Рахиль Гуревич
Адгезийская комедия
Часть четвёртая. Крах всего
Глава первая. Навязчивые идеи
Когда всё более менее ясно, насколько может быть ясным попадание в преисподнюю, тогда и не так уж страшно. Зина уже много дней не являлась во сне, меня никто не пугал, во всяком случае, не бил до синяков. Не могу сказать, что та, кто-увёл-у-меня-Кирю, пугала больше Зины. Я не верила что это я. Это была совсем не я, пусть внешне и я, это не был даже мой двойник, то есть двойник, но это был совсем другой характер, и повадки другие, всё другое, это просто кто-то в этой Адгезии принял мою оболочку – ясно же. Если бы мне сказали о произошедшем месяц назад, я бы такого человека обходила стороной. Я всегда чую шизиков за версту, делаю каменной лицо и игнорю. Шизиков навалом особенно на улице, не замечали? Смерч – не шизик, он недоразвитый. Смерч мне памятен по детству, тогда я не знала, что такое жёсткость в общении, что такое посылать не словом, а мимикой и взглядом. Есть разные шизики. К какому виду или классу принадлежу теперь я? Есть шизики с виду нормальные, но они цепляются за вас словами и не отпускают. Вроде спросили, как пройти в библиотеку, а дальше всё новые и новые вопросы, бесконечные вопросы. Есть шизики, которые вылупятся и пялятся, ощупывают тебя взглядом с ног до головы, будто ищут, куда ты засунул их кошелёк. И если найдут изъян, обязательно вставят в разговор, обычно просто в пустоту, типа сами с собой болтают, или, если шизик не один, то обращается к своему приятелю, ты это слышишь в любом варианте. Несколько раз я слышала, как незнакомые посторонние абсолютно люди, начинали обсуждать за спиной мои плечи, и все почти безошибочно угадывали во мне «пловчиху». Но иногда случались дискуссии. Кто-то принимал меня за волейболистку, но версия отметалась оппонентом: кто-нибудь обязательно объяснял, что у волейболисток спина другая, у них плечи как корсет, а пловцы просто широкие в кости, ну и сразу рост тоже комментили, я всё-таки не так чтобы высокая, если б я повыше была, я б может мастера и выполнила. И тут мне не повезло. Хотя плавание очень растягивает позвоночник. Я всем советую ходить в бассейн, точно вырастите на 5 см. Вон, Сеня. У него папа – карлик, мама – карлица, ну я уж так, преувеличиваю, то есть приуменьшаю, а он-то «амбал», как сказал Киря в Адгезии. И ещё растёт. И это заслуга воды. Так что, всем советую. Ну там, есть шизики агрессивные, им надо таблетки пить, я их тут даже вспоминать не хочу, больные люди. Есть ещё такие лайт-шизики. Они привязываются к таким незначительным вещам: почему у тебя то не так и это не этак. Меня в бассейне постоянно спрашивают, почему я в жилетке, а не в куртке. У меня своя манера одеваться. Я жилетку надеваю на ветровку, мне надо чувствовать плечи, а в куртке, даже если мама шьёт, тянет пройма, даже если она свободная. Я не могу, чтобы рукам что-то мешало. В мороз и солнце можно надеть жилетку на толстую вязаную толстовку. У меня есть такие, и с норвежским узором, и с косами – просто супер, мама вяжет зимой, если нет заказов. И вот как привяжутся из-за жилетки, шипят в спину: «куртка без рукавов». Или летом стою на воротах, у нас футбол иногда в июне вместо офп, подходит какой-то мелкий пацан, не из наших, а из детей, которые приходят погулять на территорию спорткомплекса на скейтах покататься или просто пообщаться от скуки. И он ко мне, не стесняясь, так подходит и говорит:
− У тебя по ходу свой дизайнер.
Ну неважно, как я была одета, мама сшила из остатков трикотажа майку и трусы спортивные, ну оригинально так. Я просто, честно, обалдела. Ну понятно, схватила пацана за шкирняк и говорю:
− Ты вообще что тут делаешь?
Так он не испугался, дальше орёт и угрожает мне судом, прикиньте?
