Сергей Иванович Чекалин
Бабушка, расскажи сказку!
Тут уж все во двор выбежали. Крыша у сарая дымится, но огня не видно. Дождь льёт ливнем. Гроза продолжает бушевать. А что делать? Отец на работе. Побежали на колхозный двор за подмогой, а там уж и сами увидели: «Чекалины горят!!!»
Прискакали с помпой, шланг её опустили в бочку с водой, что стояла у нашего колодца, и снизу стали поливать в клубы дыма. Приставили лестницу и вёдрами поливали сверху. Не помогает. Огня нет, один жар. И не гаснет. Озона, что ли в этом месте много собралось? Стали раскрывать крышу, и уже на земле эту дымящуюся солому и гасили, затоптали ногами, со злости на неугомонный жар.
После этого отец сделал громоотвод, вернее – молниеотвод или молниезащиту. Достал где-то тонкую еловую жердь, метров восьми, наверное, а может, и побольше. Прикрепил к ней стальную толстую проволоку, диаметром миллиметров пять, а нижний конец проволоки соединил в кузнице накрепко с разными железками, которые закопал в землю. Над местом расположения железок сделал воронку, перед грозой в эту воронку мы заливали воду, для лучшего контакта металла с землёй. Были случаи, что молнии попадали и в эту конструкцию.
Боязнь грозы у меня, вероятно, я уже об этом говорил выше, от мамы. Она была просто паникёром в этом отношении. Храброй оказалась в одну из гроз сестра Валя. Случилось это, вероятно, в 1960 г. Ей было примерно четыре года. К нам пришла от Незнановых с ребятишками Володей и Юрой тётя Сима. Володя был дома, маленький ещё совсем был, всего одного года, а пятилетний Юра ушёл с Мишей, моим братом, на Авилов пруд, зачем – не знаю. Облака кудрявились-кудрявились, да и собрались в какую-то неимоверно густую и чёрную тучу. Началась сильная гроза, пока без дождя. Мы сидим в доме, на широкой лавке. На улице беспрерывно полыхает и грохочет. Я укрылся, как полагается (для меня, конечно), с головой телогрейкой. Сижу, вздрагиваю от грома. Тётя Сима сидит и переживает за Юру, где он, и как он, как они там? Вдруг, ударил ливень. Не пошёл дождь, нет, а именно ударил ливень. Как у М.Булгакова в «Мастере и Маргарите»: «Оркестр, урежь!». Вот и ливень, не ударил, а урезал. Тётя Сима накинула на себя телогрейку, схватила пояс от маминого платья, подпоясалась и побежала к пруду. Валя за ней с криком: «Пояс мамкин! Отдай пояс мамкин!! Мамкин-то пояс отдай!!!»
Так и бежала до встречи тёти Симы с ребятишками. Они и сами побежали к дому. Уже были на половине пути от него.
Потом мы долго вспоминали этот случай. Особенно тётя Тоня. Она очень умела изобразить какую-нибудь произошедшую ситуацию.
Я снова возвращусь к нашему пожару от молнии. В то время у нас на постое находилась бригада рабочих, кажется, из Ярославской области. Они и тушили наш пожар. Один из них, Михаил, тихий такой мужик, но большой любитель выпить. Он очень полюбил бабушку Веру, говорил, что она очень похожа на его мать. В один из приездов из своего дома, который был где-то в Ярославской или Владимирской области, он привёз в подарок бабушке на икону вышитое полотенце. Сказал, что это прислала его мама, сама вышивала по льняному полотну, которое когда-то и сама выткала. Это полотенце было у нас долго. Его так по назначению и повесили – на икону.
Так вот, этот Михаил отучил сестру от бутылки с соской. Валя очень долго с ней не расставалась, хотя ей было уже три года. Как-то он подошёл к ней, попросил посмотреть бутылочку, взял в руки, потом ахнул, выронив её на пол. Бутылочка разбилась вдребезги. Валя сначала поплакала, но потом как-то быстро про неё забыла, перешла на ложку…
Теперь – снова к стаду. В степи, когда мы пасли скот, во время грозы мы делали всё по правилам. Ложились на землю, а то и на какой-нибудь стожок. Подальше от лощинок.
Сравнительно частыми гостьями были и шаровые молнии. У нас в доме не было, но говорят, что подожгла нас тогда именно шаровая молния, молния местного значения.
