндрические валы скрученной соломы, да и ещё защищённые от дождей полиэтиленовой плёнкой по образующей цилиндра. Потом из этих валов складывают «стог», но уже рядом с тем местом, для которого они и предназначены…
Можно и другие вспомнить костры. Кому какие достались, кто какие сам составил. С радостью вспомнить или с сожалением, с доброй памятью или с желанием забвения о нём.
О чём думает человек, глядя на костёр? О чём думали мы, будучи детьми? Не могли бы сказать и тогда, а сейчас и не вспомнишь. Да и потому не вспомнишь, что и про себя не скажешь, какие мысли вертятся в голове, глядя на костёр. О том ли, о другом ли и третьем, нам неизвестном, думает человек, глядя на свой последний костёр и на следы ушедших от него родных. А может быть, мы и не думаем ни о чём, а отдыхаем от своих дум? Скорее всего – так. Чтобы, когда всё прогорит, снова вернуться к старым и грядущим проблемам. Костёр успокаивает нас тем, что сжигает на время наши мысли. Любые. Хорошие и плохие. Костёр – это сон наяву. И без сновидений.
Притча о костре
Пожалуй, зря я оглянулся назад. Идти бы и дальше по этой неизвестной тёмной дорожке к своему причалу. Но что-то заставило оглянуться и увидеть вдали светлую точку костра. Как в известной песне: «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Заставило не только оглянуться, но и повернуть на этот огонёк надежды. Да ещё повернула назад та неизвестность впереди и знакомая пройденная дорога, по которой, как казалось, легко вернуться назад, к тому костру, от которого был начат путь. Но всё оказалось не так. Знакомая дорога не стала такой широкой, откуда-то появились непроходимые заросли, ямы, вырос густой лес, которого раньше совсем тут не было, а то, вот, попалось и место, сплошь заросшее бурьяном с редкими кустиками, хотя раньше здесь был сплошной лес. А огонёк всё светится впереди, мелькает за пригорками, за кустиками и стволами деревьев, и никак не приближается ко мне, убегает дальше, исчезает и вновь появляется уже в стороне. Казалось бы, вот он, за теми тёмными кустами, но он ещё дальше, за речкой, которой раньше здесь тоже не было, за полем, на котором раньше росли подсолнухи, а теперь, почему-то, заросшем бурьяном. Нет, напрасно я оглянулся. Пора возвратиться на ту дорожку, по которой шёл к своему причалу.
Истинно говорю вам: как невозможно дважды войти в одну и ту же реку, так невозможно возвратиться и погреть руки у Костра своего Детства.
Половодье
Воды шумят и плещут, режут глаза, сверкают;
Мокрая щепка блещет, как драгоценный камень!
Кружится половодье, злится, мосты срывает.
Я отпущу поводья: конь мой дорогу знает.\
Новелла Матвеева. «Половодье».
Деревни наши, где мы жили в Тамбовской области, строились в один ряд: по одну сторону дороги дома, по другую – погреба. Так и переходили эти деревни одна в другую вдоль дороги либо располагались по разные стороны от лощины, к которой спускались деревенские огороды. Речки, как таковой, у нас не было. Лишь небольшой ручеёк, который и назывался нами речкой Токай. В наших местах как раз и находились истоки этой речки. О ней немного сказано в рассказе «Купание красного коня». Таких ручейков было несколько по небольшим лощинам. Токай же потом переливался в речку Хопёр, а Хопёр – к Дону и дальше по всему белу свету. Не так уж он и побежал-то, Дон. В древности он назывался Танаисом, за его медлительное течение. В древности же Дон (Танаис) являлся и границей между Азией и Европой. Сейчас этой границей являются Уральские горы.
Дома всегда стояли на высоком месте. В нижней части огорода сажали поливные культуры: капусту, помидоры, огурцы и другое. Из ручейка их и поливали.
Если идти по лощине, то в нескольких её местах встретятся земляные плотины, которые образуют вдоль деревень последовательную цепочку прудов. Пруды эти назывались обычно по фамилии хозяина дома, расположенного над плотиной. Авилова плотина – Авилов пруд, Панюшкина, Суркова, Воробьёвская плотины и, соответственно, Панюшкин, Сурков и Воробьёвский пруды. Воробьёвский пруд – он же Путьправдовский (в деревне Путь Правды). Это для нас, кустовских, кто из Красного Куста, потому что находился уже в другой деревне. А у них он назывался Авдюховым.
