Сергей Иванович Чекалин
Бабушка, расскажи сказку!
Нам, ребятишкам, часто разрешали доехать наверху машины, в зерне, до элеватора, а потом, в пустом кузове, обратно. Если только наверху был и кто-то из взрослых, одним нам не разрешали. Ну, это я говорю, что нам. А сам-то я к таким катаниям особенно был не способен, потому что от езды у меня кружилась голова. Я бы в кабине, возможно, и доехал бы. Но кто это посадит в кабину-то? А так, с поля до тока в зерне наверху машины, прямо от комбайна, ездить приходилось. А потом, после разгрузки, и обратно в поле. Но это практически рядом, не восемнадцать километров в один конец, как до Токарёвки. Машины были не самосвалы, а простые, с откидывающимися бортами. При разгрузке мы и помогали лопатами сбросить зерно с машины в первоначальный бурт…
Из-за частых распутиц во время дождя и после него, дорог-то, по которым можно проехать в поле, не строили, централизованно было решено организовать так называемые МТС (машино-тракторные станции). Всю рабочую технику отправили поближе к полям (на полевой стан), там и производился её ремонт, техническое обслуживание и прочие с ней работы. На этом же полевом стане готовились и обеды (как в фильме середины 1960-х годов «Стряпуха»). Стояли балки для небольшого отдыха механизаторов.
Так что колхозный двор расширил свои границы, вышел за границу наших игр и забав.
В результате государственных игр и забав, которые плотно начались даже не со времени Революции, а с момента образования колхозов, ликвидации кулачества и прочего несколько странного, как кажется, в поведении нашего правительства, даже наших правительств, сейчас в тех местах полнейшая безлюдица, нет наших деревень, колхозных дворов с коровниками и конющнями, кузницами и хранилищами старой техники. А ведь когда-то, в моё детство и отрочество, в нашей только деревне набиралось мальчишек на две футбольных команды. При этом мальчишек, родившихся уже после войны, в 1946-51 гг.
Настолько нет прежних деревень, что их следы даже не просматриваются с космических снимков. Я недавно решил поискать следы Красного Куста на снимке из космоса. Нашёл Полетаево, Девятку, даже Масловку (каким-то чудом сохранилась). А вот на месте бывшего Красного Куста – сплошное поле. Даже в районе нашего поместья ничего не осталось, куда-то исчезли и деревья, которых в нижней части, у ручейка речки Токай, было довольно много, никаких растений просто нет. Срубили, что ли? И дальше всё пусто. Лощины наши в целости (куда же им-то деться?), только прудов уже нет, поскольку их давно уже не перегораживают плотинами. Вероятно, что на том самом месте, где была деревня, что-то и можно увидеть, хоть какие-то следы. Но для этого надо там появиться воочию.
Как-то развалилось всё на наших глазах, до такой степени, что воссоздать уже практически и невозможно. Не столько бессмысленно (смысл-то, понятно, есть), сколько бесполезно. Может быть, и что-то сможет возродиться, но больно уж от всего этого, работы на земле, отучили. Вон, правда, Президент В.В.Путин в конце 2017 года заявил, что в России собран рекордный урожай зерновых. Ну, дай-то Бог! Хотя рекорд рекорду – рознь. Главное – хватит ли этого рекорда для жизни.
Купание красного коня
Вот и сейчас, когда я начал писать этот рассказ, я вижу те далёкие от этого времени вётлы на берегу Авилова пруда, со стороны, противоположной от нашей деревни, со стороны деревеньки Свободный Труд, имевшей тогда всего несколько домов. Часть этой деревеньки в то время, о котором я сейчас пишу, ещё существовала. Но уже не было в ней полуземлянки родителей моей мамы, Кудиновых: бабушка Маша переселилась в нашу деревню в 1948 году, ещё до моего рождения. Смотрю на эти деревья и от своего дома, от стога сухого навоза или от омшаника. Смотрю и вспоминаю с большой радостью тот незабываемый и счастливый для меня до восторга вечер…
Мест летом для купания у нас было несколько. Каскад наших прудов давал такую возможность. Наше местечко было составлено из нескольких деревень. Моя родная деревня – Красный Куст, на противоположной стороне, через лощину – Свободный Труд, который заканчивался, если его спроектировать на наш порядок домов, примерно на четверти нашей деревни по западной её части, не считая нашего дома и промежутка от него до основного порядка домов. Потом, через небольшую лощинку, по которой летом уже не текла вода – Верблюдовка (в несколько порядков). Один, первый, мы так и называли Верблюдовкой, а второй, за прудом – Путь Правды. Ближняя к нам часть Верблюдовки состояла всего из нескольких домов, шесть или семь: Искеевы, Кожевниковы, Никулины, Михайловы, ещё чей-то дом, потом, метров через 50-60 – Воробьёвы. А дальше через Воробьёвскую плотину переход уже к основной части этого посёлка (два порядка – Путь Правды и Красный Пахарь).
