Рахиль Гуревич
Адгезийская комедия
Глава седьмая. Воздушное платье
− Такое впечатление, что я на центрифуге и меня готовят в космонавты… − выдавила я из себя.
− Ты даже не представляешь, как недалека от истины. Именно, что центрифуга, а ни какие-нибудь там американские горки. Ты, кстати, на них каталась?
− А ты не знаешь? За мной сидел с мамой и завывал от страха на ВДНХ… Что происходит? – я чувствовала, что отключаюсь.
− Спи, спи, сон – лучший на свете доктор…
Ага, знаю я вас, сейчас снова что-нибудь устроите. Я не говорила, я думала, борясь из последних сил со сном, но меня укачивало, укачивало, укачивало…
− Ничего, кроме слов, мы вкручиваемся в сказочное удовольствие, о котором ты будешь вспоминать всю оставшуюся мученическую жизнь. Ты же любишь музыку?
Люблю ли я музыку? Ну конечно!
− Значит, тебе понравится наше новое приключение…
С падающим потолком, успела подумать я.
− Музыка слов – тоже музыка. Знаешь же, есть у тебя знакомые, кроме Арсентия, что читают книги и не из под палки, ну есть же?.. Есть?
Да… Наверное, есть
Напоминание 9. Гневковская и книги
Я не писала имя нашего тренера до сих пор, потому что фамилия у него Гневковский, а имя Глеб Геннадьевич. Три «гэ» да ещё и «гнев», представляете? Как, думаете, его прозвали в бассейне? И не напрягайтесь, всё равно погонялово не отгадаете, а я не стану здесь писать неприличные слова. Глеб Геннадьевич выпивал иногда. В детстве я об этом не догадывалась, хотя именно тогда он закладывал не по-детски, запах я запомнила. Мама вспоминает, что уже на первом собрании он производил впечатление выпивающего регулярно. Тренеры в бассейне раньше подбухивали, но выглядел неважно только наш Глеб Геннадич. Когда я была классе в пятом, порядка в бассейне стало побольше. Я вообще заметила, что сейчас обо всём говорят, всё обмусоливают, от всего защищают и предостерегают – в моём детстве такого не было. Сейчас детей и от информации защищают, наверное, поэтому многие маленькие мальчики в нашем бассейне не только как и раньше шпарят матом, но и смотрят с семи лет порнуху в телефонах. В моём детстве мальчики резались в пи-эс-пи приставку, тогда не было таких сильных смартфонов и телефоны у некоторых ещё были кнопочные.
Так вот Глеб Геннадьич, кроме того, что алкаш, так ещё чсв-шный такой. То есть раньше он таким не был, но постепенно, чем больше лет он со всеми нами общался, тем чаще снобизм в нём проскальзывал. Начнём с того, что мастера он выполнил в 15 лет, и он имел авторитет в бассейне: на местных соревнованиях только он стоял на старте со свистком, а позже, когда всё компьютеризировали – с квакалкой. Он сам-то из провинции, из города-плавательного центра, женился, видно, на москвичке, но москвичей недолюбливал. Вот моя мама – тоже ж из провинции, да и папа с бабушкой не из Москвы, из Подмосквы, но никогда я не слышала от мамы с бабушкой такого – «комплекс москвича», а Глеб Геннадьич регулярно так говорил. Мама рассказывает, когда произошла та неприятная история с Дёмой и его мамой-юристом, Глеб Геннадьич, кроме этой темы поднял ещё тему тренировок и отчитал одного старшего пацана за то, что тот имел возможность выступить на России, но проигнорил отборочные соревы. Глеб Геннадьич утверждал, что «Россия» в их виде была слабая, и вполне можно было бы выступить. И тогда я была с Глеб Геннадьичем согласна полностью – как можно не поехать на Россию, когда есть возможность. Сейчас я всё больше склоняюсь на сторону пацана. Наверное, он не хотел напрягаться и мучиться, всё-таки восемьсот-кроль – сложный вид. Мама этого пацана объясняла, что у них репетиторы и не было времени, а Глеб Геннадьич заявил, что у неё «комплекс москвича», что, мол, дело не в загруженности, а в самодисциплине, что успеть можно всё. Чем дольше я делала ремонт, тем больше я понимала, как не прав мой тренер – никогда нельзя успеть всё. Потому что после сорев голова не варит, да и после прикидок тоже. Ну абсолютно не думается. А если пацан пропустил соревы, он в этот день спокойно пошёл и позанимался с репетитором, или даже сам, как Сеня. Но у нас в бассейне много тупых, они сами учиться не могут, я например.