Авдюхов пруд находился непосредственно под домом Авдюховых. Как-то раз, разругались Авдюховы отец и сын. Впрочем, это «как-то раз» у них бывало довольно часто. Но вот в один из этих разов сын схватил заряженное ружьё и пошёл на отца вооружённым до зубов. Отец, хорошо зная сына, что он может и на курок нажать, не замедлиться с выстрелом, побежал вниз от дома к пруду и зачем-то бултыхнулся в него. Всё это наблюдал его внук. Прибежал к бабушке и скороговоркой, с вытаращенными глазами, выпалил:
– Бабака, бабака! Дядяка Стаська на дядяку с ружьём, а дядяка не отерпелся – и прямо в воду!
Одно дело за дядякой гонится его сын с ружьём, а другое дело, тоже страшное, это, не отерпевшись, броситься в воду. Что из этого страшней – решит бабака, а то и сам дядяка.
Я уж здесь про этого Станислава ещё немного расскажу. В армии он служил где-то на Камчатке. Возвратился оттуда уже с женой, местной жительницей. Дома, конечно, встретили отслужившего солдата, да ещё и с женой. Приготовили еды на стол, для чего зарезали гуся, гостью решили порадовать и удивить таким угощением. Во время застолья мать Станислава спрашивает у невестки, ну как, мол, тебе наша еда. На что она и говорит, что ничего, с голодухи, мол, и это можно есть. Понятно, что жительницу далёкой Камчатки удивить гусем нельзя. Пожила немного у них, да и отправилась снова домой, на Камчатку, к своим гусям. А Станислав позже женился на белоруске (к нам в деревню приезжала на подработку молодёжь из Белоруссии) и потом уехал с ней в её края…
А вот в Пичаево пруд стоял отдельно от деревни, поэтому нами он назывался Пичаевским, а у них, в Пичаево – просто пруд. Сейчас деревень этих на карте и на местности давно нет, как их не было примерно до 1917 года. Кроме некоторых, которые были, но исчезли вслед за ними к концу прошлого столетия и тысячелетия. О нашем Красном Кусте сообщали, что он прекратил своё существование с 2004 г. (В этом году умер последний житель этой деревни, насколько знаю – Сурков Александр Васильевич. Решение о Красном Кусте было принято Постановлением Тамбовской областной думы. До этого деревня Красный Куст впервые упоминается по официальным сведениям на военных картах 1941 г. Конечно, наверняка и раньше упоминалась, просто официальными сведениями считаются общегосударственные издания, а не какие-то местные публикации. Так же, как и с Москвой. Ведь не на пустое же место позвал Юрий Долгорукий своего брата в 1147 году. Просто в истории сохранился этот документ, а других не было. Если, вдруг, например, появится, то, конечно, переделают год основания Москвы. Так и с этим нашим Красным Кустом. Если появится какой-нибудь ранний официальный документ, то и время образования этого населённого пункта будет считаться другим (только уже не для кого это считать). Да он и появился в виде списков населённых мест по тамбовским краям за 1929 год. В этом списке указан год появления названия Красный Куст – 1923-й.
Я уже раньше писал о том, что со спутника вообще не определяется сейчас то место, где совсем недавно была деревня Красный Куст, ни бывших строений (их развалин), ни деревца, ни кустика. Прудов тоже нет, остались одни лощины…
Сурков Александр Васильевич в какое-то время уезжал учиться в техникум, на радиомастера, окончил его, возвратился домой. Когда-то и к нам приходил ремонтировать наш радиоприёмник «Родина-52», работавший от сухих батарей. За все радиомонтажные работы (а уже в деревне стали появляться не только радиоприёмники, но и телевизоры) с Александром часто расплачивались натурой, сорокоградусной жидкостью, имевшую народное и государственное прозвище «водка», а кто и самогонкой, у кого она была. Так и стал он выпивошкой…
За Авиловым прудом, ниже по течению, несколько отдельно от деревни, стоял наш дом. Раньше и промежуток между Авиловыми и нами был застроен, и за нами, после Кошелевых (Забановых), стояли дома. Но время потом всех расселило-переселило, как потом, в свою очередь, и нас. В начале 60-х годов к нам в гости приезжала семья Молостовых, муж, жена и двое детей. Они жили за Кошелевыми. Помятуя о прошлой полуголодной жизни, они привезли с собой чуть ли не мешок булок белого хлеба (образца последующего нарезного батона, как мы тогда называли эти батоны – «по 13 копеек»), баранки и сушки, конфеты. Я не скажу, что мы в это время жили плохо в смысле питания, но Молостовы этого не знали. Помню, что всем от этого было неловко, и им, да и моим родителям.
