Сергей Иванович Чекалин
Бабушка, расскажи сказку!
В этом повествовании «Праздники» мной пропущены и другие, которые тоже отмечались церковью и в деревне. Например, Преполовение Пятидесятницы, Преполовение Великого поста, день Сергия Радонежского Чудотворца, Серафима Саровского, день Николая Святителя, архиепископа Мир Ликийских (а таких дней в году три: в мае, 21 мая, и в декабре – 19-го, а также летом, день его рождения), день Архангела Михаила и Сил Небесных бесплотных (21 ноября), Рождество Иоанна Предтечи, Бориса и Глеба, Георгия Победоносца, Ильи Пророка, икон Божией Матери, которых насчитывается порядка 250-ти (Донская, Иверская, Смоленская, Почаевская, Знамение, Державная, Владимирская, Неупиваемая чаша, Путеводительница, Троеручица и пр.), Алексей-божий человек, Ивана-купалы (остался от язычества), Евдокии, Козьмы и Демиана, Кирилла и Мефодия, Веры, Надежды и Любви и матери их Софьи, дни евангелистов Марка, Матфея, Луки и Иоанна и мн.др. Можно написать и о них, и о других, но это всё-таки, больше, будем считать – местночтимые. А я описал те праздники, которые наиболее почитались и почитаются в народе, в нашей деревне, в нашей семье. Вот, например, бабушка моей жены, очень почитала, не знаю – почему, праздник Иверской иконы Божией Матери. А ведь Иверия – это, кажется, Грузия. Если посчитать, что он пришёл от её отца, жившего раньше в деревне в Тульской губернии, то для них там была совсем другая церковь, Рождества Христова. Может быть, потому, что церковь Иверской иконы Божией Матери находилась совсем недалеко от дома в Москве на Пятницкой улице, где жили родственники жены. Кстати, недалеко от нашей дачи в Вельяминово (Домодедовский район Московской области), в Растуново, есть храм Иверской иконы Божией Матери. Алтарь этого храма ориентирован на юг, в сторону Грузии. Обычно, в соответствии с архитектурными канонами, алтари православных храмов ориентируют на восток…
Не было у нас таких, например, праздников в детстве, как день рождения. Не только у взрослых, и у детей не было такого праздника. Не то, что не знали, когда этот день рождения, просто он игнорировался по каким-то причинам. Да и подарков мы никогда в этот день не получали, разве только отец или дедушка в этот день подойдут и тихо, не больно, конечно, за уши вверх потянут, приговаривая: «Расти большой!»
Я, например, в детстве и не знал, когда, в какой день родился мой отец, мама, бабушка или дедушка. Потом про всех выяснилось (да и то не про всех, вот, например, про дедушку Василия до сих пор не знаю). Да и не только я. Не знает (не знала) и дочь дедушки, тётя Сима. Когда я говорил с отцом о тех временах, и он не мог мне назвать не только дату рождения своего отца, но и хотя бы приблизительно год. Если предположительно, как раньше называли при крещении по ближайшему святому, то здесь вполне может быть и промашка, поскольку праздников святого Василия Великого очень много. Предполагали, что где-то летом родился дедушка. Выяснить это можно, надо только запросить церковный архив за год рождения дедушки (1885-й) той церкви, к которой было приписано их село.
Школа
Мама мыла Машу. Маша мыла Мишу. Нажим… волосок… Нажим… волосок… Не торопитесь, дети, не залезайте на клетку рядом. Не рвите бумагу перьями. Слишком не нажимайте. Рука не должна дрожать. Почерк – это характер. Пишите красиво и чисто. Перья «рондо» не годятся, от них – одни выкрутасы.
Парта одна на троих. Не кладите два локтя на парту. От этого тесно соседу. Дети, не забывайте о ближних. Никогда не толкайтесь локтями. Не кушайте промокашку. Нажим… волосок… Нажим… волосок…
Юнна Мориц. «Хлад, глад, свет».