С какого-то момента в лагеря с нами стала ездить дочка Глеб Геннадьича – Женя Гневковская. Она была постарше нас года на два, иногда плавала с нами – ну, бултыхалась у бортика, мешая, а иногда сидела на трибунах с книжкой. Глеб Геннадьич тоже, кстати, частенько сидел на тренях с книжкой и читал. Мы, понятно, Женю терпели, как могли – никому неохота ж быть в тёрках с тренером, и так-то лишний раз Глеб Геннадьич слова не произнесёт, не подскажет. Вообще мой тренер относится скептически к амбициям, видно сам обломался по юности-то. Он не верит, что в нашем бассейне может вырасти чемпион. В принципе, тётя Дёмы-эпилептика, которая в «Труде» подготовила двух олимпийских чемпионов, говорила ему, что эти дети не вылезали из бассейна, просто ночевали в нём, в переносном, понятно, значении – Дёма нам рассказывал, он часто хвалился тётей, он думал, это ему поможет избежать нашего презрения.
В принципе, Женя была тихая и молчаливая, спокойная, но иногда заносчивая − как и отец. Например, она любила поправить, если кто неправильно сделал ударение, или, там, склонением ошибся, или просто словом. Улыбина, например, путает слова, называет созвучным словом – слово «апеллировать» она произносила как «оперировать» − это про одноклассника, который пошёл на апелляцию по ГИА-русскому и там ему до кучи ещё меньше баллов влепили, или вместо фотоаппарата Улыбина произносит «фооппарат», ну не может человек звук «тэ» между «о» воткнуть. Ещё вместо «внимание» Улыбина может ляпнуть «внемляние» − она не чувствует разницу между «внимать» − вслушиваться и просто «внимательно что-то делать, чтобы не ошибиться». Или путала «синтезированное» и «систематизированное» − применительно к силовым с весом. Получалось у неё «синтезированный вес». Я ей говорю: «Наташ! Ну как можно синтезировать вес? Синтезировать можно белок или сырный продукт, да и то не уверена, но не вес!» Например вот ещё: слово «полипропилен» Улыбина вообще не могла произнести правильно! – это Женя её стала тренировать на произношение после «синтезировать». В общем, Улыбиной больше всех доставалось, поначалу она спрашивала, что Женя привязывается-то из-за ерунды, на что Женя, томно прикрыв глаза, отвечала, что просто у неё «по русскому «пять»». С кем бы другим мы быстро бы разобрались и рот заткнули, но в данном случае предпринять ничего было нельзя – дочка ж тренера. Но мы приколисты, мы прикинулись дурочками безнадёжными (Женя нас за таких и держала и, я уверена, не без подачи папеньки) и стали спрашивать, что она читает. Она стала хвалиться, рассказывать о книгах взахлёб. С этого дня после отбоя мы каждый день просили её пересказать нам какую-нибудь книгу и, если Женя путалась, мы переспрашивали, хихикали. В общем, тоже прикалывались. Но Женя была так увлечена пересказом, что не понимала, что мы над ней смеёмся – у неё был такой смешной тонкий голос, даже писклявый, её иногда передразнивали – из других, понятно, отрядов, кто не знал, что она дочь тренера. Иногда мы спорили насчёт содержания книги, обсуждали, что курил писатель, если такое выдумал, чем почему-то очень обижали Женю. Она называла нас критиканами, пыталась объяснить, но мы ещё больше проезжались по «неправде» и утверждали: «так не бывает» − Женя один раз даже расплакалась.
