Рахиль Гуревич
Адгезийская комедия
Дёму все наши ненавидели. Мы были младше на два года, а он не тянул наши трени. Он старался изо всех сил, выезжал на хорошей технике. Но он не тянул по физике. Он был не высок, плотен. Он злился, огрызался, дрался, и со мной в том числе, а уж с пацанами в душевых постоянно шли бои. Но это путь в никуда. Он выдыхался ещё и морально от постоянной борьбы и унижений. Над ним не подшучивал только Сеня, он-то понимал, что Демьяна подставила мать, как и Сеню отец. Но если Сеня был из перспективных, его травили по привычке, да и видели в нём будущего соперника, то Дёма был слабак и ещё с тупой мамашей, прошаренной в юриспруденции и крючкотворчестве. Мать у Демьяна реально была странная. Если его обижали, она сразу строчила тренеру целое сочинение, но у нас такой тренер, он дзен, ну сделает замечание спокойно: отстаньте от Дёмы, а стотыщ букв от сумасшедшей родительницы даже не читает. После очередной «телеги» на нас тренеру мы договаривались Дёму игнорить − от этого он расстраивался ещё больше, Сеня говорил, что под душем Дёма беззвучно ревел – под душем часто ревут, и Бобо тоже ревел, и я, когда мастера не выполнила… Душ – идеальное место для рёв-коров.
В предбаннике бассейна стояла коробка с забытыми вещами. И вот я как-то забыла полотенце, и решила покопаться в бесхозных вещах, ну мало ли. Понятно, полотенца не оказалась – уборщицы в бассейне тащили всё годное – у них же у всех внуки тоже занимались, но я нашла крутую толстовку Дёмы. Она растянутая вширь, уборщицам не приглянулась. Я дала толстовку нашим парням, а они накинули её на Дёму в раздевалке. Сначала, понятно, подразнили – запихнули за шкафчики и заставили за ней лезть, и попинали его ногами. Ну слегка так, просто пошутили. Это было в феврале. Потом Дёма вдруг опять вещь потерял. И тоже случайно кто-то из наших эту вещь узнал в ящике, когда искал своё. Не помню, вроде бы штаны, а может джинсы. Ну и там отхлестали его этими штанами либо джинсами знатно в раздевалке-то. У нас вообще в раздевалке любят «морковками» (мокрыми полотенцами) помахать, завязав их узлом – бои такие без правил. Дёма молчал − маме не сказал. А весной мама Дёмы тренеру пишет, что Дёма в больнице, у него случился приступ эпилепсии. Ну, наши все рады. Я полезла в интернет, прочитала: эпилепсия может развиться от перегруза в подростковом возрасте. А перегружался Дёма страшно, он буквально мучил себя. Только на игровых офпэшках по осени он кайфовал. Он прилично играл в футбол. Может футбол − это было его, а не плавание, но когда твоя тётка воспитала двух олимпийских чемпионов, кто ж позволит идти не в плавание… Он же должен был потом перейти в «Труд», к тёте – так мама за него решила. В общем, Демьян и после больницы снова у нас появился. Из жалости тренер разрешил ему плавать до мая, но не соревноваться. Все уже не могли дождаться лета, чтобы он перестал ходить. Тренер запретил Дёму обгонять на дорожке, дотрагиваться, пинать под водой ногами-руками – даже случайно: мало ли что. Тренер так и сказал: не вздумайте приближаться. И Дёма плавал в изоляции, нарушал привычный ритм трень, но все быстро перестроились – подныривали под ним и долго тянули – он притормаживал, и мы выныривали впереди – оригинальное такое упражнение на гипоксию.
Как-то я шла по бортику и толкнула его плечом, специально толкнула, но вроде как случайно задела. Он на меня накинулся, даже ударил.
− Ты не парень, а тряпка, − сказала я ему и пихнула его со всей дури в воду – прободала головой. Ну псих, он за этот год просто все нервы себе вымотал, да и всем вокруг. Он вылез, подтянулся на подкаченных за год руках и хотел схватить меня за ногу. Но я ногу отдёрнула а миг раньше, и так напряглась вся, подготовилась к удару и… устояла, почти устояла. Плюхнулась тоже в воду, но не сразу.