Воробьёвский пруд (или Путьправдовский, как часто мы его именовали) находился совсем рядом с яблоневым садом Воробьёвых, здесь же, за этим садом, и была земляная плотина пруда.
Вообще все пруды у нас назывались по фамилии хозяев дома, который находился примерно над плотиной пруда, или чей огород подходил к основному зеркалу поверхности воды (Воробьёвский, Сурков, Панюшкин, Авилов – если идти с верхнего по течению воды пруда). Чаще всего мы ездили купаться на Воробьёвский пруд, никогда – на Сурков, иногда – на Авилов, редко – на Панюшкин. И также редко ездили на Пичаевский пруд, который находился от нашей деревни примерно в полутора километрах на юг. В Пичаево (ближнее от нас Пичаево, всего в несколько домов) было два пруда: один непосредственно в деревне, а другой, поменьше, – метрах в трёхстах от неё, если идти по дороге, и несколько поменьше, если по прямой линии. Но на Пичаевском пруду, который в деревне, всегда было стойло. Сначала колхозного, а потом и совхозного стада коров. Так что особого интереса купаться в нём не было. А второй пруд, совсем маленький, был очень заросший. Он использовался для стойла в обеденное время для нашего личного стада коров и овец с козами (для деревень Красный Куст, Пичаево и какое-то время, до конца своего существования, – Свободного Труда). В этом втором пруду брали мох (тину) для прокладки утеплителя между брёвнами при строительстве. Там его было больше, чем в других наших прудах. Правда, деревянных домов у нас не строили, только один на моей памяти, Фроловой тёти Нюры (Ани). Да ещё была заготовка брёвен для дома у Колмаковых, которые так и пролежали до их отъезда из деревни.
В Пичаево в то время жили Шемонаевы Яков Сергеевич и его жена тётя Клава. Яков Сергеевич был моим крёстным и крёстным брата Миши. Потом Шемонаевы переехали в Ногинск. Когда я учился в институте, то иногда навещал их, а, кажется, в 1968 году мы с мамой ездили к ним на свадьбу их сына, Михаила, ровесника моего брата (обе мамы ещё в больнице их назвали одинаково).
Яков Сергеевич с 1919 года рождения. Воевал, был сильно контужен. Во время войны наград не получил, но в 1985 году, к сорокалетию Победы, был награждён Орденом Отечественной войны I степени. К этому юбилею дали Ордена Отечественной войны разных степеней всем участникам войны. При тяжёлых ранениях – I степени, при лёгких – II-й (отец получил такой орден), остальным – III-й. У нас в Красном Кусте жил его брат, Василий Сергеевич Шемонаев. Он старше Якова Сергеевича на пять лет, с 1914 года рождения. Во время войны он был в звании лейтенанта, на войне был ранен в ногу, ходил с костылём. В нашей деревне он работал продавцом в магазине. Его-то и сменила мама, когда после очередной ревизии Василия Сергеевича попросили уволиться…
Панюшкин пруд по его расположению правильно было бы называть Кудиновым, по фамилии моей бабушки Маши. Но он был назван так ещё до того, как бабушка Маша переехала в Красный Куст из Свободного Труда (из полуземлянки) в дом Панюшкиных (купила у Панюшкиных, родственников Егора Федотовича, их дом). Случилось это уже после войны, как я уже сказал выше, в 1948 г. Это я восстанавливаю по рассказу тёти Шуры, моей крёстной. Она сказала, что меня ездили крестить (осенью, в октябре 1949 г.) уже из купленного в Красном Кусте дома. Поэтому, независимо от того, кто позже стал хозяином дома, название пруда так и осталось прежним. Тем более, что соседями бабушки Маши, с западной стороны, тоже были Панюшкины. Ко времени моего детства, о котором я пишу, плотины Панюшкиного пруда уже не было, он наполнялся от плотины Авилова пруда, которую несколько подняли. Когда-то, в одно из половодий, плотину Панюшкиного пруда размыло, и её не стали больше восстанавливать. Удовольствие дорогое, а особого смысла в её восстановлении не было, тем более, что исчезла с лица земли деревенька Свободный Труд.