Ну тогда я ему вмазала в челюстину-то, он сразу в себя пришёл, немного поныл и отошёл. И после, сколько проводилось офпэшек, всё он приходил и что-нибудь вякал. Но тихо, понятно, чтоб я не слышала. Но это меня не касается, пусть там бурчит и бормочет. Но в конце он доигрался, кто-то из пацанов услышал, что она там болтает, когда на кроссе мимо него пробегал (мы кругами бегаем вокруг комплекса, по асфальту), ну и просто так ему втемяшил, что шизик этот летел на газон, реально улетел, как Карлсон. Больше никто мелкого наглеца не видел. Наверное, от сотрясения лечился. Шизик без вопросов. Тормозов-то нет. А есть ещё шизики, которые начинают рассказывать странные вещи. Как Сеня, но только в крайней стадии. (Сеня-то перерос, он в сов и летающие мётлы больше не верит.) Они уверяют, что есть другие миры, что звёздные войны были на самом деле и звезда Смерти существует на самом деле! И всё в таком духе. И доказывают это вам. Причём в любой области, не обязательно в разных там вселенных. Например, в лагере одна девочка клялась, что если съесть за раз пятьдесят аскорбинок, то похудеешь на килограмм. Вот просто она считала, что всё так просто. И ела каждый день по баночке этих витаминов. Каждый день! Ей говорят: ну это бесполезно, лучше хлеб не ешь. Но нет, она всё равно верила, хоть и не худела. Последняя стадия шизиков – это такие одержимые верой во что-то. Вот это теперь я. Я-прежняя к я-сегодняшней даже близко бы не подошла, а услышав про Адгезию, обходила бы за десять метров и остальных бы предупредила.
Иногда, знаете, хочется пофилософствовать, я чувствовала: за месяц я не то что говорить, я мыслить стала по-другому, то есть думать. Мыслить – это как-то совсем не для меня. Я мыслю, значит я существую – глупость какая-то. Я двигаюсь, значит я существую. А если ты лежишь овощем как тёть-Светин Валерик – это не существование, это вечная кома и вечная адгезия…
Я привыкла к Веретенцу, к дому, к соседям. После прогулки я замечала, какие-то косвенные полунюансы чьего-то присутствия: пятно клея на полу, там где его не было (то есть наступили в каплю и разнесли), чуть не так лежат вещи на балконе – там же надо протискиваться между холодильником, а однажды даже дверь холодильника была приоткрыта, она легко открывалась, холодильник стоял с наклоном. Я не знаю, что бы случилось, поменяй я ключи. А так мне скрывать нечего – тоже тактика. Тактика важна на полторахе. Вот Алиса, ну водомерка, про которую я писала, она всегда отпускает на финале Москвы соперников, чтобы люди расслабились. А вторую часть дисты как впарит, особенно последнюю сотню – это не типично. Иногда по телевизору трансы на спортивном канале комментит Попов – наш великий пловец, вот он всегда отмечает, что дистанцию по-любому вторую половину медленнее плывёшь. Соперники выкладываются по максимуму, чтобы не отстать, Алиса же на последней воде ещё как припустит… Её все знали среди пловцов. Это какой-то уникум. Пока были маленькие, она делала уроки прям в буфете, с бабушкой, у нас так многие делают, кому ездить далеко: сразу из школы в бассейн и садятся за уроки с чашкой чая и булкой. Алиса сразу считалась уникомом. И мамашки следили за ней. И когда она с бабушкой делала уроки, ну тупила иногда, бабушка так с ней разговаривала, с угрозами, что, там, телефон отнимет, не даст ужин, ну серьёзно так воспитывала, угрожала при всех, чтобы Алиса лучше соображала – ей же неохота на людях позориться, стыдно, что она тупит… Тоже тактика. После Алиса уже одна уроки делала, и всегда всё у неё получалось по матеше, ответы сходились, она никогда не списывала, как я, с сайта. Я иногда к Алисе подсаживалась, потому что она молчит, и я молчу, очень хорошо мне с ней рядом было, она просто отличный товарищ и собеседник…
Адгезия – бесконечность, они всё уже решили насчёт всех, тихо ждут, когда их жертва попадёт впросак или помрёт, а могут и помочь, время для них расширяется до бесконечности и вечности. Они уже здесь и будут ждать сколько угодно, насколько я их смогла не понять, но почувствовать. Удивительно, но я скучала по тому смешному в жабо. Я понимала, что принц в жабо – это личина, но всё равно скучала, именно по принцу.