−Думаешь крутая, да? – сказал он.
А ему говорю:
− Хорошо бы тебя сейчас тут шарахнуло прям на бортике, ты бы покорчился, пена изо рта и помер бы, ха-ха. – Я так пошутила.
Так и сказала: «ха-ха». Он просто побелел от злости или обиды. Ну мать его на следующий день снова строчить претензии тренеру. Но пожаловаться она теперь никому не может, ей же просто из-за доброты, из жалости разрешили ребёнку плавать до лета, потому что у нас бассейн и для инвалидов же. Ну а тренер мой только и сказал:
− Мальва. Не желай никому смерти!
И мне показалось, он был доволен, что я обидела Дёму. Ольга Алексеевна опытная – как чувствовала, правильно сделала, что решила его отчислить, пусть и по формальным соображением. Глядишь, не плавал, не было бы эпилепсии. У нас один мальчик плавал и прилично плавал, а у него вдруг сетчатка в глазу стала отслаиваться, и ему запретили плавать. У всех разные организмы, не все здоровяки, полно скрытых болезней и слабых мест. Но меня не покидала мысль, что это мы довели Дёму до эпилепсии. Думаете, я переживала? Нет и нет! Я радовалась и злорадствовала! Дёма ушёл, а слухи о нём доходили. Всё лето он провёл в больнице, с осени его мама начала строчить жалобы на учителей и ходить на приём к директору школы. Дёма сидел на каких-то тормознутых колёсах, чтобы не случился новый приступ, и поэтому не мог усвоить материал урока. Но у него и после всё равно приступ вроде случился. Откуда мама Пузыря всё это знала, я не знаю, но родители странные по жизни – все сплетни соберут, а Пузырь нам и расскажет.
О бассейне вообще могу писать часами… Вот вам и тряпки.
Глава пятая. Гнев
Всё. Надо быстрее закругляться с ремонтом. Когда близок финиш, сразу плывётся быстрее (на самом деле так только кажется), откуда ни возьмись появляются силы − лишь бы это мучение поскорее бы закончилось, ну или на адреналине, если ты первый…
Первой в ремонтах мне не стать, это ежу понятно, но свалить надо как можно быстрее. Бассейн того и гляди откроется, а я тут кукую с пылесосами, сумасшедшими рулетками, гоняющимися за чполами, и … тряпками.
Я потратила на очухивание вместо двух часов тридцать минут, выпила чай за пять минут – как во времена тренировок, и пошла на утреннюю треню бррр… рабочее место. Хватит скоблить стену. Я развела раствор погуще, чтоб побыстрее сох и стала штукатурить на кухне стены над плиткой… В стену кто-то постучал. Но я не обращала внимания, мне надо было выровнять стену и перейти в комнаты к обоям. Я работала, раствор в ведре сокращался. Это были остатки шпатлёвки, последний раствор, больше смеси не было. Всё. Скоро будет готово, я взяла в руки уголок – самые большие впадины были как раз на изломе стены, всё эти изломы, выступы и вступы я фиксировала алюминиевыми уголками – очень удобно… В дверь позвонили. Я открыла, думала, вдруг Сеня, он не обещал, но он любитель сюрпризов. Не знаю почему я открыла, не спросив − наверное потому что мне стало после этой ночи жутко и одиноко и побыстрее хотелось поделиться с Сеней. Передо мной стоял внук Зины. В костюмчике в облипку. костюмчик с дешёвым, таким, стеклянным блеском.
− Вы знаете который час? – зашипел он, показывая мне запястье с часами.
− Часами решил похвалиться? Фуфло твои часы.
Чёрт! Я совсем забыла, что они тут борются за тишину. Но я и не шумела − ну скребла немного шпателем, мне надо, у меня план тренировок брр поклейки обоев, мне надо, чтобы сохло, пока обои клею, а дальше стену покрасить на кухне. На кухне меня дожидался недолепленный угол, висящий на честном слове. Хорошо хоть раствор шпатлёвки не густел с каждой минутой, он же финишный. Мне, честно, стало смешно. Скребла я не громко, тихо, ну такие скребки, от которых не проснётся даже самый психованный ребёнок на свете.
