Рахиль Гуревич
Адгезийская комедия
− Однако, − сказала я. – Что это?
− Это вы сами до всего додумались? – тут же отозвался Роман.
− В смысле?
− Сами наметили схему?
− Исправляйте, как знаете, мне всё равно., − ответила я, приходя в себя от увиденного.
Слишком много потрясений за сутки. Хорошо, что я стрессоустойчива, твердила я снова про себя, всё. мой лимит исчерпан. Другая на моём месте… а была б другая на моём месте?..
Наверное, прошло много времени, я была как в прострации. Роман протянул мне чертёж.
− Так он не исправлен?
− Всё на удивление грамотно. Кто вас научил?
− Так по физике электрика была в том году. У нас физик – зверь. И празднует новый год, прикиньте, двадцать второго декабря.
− Ну некоторые китайский новый год признают, − улыбнулся Роман.
− Это я.
− Почему вы?
− У меня дэ-рэ третьего февраля. А вот вы ещё список посмотрите, правильно, я написала, что купить?
Я писала под диктовку прошлого недогостя. Роман посмотрел на меня ещё удивлённее:
− Из интернета переписала? Или Светлана подсказала?
− Да, оттуда. – Не стану же я объяснять, что произошло на самом деле. − Вы знаете: вы же сейчас в Москву?
− Совершенно верно. Объём работ определён, завтра завезу материал и приступлю.
− Вы меня не подкинете до Москвы?
− Я и сам хотел предложить. Что вам тут делать-то? Пока электрика не сделана, делать вам тут нечего.
− Вы не могли бы тогда окна закрыть? А то руки…
− Я вижу, Мальвина, вы перетрудились, − он заискивал передо мной. Ну а как же, ведь мы ему заплатим такие деньжищи. – Это бывает. Я же вижу, − Роман пытался закрутить новые ручки окон, но это было непросто, я, например, не справилась. − Окна, в смысле рамы, двери, стены, помещение подготовлено прекрасно. – Хвалил он. − Вы молодец, очень недурственно.
Я вздрогнула от этого слова, которое так не шло к этому Роману, и как же оно было к слову и месту странному гостю…
Роман продолжал лить елей:
− И хорошо, что реставрируете старое, это очень хорошо, всё больше входит в моду ретро. Старые окна дышат.
− Несколько дней чистила рамы, они покрашены в четыре слоя, это какой-то ужас.
− А экономия какая, – продолжал словоохотливый электрик. − И дерево, живое дерево!
− За окном? Липа?
− Нет. Рамы деревянные, двери деревянные! И при повышении температур, замечу, не выделяется свободный фенол.
− А скажите, пожалуйста, внизу под окнами никого не видно?
− Где?
− Ну вот за окном. Стоят там мужики?
− Сейчас гляну. Нет вроде. Плохо видно. Листва…
− А на кухне, на балконе?
Роман охотно прошёл на балкон:
− Мужики сидят. Рабочие. У них обед. Хорошо у вас, обе стороны во двор. И причём, в разные дворы. Дом-книжка всегда с удивительными видами из окон.
− А в шортах такие, похожие на спортсменов и с собачками?
− Кто в шортах? Рабочие в комбезах.
− Нет. В комнате, в комнате под окнами, там где листва?
Роман вернулся, озадаченно посмотрел вниз из окна в комнате:
− Я не вижу таких. Вас кто-нибудь преследует?
Ну конечно не видит. Может мне мерещилось всю неделю?
− Нет-нет. Просто знаете – машут, приветствуют, заигрывают…
− Да не обращайте внимания. Давайте завернём в полиэтилен мебель.
Роман принялся с видом довольного руководителя и начальника ходить по квартире, всё закрывать. Потом мы стали наматывать диван, шкаф и полки на кухне в полиэтилен – чтобы пыль не попала.
− Теперь столик и шкафчики давайте.
− Жильцы сказали, им не надо. Я объявление дам, чтобы забрали, − сказала я.
− Тем более надо замотать. – Не надо пачкать, чтобы люди не испачкались пылью.
Мы истратили три кольца скотча. Потратили на эти полиэтиленовые обёртывания битый час, да и рулон полиэтилена стоил недёшево. Зачем обёртывания этой непонятно откуда притащенной жильцами мебели?
− Ну вот теперь едем, − командовал Роман.
− Да-да. Сейчас пол протру.
Я взяла губку и поплелась в коридор, потёрла след от сапога в надежде стереть все сомнения, видения и тревоги ожидания, нервности, неровности, искажения действительности. Иногда хорошо бывает стереть память…
Глава пятая. В Москву!