В те эпические затяжные дни я клала плитку и просто входила в транс без всяких настроек и настроений. По радио, понятно, по адгезийскому, узнала и про транс и про практики, раньше считала их чушью. Настрой у меня всегда был, он у меня врождённый, а тут… Мне всё виделась ящерица, которая меня так напугала в детстве у качелей. Аквамарин и прочие камни из бабушкиного серванта тоже часто виделись − их хотелось больше, чем какой-нибудь бриллиант, ведь камни, пусть и в оправе из золота, мне бы напоминали о бабушке, я всегда бы помнила о ней. Если бы у меня была стрекоза с трюмо и те камни из серванта, которые просто образцы, отшлифованные образцы, играющие цветными прожилками, я бы не злилась так на людей и не доводила их, я бы приложила руку к отполированной поверхности и успокоилась. Я ж думала: если твой самый близкий любимый человек − бабушка − умер, он не будет знать о тебе ничего плохого… Но получилось, что может. Я очень сожалела теперь о всех своих поступках, я готовилась к худшему, потому что самые гнусные мои поступки адгезийцы ещё не припомнили. Ясно, что они держат напоследок что-то эпическое по своему ужасу и кошмару. Гоняться за иллюзией, ждать и надеяться – что может быть хуже. Это я теперь точно знаю после любовных мучений.
Раньше я порывалась уехать, теперь я не могла без Адгезии. Ведь не только из-за меркантильности я оставалась, мне всё больше казалось, что не судьба мне найти ту зелёную стрекозу и перстни бабушки, ну столько лет прошло, если их сразу не оказалось, значит всё, давно всё. Я поняла, почему мне хорошо в Адгезии − пропала зависимость от Кири. Как я могла столько мучиться, надеяться и ждать? Он же ушёл с другой. Мне не нужен такой человек. Адгезийцы, пусть и чудища, но они показывают правду, они тыкали меня в правду как несмышленого щенка в его лужу, пока я не открыла глаза на очевидные вещи. Киря – самовлюблённый грубый эгоист, он не считает девушек за людей, он с ними так – для престижа, держит где-то рядом с собой и командует «к ноге!». Адгезийцы – помощники всех на свете влюблённых дурочек и не только их…
Всё норм – как мантру по утрам повторяла я просто по привычке, уговаривала себя остаться – заученные слова, они ничего значили, просто напоминание о моей трусости в прошлом. Я не могла никуда деться с подводной лодки. Зависимость от Кири сменилась зависимостью от Адгезии. Надежда увидеть бабушку в бреду или сне, а может и просто в комнате казалось мне всё более реальной. Хорошо. Она продала душу дьяволу. Но если это и есть логово дьявола, то это совсем не страшно. Конечно же папа преувеличил. Дьявол тут и рядом не ходил, только что топнул в прихожей самый главный, который окутывает спокойствием, который непримирим к подлости, наглости, гордыне и прочим порокам. Но я начинаю повторяться, наслушалась альтернативную радиостанцию… Всё отл – скоро я нарежу обои, разведу клей, нанесу на стены, разровняю малярным крылом. При слове «крыло» мне становилось не по себе. Крыло – не нравилось это название, всего лишь пластиковый шпатель для обоев.. Ангелы с крыльями, архангелы с крыльями (всё узнала по адгезийскому радио), и Люцифер с крыльями. Я даже спросила у продавца на строительном рынке, есть ли другой цвет, чтоб не белый, продавец посмотрела удивлённо.