− Полицию вызвать?
− Вызывайте. – Вот он испугал. Да мы с мамой по карантинной весне два раза в эту полицию приезжали, когда оказалось, что у нас жили воры и мошенники.
− Ты мне тут хамить будешь? Не пожалей! − осклабился внук Зины.
− Ты полицию-то вызывай, вызывай, я жду. Чё не вызываешь? − я потеряла над собой контроль, мне надоело прикидываться послушной и извиняющейся. У меня сроки, у меня скоро бассейн откроют, а ещё мазок на ковид, пока, увы, не могу записаться – нет мест, не успеваю утром схватить запись – интернет еле тащит здесь.
− Вызову!
− Вызывай!
− Я сам там работаю!
− Да что ты?!
Он явно врал. Весь его костюмчик, суетливое шептание, всё его раболепие перед женой, в которой всё достоинство − худосочность и большие глаза, показывало, что он обычная офисная шестёрка подай-принеси, что, в общем-то, по нашему времени и неплохо, поди ещё устройся.
− Сам воришка, − сказала я, пока он переваривал и соображал, что делать.
− Кто воришка? − он больше не шептал.
Я хотела захлопнуть дверь, но не тут-то было, он подставил ногу, я её пыталась больно прищемить.
− Сама напросилась – сказал он, он тянул за дверь и был сильнее меня. Вряд ли он перетянул бы, если бы я была в форме, но на хлебцах-то сил не много осталось. Я испугалась: он меня сейчас прибьёт.
− Ты, вы, ты с Зиной убили мою бабушку! – заорала я, пытаясь закрыть дверь. – Полицией ты мне угрожаешь, да?, ты − мне?! − Не знаю, как это вышло, за полсеки до я не собиралась не то, что кричать, даже думать о таком.
Он отпустил дверь, я захлопнула её, и вдруг поняла, что прищемляю что-то мягкое. Хвост! Толстый жирный кончик, как ножом отрезанный, шевелился в агонии.
Я с ужасом распахнула дверь. Внук Зины улепётывал от меня по тамбуру. Хвост не волочился за ним, а юркал, точь-в-точь, как у ящерицы, но ящерицы-мутанта-гиганта. Одним рывком я вынула ключи из замка, побежала по тамбуру, вышла на лестничную клетку. Внук Зины садился в лифт.
Не знаю как, но я понеслась вниз по ступеням на бешено нереальной скорости – я летела. Когда я выскочила с последнего пролёта, он быстрым семенящим шагом проходил мимо почтовых ящиков, то есть был в трёх шагах от меня. Он рванул от меня, я − за ним. Да уж, в таких узеньких брючках нелегко нарастит скорость, не то, что я – в мягких удобных шортах-трусах. Во мне проснулся охотничий дух, как всегда во время противостояния на суше или в воде. У лифта – камера; единственное скрытое место − между входной дверью и дверью предбанника − во многих подъездах такой маленький предбанник, везде, кроме хрущёвок – проверьте, наверняка и у вас такой есть. Предбанник загораживает от камер, а камера на улице, встроенная в домофон, − именно что на улице. Я схватила внука Зины за шкирку костюмчика за миг до того, как он нажал кнопку домофона, домофон – просто спаситель, пропищал и заткнулся. Внук Зины обернулся испуганно. Я уже трясла его за шкирняк. Не владея собой, я заехала ему в лицо, ещё и ещё. Он не отвечал почему-то, он закрывал лицо руками, и я колотила его по голове и коленями в живот и ниже, сори, в пуговицу на его костюме, я чувствовала только холод этой дешёвой пустышки-пуговицы. Я ещё умудрялась приговаривать что-то о том, что они воры и что это я вызову полицию, если он ещё хоть раз зайдёт в мою квартиру по копиям, снятым с моих ключей.
− Мальва! Сзади! – чистый, резкий, без блеяния голос Смерча.