Ненавижу магазины, рынки и вообще торговлю. Как бы я не недолюбливала строителей, торговлю не уважаю ещё больше. Это же просто посредники, перекупщики. Продавцы всегда врут. Сколько некачественной ткани, а особенно клеевой, мы с мамой купили, сколько машинок мама отдала в утиль знакомым механикам, пока нашла хорошее оборудование. Да что там – даже ножницы целая проблема купить годные. А уж поточить − легче купить новые. Поэтому мама научилась точить ножницы сама…
У нас в общежитии живёт Роза. Это грузная женщина лет семидесяти. Когда-то она была комендантом и техником, а теперь просто живёт и постоянно жалуется на самочувствие. Мама вспоминает, что Роза ездила раньше в Турцию за золотом, да она и сама об этом рассказывает и всегда приговаривает: деньги − ерунда, главное − здоровье. Вот она – прирождённый продавец. У неё бизнес в крови. Она у нас в доме – посредник между фермерами и покупателями. Я уже говорила, что многие привозят продукты из деревень, но ходить по квартирам и предлагать – не айс для многих. Все предпочитают Розу. Ну и мы покупаем у неё, я об этом писала. И даже если кроме нас нет покупателей вообще, Роза обязательно скажет, что она для нас придержала, а могла бы… И мы делаем вид, что верим в этот торгашеский бред и благодарим. Набивать себе цену – самое гнилое дело. Где-то это прокатывает, но не в плавании точно. Я заметила, чем мельче человек, чем он меньше из себя представляет, тем больше он хвалится, пиарится и расхваливает себя − павлинит. Все эти рекламщики надоели.
Мы с Романом летели на его крузаке. Строительный рынок Веретенца лениво разлёгся под мостом как всем известный великан из всем известной книги – между старым и новым городом. Я успела в эти дни сходить на рынок. С продавцом красок я подружилась. Такая милая женщина, выслушала меня, про мои мучения с окнами, посоветовала хорошую краску, предупредила, что надо грунтовать толсто и шпаклевать, иначе может потрескаться даже самая лучшая краска.
− Дерево очень капризное, − улыбалась продавец. Она посоветовала ещё разные штучки, но это неинтересно, вся эта стройка не очень интересное дело, очень нудное и долгое, особенно все эти ожидания до полного высыхания стен, ожидание всего.
Я размышляла как-то невпопад, размыто, распылённо – что вижу, о том и думаю. Я была в заторможенном состоянии. Как хорошо, думала я, что уезжаю на три дня. Неужели за три дня Роман всё успеет? И почему я ничего почти не успела за неделю? Надо обдумать, надо отдохнуть, надо сварить себе, в конце концов, нормкашу. Получилось что от перегрузок (да, да! тут были перегрузки по всем фронтам) я стала мало спать. Надо передохнуть, и пусть тут Роман посверлит, пошумит, я уже позвонила Алексею Алексеевичу и предупредила, что будет шумно. Но старший по дому сказал, что все шумят, в разрешённые часы можно. Как хорошо, что есть разрешённые часы. Как это здорово, верно.
В машине я немного отдохнула и хорошо выспалась. Радовалась, когда въезжали в Москву. И − вот уж не думала − обрадовалась родному двору и родному дому – я готова была расцеловать нелюбимое пристанище работяг-халтурщиков-строителей. Веретенец – целый мир, враждебный мне мир, где меня стало глючить… А здесь хорошо и привычно.
Мама промычала что-то из моей комнаты. Я тихо вошла. Прокралась в свою комнату – мама сидела в кресле, смотрела фильм по ноуту, но кажется была полностью погружена в свои мысли, а не в перипетии фильма.
− Мальва! У нас новости! – объявила мама, когда я её окликнула.
− Мама, пожалуйста, не пугай. – Я разлюбила новости в этом году, я их стала бояться.
− Папа звонил.
Я села напротив мамы. Что-то подобное я и ожидала.
− Позавчера раздался звонок. На городской. Точнее, всю ту неделю телефон звонил, но в трубке – молчание, такое бывает, когда из-за границы. Он по какому-то копеечному тарифу набирал.
− А скайп там у него отменили?
− Не знаю. В итоге вчера уже позвонил с нормального телефона по нормальному тарифу.
− И?
− Ну что «и»-то, что «и»? Не подгоняй!
− Я не подгоняю, не бесись. Ты ему рассказала о бабушке?
− Он недавно от кого-то сам узнал.
− Обалдеть. Шесть лет, как его мама умерла, а он недавно узнал. Заботливый сын. И?
− Не надо, Мальва. Он спросил о тебе: где ты, как ты.
− А о тебе?
− Обо мне-то что спрашивать? Я старая жирная корова, я ему не интересна и тогда была.
− Ну мам.
− Я на самом деле обрадовалась, что он спросил о тебе. Я ему всё подробно рассказала, пересказала всю нашу жизнь. Он внимательно слушал, уточнял, спрашивал.