Только и всего, делаю ремонт. Я решила доделать во что бы то ни стало, не пропадать же обоям. Ну и делаю вид, что всё отл, а это возможно даже с парящими в воздухе глюко-комочками- чполами. Адгезийское радио сообщило, что чполы – это сгустки обид, которые когда-то я причинила кому-то, обида остаётся в каких-то наносферах, даже если обиженный прощает, так сказали по радио. Буквы на стене «переселились» вместе со мной и вспыхивали на кухне, они меня подбадривали и объясняли альтернативные технологии – всегда на стене, смежной с соседями, где была ниша под вытяжку и пустота за кирпичами. Плитка требует аккуратности, муторно, как силовые трени, утомительно, как после заплывов в море. Когда уставала, я ошибалась в кладке – буквы мне тут же сигналили. Самого важного не было написано в книгах, и в видосиках тоже многое оставалось непонятно. Об этом не писала мне тётя Света, пока отвечала на мои вопросы − никто не выдавал своих секретов, настоящих секретов. Лишь адгезийцы, ну и немного продавцы на строительном рынке – вот и все, кто оказался моими настоящими помощниками и человеками с кристальной душой, пусть и не человеками. Мы − теоретики – так сказала мне та милейшая женщина, что продавала краску. «Мы − практики и теоретики» – вспыхивали слова. Они подбадривали меня, они заменяли мне руководителя-прораба.
Тётя Света почему-то не отвечала больше в переписке. И я знала почему. Я просила её подсказать мастера по кондишну и послала фотку кондиционера, там как раз, если приглядеться, были заметны чполы, но можно подумать, что это пятна на стене, я сама не заметила, когда отсылала. Вряд ли тётя Света что-то знала о чполах, но факт остаётся фактом – она спросила: что это на стене, я ответила, что камера была забрызгана, я её вычищу. Но, грешном делом, подумала, а не летают ли такие чполы и у неё дома? Валерик-то понятно теперь почему показался нам нормальным. Дома в Москве тоже шуровали адгезийцы, и тролль тоже там впервые объявился. Я теперь была почти уверена, что к пропаже мужа тёти Светы причастны адгезийцы. После моего объяснения тётя Света несколько дней не писала, обычно она слала мне за день минимум пять сообщений, всё предупреждала, напоминала, интересовалась, как сохнут стены и тэ дэ. После затишья она решила узнать, как мои дела. Я послала несколько фото. В прихожей так и стояли шкафы, а ещё я перетащила туда газовую плиту, и сфоткала плиту тёте Свете, надо же подключить, а Сеня отказался, сказал, что не возьмёт на себя такую ответственность, хоть это и легко, и папа сам у него подключает. Сеня считал, что надо заменить вентель, а это уж точно должны делать официальные профессионалы, а то взрыв, дом взлетит на воздух и я окажусь виноватой. Вот я и спросила у тёти Светы, нужно ли заменить вентиль. Прислала фото и плиты из прихожей, и трубы из кухни. Всё. После этого молчок. Я решила разглядеть поближе фотки, которые послала, может и там чполы, хотя они всегда только в комнате резвились. Но не заметила никаких пятен. Но я не зря увеличивала фотки. На полу около плиты чётко виден был след электрика! Неужели тётя Света поняла, что это за след? Неужели и у неё в квартире… Нет! Не может быть!
Долго ли, коротко, но когда я положила плитку на три стены на полтора метра по высоте, и затёрла швы, доехал наконец Сеня. Он протиснулся между шкафов у входа. Их всё так и не забрали какие то странные, судя по разговору, люди, они каждый день звонили и обещали забрать, но не приезжали. Сеня безучастно пялился на мои труды как говорится двадцать четыре на семь. Лицо его не вызывало восторга, он был задумчив. Я прекрасно понимала, почему.
– Папа продолжает чудить?
− Ещё как! – Сеня так и не узнал, что произошло той жуткой для его папы ночью.
− Что там?
− Ну во-первых, он стал очень нервным, но не психованным, а забитым, чуть шорох какой, сразу за сердце хватается. И решил передать картины в какой-нибудь музей.
− Какие картины?
− Мальва! Я тебе расскажу по секрету. Папа коллекционирует живопись. Очень крутую. Только не спрашивай, откуда она у него и на какие деньги он это покупает.
− Да что тут спрашивать-то. Ты ж рассказывал про монеты.
− Так я не пойму. Что тут делают коньки сорок пятого размера? – Сеня вышел на балкон, и увидел там коньки.
− О! Я тебе хотела отдать. Нужны? Они большемерят, как раз на твою лапу.
− Но откуда, Мальва?
− Ты, Сень, как наивный младенец. Сколько раз говорить, тут жили мошенники. Я так понимаю, они воровали, всё что плохо лежит. И припрятали так, что сами не нашли, когда сбегали отсюда, а может и забыли.