В рассказе «Половодье» я уже писал о том, что пошёл в школу в 1955 г. с неполными (почти на месяц) шестью годами. Здание нашей начальной школы находилось несколько в стороне от деревенского порядка, посреди колхозного поля. Поле это, конечно, когда требовалось, перепахивали, на нём что-нибудь сажали или сеяли, в соответствии с установленным севооборотом хозяйства. А нам по осени, а особенно весной, после пахоты и сева, приходилось протаптывать тропинку наискосок от деревни до школы. Да и не только особенно весной, осенью тоже приходилось ходить по вспаханному полю. Хорошо, что дело шло к заморозкам. К школе подходила узкая тропинка от дома Сурковых, но это ведь надо было ещё дойти, до Сурковых-то: по катетам путь всегда больше, чем по гипотенузе. Мы тогда, не зная этих премудростей математики (а у нас в начальной школе математика вообще называлась арифметикой), про катеты с гипотенузами, сокращали наш путь к знаниям, умениям и навыкам как могли – от Пахуновых и Шемонаевых наискосок, почти под 45 градусов к деревенскому порядку домов. Это в политике может быть по-другому, как в моём стишке:
Вождь учил, тряся картузом:
– Хочешь быть и здесь, и там,
Дуй вперёд гипотенузой,
Не ходи по катетам.
Жизнь нас учит по-другому,
Отвергая трёх китов –
Не всегда гипотенуза
Меньше суммы катетов.
А вот ребятишкам из деревеньки Пичаево было ещё дальше идти по пашне, в несколько раз. Иначе им надо было выходить на наш (но он не только наш, но и их тоже) колхозный двор, потом мимо правления колхоза и магазина на деревенский порядок, а уж потом, по протоптанной нами наискосок тропинке или по тропинке от Сурковых, – вперёд, за теми же знаниями, навыками и умениями.
Я не могу сказать, в какое время была построена эта школа. Понятно только, что не раньше образования нашего Красного Куста, не для Шанинского хутора. В 1911 г. Красного Куста, как населённого пункта с таким названием, ещё не было. Он появился с таким названием только в 1922-23 гг.
Я ещё раз напомню, что моя читательница, проживающая в Самаре, родственники которой оказались моими земляками, даже и жителями Красного Куста, написала, что её дядя родился в 1911 году в этой деревне. Но в епархиальных сведениях за 1911 год нашей деревни нет. Вероятно, что этот дядя (его родители) и жил на хуторе Шанина. Ведь у того была большая конюшня, кто-то занимался этим хозяйством. А потом, когда уже образовался и назвался Красный Куст, дядя в нём и оказался. Так его в нём и зарегистрировали, что он в нём родился.
Скорее всего, что многие деревни в наших местах образовались во время захвата крестьянами помещичьих земель в 1916-1918 гг. Об этом есть сведения в книге «Крестьянское движение в Тамбовской губернии. 1917-1918. Документы и материалы». А, возможно, что и во времена НЭПа, в 1921-1928 годах, когда проходили массовые переселения крестьян в поисках более свободного места и улучшения своей жизни, поскольку во время НЭПа крестьянам, после слачи установленного тридцатипроцентного налога, разрешали продавать излишки урожая с земли, а также и других продуктов, полученных в своём хозяйстве, не в колхозе, конечно, поскольку их, колхозов, в то время повсеместно ещё не было. А для этого и нужна была земля, выпасы, сенокосы. Но точно то, что в эту школу уже ходили в начале 1930-х гг. и наши родственники. Моя мама (в первый класс пошла в 1933 г.) и её сёстры, Александра и Мария, тоже учились в этой школе (Александра пошла в первый класс, вероятно, в 1934 г., а Мария, – тоже, вероятно, – в 1935-36 гг.). Жили они тогда в полуземлянке в Свободном Труде, который находился от нашей деревни через лощину. В то время действовала Панюшкина плотина, которая впоследствии оказалась как раз за огородом моей бабушки Маши, когда она в 1948 г. купила дом в нашей деревне. Отец тоже начинал учёбу, вероятно, с 1929 г., в этой же школе, на следующий год после их переезда из села Львово в деревню Красный Куст. Папина сестра Антонина, начинала учёбу во Львово в 1926 году, а после переезда в Красный Куст она закончила начальную школу здесь же. Вторая папина сестра, Серафима, ходила в эту школу с 1934 года, закончила её, а семилетку она заканчивала уже в Полетаевской школе, год или два походив в Грязные Дворики (в настоящее время – Рассвет). После окончания четвёртого класса раньше (мама и её сёстры, а также и отец) тоже ходили в семилетку в Грязные Дворики, в сторону, противоположную от Полетаево. А потом в Грязных Двориках среднюю школу закрыли, перевели в Токарёвку, поэтому все ребятишки нашей стороны деревень стали ходить учиться в Полетаево…