− Да ладно, − сказала ей Улыбина, − у тебя по русскому пять и по литературе шесть, а у нас с Мальвой тройки, мы тупые. − И Женя тогда перестала плакать.
Женя съездила с нами в лагеря всего два раза летом, и один раз зимой, и отвалилась. После мы узнали от Глеб Геннадьича, что Женя закончила свою вонючую умную школу с золотой медалью, ЕГЭ-шки сдала на девяносто плюс и поступила в какой-то универ на бюджет на что-то связанное с таможней, юристами и правом.
Как-то к нам зашёл в бассейн Буряк, он звездил одно время в бассейне и был Жениным тёзкой – тоже Женей. Глеб Геннадьич одно время ставил на Буряка большие надежды. Рассчитывал на Буряка не только наш тренер − на Первенстве Москвы в 13 лет Буряк сразу вышел в финал на пятьдесят-кроль – это очень круто, там с Буряком плыли (я знаю кое-кого) − они в бассейне с двух лет и дети пловцов и триатлетов, а Буряк начинал похуже многих плавать-то в детстве, но потом вдруг всё изменилось, вот бывают такие преображения. Буряка пробовали в группе сборной Москвы, он ездил в бассейн «Олимпийский» по четвергам. Как же все ему завидовали! Но там спустя три месяца отбраковали (мама Пузыря на хвосте принесла, она дружила с мамой Буряка): техника плохая, а плывёт на «гормонах». Ну не знаю. Буряк реально был какой-то уникум, у него своя была техника, гребок у него укороченный. И он как «бежал» по воде пятьдесят-кроль, ну не знаю. «Бегущий по волнам» − называл его Глеб Геннадьич, а, например, Сеню тренер называл «Всадник без головы» − очень остроумно, все поняли, что наш тренер читать умеет олдовские книги, как и его ненаглядная доченька, которую он из-за работы и не видит практически, потому что даже по воскресеньям часто соревы.
Мама Буряка всегда была председателем родительского комитета, собирала деньги и даже подарила нашему тренеру на пятидесятилетие полёт на вертолёте над окрестностями столицы. В общем, Глеб Геннадьич души в Буряке не чаял, а уходил Буряк из нашей группы почти со скандалом. Во-первых, он влюбился в девочку из соседнего бассейна и в пятнадцать лет заявил родителям, что он хочет на ней жениться. С этой девочкой он мутил тогда же, когда и я с Кириллом – в Киргизии, на Иссык-Куле, только у нас ничего и не было, а Буряк часто задерживался вечером (корпусы другого бассейна были выше по горе, на другой турбазе). А августе-то рано темнеет, и Глеб Геннадьич ужасно нервничал – в 22-00 все должны быть в комнатах, а Буряк только в 22-05 заявлялся в корпус. Это первое, а второе – Буряк стал и в течение года пренебрежительно с Глеб Геннадьичем общаться, потому что мама Буряка решила, что это всё наш тренер плохо её Женечку учил и поэтому с плаванием на уровне страны пока не выходит и в сборную Москвы не приняли окончательно и бесповоротно. Буряк поверил своей маме и стал так вот вести себя с тренером. А на последние сборы его родители даже не провожали – Буряк сам ехал. А раньше-то провожали всегда втроём – мама, папа и брат. И это было гнусно и некрасиво. Я сразу вспомнила, как вылизывала Ольгу Алексеевну мама Демьяна, а потом во все инстанции пожаловалась. Тогда казалось это верхом подлости. А сейчас одна мамаша в нашем бассейне обиделась на то, что тренер ударил шестом по спине её дочь – за плохое поведение, и накатала жалобу, что он её дочь домогался. Тренера полувыгнали, оставили на абонементе, а сейчас он в фитнес-центре учит богатеньких поворотикам и технике по-собачьи.