Это отец хозяина семьи Молостовых, Андрей Кузьмич, был арестован в ноябре 1932 года одновременно с дедушкой Васей и ещё одним их коллегой по несчастью, Колмаковым Григорием Андреевичем, и осуждён на пять лет. В феврале 1990 года все они были реабилитированы (Я заказал это уголовное дело в ФСБ и видел реабилитационные «грамоты».)…
Были времена, когда мы уже на разрушенной Панюшкиной плотине купались, а перейти эту размытую часть плотины можно было только в установленном купальном виде, если девчонки с нами были, или совсем без установленного, если были одни мальчишки, когда как. А перейти надо было обязательно, поскольку мы часто играли в Шанинском саду, по другую сторону лощины. Если считать от бывшей Панюшкиной плотины, то при переходе через неё направо начинался как раз этот сад, а налево находилась деревенька Свободный Труд. Можно, конечно, в обход, через Сурков пруд (плотину) попасть в тот же Шанинский сад, с другой его стороны, да мы сравнительно часто бегали в этот сад и от Сурковых. Реже – через плотину Авилова пруда мимо деревеньки Свободный Труд (по низам огородов этой деревеньки либо непосредственно по самой деревне). Но так, через Панюшкину разрушенную плотину, практически из центра деревни, было значительно короче. Да и собирались-то мы примерно в этом месте нашей деревни, где и находится эта Панюшкина плотина. Здесь, можно сказать, находилось всё самое главное: правление колхоза (потом – отделение совхоза), клуб, магазин. Куда уж больше-то! А за этими всеми строениями как раз и находился весь наш «колхозный двор»…
Шанин – это бывший владелец этих окрестных земель, помещик, но не владелец деревень. Да он и не мог владеть нашим Красным Кустом, поскольку эта деревня появилась практически сразу после Октябрьской Революции, а может быть, и на год-два раньше. В то время из ближайших к хутору Шанина деревень была только Масловка. Место это называлось дачей, а в епархиальных сведениях 1911 г. оно названо хутором Шанина. Кстати, прочитав мои записки об этом в интернете, жительница Самары, Ананьева Наталья Викторовна, родственники которой жили когда-то в этих местах, сказала, что её дядя родился в том же Красном Кусте в 1911 году. Так что начало этой деревни можно полагать с этого года, а не с того, который я указал по предположению. Ещё Наталья Викторовна написала, что её бабушка, Любовь Ивановна Мамонтова (Остроухова),1926 года рождения, в детстве бегала играть в Шанинский сад. (У Натальи Викторовны есть записанное интервью с её 90-летней бабушкой, и она обещала мне его переслать.) Моя мама тоже с этого же года. Только она родилась в Троицких Росляях, а после раскулачивания в 1929 году их семья переехала в Свободный Труд, который находился через лощину от Красного Куста. Переехали они немного после 1930 года, уже во время существования колхоза «Свободный Труд». Так что вполне возможно, что детьми мама и бабушка Натальи Викторовны были знакомы, может быть, даже и вместе играли в этом саду, но уж в школу-то точно ходили вместе, поскольку школа на эти две деревни была одна, в нашей деревне…
Землю эту помещику дал царь за какие-то заслуги перед Отечеством. Может быть, и не самому Шанину, а его предшественнику. Дом у Шанина, как говорили старики, был очень красивый, большой, каменный, с большими подвалами. Пруд перед домом, при нас – Сурков пруд, был устроен для купания. Это не совсем Сурков пруд, а тогда – следующий за ним, получался под огородом уже Шадровых, наших односельчан. Дно пруда было кирпичное, но при нас уже заросшее илом, до кирпичей не добраться было. Думаю, что воду для пруда собирала плотина, расположенная за домом бабушки Маши, Панюшкинская плотина. Других плотин в этом месте, похоже, что и не было.
