Рахиль Гуревич
Адгезийская комедия
Глава девятая. Мы из тебя сделаем человека!
Я очнулась в кровати, но в первый момент решила, что лежу в гробу. Просто у всех тесные гробики, даже у кукол из моей любимой коллекции, а у меня такой вот два на два гробище. Темно, но рассветало потихоньку. Я лежала и думала: как хорошо что я в удобном гробище, а не в странных комнатах, где по лестницам никак не забраться на следующий этаж, где всё серое без проблесков света или розовушное, как фантазии глупой квочки, где перегородки напоминают фольгу, а волны странного брега буквально тычутся в пол и стену, так ещё и камни, вопреки всем законом скачут по волнам и не затихают, их подскоки всё такие же высокие – такое впечатление что это не камни, а живые существа, наверное это окаменевшие чполы, а не камни – чполы, закончившие свой жизненный путь вдали от родины… Пробудившись окончательно, я отогнала от себя мысли о Кирилле, о своём унижении. Думалось о самом горьком отстранённо, совсем со стороны. Ну вроде как переживаешь за Улыбину в эстафете, а не за саму себя.
Постепенно я забылась. И вот мне видится: пробираюсь между деревьев, сорвала себе папоротник, я очень люблю папоротник и тую – у них такие резные листики, а ещё заячью капусту, растёт на иголках, покрывает иголки трилистниками… Состояние вне времени, у меня такое случалось после сорев, когда не спишь всю ночь, а под утро непонятно: спишь или не спишь, и сколько времени лежал, тоже неясно: может, минуту, а может час. А потом свет в окно (мы же дома на девятом этаже и без всяких там крючковатых лип) и оказывается, что ты проспал школу.
Напоминание 7. Надя и Маря
Я попала в лес. Мы идём по лесу с… Ох! Да это же снова лагерь. Лагерь прошлогодний. И не Анапа это − Подмосковье. В прошлом году я все три месяца провела в лагерях. Обычно-то в июне я тренюсь в нашем бассейне, но так как я метила в мастера, то согласилась ехать в лагерь, куда практически никто из наших не поехал. Кто остался в бассейне, кто сдавал гиашки. Я могла сама трениться и по утрам, и в бассейн ходить два раза в день, но, если честно, шум оверлоков меня утомлял. Прошлый июнь мама работала днями и ночами, после выпускных платьев у неё железно стояли в очереди два заказа на свадебные. В мае-июне всегда моя комната занималась под раскрой, мне оставалось передвигаться как Питер Пэн. Огромные площади у деталей. Знаете же: такие прозрачные платья со струящимися юбками, вот если разложить четверть такой юбки, она будет на всю комнату.
Лагерь старый, но не то, чтобы крутой, но бассейн добротный с выложенными на дне мозаиками по дну − бассейн в лагере самое главное. На мозаике праздновали День Нептуна, самый идиотский праздник, какой только можно придумать. Когда-то в детстве нас наряжали золотыми рыбками и мы вокруг нашего тренера с напяленной дед-морозовской бородой плавали, а он стоял на плоте с вилами и говорил глупые слова, про морское дно, царевну и Венеру, выплывшую из пучины. Фризило наблюдали ранние отдыхающие под зонтиками. А мы-то все были без зонтиков. Кончилось тем, что Улыбиной стало плохо, а Левицкая сделала вид, что упала в обморок, ей надоело изображать на жаре глупых рыбок. Такое было августовское пекло, и зачем эти морские неприличия. Русалки все были с глупыми хвостами, хотя всем известно, что у настоящей русалки, если надо, ноги всегда в запасе. Так что Нептунов, этих стариков с коронами на башке и рыбьими хвостами вместо ног я не переваривала, но в общем и целом мозаика производила приятное впечатление, оставляло ощущение гармонии, а не раздражения − орнаментированных рамки из сказочных, но узнаваемых водорослей, из синих пузырьков складывались буквы « Плыви всегда, плыви везде, плыви на радость людям!». Под этими строчками расположились три головы-головастика с хвостами: чёрный, жёлтый и белый. Я не поняла, что это за сказочные персонажи, может быть рыбки – клоуны… Так в мультике рассказывали.