Учили нас в начальной школе Клавдия Семёновна и Полина Сергеевна (фамилий их, к сожалению, не помню). Я так и закончил все четыре класса у Клавдии Семёновны, а Миша, брат (он пошёл в школу в 1954 г.), учился все четыре класса у Полины Сергеевны, а может быть, даже начинал и у Белькевича. Да, пожалуй, иного и не могло быть, поскольку в каждом из двух, используемых для занятий помещений (комнат, аудиторий) школьного здания, одновременно сидели два класса, в одном – первый и третий, а в другом – второй и четвёртый. Так что мы с братом учились в разных комнатах (аудиториях) этой школы.
Парты были сравнительно длинные, на троих. Тесновато было, конечно, особенно среднему. Окна в нашей школе были не очень большие. Так что с освещением в классах было плоховато, особенно в пасмурные дни и зимой.
У нас в родне остался такой факт из Мишиной учёбы в этой школе. Учительница (Полина Сергеевна) задаёт вопрос:
– Какие у вас дома есть домашние животные? Вот, ты, Миша, скажи!
Миша встаёт, перечисляет:
– Корова, овцы, петух, куры…
– Так, правильно, а ещё кто-нибудь есть?
– Да, есть, кошка и собака.
– Тоже правильно! Ну а ещё кого-нибудь назовёшь?
Федя долго думает и радостно громко говорит:
– Мокрушки!
Мокрушками у нас в деревне называли небольших козявочек серого цвета, похожих на тараканов, только поменьше размером, которые любили обитать в сырых местах дома. Они по-научному называются мокрицами. Скорее всего, он и имел в виду в качестве домашних животных этих мокриц.
В каком-то анекдоте на аналогичный вопрос первоклассник ответил:
– Бабушка!
Брат выбрал мокрицу…
Здание школы содержало две комнаты для учёбы, да ещё было две комнаты, в одной из которых жила учительница Клавдия Семёновна с дочкой Татьяной, а в другой тётя Люба – наша техничка и звонарь с уроков и на уроки – с сыном Юрой. Полине Сергеевне, понятно, здесь места не было, поэтому она снимала квартиру в деревне Масловке, которая от нас (от школы), если идти пешком по дороге, находилась от школы примерно в двух с половиной километрах.
До Полины Сергеевны был учитель Белькевич (имя и отчество его не помню), который тоже квартировал в Масловке. Белькевич был страстный огородник. Он выращивал овощи прямо невообразимых размеров. Головка лука, например, была, не ошибусь, диаметром порядка десяти сантиметров. Помню, идёт он мимо нашего дома в школу и несёт громадную луковицу. Дедушка Вася вышел его поприветствовать, кепку приподнял, да так и остался с приподнятой кепкой, от удивления. Зачем такой величины репчатый лук, не понимаю. Белькевич по национальности белорус. Рассказывал, что в Белоруссии, где он жил с родителями, его отец выращивал на своём огороде такие же овощи, даже и побольше размером. И ещё он очень любил мастерить воздушных змеев. С нами вместе, конечно, прямо на уроке или после уроков. Конструкции он практически всегда делал объёмные (у него была книжка-инструкция с картинками, как собирать такого змея): каркас в виде параллелепипеда из лёгких камышовых стеблей, похожих на бамбук, которые мы приносили с пруда, а бока строились из бумаги. При несколько значительном ветре такого змея было трудно запустить, требовалась сила и крепкая нить. Помню, что взлетали его змеи на очень большую высоту. Даже не хватало бечёвки, а то и выше взлетели бы. Мы отправляли по бечёвке змею послания – бумажку с отверстием с написанным приветом. Потом дома мы с братом пытались смастерить такой же, но не очень он получился. Хотя старались соблюсти такую же технологию сборки, как и у Белькевича. Получались летающими только обычные змеи, плоские, с тряпичным бечёвочкой-хвостом. А уж в степи-то запускать змея было очень складно, ничто не мешает, свободно в любую сторону.