Пожар от грозы считался карой Господней. Это если дом сгорит, корову или овцу убьёт. А вот с человеком не так. Считалось, что это печать Божья, его милость, к Себе в рай забрал. Бабушка рассказывала, что однажды в их деревне, во Львово, молнией убило большевика. Он хороший был человек, но неверующий, в церковь, естественно, не ходил, да и по долгу службы и своей совести искоренял религию на местах. А тут, молнией его убило. Все так и ахнули: «Надо же, большевик, а Богу угодный! Вот и угадай, поди-ка!»…
Ну, Бог с ней, с грозой. Будет она, не будет, а нам стадо выгонять. Сейчас лето, значит очень рано, ещё до восхода солнца надо дойти до другого конца деревни. А это в половине пятого или в пять утра. Им, с того края, хуже всего было, они первыми должны отдоиться. А пока через всю деревню с сонным стадом проползёшь, другой край успевает вовремя подоить корову. Наша корова обычно уже поджидала стадо.
Раньше всех должны подоить коров тётя Дуся Полякова и её соседи, Мамонтовы и Сурковы.
Тётя Дуся (Дуня, Евдокия) – вылитая цыганка. Чёрная, бойкая, за словом в карман не полезет. В разговоре на язык остра, говорила быстро, сразу и не уловишь, о чём она говорит.
Случай один с тётей Дусей в памяти остался. Стирала она как-то бельё в корыте, на улице перед домом. А тут цыганки в деревню зашли, попрошайничать. Вот одна и пристала к нашей тёте Дусе:
– Молодая-хорошая, дай я тебе погадаю на счастье. Тебе и деткам твоим и хозяину дома.
– Я тебе сама чего хошь нагадаю. Иди-ка своей дорогой, – отвечает тётя Дуся, а сама продолжает стирать.
– Ну, дай, тогда, хлеба кусок, да яичек деткам, – продолжает цыганка.
А вокруг неё целый выводок цыганят, да на руках ещё один.
– Нету у меня тебе ничего. Работать надо. Руки вот такие иметь надо, не будешь за чужим хлебом бегать.
– А куда мне от детей моих работать? И дома у меня нету, красавица. А твой дом богатый какой! В достатке живёшь. И хорошо тебе по жизни будет. И деткам твоим. И на том свете хорошо тебе будет!
Тут тётя Дуся встрепенулась так, руки мокрые в бока упёрла и говорит ей со злостью:
– Это чем же мне на том свете хорошо-то будет? А?
Цыганка видит, что не выгорело у неё дело, разозлилась баба. И в ответ ей говорит, притопнув ногой:
– Да в вытяжку лежать будешь!..
Мы бы могли и породниться с Поляковой тётей Дусей. Бабушкин брат, дядя Петя, в 1928 году приходил в наш Красный Куст из деревни Петровское, откуда родом и бабушка Вера, тогда его звали ещё Иваном, помогать Чекалиным в строительстве дома после их переезда из села Львово (во Львово бабушку взяли замуж из деревни Петровское). Тётя Дуся в то время была не Полякова. Вот они и познакомились на молодёжных вечеринках…
За домом Поляковых был ещё один дом, шофёра единственной тогда в колхозе машины «полуторки», Ивана Тимофеевича Мамонтова, а звали его по-деревенски – Иван Тимофев. И у детей его и фамилия образовалась такая же, сверстник мой, например, Колька Ивантимофев. Потом, через небольшую лощинку, начиналась другая деревня, Верблюдовка. Сюда вот, однажды, в возрасте пяти с половиной лет, в середине лета 1952 г., когда родители были в Кропоткине, добрёл мой брат, Михаил. Смотрят люди – мальчишка какой-то идёт один. А он такой кудрявенький, светловолосый, как амурчик.
– Чей же это ребятёнок-то?
– Похоже – Чекалиных.
– Ты чей будешь? Фамилия-то как твоя?
– Мишка я, Чакалин.
Ну и доставили его не по его назначению. А назначение его было – базар. День был воскресный. Дедушка Василий на базар уехал, в Токарёвку, километрах в восемнадцати от нас, продавать мясо либо ещё что, не знаю. Мише очень хотелось с ним на этот невообразимо заманчивый базар, потому что с базара дедушка всегда что-нибудь привозил. Как же туда не попасть? Вот брат и решил самостоятельно туда и пробраться. Раз по-хорошему не берут.