Я инстинктивно повернулась и увернулась от хвоста, который был похож на щупальце-убийцу, он свернулся в петлю на конце и «выстрелил», но мимо – я увернулась. Хвост снова сложился улиткой… Я выпустила из рук ворот противника, отклонилась – петля-щупальце, проскользив по лицу вниз, впечаталось мне в колено. Запищал домофон. Внук Зины распахнул дверь. Убегая по дороге к бульвару, он, инстинктивно загораживая голову, сгорбившись и подняв плечи – как будто убегал от ливня, но я схватила бешеный хвост как змею и наступила ногой на его конец – хвост удлинялся, тянулся за хозяином по асфальту метров пятьдесят, после оторвался. Я стояла с хвостом, хорошо, что я была в резиновых перчатках с пупырышками, иначе он бы выскользнул из рук.
− Они теряют их как ящеры, – Смерч подковылял ко мне.
− Ящерицы ты хотел сказать?
– Мне тоже досталось, − жаловался Смерч, потирая красную отметину на щеке и шее, − но колени я защитил, хвосты − мастера дубасить по коленным чашечкам, жаль я тебя не предупредил. Говорят, хвосты легко могут чашечки раздробить…
− Но… почему утром?
− Тень. Рядом с нашими домами всегда тень.
− И смотри: только залили цементом пол у входа в подъезд, а здесь след. Хотела тебя спросить… – Я всё ещё стояла и смотрела на убегающего мужика в синем костюме, прикрывающего затравленно голову руками-лопастями…
− След? Это он оставил. – Смерч пыхтел и тёр гематому, щека начинала синеть по краю отметины
− Да кто?
− Он.
Я брезгливо отпустила хвост, он заспиралился, задрыгался, как в припадке – исчез, растворился, словно слайд в презентации на экране компьютера.
− Что со мной?
− Да не трясись ты, Мальва. Они в тени безынициативные
− Кто?
− Всегда побеждают девы, они как Жанна дэ Арк… − Смерч стал театрально декламировать.
− Смотри! Смерч! Что это? – я разжала ладонь, в руке у меня лежал прозрачный камень.
− Это слюда. Неужели не знаешь? – пыхтел Смерч и очень серьёзно продекламировал:
− Всегда побеждают девы,
Они как Жанна Дэ Арк,
Они не сидят без дела,
Они спускают собак.
Они не в любви-мельтешеньи,
Они открыты стране,
Где нет никому утешений,
Где ужин не завтрак извне.
Там ходят беззвучные тени
Страдают в тоннелях, увы,
Ждут все не преграду − ступени
В глубинах земной коры.
Ждут вечности иль оцинковки
Не спят − тут досада и стыд,
За всех там неловко, по бровке
Терпенье адгезий в кредит.
− Фу-у, − сказала я, рассматривая колено. – Лучше б в строчку рассказал, а не стих. Что девы хороши, Адгезия им помогает в бою, так что ли? Таков смысл?
− Мальва, Мальва! Сколько тебя ждёт открытий чудных, − улыбнулся Смерч и тут же схватился за шею, там где хвост врага оставил отметину.
− Не пугай, Слав. Ещё открытий я не вынесу.
− Они тебя стихи ещё не научили слагать?
− Кто? Адгезийцы? Да не дай бог!
− А меня научили. Это у них мастер-класс напоследок, никому ещё не удалось избежать пытки поэзией.
− Слава! Не надо! Надо мной всю ночь тряпки издевались, я больше не выдержу.
− Выдержишь, ещё как… Я пойду домой, Мальв. Мама кофе варит – нюхаешь?
По этажу и правда разливался кофейный аромат, запах дурманил.
− На мою пенсию по инвалидности можем себе позволить, − грустно ухмыльнулся Смерч.
− Ты, Слав, лёд приложи – а то кажется синеть начинает удар.
− Не волнуйся он пропадёт, этот удар. Я не первый раз огребаю от его хвоста.
Мы со Смерчем подошли к лифту, он принялся бродить по тамбурам первого этажа, повторяя свою речёвку про бровку, теней и кредит. Он так мог гулять целый день.