− Спасибо, мама, − я чуть не ревела.
− Подожди. Не нервничай. Успокойся. Когда он узнал, что ты одна в Веретенце, он стал нервничать. Он запретил тебе там жить одной.
− Ну вот ещё. Почему?
− Он не говорит, почему, но просил тебе передать, что в доме нечисто. Говорит, он никогда там один не оставался.
− Но бабушка прекрасно жила… И я с ней. Подъезд вполне чистый. В подвале травят тараканов и крыс, − включила я идиотку.
− Ты не поверишь: он снова твердил, что бабушка продала душу дьяволу. Он вообще не удивился её ранней смерти.
− Мама!
− Я тебе передаю, просто передаю. Папа приказал закрыть плотно окна, поговорить со старшим по дому, и уехать.
− Жалко, − сказала я. – Я столько всего продумала за неделю, даже схему плитки нарисовала. Всё рассчитала. И перед будущими жильцами неудобно. Они надеются, обои собрались покупать.
− Но папа против!
− Мама! Папа был против с нами жить! Это нормально?
− Но он там провёл детство. Он знает…
− Мама! Ты веришь, что бабушка продала душу хоть кому-то?
− Нет, что ты. Я вообще в эту чушь не верю. Какая вообще душа? Бабушка была хорошим человеком, пусть и не без странностей насчёт происхождения. Она работала, консультировала, занималась и секретными работами.
− Но ты могла бы спросить, мама, почему он говорит тебе это спустя годы и на расстоянии.
− Он мне и раньше говорил насчёт «нечисто», − мама закурила, выдохнула дым, стала разводить его тонкой кистью − пальцы с коротко остриженными ногтями. − Он за тебя волнуется. Умолял не ездить больше туда ни в коем случае. Он обещал приехать, как только границы откроют. А их скоро откроют. Как там вообще-то у бабушки?
− Мам! Роман три дня будет штробить и розетки ставить.
− Не знаю, Мальвин… Продать душу дьяволу? Это что-то из классической литературы…
− Мам! Ты не знаешь, а я и подавно. Бабушка прекрасный человек. Со смертью, в общем-то, не совсем ясно. Сердечная недостаточность – может быть что угодно.
− Мальвина! – мама затушила сигарету. Дым полз по столу в сторону окна, растворяясь в воздухе как ножницы с бриллиантами несколько часов назад растворились, не долетев до паркета. – Я тебя уверяю. Можно всю жизнь жить с самыми родными людьми, с самыми близкими родственниками и ничего о них не знать.
Я ответила, что надо проветрить мозги, что пробегусь, быстро переоделась и вышла на пробежку. Каменщик Шлыков, вечно поддатый, приветствует меня кулаком – ну вроде он победил в соревах, сумасшедшая маляр Аида, семенит от подъезда по направлению к магазину. Она тоже вроде спортсмена – бегает по магазинам и ищет, где дешевле, кормит своего доходягу-сынка, который в школе тушует, краснеет и делает вид, что виснет в телефоне, а не боится. Копается в клумбах у дома кошатница Любовь Петровна, она разбивает потрясающие цветники и радуется помощи тёти Светы. Сейчас цветники выглядят странно, они обвязаны лентами по диаметру. Тупые дворники скосили все ирисы и запоздалые тюльпаны, жалуется Любовь Петровна, а кошек из подвала выживают крысы, Любовь Петровна собственными глазами видела, как кошки выскакивают из отверстий подвала в фундаменте, кошки напуганы и жалобно мяучат. Поздоровался со мной собачник Дмитрий. Он не живёт в нашем доме, у него здесь живут рабочие. А он прогуливается с собакой в направлении оврага и лесопарка, заодно решает какие-то вопросы с подобострастно ожидающим его прорабом. Дмитрий занимается уборочным экстримом. Его люди моют окна в коттеджах на высоте и валят деревья. Иногда Дмитрий гуляет с дочерью, как сегодня. Она пухлая, такая домоседка, работает соцработником, он как-то жаловался, что еле смог её пристроить в собес. Собака Дмитрия ему больше дочка, чем настоящая дочь. Он и обращается к собаке «Пальмочка-дочка». Ну, имея такую пресную заплывшую дочь, естественно будешь предпочитать ей собаку – к дочери Дмитрий никак не обращается. У Дмитрия в лесопарке все знакомые собачники, я как раз трусила мимо него после челночного бега, а он жаловался.
− Пальмочка – дочка, − говорит Дмитрий. Собака огромная, белая, а я помню ещё его старую собаку, та была чёрной и тоже огромной. – Поздоровайся, Пальмочка, с Мальвочкой. Она вас, Мальвочка, так любит, смотрите, как радуется.