− Это те, что пол вскрывали?
− Да, Сеня, да. Но ты не увиливай от ответа. Что там папа с картинами-то засуетился?
− Мальва! Отдаст он их. И не спрашивай больше ничего.
− Окей, раз ты мне не говоришь, я тебе скажу. Папа-то твой клад нашёл по ходу, а сосед ваш, Серёга…
− Мальва! Я ничего не знаю, честно. Знаю, что к нему приходил странный человек, а мама потом заболела. Вот и всё, что я знаю. Я тебе рассказывал множество раз. – Сеня стал раздражаться. Он всегда бесился, когда приходилось повторять.
Я хотела огорошить Сеню новостью, что его папа оставил Серёгу в лесу, ну я так поняла той ночью, но в последний момент отказалась от этой затеи: ну зачем Сене ещё и эта инфа. Меньше знаешь, крепче спишь.
− Это все новости за неделю?
− Только не падай, Мальва.
− Ну говори же.
− Папа забрал книги.
− Твои книги.
− Да. И сам читает их теперь, ну так пролистывает, но всё равно кое-что читает.
− То есть он не заставляет больше тебя читать?
− Во всяком случае не контролировал количество прочитанных страниц. Он вообще, Мальва, мало на меня внимание обращает. Что-то всё бегает, со всеми общается, всех приветствует, соседи удивлены, раньше папа вёл себя высокомерно. Ну потянуло на общение.
− Это на стрессе, Сень. Такое случается.
− Я заметил, что ты стала не только по-другому говорить и думать, но и больше понимать, чувствовать, я тебя не узнаю, Мальва…
− Ты мне это говоришь не первый раз. И я не бешусь как некоторые.
− Пойдём погуляем, отдохнёшь хоть чуть-чуть.
− Это точно, Сень. Ты прав.
Я рассказала, как от усталости разбавила порошок затирки водой из ведёрка для полоскания губок, а не из ведёрка, где было отмерено триста миллилитров. Естественно раствор на выброс, воды то я вбухала вчетверо больше нужного. Но так как затирка была самая дорогая, купленная ещё в Москве, и наступил вечер, я всё-таки решила затереть такой вот жидкой, она всё равно густела на глазах, становилась похожа на зернистый творог. Текло на пол, но для такого караула швы затёрлись очень даже неплохо.
− Почему голубоватый? – Сеня указал на стену, где иногда вспыхивали буквы.
− Это крокус. Сама не знаю. Вроде бы покупала белую затирку, не посмотрела на номер.
− А прочитать?
− Сень! Я читаю, как разводить. Мелкие буквы. На крупные не смотрю, − рассвирепела я.
− Ну всё, всё. Каких только не бывает оттенков. И ты знаешь их всех, определяешь?
− Не убалтывай. Я знаю нежные тона. Мама шьёт и крокус- и марсала- платья.
Глава вторая.
Девочка и барон
Мы решили посидеть не у Каменного пруда, как все приличные бабушки, а прогуляться к ледовому дворцу. На днях открыли спортивные центры – Роспотребнадзор разрешил.
У Ледового центра наблюдался аншлаг из припаркованных машин. Куча сумасшедших мамаш привезли своих детей на долгожданные трени – хоть пару часов побыть без детей за пять месяцев. Не знаю, радовались дети треням, я бы на их месте радовалась. Но после адгезийских дублей, где я, скажем мягко, выглядела не айс, я пожалела детей, которые не хватают звёзд с неба в плане спорта и вообще физики. Вот кто больше всех радовался пандемии, так это они, и сейчас ползут на трени, как на плаху. Их ждёт унижение, пусть и молчаливое. Когда тебя превосходят (даже на трене) – это сильное унижение. Ну может там хоккеисты играют на тренях и привыкают проигрывать. Но мне кажется, обязательно кого-то гнобят, кто играет хуже других, к унижениям невозможно привыкнуть. Впервые в жизни я подумала о зачморенных, не всем же быть сильными. Я думаю, что во Дворце в женском хоккее вряд ли большой конкурс, думаю, что берут всех. Ну нормальный человек в здравом уме вряд ли девочку отдаст на хоккей. Ну если только родители фаны хоккея. И там, вот, наверняка, даже точно, будут косолапые неумёхи-увальни, деревянные дистрофички, ну мало ли. Лучше уж в волейбол пойти, там хотя бы нет таких расходов на экипировку, хоккейная амуниция стоит безумных денег – мне девчонки-хоккеистки сказали, с которыми я познакомилась тут же, пока Сеня отдыхал на лавке как бабушка. Вдалеке заходили в игровой центр баскетболисты и обычные люди. Я узнала уборщицу. В день выплаты аванса или зарплаты я всегда стояла за ней в кассу в магазине! Пока стояли, она всем рассказывала, что у неё внуки-тройняшки. В её корзине всегда лежало шесть бутылок пива и всё. И эта уборщица жаловалась, что центр открыли после карантина. И теперь все тренируются, а им целый день с тряпками бегать и всё протирать. Почему я о ней вспоминаю? Потому что я часто ей видела на бульваре, распивающей пиво, но ни разу не видела хвоста! Просто наблюдение.