Где было бабушке уследить за ним. Родителей нет, в отъезде, в Кропоткине, в поисках нового места жительства, мне только три с половиной года, хозяйство. Вот он и ускакал за дедушкой…
Когда приходили к дому Поляковых собирать стадо (идти надо было на восток, за ними как раз и вставало солнце), тётя Дуся всегда выговаривала, что, мол, рано-то как пришли, корова ещё не проснулась. Приходилось и подождать, но и по деревне сбор стада шёл медленно, и стадо старались придерживать. А то какая-то хозяйка и догоняла потом со своей коровой уже примерно на половине дороги к Пичаево. По пути забирали и ещё одну небольшую компанию в Пичаево и уходили пастись по лощинам, а в августе – и по жнивью.
От нашей деревни стойло обычно было далеко, на втором Пичаевском пруду. Он был уже сильно заросший, купаться в нём нельзя, а нашему стаду вода для питья годилась. Дело ещё в том, что на первом пруду в Пичаево, который был почти в деревне, на дойку останавливалось совхозное стадо. А наш пруд, Авилов, был, можно сказать, в самой нашей деревне. Если пригонять на него, то сообразительные животные по домам могут разбежаться. Тут уж и не удержишь. Да и корма для скота в окрестности нашей деревни не так много было.
Я говорил раньше, что овцы все одинаковые. Оказывается, ничего подобного. Своих овец в стаде всегда найдешь, и видно их хорошо. Если внимательно присмотреться, то и морды-то у них у всех, даже и у своих, разные. Овцы хозяйского ребёнка не узнают, боятся. А вот своя корова, та нет. И в поле тебя подпускает.
Обеденная дойка и отдых примерно с часу дня и до трёх. Некоторые овцы и на стойле ходят, пощипывают травку. Коровы обычно ложатся, дожидаются свою хозяйку. А если жарко, если насекомые одолевают, то и в пруд забираются. Увидит корова хозяйку и потихоньку встаёт, нескладно так. Полезное корова животное, конечно, но очень уж нескладное.
За эти два часа и мы отдохнём, пообедаем тем, что принесут. А то и тут же молока нальют, если хочешь, парного. Я парное молоко люблю, например. Пахнет оно хлевом и коровой. От вчерашнего-то запах уже не такой. И в течение всего отдыха бьют струйки молока в подойники: «вжик-вжик» по донышку, сначала звонко, а потом – глуше. Да слышно, как ругаются на коров хозяйки за их мотающиеся хвосты, отпугивающие насекомых: «А ну, стой. Стой смирно! Чтоб тебя замотало!»
А замотает, слезами обливаться будет. В хозяйстве корова – главное животное. (Ещё, конечно, и лошадь. Но это ещё в давние времена.) Корова только этого не понимает, а то бы и дивиденды дополнительные себе устроила. И получилось бы.
В жаркое летнее время коров очень донимали слепни и оводы. Прямо никакого спаса от них не было. Для овец такие насекомые не страшны, если пристанет, то отогнать не слишком трудно. А вот крупным животным это сложно. Я помню, что лошади часто спасались от насекомых в воде. Заберутся почти полностью в воду и стоят, пока это возможно. То же самое делали и на стойле некоторые коровы. Придёт хозяйка, а корова блаженствует в воде. Не лёжа, а только стоя.
Солнце на закат. Пора двигаться домой. Этого и стаду подсказывать не надо. Особенно коровам. Им пора доиться, молоко подпирает, вымя набухшее. У некоторых и по пути молоко из сосков капает. А идти до дома далеко. Стадо ещё на лощинах за Пичаевом. Быстро только овцы да козы бегают. А коровы вперевалочку идут. Хоть ты перед ней распляшись. Она – топ-топ, головой мотнёт-покачает. И если уж пробежится, то только для вида. Встрепенётся так, а сама как ползла, так и ползёт.
У нас, например, не знаю, как у других, но для всей этой нашей живности была приманка – полные ясли повители с огорода. А кто-то приманивает и кусочками подсоленного хлеба. Поэтому вся «своя» группа часто и спешит к этой подкормке.
По деревне стон стадный: мычат коровы, блеют овцы, козы мемекают, не отстают и ягнята с козлятами. За сутки по деревне дважды такой стадный многоголосый «стон» – утренний и вечерний. Причём, как и «выражение морды», оба отличаются друг от друга. Если записать это звучание на магнитофон, то очень легко отличить эти два звучания. В вечернем прослушиваются как будто жалобные звуки, как будто на нас, пастухов жалуются, такие, мол, сякие. Да и голоса хозяек своё добавляют в это многоголосье: «Манька, Манька! – Зорька, Зорька!» …
И другие, но не очень разные имена.
Можно и не звать. Манька к Маньке и придет.
Маленькая кошечка
Маленькая кошечка
Сидит на окошечке:
– Где ж мои котя-а-тки,
Малые ребя-а-тки?