Сад был большой, в саду много больших деревьев, что для степной зоны весьма необычно. Но, что хочется отметить, из больших деревьев совсем не было осин, тополей, берёз и дубов. Да и хвойных не было, они у нас в степной зоне не росли. Были, кажется, ясень и вяз с необхватными для детей стволами, канадский клён. Много сирени. Весной прямо разноцветье этой сирени. И очень много было шиповника. У дедушки Васи было больное сердце, так что мы с братом зимой часто ходили за шиповником в Шанинский сад (дедушка потом заваривал чай из этих ягод). Поскольку в степном краю такие сплошные заросли были как конструкции для снегозадержания, то добраться до ягод шиповника было часто проблематично.
Шанин был любитель лошадей, конюшни были его главным и любимым делом. Да и не только его. В Тамбовской губернии в 1850 г. насчитывалось более 500 одних только конезаводов, не считая отдельных частных любителей разведения лошадей, как, например, владелец имения села Львово, где непосредственно во Львово и в ближайших к нему сёлах и деревнях проживали наши предки с фамилиями Чекалины, Барановы, Истомины. Я уже писал раньше, что в Полетаево, да и в Токарёвке, проходили ежегодные большие конные ярмарки. Что говорить, если в 1860-90 годах в Памятной книжке Тамбовской губернии (1894 г.) указано, что ежегодно в хозяйствах имелось в среднем порядка 700000 голов лошадей.
Навоз из шанинских конюшен свозили в один большой курган, нашу зимнюю радость. Когда в совхозе, при управляющем нашего 2-го отделения совхоза «Полетаевский» Костине Петре Константиновиче, это курганное удобрение стали развозить по полям, мы рылись в сыпучем перегное в поисках каких-нибудь вещичек. Мне тогда удалось найти осколок от чашки с синеньким цветочком. Белый, тонкий настолько, что прямо чуть ли не просвечивался насквозь.
После революции Шанин уехал за границу, так говорили в деревне. Дом его, конечно, не оставили в живых, разрушили, растащили по кирпичику (по приказу пустоголовой власти, а то и под руководством своей не менее пустой головы). К нашему времени, времени наших ребячьих игр в Шанинском саду, остались ещё глубокие части фундамента, уже оплывшие землёй, сделать с которыми ничего не могли, не разбивались обычными средствами. Я думаю, что и сейчас в том месте, где стоял дом Шанина, всё ещё сохранились остатки этого фундамента.
Помещик наш был весьма богатый, капитал заработал на лошадях. Говорили, что когда Шанин уезжал из России, то драгоценности свои он закопал в саду. Понятно, народ потихоньку искал эту шутку. Потом говорили, что тайно его сын приезжал за добром, и опять за сыном стали перекапывать другую шутку, ведь всё-то не мог бы он увезти.
По другим сведениям, по официальным, Шубин за границу не уезжал, а переселился в 1917 г. (либо его насильно переселили) в Троицкий Росляй, где в 1930 г. был репрессирован как кулак вместе со своими домочадцами (женой и несколькими детьми). На какое-то время семью Шаниных приютил у себя в доме местный священник. Я нашёл в интернете одну близкую фамилию и сведения о них, что вполне могло относиться и к указанному помещику-хуторянину.
Шанин Андрей Николаевич (1870 – 1930), почётный потомственный гражданин города Коломны. С 1908 г. проживал на даче в имении Шаниных (в Тамбовской губернии, Тамбовского уезда) с женой, германской подданной, и четырьмя детьми (три сына и дочь). Жена Евфимия Францевна (1883), германская подданная, из Риги, дети: Владимир (1907), Сергей (1908), Пётр (1912), Евфалия (1913). В 1930 г. был репрессирован как кулак, вместе со своими домочадцами…
Позже, за нашим огородом, построили деревянный мост, которым можно было пользоваться практически круглый год. Разве только за исключением одного-двух дней в половодье, когда вода шла самая бурная, переливалась намётом даже через этот мост. Естественно, что мост этот стал называться Чекалинским. Даже в деревне частушка такая была:
Под Чекалинским мостом
Рыбка плавает с хвостом.
Девки довят и едят,
Крапузиков родят.
Мы на это обижались, потому что для детского возраста частушка воспринималась дразнилкой.