Осенью и весной занятия физкультурой, если не было дождя, проводились на улице. Если был дождь, то физкультура обычно заменялась каким-нибудь другим уроком, из тех уроков, которые были в этот день.
Были уроки рисования, но не красками и не акварелью, а только карандашами, простым и цветными. Ещё, что примечательно, для развития моторики были уроки вышивания. Цветными нитками, которые называются мулине. Материю белого цвета для такой работы приносили свою, иголки и нитки – тоже. Но в нашем магазине таких ниток не было, надо было ехать за ними в Полетаево или в Токарёвку. Не у всех это получалось. Обычно урок вышивания проходил сразу в двух классах, которые и находились в одной комнате. Васька Кожевников, из комнаты, где учился и я, но он на два класса младше меня, был из очень бедной семьи. На очередной урок вышивания он принёс лоскут чёрной материи, белой у них не нашлось. Цветных ниток у него тоже не было. Клавдия Семёновна дала ему катушку своих белых обычных ниток, вот ими он и изображал свою картинку.
Осенью всей школой выходили в так называемый поход, в ближайшие посадки, которые мы называли кустами. В Калужников куст не ходили, потому что они были далеко. Чаще всего мы посещали Путьправдовский куст, который находился за Верблюдовкой и Путь Правдой, и посадки, которые шли от нашей деревни за школой в сторону деревни Калиновка. Но от школы эти кусты не просматривались, потому что были скрыты в лощине, за небольшим холмом. Собирали гербарий из осенних листьев. Богатого в отношении листьев у нас ничего не было. Клёны, правда, росли. А вот берёз, дубов, а также хвойных деревьев, не было. Но мы собирали для гербария и луговые растения, в основном – широколистные, а уж этого-то было с избытком. Весной на лужайке вокруг школы появлялась «горлюпа». И не только на лужайке у школы. Это растение в степной зоне весьма распространённое. Я потому взял это слово в кавычки, потому что оно, вероятно, местного значения. В словаре такого слова нет. Скорее всего – это обычная сурепка. Но недавно прочитал воспоминания земляка-тамбовчанина В.И.Остроухова примерно о тех же временах и о тех же местах, в которых он тоже упомянул такое название этого растения. У весенней горлюпы очень вкусный её сочный стебель, который надо очистить от верхней кожуры. Стебель с небольшим привкусом перчинки. Но это продолжается только небольшое время, пока ещё только весна, потому что по мере созревания стебель этого растения становится жёстким.
Библиотека в школе была не очень богатая. Практически только детская литература, да и то, для самых маленьких, серии «Мои первые книжки» или «Книга за книгой». Я очень любил читать. В нашем доме тогда, к сожалению, не было книг для чтения. Только газеты. Всю школьную библиотечку я проглотил, вероятно, в течение первого класса. Клавдия Семёновна даже не поверила, что я так быстро «проглатываю» книги. Время от времени она меня спрашивала содержание какой-нибудь книжки. Во втором классе взялся за читку по новой. Скоро и надоело, потому что все сказки и рассказы были почти назубок известны. Вероятно – одно дело несколько раз слушать одну и ту же сказку, а другое дело – её читать. Я уж и домой приносил почитать вслух какие-нибудь сказки или рассказы. Рассказы Якова Тайца, например, Аркадия Гайдара, книжки «Русские народные сказки», «Сказки А.С.Пушкина», «Сказки народов Индии» и другие.