− Больничная привычка с детства, – пожал плечами Смерч. – Я ходячий стих, строфа и поэма. Иди Мальва. Не хочу, чтобы ты видела меня другим.
Я побежала вверх по лестнице. Колено болело сильно, но мне надо было понять, насколько сильно – поэтому я через боль бежала по ступеням. Да уж: если бы не адгезийцы, не быть мне живой, он явно для манёвра загораживался, отвлекая – что он не мог мне заехать? Мог! Он закрывался, а между тем метил хвостом в черепушку, он выцеливал, и попал бы − если бы не Смерч, и я бы сейчас как бабушка лежала в больнице. И нашёл бы меня кончено же внук Зины. Потом и маме бы позвонил. Зачем я вообще за ним побежала? Нет! Надо прекращать вестись на лошков. Когда я тянула на себя дверь, я вспомнила Горбушу, та тоже сильно сопротивлялась, когда я её топила… Впервые в жизни после драки я чувствовала себя хорошо морально, обычно-то осадок, тошно становилось от злости и своей же подлючести.
Я зашла в квартиру – остатка хвоста нигде не было, лишь в следе в прихожей появилась лужа. От соседей слышался детский плач. Наверное, я своим криком разбудила девочку. Дверь соседей открылась и хлопнула – девочку выгнали в тамбур. Она орала, как резаная, и топала ногами. Я тихо открыла дверь и посмотрела на ребёнка. Девочка цепко выстрелила на меня своими глазками и сказала шепеляво и тихо:
− Мама с папой камешки твои ищут. Они – гады, − и заверещала снова − так она отомстила родителям. Умная девочка оказалась.
Я зашла на кухню, встала, тупо пялясь в стену. Я забыла, что надо делать.
− Ловко ты! – раздалось из комнаты.
Я вошла в комнату. На полу валялся кусочек хвоста, отрубленный дверью. На диване кто-то сидел. Блестели шпоры на сапогах
Я перепугалась страшно, просто онемела.
− Не загустеет, ты права, это ж финишная штукатурка
Я молчала. Я была опустошена. Мне нужен чай и срочно. Пять пакетиков в один стакан и мёд, много мёда!
− Да садись ты пить чай. Присаживайся рядом.
− Нет уж, спасибо. Я ботфорты ваши узнала. Вы чёрт лысый.
Меня поразило, что солнце светило в комнату не вовремя, чпол не было, а они всегда резвятся под солнцем.
Сидящему на солнце кажется было наплевать.
− Тренер у тебя тоже лысый и чё? А я то пришёл тебя поддержать, – человек раскачивал ногой, я видела его профиль, волевой, точёный, он был красавец без возраста. Выглядел снова по-новому. Когда ещё гадала на картах, то где то читала, что если гадание на умершего и в комнату пахнёт холодом, гадать надо прекращать…
− Это вы забрали мои карты? Отдайте мои карты, − я чуть не плакала, я начала истерить и психовать, как Маря в подмосковном лагере. Отдайте!
Человек молчал – так же я молчала часто в ответ на выпады психов. Пусть он был не человек, но его вечное спокойствие передалось и мне, я успокоилась. Не могу сказать, что он был идеал мужчины, но близко к этому. Вот и поддержать меня пришёл, пусть даже не пришёл, а возник, пусть даже это не правда, а бред и глюк. Приятно, что хоть кто-то поддерживает.
− У всех случаются чёрные дни. И у тебя, и у меня. Чай-то будешь пить?
Чайник включился сам собой, закипел и выключился.
− А вы?
− Думаешь, я откажусь?
− Нет, нет, не думаю, − я попыталась скорчить самую невинную наивную доброжелательную улыбку − получилось не очень. У меня, вот, и мёд, и хлебцы…
Мы разлили чай. Чашки были идеально чистые, совсем без чёрного налёта. Это точно не я отмывала – может, Сеня? У меня чашки походили скорее на чушки.
− Люблю чистые чашки. Тут для тебя вот… − и он пододвинул мне третью чашку, которой никогда не было на столе. Она возникла из ниоткуда − между кучами саморезов и запасными лезвиями к ножику для обоев.