В общем, Буряки беситься стали на тренера, решили, что он всему виной. А Глеб Геннадьич стал над Буряком подшучивать, и по поводу девочки тоже, и по поводу головокружения от успехов. И вдруг Буряк бросил плавание, забрал разрядную книжку с никому не нужным кмс-ом, даже мастера не захотел выполнять – тогда давали баллы к ЕГЭ за кмса и мастера, а сейчас вообще почти нигде не дают, видно столько развелось спортсменов, как грязи. Мама Буряка сказала, что надо готовиться к ЕГЭ − два года они готовились на платных школьных курсах, а это вообще ни о чём, школа просто деньги зарабатывает, но мать Буряка этого не понимала, верила учителям. Буряк приходил по старой памяти к нам на соревы, он скучал, постепенно помирился с Глеб Геннадьичем. А когда поступил в институт на платку, тоже пришёл и стал рассказывать. А Глеб Геннадьич стал его почти что унижать и говорить, что почему, мол, платка − на бюджет не смог?, а сколько сил потратил для подготовки?, лучше бы на соревнованиях плавал, глядишь и взяли бы в сборную Москвы! Я конечно промолчала, но возмутилась. Дочка-то нашего тренера поступала годом раньше Буряка, ещё неизвестно, прошла бы она на бюджет в этом году – балл-то проходной растёт год от года. И потом − у Глеб Геннадьича дочка одна. У него высшая тренерская категория, он получает норм и целый день в бассейне, дома практически не бывает, у него в семье и на еду наверное не тратят много, всё на репетиторов спускают. А у Буряка папа в автосервисе механик, и брат у Буряка подрастал – сколько в этой семье на одну еду уходит можно представить, прокормить трёх мужиков тяжело – мама Буряка вместе с мамой Пузыря устроилась курьерами ещё до пандемии – стали на своих машинах развозить продукты, выходило тысяч тридцать в месяц – «большое подспорье», − говорили они. В общем, тренер наш меня бесит всё больше с каждым годом. Сам подбухивает и ещё смеет других поучать. Комплекс москвича – тоже мне. Сам женился на москвичке, по знакомству как-то работу нашёл ещё в старые времена, когда пловцов не было как грязи, и теперь хвалится. А люди годами работу не могут найти, тренеры многие, да и другие специальности, потому что у нас в стране – безработица. Мамины подруги, с которыми она в техникуме училась и работала в ателье – почти все бедные, есть даже нищие: одинокие, неустроенные, потому что в подвалах швейных нелегалы пашут, а чтобы клиентуру завести, как мама, надо быть таким же гением, как мама, а не просто хорошим портным. Вон, отец Сени – так он чуть с ума не сошёл в пандемию-то, аж ко мне в Веретенец припёрся. Но сейчас вроде всё наладилось насчёт ресторанов, но поставщики некоторые самоликвидировались – не пережили и два месяца карантина.
Да и тренера-то нашего самого дома-то наверное не очень-то ждут – кому охота жить с поддающим, тётя Света жаловалась, как мучилась с первым мужем, который (я так считаю) на маму тогда на пустыре напал – просто от злости, что мама – не своя, не малярша − чужак. И у Геннадьича деградация налицо, хоть и дочка у него медалистка – он на силовых в зале включает музыку и всё такой галимый шлак про Владимирский централ и лебедя на пруду, который качает звезду – хоть из зала беги или уши затыкай, а у Буряка отец – красавец (как и сам Буряк), и не пьёт, спортивный такой. Наш же Глеб Геннадьич похож на Кощея – скелет, с широкими плечами-каркасом без мышц практически, и пузиком, как у волка в «Ну, погоди!»… Самое смешное, что он сейчас с дочкой ходит на пляж и выкладывает фотки в сеть – наверное считает себя неотразимым среди лохов городского пляжа. Но вообще это анекдот – тренер по плаванию на городском заплёванном пляже с тухлой водой и вонючим песочком. Но Геннадьич явно ловит кайф и на загаженном московском уродстве – и у кого комплекс москвича спрашивается?..