(Из детской песеннки).
В зимний вечер из потёмок
появляется котёнок:
сверху сер, а снизу бел,
очень горд и очень смел.
……………………………….
Станет сказки говорить,
песни станет петь на крыше;
сможет столько натворить,
что и в книгу не упишешь.
Будет знать – ты мне поверь –
книги, музыку и пляску…
Он мне в уши и теперь
промурлыкал эту сказку.
Николай Асеев. «Тёх-Тёшка».
Эту песенку про маленькую кошечку услышал я впервые от жены Марины. Пела она её нашим детям, потом – внучкам. А ей пела её бабушка, а бабушке – её бабушка, и так до самого начала века. Начало этой песенки далеко, вероятно, уходит.
Грустная песня. Что имеется в ней в виду, не знаю. Всё можно иметь в виду. Скорее всего, то, о чём до сих пор думаю я. И случилось это всего однажды, но осталось на всю жизнь.
Кошка в доме – существо обязательное. Причём, именно в доме. В деревне – это единственное животное, которое имело и имеет право находиться рядом с человеком, когда он ест, спит. Это право, конечно, нигде не записано, но это в обычае человека. Выходила она на улицу, во двор, на охоту, ловила мышей, а то и крыс. С крысой ведь редкая кошка справится. У нас однажды была такая. Мышей или крыс, пойманных ею, кошка приносила в дом. Если не было у неё маленьких котят, которых приучать надо было к охоте, то приносила она уже убитых, а то и с откушенной головой, чтобы уж наверняка. Хозяину, что ли, показать – вот, мол, стараюсь я, не зря кормите. А вполне возможно, что и как корм для хозяев, которые её тоже кормят. У многих животных такое наблюдается, не только у кошек. Если у кошки котята, то для них она приносила полуживую мышку. Отдаст им, а сама следит, чтобы эта мышка не убежала. А если и убежит от котяткиных игр, кошка снова её возвращает на рабочее место. До тех пор, пока мышка жива.
Котят было обычно несколько штук. Забавные такие. Подрастут немного – и нам игра. Кошка нам доверяла, не запрещала котятам с нами общаться.
Это только кошка в доме постоянный житель. Собаку в дом в деревне никогда не пускали. А у неё и в мыслях не было зайти, даже в сени. Может быть, и было в мыслях, даже наверняка было, но инстинкт запрета этого был выше. Улица, хозяйственный двор, да и то с ограничениями, и её собственная конура. Из других животных в дом могли на время попасть телёнок-сосунок, ягнята, козлята, поросята. А из птиц – куры, утки и гуси, которые высиживали яйца. То есть только временно, при необходимости. Вот к этим временным животным и птицам в доме кошка относилась насторожённо, а если котята у неё были, то и до драки. Подбежит ягнёнок или козлёнок к котёнку, и получит своё от кошки. С птицами было спокойней, с цыплятами, гусятами и утятами маленькими. Всей группой вместе и играют. Кошка хоть и охотница, но никогда ни одного цыплёнка в доме или на улице не трогала. А котята наиграются, набегаются, прибегут к матери молочка попить, птенцы – за ними. По кошке лазают и клювиками ей в живот зарываются, как и котята. Не для того, конечно, чтобы молока попить, а по образу и подобию. Как штурманское правило: «пишу, что вижу, чего не вижу – не пишу». И за кошкой эти птенчики бегали, как за мамой. После появления на свет мама у них та, что рядом оказалась. Бывало, что курица или утка птенцов бросали, не держали при себе, возвращались к своим друзьям и подружкам. А птенцам мама нужна, вот они и выбирали маму их друзей по играм. А то и в качестве мамы человека выбирают. Помню, как-то курица бросила своих цыплят, а они всё время бегали за бабушкой, за бабушкиной юбкой, вероятно.
Кошка, будучи при котятах, не любила ягнят и козлят, да и поросят – тоже. Они озорные, неуёмные. Бегают по избе наперегонки с максимально возможной скоростью, даже чуть-чуть побыстрее. Как в музыке – аллегро. Какими-то немыслимыми скачками. Запрыгивают на кровать, спрыгивают с неё и, не останавливаясь, летят в другой конец избы. Ноги бегут быстрее, чем они сами, копыта по полу проскальзывают. Такая беготня-топотня стоит по дому, что кошке и самой не поздоровится, не то, что её котятам.