Пальмочка лениво лижет мои ладони.
– Как ваши тренировки, Мальвочка? Не устаёте? А похудели-то, похудели.
Никогда раньше не ценила Дмитрия, а тем более Розу. Роза сидит на лавке, занимая её всю.
− Фарш только в пятницу появится, − объявляет она. Она даже представить себе не может, что мне сейчас не до фарша абсолютно, что я на мясо смотреть не могу, даже на колбасу, даже на чипсы.
Но сейчас я всех ценю, всем рада. Люди разговаривают, соседи приветствуют, улыбаются. Тут меня знают. Как же я тяготилась этими приветствиями, я старалась на лифте вообще не ездить, поднималась на девятый пешком, лишь бы ни с кем не общаться. Обычно я отвечаю односложно или междометиями, но тут я со всеми обсудила вирус, повозмущалась даже со Шлыковым. С Любовь Петровной зависла на полчаса, и поняла маму, её общение со Светой – все страдали без общения закрытые по домам. Раньше рабочие косили под чистую только многолетники мальвы, они у нас по всему району, но, извините, клумбы покосить – это ума палата, возмущалась я с Любовь Петровной в унисон.
− Все местные чиновники согласны, и не могут понять, когда это произошло. Вот вышли − и нет ни цветов, ни лопухов, ни мальв, – всё твердит Любовь Петровна.
Роза переключилась с фарша, она тоже успокаивает Любовь Петровну – уверяет, что напишет письмо в управу от лица общественности…
Как будто и не было Веретенца, ночных кошмаров и ножниц с мерцающими бриллиантами (я уже решила, что это были бриллианты) напоследок как предупреждение или знамение.
Вернувшись с пробежки успокоенная и довольная, я заметила, что мама растеряна. На её лице появилась надежда, оно было не привычно-грустное, а какое-то одухотворённое. Мама сидела за кухонным столом и смотрела в окно… Ветер гонял лёгкую гипюровую шторку, она как живая танцевала невиданную партию балета на тему «Окна во двор».
− Мама! Что ты! – я хотела обо всём произошедшем рассказать маме, но внимательно ещё раз посмотрела на неё… Такие синяки под глазами… Бледная…
− Мама! Ты заболела? – догадалась я.
− Да Мальвина! Потрогай мою руку.
Я потрогала – рука была ледяная.
− А теперь потрогай лоб.
Я дотронулась до лба. Лоб как поверхность плиты, просто шпарил.
− У меня по-моему корона, вот курю, а вкуса дыма не чувствую вообще.
− А запахи, мама?
− Аналогично. Как вернулась, дня через три температура поднялась. Кажется, я в автобусе заразилась, когда из Веретенца ехала. Больше негде. Я пешком шла от станции.
− А кашель?
− Кашля нет особо, я ж и так кашляю по утрам, но температура… Я наверное завтра врача вызову, если лучше не станет. Вот и ты теперь заразилась.
− Да ладно, мам, заразилась я, вот ещё… По радио говорят…
− Мальва! Если я вызову врача, нас посадят на карантин.
− Пусть сажают. – Я, верите?, обрадовалась вирусу, это же повод спрятаться и больше не ехать в Веретенец. Я даже не подумала, что это значит вообще на улицу не выходить, я об этом забыла.
− Уезжай, Мальва. Ты же две недели не высидишь. Ты ни одного дня самоизоляции не просидела. А денег на штрафы нет. Штрафы-то конские.
− Сейчас мама. Дай я кашу себе сварю, съем и подумаю. Ты же не умираешь, пока?
То есть папа сказал не ехать ни в коем случае, а мама гонит? Я могла списать это только на температуру. Говорят, что вирус бьёт по мозгам.
− Таблетки не помогают. Я пойду лягу, Мальва, а ты подумай. Лучше сразу уезжай.
− Мама! Ты могла бы позвонить. Я бы раньше приехала.
− Ну уж до аптеки я вполне смогла дойти. Заодно и Свету встретила. Я в маске, ты не думай, я даже две маски надела одна на одну, и перчатки. И Свету предупредила, что у меня кажется корона.
− А она?
− Ну что ты, Мальв. Когда ребёнок в таком состоянии, не до короны.
К вечеру маме совсем стало плохо, от жара она не могла подняться с кровати. Я вызвала маме «скорую». Я думала, маму увезут в больницу, но даже и не собирались. У нас с мамой взяли мазки из зева и номера телефонов, сказали, что результат через сутки, у мамы оказался положительный, а у меня – нет: если только заразилась, они ж не покажут. Я в срочном порядке побежала в круглосуточный магазин закупаться продуктами. Пусть сажают на карантин, лишь бы не в Веретенец! Сейчас бы позвонить электрику и всё отменить… Но дождёмся утра. Утром маму отвезли на КТ, а после в больницу. Я так и не позвонила электрику, маме бы пришлось объяснять, рассказывать, а что рассказывать – то? О левом электрике в сапогах и собачниках во дворе? Температура тогда точно до сорока двух поднимется.