− Ну, ну, погоди… − услышала я знакомый голос попутчика. Меня касалось что-то шёлковое прохладное – ну конечно – тролль преобразился, стал принцем в этой своей блузе, но меня не проведёшь.
Кровать наконец перестала вращаться, остановилась как карусель-аттракцион, вздрогнув, и замерла. Принц-тролль галантно подал мне руку. Он оказался в ботфортах, перстень мерцал на его руке.
− Как под венец, − сказала я.
− Ну, без преувеличений… − мы стояли в странной комнате, чем-то определённо мне знакомой. Вокруг кульманы – на досках недочерченные чертежи.
− Узнаёшь место?
− Н-нет, то есть знакомое, но не вспомню.
− А ты напряги голову-то свою пустую, у тебя ж память хорошая.
Вспышка!
− Вспомнила! Вспомнила! Это ж чертёжное бюро на заводе. Бабушкин отдел на неподалёку на этом этаже. – Я захлопала в ладоши, запрыгала: − Стоп! Но почему кульманы? Давно ж чертежи программы чертят.
− Черти – это да, черти – наши люди, − сверкнул ослепительной улыбкой принц, но по привычке сложил руки на поясе, как тролль.
Что-то они затевают из ряда вон, похлеще пылесосов-начальников…
− Прогуляемся по заводу? – весело предложил тролль.
− А что: у меня есть выбор?
− Выбор есть всегда! Он всегда остаётся за нами! Умереть ли и встать, или сделать подлянку на память! – пропел принц-не принц и галантно предложил мне взять его под руку.
− Ладно, ладно… Ты, то есть, вы… при параде, а я в пижаме.
− Ошибаешься, о, муза! Ты тоже при параде, и давно!
Я опустила свой взор (высокопарно выражаюсь, скоро поймёте, почему) и обнаружила себя в прекрасном воздушном платье с изысканными трудоёмкими оборками. Ни в коем случае не колхозными, а такими к месту – рукавчики – пять рядов воздуха и пышности, юбка – сто пятнадцать рядов невесомости. Кажется, под юбкой шелестели кружевные панталоны и тоже пышные – ну, такие как у куклы наследника Тутти…
− Я в шоке, это же натуральный шёлк, это дорого, − несмотря на опасения я была довольна. А вдруг меня ведут на бал, как Маргариту? Ну а вдруг! Хотя мне такого счастья не надо. И не будет такого! Я никого не спасаю, у меня нет Мастера.
Принц мой лишь присвистнул на такие речи, то есть, мысли…
− Ты смотри по сторонам, хватит мыслить мечтами девиц.
− А что смотреть-то? Завод и завод. Коридор и двери отделов. Я тут в детстве сто раз была, а после в столовке на поминках.
− И тебя ничего не смущает? – мы спускались по лестнице вниз, вниз, преодолевая пролёты.
− Ах, да. Кульманы! Они! Как же, троллик, я любила чертёжников. У них так здорово получалось чертить, так моментально, но сами чертежи мне не нравились, бррр. – я передёрнулась как от холода.
− Так бур и есть бур, размеры в чертежах меняли, длину, объём. Старались сделать полегче габаритные при прочих равных.
− Бур есть бур. Ему не надо поменьше. Он мощный и сложный, как кран, но подземный… − Я поражалась своим речам: так говорила в детстве, хвалилась по осени в саду, всем рассказывала о бабушкином заводе, и воспитательницам, и нянечке, и даже заведующей…
− Может быть, может быть…
− Бур для разных пород свой. Здесь на заводе и ручные буры, вроде больших перфораторов выпускали. Для ручной прокладки тоннелей метро на мягких участках.