Плотины были единственной дорожкой, которая связывала нас с миром, потому что мир весь, это – Полетаево, Полетаевская школа, районный центр с железнодорожной станцией, больница, областной центр и все прочее, находился в разноудалённых местах, но по другую сторону лощины. Даже и не одной лощины, а лощин истоков нашей речки Токай. Некоторые деревни нашей группы, Свободный Труд, Красный Пахарь, Путь Правды, Масловка, располагались как раз с той стороны лощины, которая и была «по другую сторону», поэтому плотина им для посещения другого мира была не нужна, и время весенних разливов не было им особой помехой. А вот для нас было не так. Да ещё и другие деревни, сравнительно дальние, пользовались нашими плотинами. Им можно было, конечно, добраться кружными путями, например, через Девятку на Полетаево. Но в весеннюю распутицу это было бессмысленно и бесполезно, потому что дорог нигде не было, как тогда, так и до сих пор, вероятно. Дороги были грунтовыми, наезженными по одному и тому же месту. А в распутицу и по наезженной-то дороге, которая называется в топографии грунтовой или полевой, проехать было проблематично, а то и невозможно.
Я процитирую фрагмент из книги Петра Константиновича Костина, который был у нас управляющим 2-го отделения совхоза «Полетаевский». Книга называется «Хлеб – всему голова» (Тамбов, изд. «Пролетарский светоч», 2003). Этот фрагмент приводится с сохранением авторской пунктуации и орфографии.
Посёлок «Красный Куст» расположен от центральной усадьбы совхоза «Полетаевский» в семи километрах на юго-восток. Дороги… Как сказал один иностранец, побывавший в России: «Там дорог нет, они ездят по земле», – заявил он. А что такое чернозём, особенно в период затяжных осенних дождей, знает только тот, кто жил и работал на этой земле. Гусеничный трактор ДТ-54 или позже Т-75, безо всякого груза на прицепе не может передвигаться, набившаяся грязь между опорными катками, как густо замешанное тесто, сковывала ходовую часть трактора намертво.
Посёлок «Красный Куст» был назван не в честь символа Октябрьской революции: «Красное знамя», «Красная звезда», «Красный пахарь»…, а совсем по другому случаю.
В большом селе Полетаево проходили ярмарки по продаже лошадей. Сюда съезжались купцы и продавцы из разных мест необъятной Руси. Да и «Хреновский» конезавод был расположен недалеко, где-то в 80-100 километрах от Полетаево. Из-за обслуживания купцов и продавцов лошадей, население полетаевцев было прозвано «печёночниками». Стало быть там при сделках купли-продажи часто жарили печёнки.
Подгулявшие торговцы, выезжающие из Полетаево, перехватывали в осиновых кустах (рощах) и освобождались от содержимого карманов и сумок. Не обходилось и без пролития крови. Так появилось название «Красный Куст», а отсюда и название посёлка, расположенного недалеко от него.
В 1960 году на месте «Красного Куста» росла степная трава – и ни одного дерева. Заметна канава, которой раньше был отгорожен куст. На этой площади в последующие годы я отводил сенокосные участки пенсионерам из Полетаево. В подтверждение легенды о названии «Красного Куста», рассказанной мне стариками, я однажды недалеко от этого места нашёл несколько монет достоинством 3 и 5 копеек. Эти массивные монеты были сделаны из красной меди, помечены датой изготовления 1883 и 1886 годы.
Второе отделение, в котором мне предстояло работать, имело земли около трёх тысяч гектаров. Населённых пунктов было пять: Красный Куст, Верблюдовка, пос. Калинина, выселки Чичерино, Сауловка. Каждый посёлок имел название, полученное по разному случаю. Выселки Чичерино – первые жители, переселившиеся из знаменитого села Чичерино, усадьбы первого министра иностранных дел РСФСР Г.Чичерина. Сауловка – от искажённого слова – есаул. Барин (есаул) променял своих крепостных на борзых собак…
Население в этих местах было малочисленно, состоящее из пожилых людей и оставшихся в деревне, не перебравшихся в город из-за физических и умственных недостатков.