− Так из какой мне пить?
− Пей из привычных. А этой мой подарок − тебе.
− С подвохом?
− Могу я просто подарить деве чашку?
− Можете, можете, − чай был необыкновенно вкусным, я посмотрела вопросительно.
− Добавил шиповник и мёд повкуснее, из черноклёна, вот и всё. Да не бойся ты. Травят вином, а не чаем.
− Может вы в чай вино добавили, а не шиповник?
− Может.
− Спасибо, очень вкусно, – я с удовольствием жадно пила чай. А что вам нужно?
− Поддержать. Или ты каждый день соседским мужикам морды бьёшь?
− Не соседским, и не мужикам. Но иногда приходится.
− Колено болит?
− Н-нет, − я потёрла колено. − Колено жутко болело, стреляло, когда я поднималась по этажам.
− Вот и ладненько.
− Я не понимаю, как я смогла опередить лифт.
− А как обратно с больным коленом бежала, понимаешь? – он отвечал вопросом на вопрос… − Возможности человека неисповедимы, ведь так? Что-нибудь желаешь
− Нет, нет. Всё нормально. Ещё бы разное ужасное по ночам оставило бы меня в покое!
− Ну, дорогая. Я ничего не могу тебе обещать. Это не в моей воле. Но согласись: пылесосы приятнее людей. – Он сделал такой нажим на слово «пылесосы», как отчеканил слово. А тряпок как будто и не было!
− Да уж. Особенно тот, который главный пылесос.
− Никогда нельзя распознать главного, запомни это. Главный – не значит главный… − Валяющийся обрубок подполз к ботфорте, как гусеница, сгибаясь, залез на самый верх блестящего сапога. Солнце заглядывало комнату, человек на диване стал меняться, он превратился в моего тролля, как бы подтверждая слова о главном, которого нельзя определить!
− А как вас зовут?
− Никак.
− Такого не бывает!
− Можешь звать меня чёртом лысым. Так же ты меня обозвала, вот и зови дальше.
И он пропал. Луч утреннего десятиминутного света окропил комнату, мне казалось что комочки, пушистые и колючие купаются в нём. В воздухе торжествующе затанцевали чполы, празднуя начало нового дня. Чполы не боялись солнца и, по-моему, были ему рады, если вообще комочек воздуха смешанного с ватой может быть чему-то рад. Стоп! А что же за свет светил до этого? И как я не поняла, что то – не солнце. Я взяла в руки подаренную чашку. Она была конечно же на блюдце. Белая, она раскрывалась как бутон кверху, на каждом фарфоровом лепестке была нарисована ящерица или стрекоза.
Стрекозу я узнала сразу – как брошка у бабушки. Ящерица была точь-в-точь как у качелей, очень длинная, не такая, как в природе. Он так и не ответил ни на дин вопрос. И куда карты исчезли тоже не ответил. С картами понятно, они бы по любасу подгадили − выпадали бы только мелкие пики с тузом − это и ёжику необразованному ясно.
Чашка наполнилась чаем сама, я выпила адгезийский чай, он был ещё вкуснее прежнего. Если он хотел отравить, то и пусть − вяло как-то соображалось.
На стене замигали буквы: «Кухня готова, осталось покрасить!»
Я понеслась на кухню. Ведро смеси стояло пустым. Стены были оштукатурены кем-то! Пока меня отвлекал человек в ботфортах, кто-то на кухне пахал. Но почему я не слышала? Неужели чполы? Фильм «Золушка» в действии!
Всё молчало вокруг. Было тихо-тихо. На кухню я теперь несколько дней могу не показываться. Всё внимание – обоям. Я перетащила в соседнюю комнату линейку, рулетки, ножницы. Рулетки часто меня связывали, когда тащили в Адгезию – я стеснялась вам об этом рассказывать раньше, но после драки чего уж эту ерунду скрывать. Вечно я после Адгезии оказывалась на диване, вся перемотанная рулетками. Всё! К делу. То, что случилось утром, этого не было. Это был ночной кошмар, пусть и утренний. Напоследок я проверила коридор – след был на месте.