Я осталась одна и дома, равнодушные голоса звонили ежедневно и спрашивали безучастно, как я себя чувствую, ещё раз приехали, взяли тест и просили не выходить из дома. Вот ещё! Во дворе никто от меня не шарахался, все только переживали: как мама. Роман слал фотоотчёт, а я желала, чтобы он сидел в Веретенце как минимум месяц. Он медлил, отписывался, что едет за чем-то на рынок. Пусть, пусть тормозит, его никто не торопит. Никто.
Ночью, где-то в полночь, на городской номер позвонили. Я долго думала, брать ли трубку, и не взяла. Тролль возник как обыкновенно неожиданно.
− Напугал. Сначала этот звонок, теперь ты.
− Отец названивает.
− Да что ты! – я расстроилась.
− Звонок международный, а та ушами хлопаешь
− Уши у тебя.
− А то, − хихикнул тролль себе в усы. Он милый мой тролль, с усами, волосатенький такой, но не особо шерстяной, кое где на лице и лапах шерсть у него клочками, он никогда не рассказывает, почему так, говорит что пострадал в боях за правду. Но он всегда разный, мой тролль.
− Что ты здесь делаешь, вообще? – дожила: я и троллю не обрадовалась, а уж ему-то можно всё рассказать и поныть.
− Комары заели в Веретенце, решил наведаться в гости.
− Я думала у вас там мотыльки, как-то комары не особо…
− У вас- у них. Ты всё верно поняла. Мотыльки – не мотыльки вовсе.
− А кто?
− Чполы.
− Кто?
− Неважно.
− Вот бесит меня. Скажешь что-то, а переспрошу, ну не поняла я, так ты в отступную.
− Ну ладно тебе. Мотыльки – это мотыльки, просто наши, адгезийские, а чполы – это не мотыльки, но так же адгезийские, они нереальные.
− И как они выглядят?
− Ну в общем чполы – это как зелюки в одной известной книге, она у твоей мамы в ящике лежит под диваном.
− Ну что я зелюков не знаю, знаю. И у мамы не диван, а кровать.
− Вот не приедешь в Веретенец и не увидишь чпол.
− Ты сам меня отговаривал, эй.
− Я и сейчас против, чтоб ты приезжала. Но тебя там ждут.
− Кто ждёт?
− Неважно, то есть важно. Меня прислали за тобой.
− Ты отвечаешь, как в книге.
− Но у нас, Мальва, не книга. И ты, надеюсь, это поняла.
− Что я поняла? Что меня мёртвая Зина чуть не убила? Что я там летала в окно и жива? Что дом крутится и ещё разные собачники пасут, это я поняла?
− И верно. И не приезжай никогда. Но меня к тебе подослали просить об обратном.
− Папа маму предупредил, что бабушка душу продала вашему в сапогах. Так что можешь успокоиться. Я к вам ни ногой.
− А скажи: папы, которые столько лет не папы, они никому случайно душу не продали?
− Не надо о больном.
− Мне до твоего папы дела нет, ясно?
− Ясно, что у вас там царство злобных зин.
− Ну Зина-то скоро отправится куда подальше.
− В смысле?
− На оцинковку. На горячую, замечу, оцинковку!
− В смысле?
− Люди говорят: в чём смысл. Смыслы это для врунов, – мой тролль был очень принципиальный, он был, что называется, активным борцом со всем плохим и несправедливым, но хитрым борцом, можно сказать он был борцуном.
− А у тебя на пальцах камни, как у того, кто сапоги забрал.
− Знаешь, дорогая, − тролль зашлёпал по комнате, он преображался на глазах, вместо куцего кафтанчика на нём оказался рабочий комбинезон, испачканный краской фартук, такие фартуки носят мясники. Тролль весь засветился и замерцал.
− Я тебя умоляю: без дискотек!
– Мы там в вечности, в полной безнадёге, в вечной непре.
− В чём?
− В непрухе вечной. Это всё неважно. В общем, не приезжай, но тебя ждут.
− Хоть кто-то меня ждёт. А ну кА признавайся: куда вы дели мои карты?
− Себе забрали. Они тебе не нужны.
− Ну я новые привезу.
− Мы и новые заберём. Стой! Ты же не едешь! Ты же сбежала!