− Ну не совсем это буры, точнее, совсем не буры, а впрочем – какая разница…
Мы спустились по лестнице и шли снова по коридору:
− Какой паркет! На поминках он был хуже! Я бегала здесь на поминках… Я запомнила…
− Ну муза, вот так муза… Неужели ты не поняла, что мы на заводе времён бабушки?
− Я догадалась, почему же! – я честно поверила, что сама допетрила, и нисколько не кривила душой. Хотя, если по-честному, конечно же, не связала никак кульманы с попаданством в прошлое. А ведь должна бы была, кажется: сейчас в конструкторских бюро принтеры да компы…
− Попаданцы, прошлое… Да уж, − бурчал себе под нос принц. – Где ты прошлое увидела? Всё как всегда − лишь немного вниз… или ввысь…
И опять лестница. Массивная, со старыми деревянными гладкими перилами.
− Мы в подвал? − Я аккуратно поднимала подол платья – чтобы не испачкалось о ступеньки позади.
Принц молчал – я сопротивлялась движению вниз, но он как тисками прижал мой локоть своим, шёлк его блузы впивался, казалось, мне в предплечье. − Мы же в цех не идём? − испугалась я. Я не любила заводские цеха, я их и не видела, но слышала, когда мы с бабушкой проходили во дворе – бум-бум, постоянно удары молота, я пугалась оглушительных звуков.
− Ну что ты. Мы спускаемся…
− Но куда? – осторожно спросила я, с ужасом поняв, что этажа ниже подвала быть не должно.
− Мальва! Ты муза, но трусливая такая…
− Ага, трусливая, − я всё старалась вытянуть руку из-под его локтя, сопротивлялась как могла.
Я вырвалась и понеслась вниз – вверх я не могла, он бы преградил дорогу. Под подвалом раскинулся ещё этаж. И куда бежать-то? Везде коридор – вперёд и назад, они тут бесконечные, на заводе. И двери – это нечто. Страшные двери бункеров, с рулём вместо ручки! А на руле значок «мерседеса» – кружок с тремя лучами. И ещё я вдруг поняла, что обута в белые аккуратные очень стильные кроссовки.
− Ну бегай, бегай! Носись как в детстве. Нравится? – принц присел на пол, облокотился спиной о стену между дверями, шпоры на ботфортах заискрились. Один из руле медленно стал крутиться – двери приоткрылась, принц жестом предложил мне войти, указывая на дверь.
− Нет! – Я топнула ногой. – Подземелье! Ниже цехов! Этого коридора нет! Его не может быть! А двери, чтобы замуровать навечно, как в анекдоте дохрюкалась-замуровали.
− Почему дохрюзакалась? − отозвался лениво принц. − Бомбоубежище каких сотни, всё по советскому проекту.
− Не надо врать. Это всё мужик в ботфортах барону подсказал! Думаешь, я не понимаю, кто тут всё обустроил? Кто нашептал насчёт таких подземелий!
− Нашептала холодная война. Вообще не пойму, о чём ты. Тебе не кажется, Мальва, что ты сходишь с ума? Мы добились своей цели! – Он торжествовал и не скрывал этого, комично сложил ухоженные ладони в просьбе, перебирая тонкими аристократическими пальцами: − Ну же! Дерзни, о, муза!
− Не называй меня так, я − Мальва, а не муза никакая. И не пойду, не зови! Вдруг там мясорубка и меня перемолет? Вон – рули какие, и это снаружи.
− Кому ты нужна – молоть. Ты – кофе, что ли? А, кстати! – принц легко поднялся из положения сидя. – Кофе или чай не помешают. Ну же! – он приглашал меня войти, как злой придворный из моего любимого мульта «Замок лгунов», вот только шляпы на моём принце не было никакой, а его подлым локонам я не верила.
Я вошла в проём, вся сжалась – вдруг обвалится дверная коробка или ещё что – глупое смоляное ведро выльется как в сказке? Но ничего не лилось и не падало мне на черепушку − будь, что будет!