Не только лагерь и бассейн, но и весь подмосковный город, в старой своей части, лёг на сердце. Зелёный, все дома низкие, на боковых стенах домов, тех, которые обёрнуты к дороге – тоже всё мозаики с разными сюжетами, и много в городе спортивных сооружений. И название у города какое-то лесное. Бассейн с мозаикой был не глубокий. За территорией лагеря высился у леса второй бассейн, прыжковый, глубокий. Наши двадцать пять человек, под моим контролем утром в любую погоду покидали территорию лагеря и бежали на тренировку в дальний бассейн. Тренер же выходила раньше, она шла пешком, это три километра. Я бежала последней. У бассейна мы встречались. Если тренер запаздывала и мы её обгоняли, то у бассейна − спортивная площадка с беговыми гравиевыми дорожками, мы немного занимались там. Это всё до завтрака.
Все подчинялись мне беспрекословно. Но дети −– это просто нечто. Лыба одним словом. Во время пробежки до городского бассейна они мне задавали странные вопросы, вот некоторые из них:
− Возможно ли пронести в лагерь пушистый нож или нож-бабачку? А карманный пистолет? А игрушку, похожую на пистолет?
Я конечно отвечала, что ничего не пронести и не надо ерунду городить. Тогда вопросы менялись:
− А как поймут, что пистолет в кармане? А если нож пронести в чемодане?
Дети – странные существа, они как инопланетяне. Они хотят защитить себя и на полном серьёзе думают, что нож в чемодане их спасёт…
Вопросы случались и такие шизоидные:
− А могут ли упасть на лагерь лунатики?
Я объясняла, что лунатики – это не жители Луны, они не могут упасть. Что лунатизм – ночная болезнь мозга, тогда меня пытали такими вопросами:
− А вдруг они случайно зарежут человека? А что будет если лунатик случайно проснётся?
Пришлось рассказать свою историю с окном кухни и троллем в оборках, которую я обычно начинала «одна девочка увидела ночью в окне…»
Только разобрались с лунатиками, на следующий день дети пристали с вопросами об охраннике и конечно же безопасности:
− Что будет, если на охранника нападут пятнадцать человек?
− Это вы что ли готовите нападение? – спросила я строго, пытаясь не очень пыхтеть – дети же неслись как пушинки, а бежали мы по пять-сорок- шесть минут километр!
Дети уверили меня, что, наоборот, если что, они хотят охраннику помочь.
− Ведь если он отвлечётся и его убьют, кто будет защищать лагерь на посту? – задали мне вопрос.
Дальше непоседливая детская дегенеративная мысль развивалась в направлении проезда через не охраняемые ворота машины с маньяком внутри. И ещё всех очень интересовала может ли человек по верёвке забраться на здание, если у него толстый живот… Без комментариев, как говорится.
Я сначала немного страдала. скучала по Левицкой (она собралась навсегда уходить из бассейна и сконцентрироваться на учёбе – ну действительно она очень болезненно переносила, что кмс ей никак не давался), по Улыбиной, по Колесниковой (та что водомерка и плыла полтораху), даже по сёстрам Лобановым я скучала. Вот по кому не скучала это по Князевой. Согласитесь, что каждый день по много раз сталкиваться с девчонкой младше тебя и уже мастером − жуткий удар по самолюбию. Из наших были только Асколова и Белокоптильская. По идее их уже выгнали из спортшколы, Асколову три года как, но она всегда была на связи, посещала утренние тренировки по блату – наш лысый тренер ей благоволил, а Белокоптильская до осени могли болтаться с нами на нормальных, а не птичьих правах − вдруг спрогрессирует за лето и выполнит первый разряд, чего в жизни не бывает. Я с ними в комнате и жила. Асколова, я уже писала, была с формами и всегда озлобленная, волейбол, по-моему, ещё больше её обозлил. У Асколовой старшая сестра была кмсом по художественной гимнастике. И вся семья пахала на старшую сестру. И не только в смысле денег, тут всё сложнее. Вся семья болела за старшую сестру. Ну она гибкая, осанка, плечи, улыбка, ну художница – вы сами всё понимаете. Многие отдают девочек в художественную гимнастику из-за осанки, растяжки, все хотят, чтобы их девочки были красивыми, никто почему-то не думает о том, что художницы ломают позвонки. Асколова со злорадством всегда рассказывала, как ломала позвоночник в детстве её сестра, как снова на соревах её сестре не удалось выполнить мастера, Асколова просто торжествовала, что сестра никогда не получит мастера. Судьи оценивают внешний вид, объясняла Асколова. И есть определённые каноны – рост, ну весь облик. Вот с ростом конечно у Асколовых были проблемы. Сама Ксюха, младшая Асколова ещё куда ни шло, а старшая где-то сто шестьдесят, это не гут для художки. Вся семья просто убивалась, надеялись на эфемерную удачу или на то, что девочка их вырастит. Это в шестнадцать-то лет! Но никто всемье не убивался, когда Асколовой в бассейне сказали: гудбай, когда Асколова начала жиреть. Всем было всё равно. Бывают такие люди − все к ним тянуться. Асколова именно такая. Вроде как открытая и простая. Но она не простая. Вся жизнь у неё отравлена старшей сестрой. Ксюху Асколову и в плавание отдали, потомучто рядом с домом, и чтоб была занята и не мешала. Я, когда услышала историю сестёр Асколовых, порадовалась, что у меня нет братьев или сестёр, я бы ещё кого-то у нас дома не вынесла.