Могу добавить, что я не совсем согласен с автором этого отрывка о названии нашего Красного Куста. Это чисто субъективные его соображения на этот счёт. Конечно, разбойные нападения на продавцов и купцов были, это происходило не только в наших местах, но такое название деревни определённо с этим не связано, поскольку основная часть переселенцев была из населённого пункта такого же названия – Красный Куст, который находится недалеко от Тамбова. Кроме того, из детства, да и несколько позже, я не помню такое название, как выселки Чичерино. Даже и не могу представить, о чём говорит Пётр Константинович. В нашем обиходе, я уже писал об этом в одном из рассказов, были, кроме перечисленных П.К.Костиным: Пичаево, Свободный Труд, Путь Правды, Красный Пахарь, Слава. Это были отдельные деревеньки, которые и населением не объединялись в одну. Потому что был Николай Воробьёв из Верблюдовки и Николай Воробьёв из Красного Пахаря.
В книге Пётр Константинович рассказывает о трудностях жизни колхозников и работников совхоза, не только из-за отсутствия дорог, но и из-за многого другого, определяемого установками верхних властей нашего государства.
Я не помню, когда и куда уехали Костины из Красного Куста, но до нашего отъезда из него в 1965 году. После них в доме, где они жили, поселилась семья Чумичёвых, дяди Васи и тёти Шуры с дочкой Лидой, потом в нём жили девушки из Белоруссии, которые приезжали помогать с уборкой совхозного урожая, поскольку своих рук уже не хватало – народ стал разбегаться по другим местам. А сейчас Красного Куста уже и нет. Перестал существовать с 2004 года, когда умер последний его житель…
Весенняя четверть, третья, самая тяжёлая. Во-первых, она самая длинная, больше двух с половиной месяцев. Во-вторых, за это время проходил как раз переход от зимы к весне. В-третьих, ожидание конца четверти связано с тем, что наступало время каждодневных возвращений из школы домой. Пусть и далеко это, километров пять-шесть, а то и больше, для кого как, но лучше – домой. А тут ещё окончание четверти для нас зависело от наступления половодья. Надо было так угадать, чтобы передать школьников по деревням до срыва плотин водой, и чтобы каникулы закончились с окончанием половодья. Какие-то непонятные строгости. Бывало, весна задержится на неделю-другую. У всех в городах каникулы уже прошли, а у нас четверть на это время удлиняется. И не до учёбы совсем.
Ребятишек на зиму отправляли в интернат, в Полетаево. В нём, при школе, они и жили. С собой приносили продукты, как им скажут, на неделю. И вот в понедельник каждый нёс мешочек с будущей едой. Так продолжалось примерно две средних четверти. А первую и почти всю четвёртую четверти школьники бегали туда-обратно, дом – школа – дом. Кто – на велосипедах, кто – пешком, а кто – на багажнике велосипеда, по очереди за педалями.
Мы с братом жили на квартире у Костроминых, Михаила Алексеевича и Марии Никитичны (Михаил Алексеевич называл свою фамилию как КостромИн, с ударением на последний слог). Ещё квартировался у них Андрей Иванович Семёнов, из деревни Карловки, что находится за селом Полетаево через Рудовку (Калиновку), в которой и имеется церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Эта церковь строилась с 1818 по 1825 гг. на средства местных прихожан. Они же сами готовили кирпич, в раствор, для крепости, подмешивали яичный белок. Архитектор этого храма А.А.Михайлов. Храм имел три престола: главный – в честь Покрова Пресвятой Богородицы, два других, приделы, – во имя Казанской Иконы Божией Матери и во имя Пророка Божия Илии.
Эта церковь раньше называлась главной, а приписной к ней являлась деревянная тёплая церковь в селе Полетаево во имя св. Михаила Архангела, построенная в 1810 г. на средства помещика Полетаева. Он и переименовал это село в свою фамилию из бывшего названия Ново-Архангельское, которое таковым названо на топографической карте Менде 1862 г. В 1879 г. эта деревянная церковь была перестроена на средства прихожан. В церкви Михаила Архангела была местночтимая Вышинская икона Божией Матери. Приход был открыт в 1818 г. В 1911 г., по переписи, в Полетаево был 131 двор, мужчин – 518, женщин– 509. Великороссы, занимались земледелием. В приход церкви входили деревни Девятка, Масловка, Харёвка, Васильевка, Эсауловка. Кроме того, в приход входили и отдельные дворы и хутора. Полетаевские выселки (в полуверсте от Полетаево), названные впоследствии Ряжском, большие хутора Преснякова, Шанина, Щукина и Потапова. (Вероятно, что хутор Шанина и преобразовался потом в деревню Свободный Труд и в ближнюю деревню – Красный Куст, заполнившиеся переселенцами.)