− Да! Я не еду. Я сбежала! Уходи! – взбесилась я. Дело в том, что я каким-то непонятным образом соскучилась по Веретенцу. Даже по веткам, тыкающимся в окна. И двери стоят неокрашенные, их же ещё шпатлевать надо… И ручки на рамах надо заменить… Дома оказалось не лучше, то есть лучше, но как-то пусто, сплошная пустота и этот серый голос соцмониторинга. В Веретенце столько дел намечено, столько ещё надо сделать.
− Ну что подруга, – подругой он обращался, когда мне было совсем хреново. Раза три за всё время. − Сколько дней ты не вспоминала Кирилла?
− Н-не знаю. Вчера вспоминала, вот засыпала, вспомнила.
− А сколько раз ты вспоминала Арсентия?
− Вчера болтала и голосовыми и в переписке.
− Тебе не кажется это странным?
− Мне всё кажется странным. И очень давно.
− Поэтому ни в коем случае ни при каких обстоятельствах не появляйся в Веретенце. Болей! Ведь у тебя кор-ро-она…
Тролль растворялся, меняясь в очертаниях, всё уменьшаясь, наконец он превратился в невнятный еле заметный комок, в субстанцию, летающую по комнате, и я заснула. Конечно тролль не глюк, рассуждала я во сне, я в него верю. Но странный. Всё знает заранее.
Я не поехала на третий день в Веретенец – электрик сообщил, что не успевает. Все не успевают с этим ремонтом: дядя Вася, я, электрик. А мама вечно не успевает сшить в срок…
На четвёртый день в десять утра снова-здорово раздался звонок на городской. Я подумала: может это соцмониторинг звонит, ведь маму должны выписать как раз сегодня. Она сказала, что от больницы её повезёт специальный автобус и высадит на нашей улице, их там много больных в автобусе, и всех постепенно развезут. Так бы я не взяла трубку, я никогда не брала, да нам и редко звонили на городской… Если бы нам звонили чаще, я бы различила, что это международный звонок, но городскую трубку я считала олдовской рухлядью, у бабушки сразу после её смерти, мы отключили телефон, чтобы за него не платить… Я и у нас дома сколько раз собиралась ликвидировать городской, он же не нужен, но мама не разрешила. Она говорила с надеждой в глазах: «Вдруг папа позвонит…» И не верь после этого в материализацию мыслей. Я и предположить не могла, что родители поддерживают связь.
− Нинуша! – голос был далёкий.
− Я не Нинуша! – я затряслась от волнения.
− Мальва! Мальвина Юрьевна! Извини. Перепутал голоса. Как ты? Как все?
− Кто «все»? Кто вы-то такой? – Голос был приятный, искренний, но очень далёкий. От растерянности и неловкости я решила папу «не узнать».
− Мальвина! Я… Скажем так. Твой сбежавший отец.
− Папа! –Я не скрывала радость, я и на самом деле очень обрадовалась. – Мама всё время ждёт, что ты объявишься. Ты нам так нужен.
− Ну как вы? Расскажи.
Минут десять я рассказывала события этого года. О квартире, о маме и больнице. О ремонте, и о том, что я оттуда сбежала. Ведь папа тоже сбежал когда-то.
− Мальва! – сказал папа жёстко. – Больше не ездий туда.
− И не собираюсь.
− Правильно. Там чёрти что происходит. Не появляйся там никогда. Дома-то такого не бывает?
− А что: и дома может что-то происходить?
− В принципе, где бабушка, там и эти…
− А причём тут бабушка? Её же нет.
− Она есть, Мальва! Я тебя уверяю, она есть.
− Ну все там будем, папа…
− Человека в ботфортах видела?
− Конечно папа, но не в ботфортах.
− Вот он главный. У него ещё помощник. Я от помощника и сбежал, не от вас, он то зверь, то такой спортсмен.
− Волосатый тролль?
− Вот! Иногда и такой. Мальва! Значит, он и к тебе приходит?
− Нет, что ты папа. Я в детстве просто его за окном видела.
− Мальва! Не обманывай меня! Я чуть жизни не лишился из-за них. Они ещё шутят, понимаешь, у них такие шутки… Это бесы, Мальва! Я обязательно вернусь, чтобы тебя защитить. Я знаю теперь как! Я обязательно…
− Папа!
Телефон отключился. Я сидела озадаченная. Как же так я не дала папе свой мобильный номер?
Но слава богам телефон зазвонил опять, нервные звонки подряд.
− Папа! Когда ты вернёшься?
− Не знаю. Как только смогу. Вот незадача: как собрался, так границы повсюду закрыли, и не выехать никуда, и не въехать. Но надеюсь в этом году. Ты мне ещё скажи: бабушка же оставила тебе письмо.
− Оставила.