Я ещё подумала: в Веретенце открыли спортивные комплексы, а наш бассейн всё закрыт…
Мы с Сеней встали с лавки и ходили как чморилы мимо каменной аллеи. Я старалась не думать о том, что кто-нибудь смотрит нам вслед, следит. Мне постоянно теперь мерещилось на улице, что кто-то смотрит, я же чувствую взгляд на себе. Нас обгоняли маленькие девочки, явно фигуристки, они торопились в ледовой дворец и огромные рюкзаки прыгали на их дистрофичных спинках.
− Если я уйду из бассейна и никуда не поступлю, и в бассейн не возьмут, поселюсь здесь в Веретенце и пойду сюда работать, в спорткомплексы, уборщицей или ещё кем, тут же и фитнес-залы, туда не пробиться, может администратором возьмут.
− Мальва! Все твои проблемы: ты всё планируешь. Строишь какие-то хрустальные замки.
− Уборщица – это хрустальный замок?
− Не буквально, Мальва! Успокойся. Ещё два года впереди. Если ты будешь прогрессировать такими темпами, ты станешь…
− Всё, Сеня. Не надо меня принижать.
− Я не принижаю. Я хвалю.
− Всё. Не хочу ничего объяснять.
− И ледовый дворец, и баскетбольный, и лыжня, которой сейчас не видно! А бассейна нет. Всё что надо знать об этом городе. Лыжня, которой летом нет, есть. О бассейне даже не подумали. Люди ездят на электричке в пригород.
− Откуда ты знаешь?
− Читал группу города. Ты читаешь?
− Я не раненая глупости читать.
− В каждой американской школе есть бассейн. А у нас?
Мы шли по идеальным асфальтовым дорогам, уворачиваясь от лыжероллеров.
− Мало того, что на роллерах, так ещё и в велосипедках, специальных лыжных футболках, ещё и в ярких перчатках, и бейсболки с банданами крутые, яркие… Выпендрёжники.
− Согласен.
Мы выбирали место поуютнее, самые лучшие лавки уже были заняты. Мы двинулись к администрации. Совсем рядом с нами, через дорогу начинался наш бульвар Бардина, но вот этот центр города вокруг пруда и территории спорткомплексов – как оазис, тут даже клумбы по периметру разбили на камнях. На пруду как когда-то в детстве расцветали кувшинки. Ведь природа вечна, а человек – нет – так нам объясняли на литре. Как в детстве я подошла к пруду и сорвала три кувшинки. Хотела пять, но не дотянулась.
− Такой розовый цвет, необычный, мама определила «амарантовый», а бабушка называла «джазовый джем»… − У меня защемило сердце. Я скучала по детству, по бабушке! Дико скучала. На время Кирилл занял все мои мысли, но сейчас, когда отпустило, в моё сердце снова вернулась бабушка. Память стала со мной играть странные штуки. Всё что-то всплывало из прошлого, разные забытые казалось навсегда случаи. Я не плаваю – вот память стала барахтаться и выплывать вглубь, далеко в прошлое…
У Каменного пруда слезли с лавки бабули и мы с Сеней уселись – это была пятая лавка, на которой мы «гуляли». Нам было хорошо, если бы не наши тяжёлые мысли: у Сени о папе, у меня о постоянной слежке.