Сам пруд приходился по расположению непосредственно под огородом Мамонтовых, соседей бабушки Маши с восточной стороны. (Мамонтов Иван Егорович работал в колхозе и совхозе кладовщиком, заведовал нашими двумя большими амбарами. Его семья состояла из четырёх человек: он с женой и своей матерью, да ещё сын Василий, которой был лётчиком-испытателем, поэтому дома-то бывал очень редко.) Но вот назывался этот пруд, почему-то, Панюшкиным…
В наших краях находятся истоки реки Токая, которая таковой называется уже в Полетаево, даже и от Масловки, от деревни Ряжск, бывших Полетаевских Выселок. Токай впадает в реку Хопёр, а Хопёр, в свою очередь – в Дон. Воды Хопра в древности, да и в наше время, считались самыми чистыми и полезными для здоровья из всех других речек той местности.
Истоков Токая несколько. Их или его, этот исток, образуют безымянные небольшие ручейки-лощинки. Две лощинки проходят от Калужникова куста в стороне от нашей деревни. Так называются посадки-заграждения. Не называются, на карте они никак не называются и не назывались, это название дало им население прилежащих мест. Ещё две лощинки проходят мимо деревни Пичаево. Одна, поменьше, на которой как раз и находился старый заросший пруд (стойло для личного крестьянского скота), а вторая, побольше, перегорожена плотиной, образующей соответственно и пруд побольше (стойло для колхозного, а потом и совхозного стада). Второй пруд был тогда сравнительно молодой, ещё не успел зарасти камышом и осокой.
Совсем большая лощина (вероятно, что её и разумно назвать основным истоком Токая) проходила по ряду деревень: Красный Пахарь, Путь Правды, Верблюдовка, Слава, Свободный Труд, Красный Куст. Дальше, перед деревней Масловка, лощины от Калужникова куста, Пичаево и наша, нашего каскада прудов, соединялись и шли в сторону села Полетаево.
Если в названных мной выше деревенских прудах жил только золотистый карась, то в месте соединения лощин перед Масловкой уже образовались два небольших, но сравнительно глубоких, озерца, в которые из основной речки (системы Дон-Хопёр) заходила и другая, уже речная рыба: щука, голавль, линь, серебристая плотва, которую мы называли серебристым карасём, краснопёрка. Вообще говоря, и в наш ручеёк тоже заходила речная рыба, можно сказать, что проползала. Такой рыбой были совсем молоденькие щурята. Большие щуки не решались сюда пробираться, им вполне хватало корма и в этих двух озерцах. А щурята, можно сказать, тем и спасались от неминуемой смерти от своих же родителей в нашем ручейке. Эти два небольших озера находились на западе от нашего дома, через поле, которое использовалось в разное время для посадки и посева различных культур. Была арбузная бахча, в одно время даже яблоневый сад посадили, но не нашлось специалистов, чтобы его обиходить и сохранить. Во времена Н.С.Хрущёва, понятно, это поле пошло под кукурузу, для чего сад пришлось вырубить. А он уже начинал плодоносить…
Непонятно происхождение слова Токай. Вероятно, от слова «ток» или «поток». Да и не только речка, в этих же местах появился и населённый пункт с таким же корнем – Токарёвка. Есть слово-близнец, Токай, – в Венгрии так называется сравнительно неплохое вино. Но вряд ли это венгерское слово определило название нашей речушки.
Вся эта система лощин-ручейков образуют аккумулятор воды, во многих местах наблюдается значительная заболоченность. В некоторых местах просто невозможно было перейти лощину, того гляди – провалишься. Из этих болот и происходит «питание» основной речки Хопёр.
Первые топографические карты на нашу местность, так называемые карты Менде, появились примерно к середине-концу XIX века.
Генерал-лейтенант Александр Иванович Менде (1798-1868), руководитель Межевого Корпуса, известный военный топограф, под началом которого были составлены довольно подробные карты многих российских губерний.