− Береги его. Она, я так думаю, припрятала где-то драгоценности. Это всё тлен и суета. Но они нелишние были бы, живём в таком мире…
− Я помню, папа, стрекозу-брошку и кольца, и…Но мы ничего не нашли. Кое-какие вещи… Мы, папа, не ездили к бабушке три года, − я разрыдалась раз пятый в жизни.
− Мальвина! Не плачь! И не жалей бабушку! Она этого не заслуживает. Я просто спросил.
− Папа! Ещё так жалко стрекозу, и брошки, и перстни. Папа! Мне кажется…
− Мальвина! Раньше я думал, что она выдумывает, ну кроме того, что на трюмо лежит. А не так давно разгадал её шарады. Она и мне рисовала. − Какая интонация, успокаивающая, но не убаюкивающая, как у некоторых, какой спокойный мой папа норд. В Веретенце я слушала радио, и там выступал китаевед, рассказывал странные вещи о знаках и духах, вот он так же говорил, с такими же почти интонациями… − Не волнуйся, Мальва! Бабушка не позволит у неё украсть, я тебе клянусь в этом. Не расстраивайся, обязательно найдутся все её камешки и драгоценности. Ну это и не главное… Обещай, что без меня не поедешь больше в Веретенец!
− Обещаю, папа!
Я вышла на пробежку в приподнятом настроении, позанималась от души и на площадке. Я торжествовала. Папа нас не бросил. Папа приедет. Рано или поздно мы воссоединимся. Папа будет ходить ко мне на соревы, в школу на собрания…
Днём вернулась и мама, похудевшая, с глазами большими вместо привычных мне щёлочек в мешочках, она сказала:
− Мальва! Беги отсюда. Должны прийти космонавты.
− Какие космонавты?
− Ну проверяющие.
− Так у меня только ещё раз тест взяли и всё.
− Ине звонят?
− Звонят и спрашивают, как я себя чувствую.
− Я сегодня сказала, что ты уехала, дала адрес. Здесь они тебя запрут.
− Почему запрут? У меня тест отрицательный. И второй.
− Они заставят тебя ещё сделать.
− Ну и пусть.
− Мальва! Неделя прошла прежде, чем я заболела. Ты обязательно заболеешь.
− Но я не больна.
− Я больна, а ты не больна. Ты больна Мальва, просто бессимптомно.
− Мама! А ты-то как?
− Нормально я. Но из дома не выйти. Электрик звонил, всё готово. Посмотри, как там, и я деньги ему переведу.
− Тогда поеду проверю, да?
− Ты нерешительная какая-то, что-то не так? Беги, Мальва! Ты не высидишь две недели.
Я хотела сказать, что естественно я нерешительная, если папа заклинал не ехать. Но мама, кажется, забыла, что-то с памятью её стало после болезни.
− Ты сама на себя не похожа. Сама не своя. Запах-вкус чувствуешь?
− Да всё я чувствую, мама! Что мне будет-то? Что в аптеке купить-то?
− Вот эпикриз, − мама протянула бумаги, дашь их в аптеке, там всё написано.
Я притащила сумки с продуктами, остальное мама обещала заказывать на дом, чтобы не нарваться на штраф. После я вернулась с лекарствами, мама спросила:
− Сеня в Веретенец приезжал?
− Мама! Ну причём тут Сеня?
− Ему теперь нельзя будет к тебе. Нельзя, чтобы ты его заразила.
− Тётя Света на связи. Я ей фоты шлю. Она поможет советом. Я поехала тогда, да?
Мы обнялись с мамой и попрощались.
В эти дни в Москве произошло что-то новенькое. Впервые мне стало скучно бегать, носиться по оврагу и лесопарку как лань или кабан, не важно. Силовую я прибегала делать на территорию бассейна. Там вовсю жужжал ремонт. Поэтому на площадке никого не было. Силовые мне всё-таки нравились, они напоминали о работе в Веретенце. На третий день во время заминки, а может разминки, а может и основной нагрузки, меня осенила мысль: а ведь Сеня в чём-то прав – ради чего я так напрягаюсь? В сборную как Улыбиной мне попасть не светит. Я трезво оцениваю свои способности. Те две десятых, которые я теряю на повороте-маятнике – они не пустят меня никуда, я, вон, даже мастера со скрипом выполняю, то есть не выполнила. И ради чего все эти тренировки, соревы? Скучно. Неинтересно. Есть же другие занятия. Даже маме помогать кроить интереснее, чем плавать. Шить – нет, шить – я пас, у меня всё криво шьётся, а кроить, ножницами портновскими щёлкать − это моё. ( При воспоминании о ножницах меня перекосило, я сорвалась с турника.) У меня появилась новая цель, даже можно сказать отчасти спортивная – завершить ремонт в квартире, тем более бабушка, оказывается, продала душу дьяволу и кто-то действительно нажился на её драгоценностях… В эти три дня я соскучилась по Веретенцу, по тому, что дом крутился как избуха на куриных нОгах, а два дебила-пожирателя и их полоумные собаки давали передо мной представление – меня стало тянуть обратно. Да и мама с иронией передала слова папы. Папа… Раз он говорит «нет», так я докажу ему – «да». Ясно, что в Веретенце его напугали так же, как и меня, вот зуб даю. Но мужчины вообще нытики. У мамы дома он чувствовал себя вольготно… Стала приезжать бабушка, он почувствовал себя не безопасно и здесь – тролль-то стал являться мне именно в Москве.