Во время каникул мы никогда, насколько я помню, не приходили к школе. Обычно гуртовались на колхозном дворе, в Шанинском саду, зимой катались с кургана, который находился рядом с Шанинским садом, на продолжении деревеньки Свободный Труд. Играли на прудах (зимой катались на коньках, а летом, понятно, купались), а то и у кого-нибудь дома (играли около дома, чаще в войну с основными парными командами «наши-фашисты», «красные-белые», или в прятки, которые мы называли «хоронючками»). Вот здесь, в Москве, такое делают часто, прибегают к родному гнёздышку, к школе. У нас этого не было потому, что, вероятно, и так было где побегать. Это, во-первых. А во-вторых, школа-то наша была одновременно и жилым домом. Чего же туда идти, людям мешать. Тем более, рядом со зданием школы были и хозяйственные постройки нашей технички, в которых жила птица и даже поросёнок. У учительницы, Клавдии Семёновны, хозяйства не было.
Новогодняя ёлка в школе была под самый потолок. Ну, это не очень высоко, думаю, что метра два с половиной, не больше. Здание-то школы – почти обычный деревенский дом, только, по сравнению с деревенскими домами – на более высоком фундаменте. Большую кубатуру не делали, не протопишь. Деревенские дома протапливались сухим навозом, дров в степи, понятно, не было. А школу государство (колхоз и совхоз) снабжало дровами и углём.
Вместо ёлки на Новый год всегда были сосны, которые привозили из-под Тамбова, от реки Цны. Только там в нашей степной зоне и были хвойные рощи. В такое место я как-то раз попал. Был в 1962 г. в пионерском лагере от потребкооперации (мама работала продавцом в нашем деревенском магазине). Лагерь был недалеко от Тамбова, поскольку мы ездили на автобусе в Тамбов, в краеведческий музей, а это заняло совсем небольшое время. Для меня это важно, так как в транспорте меня укачивает, кружится голова. Особенно это проявлялось в детстве, да и сейчас ещё случается, в зависимости от состояния здоровья и погоды.
Наряжали ёлку всем скопом, кому что достанется из игрушек. Тогда стеклянных игрушек было не очень много. У нас сейчас примерно такие тоже есть, от детства моей жены Марины, самые её любимые. Ещё, кажется, её бабушки, но не от её детства, а от детства её дочерей и внучек. Стеклянные и картонные, раскрашенные под золото или серебро.
У ёлки рассказывали стихи, делали и какие-то небольшие постановочки (спектакли). Один помню, в котором и я играл, про украденные огурцы с колхозного поля. Вот я вора-то и играл. А маму играла моя соседка по парте, Шадрова Таня. (Её отец работал в наших ближайших деревнях почтальоном, развозил почту на тарантасе.) Мы были уже «взрослые»: Таня, моя соседка по парте, училась в четвёртом классе, а я был во втором. Помню, что эта роль получилась у меня очень неуклюжей.
После концерта – раздача подарков: в кульки из газет или серой обёрточной бумаги россыпью насыпались конфеты разных мастей. Но больше, конечно, карамелек, в обёртках и без обёртки, подушечки с начинкой. Сейчас такие, без обёртки, и не делают, только в обёртках. Тому, кто учится хорошо и хорошо себя ведёт – кулёк побольше, а нерадивым – поменьше. Нерадивыми были чаще дети из бедных многодетных семей. Вряд ли это хорошо, или, как говорят шутники, «это не есть хорошо», потому что деньги на подарки давал колхоз, а потом и совхоз. А родители «нерадивого» работали в колхозе или совхозе наравне с родителями радивого, за те же палочки-трудодни.