Освоение данных земель русскими поселенцами началось на рубеже XVII-XVIII вв. и продолжалось до середины XIX в. В наших местах деревни часто образовывались на новых местах. Кстати, на карте Менде 1862 г. ещё не существует деревеньки Красный Куст, хотя есть Масловка. Имеется отдельный хутор через лощину от нашего порядка домов на стороне Масловки, но этот хутор образовался, вероятно, от кого-то из её жителей.
Я думаю, что после отмены крепостного права много деревень образовывалось почкованием от значительных по размерам населённых пунктов. Так, названная мной деревня Пичаево, с двумя её прудами, как раз и была одной из таких, как, впрочем, и сама деревня Красный Куст. Её жители, жители Пичаево, привезли с собой и своеобразный говор, которого в нашей деревне не было. Они говорили без буквы «ё»: вяревка, кошелка и т.п. Именно вяревка, а не веревка, не говоря уж о букве «ё»…
Масловская лощина, от Масловки до села Полетаево, была нашей выручалочкой в осеннее и весеннее время, когда мы на велосипедах ездили в школу в Полетаево, а то и ходили пешком. В дождливое время по грунтовой дороге невозможно было проехать, да и пройти пешком – тоже затруднительно. Так вот мы на велосипедах кое-как, по обочине дороги, поросшей травой, добирались до Масловского сада, а потом через мост и Масловку, по её лощине, мимо Ряжска (оно находилось по другую сторону лощины-выручалочки) – в Полетаево, в огороды одного из порядков домов. Там проходила как раз грунтовая дорога, но не совсем разъезженная, между огородами был проезд для телеги, а то и для грузовой машины. Но и от моста, что был как раз за нашим домом (Чекалинский, естественно, мост), хоть и можно было двигаться по обочине, но всё равно колёса велосипедов забивались грязью и не вращались. Приходилось очищать их специально взятой для этого палочкой. А расстояние от нашего моста до Масловской лощины было примерно с километр, возможно, что и несколько побольше. В сухую погоду, понятно, этот отрезок проскакивали быстро…
В жаркие летние дни, мы, краснокустовские ребятишки, собирались на купание в какие-то другие места, потому что своего приличного пруда в нашей деревне не было. Раньше, при барине Шанине, когда это поместье было его дачей, непосредственно за Сурковым прудом был барский (Шанинский) пруд, дно которого (вероятно – часть дна), по словам старожилов, было выложено кирпичом. Но это всё благополучно увели в небытие. Чтобы пользоваться таким объектом, за ним надо хорошо ухаживать. Это, вероятно, посложнее, чем ухаживать за яблоневым садом. Как, впрочем, и в Узуново, куда в 1965 году переехали мои родители.
Я уж отвлекусь на Узуново. Раньше, до Революции 1917 г., в Узуново (Серебряно-Прудского района Московской области) были фруктовые и ягодные сады, было налажено производство по выпуску вин и наливок, действовали три пруда (каскадом), в которых разводили рыбу. В 1963 г., буквально перед нашим переездом в эти места из Тамбовской области, наши советские умельцы решили заняться тем же. Стали чистить пруды, потом работы, как и следовало ожидать, остановились. Думали, что не надолго, а оказалось – навсегда…
В Авиловом пруду чаще купались девчонки, но только со стороны деревни, где по берегу не было зарослей кустарника и меньше было камышей и осоки. Сюда же, заодно, приходили поплавать деревенские по ближайшему положению от пруда утки и гуси. Наши гуси, например, неожиданно взгогочут, раскричатся, разбегутся и низким лётом летят до самого пруда, благо – он в низине. Причём и в полёте орут (гогочут) неимоверно громко, как будто за ними кто-то гонится с преступными целями. А, может быть, и подбадривали себя при таком ушедшем для них в небытие передвижении. А вверх от пруда домой они уже возвращались «пешком».
Что интересно, гуси, в отличие от уток, практически никогда не оставались на ночёвку на пруду. Приходили домой. А за утками так и приходилось бегать, пригонять, если удастся. Скорее всего, гуси не наедались едой из пруда, а уткам было достаточно.