Папа начинал с вольной борьбы в классе седьмом – так бабушка рассказывала. Был положительный тихий мальчик, случайно за компанию пошёл в секцию, через год победил по области, в моём возрасте стал чемпионом чуть ли не страны. Служил в каком-то элитном подразделении, позже, после армии, увлёкся боями без правил. Интересно: что там припоминали папе в смысле происшествий, и кто его бил? И чем: палкой, шваброй или просто кулаком?
Хорошо, думала я, пусть папа так выражается иносказательно, метафоричненько, как сказал однажды Сеня, насчёт души и её продажи. Но папа явно боится за меня. Нет, не рискну там больше появляться, пережду дома недельку, там, глядишь, соседний бассейн откроют. Сдам тест, и буду себе плавать летом, а потом лагерь, после Кирилл… С такими мыслями я заснула. Утром загуглила: что значит «продать душу». Различные версии, примеры из книг. А книга что – выдумка писателя, фантазия, ей верить вообще нельзя. Вот этот, кто забрал сапоги, он человек? Он – недосягаемая мечта. Не бывает таких людей. Но он не как Воланд из книжки. Я рассмотрела его глаза – серые спокойные. Помню точно, что оба глаза были живыми, не было там чёрного и бездонного. Наткнулась на группы сатанистов – эти только праздник в июне отметили, постили фото из заброшек и дремучих лесов. Много обсуждалось фильмов про изгоняющих дьявола. Попались и какие-то древние трактаты, скучно читать такое. Да и какие исследования – сглазы, гадания, спиритические сеансы. Так это всё ерунда, как и мои карты − развеяться или людей на деньги развести. Но я поняла одно: если бабушка продала душу дьяволу, то как тогда могли пропасть её драгоценности, в краже которых она обвинила Зину, и как этот дьявол допустил кражу, и то, что она умерла ещё не совсем старой? Нет. Если бы она душу продала, то она была жила долго, богатая и молодая, и она бы крала драгоценности, а не у неё, и уходила от наказания, и всех доводила до смерти, а не наоборот. Ну если допустить, что весь этот дьявол, которому бабушка продала душу, есть? И если допустить, что Зина не из кошмара, то почему бы не прийти и бабушке? И Кирилл… Вот из-за него ещё я решила вернуться. Я, честно, переживала, что мы так поговорили. Пусть это было не по-настоящему, пусть бред. Он был прав – Сеня мне вдруг тоже понравился. Но больше жизни хотелось снова увидеть и Кирилла, очень хотелось. И бабушку тоже я надеялась не просто увидеть, а поговорить: что всё-таки происходит? Ну и что теперь: прибьют, что ль, меня тёмные силы, умерщвят? Я всё-таки рассудила, что вряд ли меня убьют, просто надо быть поосторожней. Папу же не убили. Это страшно, без вопросов, у меня даже руки похолодели, когда я вспомнила все кошмары. И странные мужики с собачками, и левый электрик, который совсем не электрик, и мой тролль, артист погорелого театра, – всё это указывает на то, что меня контролируют. В квартире творятся странные дела − забрали карты, и вторую колоду тоже! Тролль пообещал, что и все остальные пропадут, какие-то злыдни-воспиталки, так ещё и с бумерангом по самое не горюй. А что новая колода? Пока ещё она правду начнёт «говорить». С новой колодой возни столько же, сколько с необъезженной лошадью – инфа-сотка, карты сверхъестественны, но по мозгам дают будь здоров, в ментальном, понятно, смысле, ну и в физическом до кучи – устаёшь после гаданий. Не пугаться раньше времени! Ножи в квартире есть, запасные лезвия есть. Всегда можно, если кто-то реально придёт (с ключей-то могли сделать слепок, пока они ночь висели), порезать ножиком, а можно и молотком двинуть. А если нереальный кто-то?.. Но я надеялась, что до этого не дойдёт. Ради чего мне угрожать, на меня нападать? Ради стен и пола? В квартире ничего нет. Вообще ничего. Шкаф, диван, немного мебели, которую надо выбросить. Уже звонили по объявлению, пусть приезжают и вытаскивают ненужные стеллажи.