Как наказывали за плохую учёбу или поведение? Очень просто. Родителей в школу, я помню, не вызывали, не было такого приёма. Если только сама учительница сходит к родителям. А «нерадивого» оставляли без обеда. Это было именно такое буквальное наказание – без обеда. Все ушли домой, а плохиш остаётся в школе делать уроки и ликвидировать свои задолженности. Учительница, понятно, за это время успеет сама пообедать. Это хорошо, если наказанный ученик брал что-то съестное с собой в школу. Всё не так голодно оставаться без обеда, хотя это взятое и бывало съедено в один из перерывов (перемен). Но хуже всего, на мой взгляд, было другое наказание, связанное с исключением из школы на несколько дней, обычно, стандартно, на три дня. Исключённый всё равно приходил к школе, утром, вместе со всеми. А куда ему было ещё деться? И вот он во время уроков и слонялся по улице, под окнами. По деревне ходить было не очень складно, потому что задёргают вопросами и насмешками, а попадёшь, невзначай, под руку отцу или матери, так ещё и подзатыльник схлопочешь. Сейчас, я думаю, такое наказание встречалось бы с большим удовольствием, как узаконенный прогул с занятий.
И ещё, прямо наказание, примерно в середине учёбы каждого учебного года приезжали с дезинфекцией: всех поголовно обсыпали дустом. Всех, даже если у тебя и не было этих насекомых, которые назывались вшами. Но таких, у кого не было вшей, вряд ли можно было и найти.
Помню, что приезжали к нам комиссии из РОНО, с проверками. В один из таких приездов комиссия принялась, вдруг, делать живой опрос в классе по арифметике (так тогда называлась в школе математика). Было это весной 1956 г., я учился ещё в первом классе. Задают пример. А ведь хочется отличиться, и из-за спешки я вместо вычитаний всегда делал сложение. Быстро сложу – и тяну руку вверх. Вот и поторопился! Где сложение, там правильно, а где вычитание – ошибка. Вот и отличился! Клавдия Семёновна оправдывала перед комиссией мои ошибки тем, что я ещё маленький, что мне нет ещё семи лет. А так я, в спокойной обстановке, ошибок не делаю.
В первом классе я уже практически бегло читал, поэтому чтение по букварю мне сложностей не доставляло. Какие-то сравнительно длинные тексты я учил наизусть. Вот, например, первый из самых «длинных» текстов нашего букваря в то время, помимо «Мама мыла раму»:
«Вот мак. Вот лук. Куры у мака, куры у лука. – Кыш, кыш, куры!
И после вызова Клавдией Семёновной: «Серёжа, прочитай!», я, не глядя в букварь, тараторю речетативом, практически на одном дыхании: «Вотмаквотлуккурыумакакурыулукакышкышкуры».
Ударение при произнесении этого речитатива было на «кышкышкуры», как одно слово, как будто что-то обозначающее…
В 1959 г. я перешёл в пятый класс и поступил уже в Полетаевскую среднюю школу, которая находилась от нас в среднем на расстоянии примерно семи километров. А кто говорил, что и пять. Это уж, смотря откуда ехать или идти. Деревня-то наша длинная, с километр наберётся точно, если не больше. Если ориентироваться на расстояние по линии деревни для каждого хозяйства (двора) в тридцать с небольшим метров, а дворов у нас было несколько побольше тридцати трёх, то так и получится, что и расстояние по деревне около километра. А с учётом того, что наш дом находился несколько в стороне (метрах в ста пятидесяти-двухстах) от деревни, хотя и по той же её линии, общая длина деревни была и побольше километра. Словом, из всех краснокустовских ближе всего к селу Полетаево были мы, Чекалины. Но ведь в эту школу ходили не только краснокустовские школьники. С нами вместе в ней учились и верблюдовские ребятишки, и путьправдовские, и пичаевские, и калининские. А эти деревни от нашей располагались на расстоянии примерно до двух-трёх и больше километров…
Полетаево (бывшее Ново-Архангельское) возникло на рубеже XVIII-XIX веков поселением крепостных крестьян помещика Полетаева. В 1810 г. им была на собственные деньги построена деревянная церковь во имя святого Михаила Архангела.
По епархиальным сведениям 1911 г. (это первое официальное упоминание о селе Полетаево) было крестьянских дворов в количестве 131, проживало 518 человек мужского пола и 508 – женского. В это время в этом селе на каждую мужскую душу приходилось по 1,5 десятины земли (примерно столько же гектаров, потому что в десятине 1,09 га).