Ездили мы и на большой Пичаевский пруд, но вода там после стойла была не совсем подходящая для купания, особенно к середине и концу лета. Иногда купались и в Панюшкинском пруду, когда плотину Авилова пруда подняли повыше, настолько повыше, что зеркало воды доходило даже до плотины Суркова пруда, заливая и бывший барский пруд с кирпичным дном. Но чаще всего мы отправлялись на Воробьёвский пруд. Там же собирались и ребятишки всех окрестных по сравнительной досягаемости деревень, в том числе и из Пичаево.
На берегу часто разжигали костёр, погреться особо отличившимся в долгом нахождении в воде, до «гусиной кожи». Костёр – благая вещь для обогрева. Иногда до того досидишься в воде, что при выходе из неё зуб на зуб не попадает, в самом что ни на есть прямом смысле прозвучавших слов. Челюсть трясётся так, что, если не согреешься, то она и отвалится.
Часто вместе с нами находился сравнительно взрослый по отношению к нам человек, Кожевников Валентин (Степанович). Он был инвалид детства: ноги были сведены так, что он еле-еле ходил, переставляя их с трудом одну за другой. Но это не мешало ему ездить на велосипеде, боком, вращая только одну педаль. Потом он приобрёл мотоцикл, на нём тоже боком ездил, переделал механизмы управления им для себя.
Вообще Валентин был очень рукастый на технику. Ремонтировал велосипеды, и нам, ребятишкам, конечно, но безвозмездно. Да и мы понемножку обучались этому хитрому делу, глядя на его работу. Ремонтировал мотоциклы, а подошло время – и с легковыми машинами стал управляться. Я учился уже в институте, когда, в 1970 г., приехал навестить родной Красный Куст. В это же время и Саша Незнанов, мой одногодок и друг, приехал. Вот тогда и попросил меня Валентин прислать ему из Москвы какие-то запчасти для велосипедов. Не дефицитные, конечно, а какую-то сравнительную мелочь, хотя в наших краях и эта мелочь – вещь дефицитная. А у нас в Лефортово, как раз недалеко от нашего общежития, был магазин, в котором продавались и запчасти к велосипедам. Я собрал посылку этой мелочи, отправил. В 1991 г. мы с Сашей снова оказались в Красном Кусте, приезжали на 25 годовщину окончания школы. Заехали и к Валентину, он в это время жил уже в Троицких Росляях, что от нас, от нашей деревни, примерно на север в сторону Токарёвки. Он показал свой дом, что он в нём сделал, в частности, непосредственно в доме скважину с мотором для воды. Включил – и пожалуйста! Валентин с благодарностью вспомнил и ту посылку с запчастями для велосипедов.
Из Троицких Росляев Валентин подвёз нас с Сашей поближе к Красному Кусту, насколько это позволяло состояние дороги (только что прошли дожди, поэтому легковой машине, у него был «Москвич», не очень складно было пробираться по грунтовой дороге). Он остановился уже перед бывшей деревенькой Свободный Труд, там, где переход через Авиловскую плотину, а дальше мы уже пошли пешком, оставалось совсем близко. Только Саша не выдержал, прямо с плотины искупался в этом пруду. Говорит, что очень долго мечтал об этом: то, говорит, приедешь осенью, то зимой, то во время, в которое никак не удаётся уйти из дома для этих дел. У меня такой мечты в это время не было, поэтому и не полез за компанию, совсем забыл своё детство, можно сказать – предал его.
Мы приехали на поезде в Токарёвку рано утром, дождались автобуса на Полетаево. Пока ожидали, навестили Сашину двоюродную сестру, Незнанову Анну Александровну. Она была примерно лет на двадцать пять старше Саши.