У пруда мамаша с ребёнком пытались оторвать кувшинку.
– Ого! ребёнок может бултыхнуться, сколько раз такое было…
Они как будто услышали. Ребёнок уже бежал к нам, именно к нашей лавке. Кажется, это была девочка. Неслась со скоростью Шумахера – легендарного гонщика, получившего полусмертельную травму в горах.. Подбежала и уставилась на кувшинки у меня в руках. Я всё поняла и отдала ей болотные цветы.
− Не курите, там где гуляют дети? – серьёзно, авторитетно сказала она.
Мы с Сеней переглянулись. Видно родители девочки постоянно делали замечания курильщикам.
− Да кто курит-то? – я не любила мелких, но эта девочка была такая обаятельная, глазастенькая. Тонюсенькая, а как неслась-то, как пушинка! Я часто замечала: дети очень резво бегают, кому это дано. Бег – это ж не плавание. Если человек бежит, то и бежит. Это в плавании надо технику ставить, а дальше – всё, бессмысленно, не добиться результата.
Она смотрела теперь на светоотражатели на моей ветровке, наверное они искрились на солнце, она даже тронула меня пальцем, проведя по серебристой вставке.
Ей лет шесть. Без всяких там нарисованных на кофточке фей, и рюкзак такой спортивный.
− Фуу, − она протёрла лоб рукой. Наверное, видела в каком-то мультике. Дети такие повторяшки, а мультики сейчас такие, ну вы понимаете. Это не «Чародейки», далеко не. − Фуу. – Девочка положила мне локти на колени, кажется локти, а может ладони, не вспомню сейчас. – Фуу.
− От мамы убежала ?
Мать была ещё далеко, метрах в ста. Девочка оказалась чемпионом по бегу. Я так ей и сказала:
− Ты чемпион по бегу.
− А знаете, − девочка слегка кривлялась и кокетливо прятала лицо в кувшинках, она прекрасно знала, как все любуются ей. – А знаете… Вот тот железный додон, мама его лепила ма-аленького, – девочка показала большим и указательным пальцем. А потом он стал бо-ольшим. − Девочка надула щёки и вся стала как дистрофичный индюк. Девочка повернулась, увидела, что мама неумолимо приближается и зашептала:
− Этот додон-барон. У него колечки были, красивые блестящие и он их схоронил… Он убивает тех, у кого его колечки.
− Ника! – подошла девочкина мама. Она была без ветровки, одета не по погоде легко, в футболке. У неё была просто отличная фигура, покатые плечи как у Натальи Гончаровой на овальном портрете из учебника, лебединая шея. Я сразу почувствовала себя громадиной. Со своими плечами-то, да и вообще всем обликом я поняла, какая я, наверное, угловатая и треугольная со стороны… Я не ждала от этой женщины ничего хорошего. Очередная мамаша с заскоком, чуть ребёнка не утопила. Просто чудом девочка не бултыхнулась.
Женщина с фигурой барышни девятнадцатого века посмотрела на нас как-то отрешённо, не так, как смотрят обычно люди с такой внешностью. Обыкновенно они смотрят свысока, презрительно-оценивающще: типа ты дурак и чернь, а вот я…
− Ника! Ну что ты уставилась на девушку, ну красивая девушка, и цветы отобрала, вот заноза… Извините…
− Нет, что вы, − суетился Сеня, поднимаясь и предлагая «сесть даме», а я подумала, какие всё-таки мужчины глупые, как они ведутся на красивых женщин. − У вас такая девочка умная, про барона нам рассказала…
− Мне – пять лет. − Но девочка не стала показывать пальцы, как делают все тупые дети на свете.
− Смотрю, ремонт делаете? – мама Ники глянула на меня как-то цепко, села но сразу обратилась к Сене: – Присядьте, не маячьте.
Я подвинулись.
− Мамочка, я попрячусь в кустах, как те бомжики. (Дело в том, что в парке жили в кустах бомжи.)
− Ника! Недалеко! – устало попросила её мама. − И кувшинки дай мне, пожалуйста.