Первое упоминание о Полетаевской школе тоже относится к 1911 г. Учителями в ней были Назаровы Мария и Ольга. С 1928 г. начала действовать начальная школа, в которой было две классных комнаты по 45-50 квадратных метров каждая и учительская. В 1932 г. здание школы увеличили до пяти классных комнат, школа стала семилетней. В 1936 г. было построено новое одноэтажное здание школы (в котором учился и я), просуществовавшее сорок лет, до 1976 г. С 1936 г. школа функционировала как средняя общеобразовательная.
Но 1959 г. был у меня коротким. Я проучился всего две недели. Мама подсуетилась, да и посоветовалась с врачами, чтобы мне дали перерыв на один год. Так и сделали. Так что в пятый класс я уже окончательно пошёл в 1960 г. Получилось у меня такое длинное, почти годовое наказание – отстранение от учёбы. Если бы не это, то я закончил бы среднюю школу вместе с братом, потому что он учился одиннадцать лет. Тогда устроили хрущёвский эксперимент с одиннадцатилетним образованием. Вот у брата был предпоследний год, когда выпускались одновременно два класса, одиннадцатый и десятый (а последний год с двумя выпусками – десятым и одиннадцатым классами – был 1966-й, год моего завершения учёбы). Ему, к его сожалению, пришлось учиться лишний год. Восьмилетнее и одиннадцатилетнее образование ввели в конце декабря 1958 года. Отменили их в 1964 году, после смещения Н.С.Хрущёва, но ещё два года в школах доучивались по программе 11-го класса.
Тоска была зелёная, потому что все товарищи в школе. Особенно зимой, когда те же товарищи оставались в интернате. Осенью и часть весны я их встречал у дома, мимо нашего дома из школы не пройдёшь. Только что по воскресеньям собирались поиграть, да и в каникулы, ноябрьские и январские. Ещё и весенние, которые устраивали во время половодья.
Практически всю первую четверть (до ноябрьских каникул), а иногда и часть второй четверти, мы ездили и ходили в школу из дома.
Это сейчас ввели триместры, по три месяца каждый (сентябрь-ноябрь, декабрь-февраль, март-май). Каникулы назначаются практически произольно, без отнесения к окончанию этих триместров. Но уже с 2017 года их отменили, во всяком случае – в московских школах, снова возвратились к четвертям. А мы тогда учились по четвертям: 1-я четверть начиналась в сентябре месяце и заканчивалась недельными каникулами на праздник Великой Октябрьской социалистической революции (7 ноября); 2-я четверть заканчивалась непосредственно перед Новым годом с перерывом от учёбы на две недели, до 11 января; 3-я четверть заканчивалась в последней декаде марта месяца недельными каникулами (по сельским местам эти каникулы приурочивались к половодью); 4-я четверть – остальное, до конца мая месяца.
В первой и части второй четвертях мы возвращались после уроков домой. Ну, это те, у кого были велосипеды, а таких набиралось не так уж и много. У нас с братом были свои велосипеды. Поэтому мы и ездили на них до упора, до сравнительно сильных морозов либо до снега, когда на велосипеде не очень складно было уже ехать, да уже и холодно становилось. Велосипеды на время уроков мы оставляли у хозяев нашей съёмной квартиры, у Костроминых Михаила Алексеевича и Марии Никитичны. А весной, когда уже устоится дорога, примерно в конце апреля или начале мая месяцев, в зависимости от состояния дороги, мы снова переходили на велосипеды.
Перед отъездом в школу, в сентябре месяце, дома забирали с собой хлеба и заезжали по пути на огород за помидорами или огурцами. В то время помидоры и огурцы и в сентябре ещё были. Их на зиму, конечно, уже засолили, а это – дозревающие остатки на огороде. Помидоры ещё ничего, а вот огурцы – крючковатые последыши. Как говорила мама, когда они с отцом жили уже в Московской области: «Надо убирать помидоры до 5-6 августа, потому что потом они почернеют».