Овцы своих ягнят защищают от собаки или кошки наскоком. Подбежит, остановится, топнет передней ножкой. Не замай, мол, хуже будет. А как хуже? Ну, боднёт, разве что, безрогим лбом. Не то, что коза. Она и подбежит, и копытом может ударить, и рогами не только пригрозит. Если овца на взрослого человека или ребёнка не решится напасть, только редкая какая-нибудь осмелится, то козе – хоть трактор, хоть танк, им тоже достанется. Человек она давнишний, горный, с норовом. Ну а у кошки, само собой, и зубы острые, и когти – любому не подарок.
Если бы всех котят живыми оставлять, то дом превратился бы скоро в кошкин. И отдавать их некому. У всех такая же забота – куда девать котят? И маленькими ещё котят у кошки забирали и лишали их жизни. А иначе и нельзя было. Так же, как, впрочем, и со щенятами.
Такое вот дело и пришлось однажды сделать мне. Дала бабушка ведро, котят в него посадила и мне: «Отнеси их вниз, утопи». Вниз – это имелось в виду к ручью, где кончается наш огород. Понёс я, а ещё не представлял, что я буду делать, и как это будет происходить. И пришлось всему этому происходить на моих глазах, и производить моими руками. И рассказывать об этом ни к чему. А уж после, ко всему прочему, и наступило:
– Где ж мои котя-атки,
Малые ребя-атки?
Несколько дней искала кошка своих котят. По всему дому ходила, звала, во дворе, на улице. Но самое тяжёлое это то, что нам она в глаза заглядывала, помощи просила. И когда я с её взглядом встречался, казалось мне, что знает она, кто убил её детей. Да и не знала она, а то досталось бы мне за её детей. И поделом досталось бы.
Единственный раз это было и на всю жизнь осталось. Думаю, сейчас, как же это могло быть, чтобы взрослый человек ребёнку, мне тогда лет шесть-семь было, такое мог поручить? Понятно, что это необходимость. Но избави от неё не понимающего эту необходимость.
Ведь воспринимается сама собой необходимость забивать скот или птицу. Они и предназначены у человека для того, чтобы давать молоко, шерсть, мясо и другое. Они ещё и еда. Рубил я головы птице, курам и уткам, хотя тоже ещё ребёнком был. И ничего. Это необходимость. Сам я скот никогда не резал. А брат мой ещё школьником, десятиклассником, когда отец в начале 1965 г. уехал искать новое место жительства, резал овец и свинью сам заколол. Рука, как говорят, у него твёрдая. Сам он и разделывал. Это мужская работа, и связана она с домашним хозяйством, такая же, например, как накосить травы или картошку убрать. Правда, не все умеют таким образом управляться со скотом, не у всех рука твёрдая, но отношение к этому такое же, как к косьбе травы.
Когда этот рассказ прочитала тётя Сима, она тут же прислала мне письмо, в котором оправдывала бабушку. Но я ведь бабушку-то и не осуждал, я её тоже оправдывал. Вот что написала тётя Сима по этому поводу:
«Теперь меня тоже тронул поступок мамы. Как это она послала такого ранимого ребёнка на такое мероприятие? Что касается такой расправы с котятами, то это закономерно, по-другому никак нельзя. Так делалось спокон веков. Но надо этим заняться взрослому, да и покрепче нервами. У мамы сильно было много дел, ну очень много, перечислить в письме невозможно, видно под руку эти котята и ты с ними, и поручили тебе это сделать. Я, как никто другой, понимаю твоё положение, так как сама с шаткой нервной системой. Вот я думаю, хорошо, что у нас в жизни не было своего хозяйства. Не представляю, как можно самой вырастить маленького цыплёнка, а потом зарезать и съесть. Нет, это не по мне. Ты уж, Серёжа, прости бабушку и рассуди по справедливости: это надо сделать, и такой метод необходим».
Ну, зачем «прости бабушку». Она никакого повода не давала, чтобы на неё обидеться. Поскольку сделанное – это в той ситуации вполне естественный процесс. Это и должно именно поэтому и восприниматься тоже естественно.
И всё равно, находясь в этом довольно преклонном возрасте, в подобной ситуации я поступил бы так же, как и в детстве. Но, конечно, другому никому я этого бы не поручил. Как в песне (не про это и не про такое): «Такое серьёзное дело нельзя поручать никому».
Пусть убежали котята и спрятались где-нибудь. Пусть навсегда. Пусть их ищет-зовёт мать, сидя у окошечка. Пусть будет такой обман. Пока. Пока необходимость не заставит самого взять ведро и положить в него маленькие попискивающие жизни.