− Не дам! – и девочка побежала к кустам, стала носиться по дальнему газону слева от пруда. Конечно же она показывала нам, как она может, как умеет, дети все такие выхваляльщики.
− Я можно закурю? – спросила мама Ники.
− Да конечно, − ответил Сеня, он не сводил с неё глаз.
− А как вы догадались про ремонт? – я глупость сморозила, но всё же.
− Так руки у вас все в извёстке, ногти. Плитку что ли затирали?
− Да, − улыбнулась я и стала почему-то рассказывать, как я клала плитку и как затирку от усталости разбавила обильно водой…
− Я почему спросила-то, к чему, то есть. Там вон памятник стоит основателя города.
− А мы думали город после войны образовался. – Сеня завёл заумную шарманку − я наступила на ногу Сене, чтоб помалкивал.
− Ну основатель деревни − неважно. Он, в общем-то, и не основатель был. Так вот. Я его лепила. Памятник. То есть, ну неважно. Бригада отливала. Но эскиз и пробник – мой, то есть мой и отца, отец уже по моим эскизам сначала в камне пробовал, отсекали от камня всё лишнее… Кстати, камень местный, знаете же, что было здесь…
Мы молчали. Покерфейс никогда никому ещё не мешал, а выручал миллион раз. Но молчали так уважительно-заинтересованно.
− Когда нам достался этот заказ, через конкурс, мы прыгали от счастья. Отец естественно – в библиотеку, в музей. Директор Веретенецкого музея в одном лице − историк, краевед, в архивах сидел, книги писал, многое рассказал, поведал. Портреты барона сохранились того периода, когда он разбогател. Торжественные слащавые портреты. – Девушка не посмотрела, а зыркнула на меня. – Вот нос похож на ваш, острый такой, правильный… Ну в общем образ как-то появился, с горем пополам, фото барона тоже имелись, всё-таки мелковаты, всё он на кирпичном заводе или на крыльце усадьбы с лошадью-тяжеловозом, повозкой и камнями. Мне сказали, что фотопортреты были, и не один, но якобы пропало многое и не отыскать. И портрет был просто супер правдивый, хорошего качетсва, но тоже пропал. И легенда ходит по Веретенцу такая типическая. Барон запрятал свои драгоценности в стену, замуровал их, а кто-то говорит, что закопал. Но потом усадьбу его снесли. У барона была неофициальная семья, она здесь осталась. И вот вроде бы кто-то из потомков снова камни припрятал в стене.
− Интересная какая история, − выдавил из себя Сеня и закашлялся.
− Я к чем веду-то, − сказала Никина мама. − Может статься, что именно в стене вашей квартиры припрятаны камни. Во всяком случае, так мне отец говорил, его сбили в ДТП. Знаете?
− Знаем, − ответил Сеня подобострастно. – То есть я передачу смотрел.
− А вы не местные?
− Местные. Я местная. То есть папа мой, − я решила всё ответить честно, это было в моих интересах.
− Я и смотрю, у вас прям что-то есть такое во взгляде, у нас в школе десятиклассник был. Звезда школы. Он нёс меня первого сентября на плече. Я в колокольчик звенела. Вы не его дочка случайно?
− Сразу заметно, что вы скульптор, − Сеня всегда выруливал проблемные ситуации. – Девушка его дочь.
− Ой, ну надо же. А вы дружите?
− Дружим, − просто ответил Сеня.
Я возмущалась про себя: что за мать, просто сумасшедшая мать. Её дочь уже там с бомжами лясы точит, а ей хоть бы хны. А у бомжей же вши и разная зараза.
− Я и смотрю: вы оба такие спортивные. Не хоккей случайно?
Да боже ж мой! Неужели я похожа на хоккеистку?
− И папа ваш такой был спортсмен! Чемпион. Ну вы знаете, извините, что говорю об этом: был скандал, дело в милиции на него завели. Тогда милиция ещё была. Давно было. Но школа его отвоевала. Очень положительный, всегда помогал, слабых защищал. Но горячий. Человек, которого он избил, таблетки продавал. Тогда ещё наркотики не были распространены. Клей нюхали и таблетками закидывались, таксикоманили. Этот парень, ну которого он поил до полусмерти, и «скорые» грабил, и аптеки. И не попадался. Папа вам рассказывал, наверное?