Это отдельный рассказ про поездку на автобусе. К его отходу набралось столько желающих уехать, что, казалось, не все войдут. Но вошли. Как в анекдоте: «Граждане, выдохните!» Граждане выдохнули, вошёл ещё один человек. А у нас с Сашей был ещё и чемодан (он вёз гостинцы к себе домой, к матери, в Красный Куст). Пошевелиться было просто невозможно, тем более, что автобус был не «скотовоз», а совсем маленькая машина. Вероятно, меньше и не делали. Меньше будет уже большая детская игрушка. Но народ к таким поездкам привычный, говорит, что как поедем, так и утрясёмся. Сон в руку. Дорога была грунтовая улучшенная. А «улучшили» её крупными камнями, примерно, как после ухода ледника в давние времена. Автобус так трясло, да и привычный к таким поездкам водитель старался ехать быстро. Примерно через километр я уже смог освободить одну ногу (раньше я не мог ничего поделать, поскольку на обеих моих ногах стояли чьи-то ноги). А ещё через километр уже и обе ноги были свободны. Так мы и приехали до первой остановки в Троицких Росляях…
Так вот, этот Валентин, про которого выше я начал рассказ, был среди нас самый взрослый, на пруду за нами присматривал. Если кто закупается по посинения, то он непременно выгонял из воды, заставлял по берегу побегать, чтобы согреться. У костра так не согреешься, как при беге…
Эти воспоминания могут быть бесконечными. Но когда я возвращаюсь в то время, я всегда начинаю с одной и той же картины, с того берега Авилова пруда, где кустарник и большие деревья, вётлы, со стороны деревеньки Свободный Труд. Вижу нас, отца, маму и себя. Отец тогда работал кузнецом в нашей колхозной кузнице, а мама была дояркой. От отца всегда так специфически пахло калёным железом и чем-то другим, тоже связанным с огнём. Как специфически, всякими горюче-смазочными материалами, пахнет одежда механизатора, ни с чем не перепутаешь. Так же, как ни с чем не перепутаешь запах от дедушкиной рабочей одежды, когда он работал в колхозе скотоводом, в свинарнике.
Было это (то, о чём я хочу рассказать) точно до 1956 г., скорее всего – летом 1954 или 1955 г. Почему так? Потому что летом 1956 г., в начале июля, родилась сестра Валентина. А то, что было, скорее всего, не могло быть в это время. Дело в том, что и по моему возрасту я ещё не ходил купаться на Воробьёвский пруд, маленький был.
Тёплым июльским вечером папа с мамой собрались на Авилов пруд, «а то», как сказал отец, «скоро Ильин день». А это значит, что был, скорее всего, конец июля, поскольку Ильин день приходится на 2 августа. (Полагалось, что после Ильина дня купаться в речках и прудах уже нельзя, вероятно, из-за того, что вода становилась прохладной.) Взяли с собой и меня. Было уже сравнительно темно, сумерки. Вижу отца, в купальном костюме, в чёрных сатиновых трусах, маму, тоже в купальном костюме, в обычных женских трусах и бюстгальтере. Какие там купальные костюмы, в то время-то, в деревне! Оба не загорелые, светятся. Вот и я, вероятно, впервые в своей жизни зашёл, вернее – меня завёл за руку отец, в воду. Помню, как он меня учил плавать, поддерживал, чтобы я бултыхал ногами. Когда я вспоминаю это, то и по прошествии такого большого с тех пор времени ощущаю его прикосновения и поддержку. Счастье было такое, что я захлёбывался водой. Потом мы вышли из воды, вытерлись полотенцами (полотенца мы называли «утирками»). А тут, по плотине две женщины-доярки проходили с работы домой, в Свободный Труд. Подошли. Говорят:
– Зин, это ты, што ля? О, и Иван тоже тута! Искупаться решили? Правильно! Вечер-то тёплый какой!
– Да, решили, вот, искупнуться. А вы что-то запозднились.
– Ты-то, вон, отдоилась, да и домой пошла. А мы нынче молоко отправляли, очередь-то наша. Да вот, машина за молоком запоздала, Иван Тимофев сказал, что сломалось в ней чтой-то. А что это за ребятёнок с вами? Сын, что ля?
– Серёжка.
– Ну, Серёжка, ты тоже купалси?
А я от восторга онемел, ничего не могу сказать им в ответ.
И вот я вспоминаю нашу деревеньку Красный Куст, а начинаю её вспоминать обязательно с картинки тех вётел Авилова пруда, где я впервые в жизни с родителями зашёл в воду, тот самый единственный июльский вечер (как в фильме «Зимний вечер в Гаграх», только наоборот). Впрочем, такого, чтобы купаться в пруду вместе с родителями, больше никогда и не было. Один-единственный раз, поэтому, может быть, так и помнится, это ощущение небывалого счастья. Сначала посмотрю в памяти эту счастливую картинку, а потом уж и всё остальное, что помнится, в том числе и это моё предательство Детства на Авиловом пруду летом 1991 года, которое совершилось через тридцать шесть лет от того давнего тёплого июльского вечера.