Так и было, но в Московской области. А в нашей степной деревне такого не наблюдалось, чтобы помидоры чернели. Росли и спели почти до первых заморозков…
При школе был интернат, в котором можно было жить с самого первого учебного месяца. Мы с братом никогда в интернате не жили. Нам всегда снимали квартиру, у одних и тех же хозяев, у Костроминых. Но интернатских с начала учебных занятий бывало не очень много, в основном – калининские и верблюдовские (из нашего направления) ребята, потому что им до школы надо было прибавить ещё километра три, а то и побольше. Но у кого из них были велосипеды, те ездили на них тоже до упора, пока было можно.
Это только сказать, что на велосипеде. А если пройдёт дождь, то и на велосипеде езда бывала проблематичной. Дороги-то грунтовые, чернозёмные. После дождя не проедешь и на машине, только на тракторе, да ещё и гусеничном. Или на «К-700», например, у которого громадные задние колёса. Мы в такую непогоду ездили по Масловской лощине, до которой сначала от нашего дома надо было немного (примерно с полкилометра) ехать по грунтовой дороге. Да и не ехать, а, в основном, тащить велосипед на себе. А дальше по траве – самое удовольствие. Лощина заканчивалась ещё до Полетаево, но и там был луг, по которому мы и въезжали в само Полетаево, где-то в районе дома, нашей учительницы немецкого языка Рыковой Нины Григорьевны.
Вот и подошло время сказать о наших учителях того времени, кого вспомню. С Рыковой Нины Григорьевны, учительницы немецкого языка, я и начну…
Нина Григорьевна учила нас немецкому языку, в нашем классе (с пятого по десятый). В 1959 г., когда я начинал учёбу в пятом классе, уроки немецкого языка в нашем классе вела Лёдова Валентина Ивановна. Если бы я не был отставлен от учёбы в пятом классе, то, вероятно, так Валентина Ивановна и закончила бы нас обучать.
Нина Григорьевна в 1991 г. не смогла прийти на наш общий праздник (25-летие окончания школы). Девчонки (смело сказано) ходили к ней с подарками. Учила она нас, я думаю, хорошо, потому что мне и в институте было не очень сложно справляться с немецким, да и при сдаче экзаменов в аспирантуру (вступительного и кандидатского) я без подготовки сдал их на удовлетворительно…
Егоровы Пётр Павлович и Евгения Тимофеевна. В настоящее время существует династия учителей-Егоровых (два их сына, Станислав и Анатолий, тоже были учителями, а также и директорами школ: Анатолий – Полетаевской, Станислав – Чичеринской, того же района). Пётр Павлович был директором и учителем истории, а Евгения Тимофеевна – учитель русского языка и литературы.
Пётр Павлович во время войны был командиром отделения 122-мм гаубичной батареи 263 Сивашской стрелковой дивизии в звании старшего сержанта. Воевал в составе Западного фронта, а также в составе 1-го и 3-го Белорусских фронтов. В 1943 году получил лёгкое ранение. Награждён 22.10.1945 г. орденом Красной Звезды за боевые действия при освобождении Кёнигсберга. Его сын Анатолий и директорствовал в этой школе до 1976 года, а после него был кто-то другой. В 1991 г. директором был уже неизвестный нам, но выпускник этой же школы, Семёнов Вячеслав Юрьевич.
К сожалению, Вера Тимофеевна Егорова не вела в нашем классе уроков русского языка и литературы, с нами занималась Морозова Вера Михайловна. Ничего сравнительно хорошего о ней я вспомнить не могу. Вполне возможно, что она и была хорошим учителем, но, как у меня осталось в памяти, была не очень хорошим человеком. Язвительная, любила обидно подшутить, акцентировать внимание на чём-то для человека нежелательном и обидном. И многое другое, тоже неприятное. Подстать ей был и её сын, Валерка, который учился со мной в одном классе. Такая же, грубо говоря, язва. На встречу выпускников в 1991 г. Веру Михайловну звали, но она не пришла. Не был и Валерка.