Асколова и Белокоптильская дружили, две подруги по несчастью. Ну и были у них несерьёзные отношения с одним парнем из нашей группы, сначала у Асколовой, потом у Белокоптильской − это ещё повлияло. Он бросил-то обеих, но это было давно. Парня того, Илью, тоже давно выгнали, хоть он и говорил всем, что сам ушёл, что у него школа умная. У Сени школа тоже умная, поумней, чем у этого Ильи, но Сеня плавает – масть ему прёт.
Асколова со всеми знакомилась, общалась, она без этого не могла. Недаром она в своей школе была капитаном по этому глупому волейболу. В ту смену сколько она постила фот – мама-аа дорогая. Все знали всю нашу жизнь, все ей лайкали, и Кирилл тоже. Ещё что хорошо. Лагерь оказался больше подростковый, чем для мелких. И там, в первом отряде, были и десятиклассники. Ну и конечно кто-то из парней первого отряда уже влюбился в Асколову. В неё все влюблялись. Помню давным-давно, в зимнем лагере в гостинице, Тёма Тараканов влюбился в неё так, что каждый день ставил ей под дверь мягкие игрушки – он просто разорился на этих игрушках, скупая их в ближайшем торговом центре. Асколова тогда не захотела с ним встречаться. Она ему с таким умным видом втирала «останемся друзьями». У него реально случилось умопомрачение на любовной почве, как у меня этой весной. Сейчас Тараканов надеется на России выступить, на Асколову он даже не смотрит, у него кроме чемпионата ещё четыре репетитора к ЕГЭ. Она теперь-то жалела, но вернуть ничего было нельзя. Она перед пандемией стала ходить на наши основные трени, ловила Тараканова, но любовь прошла, увяли помидоры – Тараканов вроде бы был рад «Ксюшке», он даже мне сказал: что ты не здороваешься с ней? А я ответила: главное, чтобы ты, Тём, здоровался, она к тебе ходит, не ко мне. И Тараканов засмущался. Ему было приятно внимание бывшей возлюбленной, но он сильно изменился, ему было не до неё.
И вот в лагере Асколова стала ходить ночами в корпус девочек из первого отряда, не забывая брать с собой Белокоптильскую. Асколова никогда ничего не делал одна. Всегда с кем-то. Одной же быть стыдно, надо быть с кем-то на людях: В школе, в лагере – повсюду. На улице ещё можно идти одной, многие ходят. Но внутри группы, коллектива – надо с кем-то дружить и желательно против кого-то. Чем мне нравился Сеня – тем, что он мог быть один, а мог быть со мной, несмотря на насмешки пацанов – все ж знали, что у меня Киря. Киря тоже сам по себе, но к нему постоянно кто-то лип из пацанов, и я видела, как ему это греет душу. К Сене никто не лип. Он не считался крутым прям каким-то, все помнили и о детских забавах, когда его били и притапливали слегка. Помнили, что он раньше-то был слабаком. Киря же никогда не был слабаком, это ясно. Но речь не о нём.
Асколова подружилась с девчонками из первого отряда. Но меня это не касалось, я тренилась или лежала, и ещё ходила в столовку контролировать еду. То есть три раза в день спрашивала, будет ли нам добавка. Иногда излишки находились, иногда нет. Если лишнее обещали, я вела спортотряд в столовку позже, и позже просила дежурных разливать суп или разносить порции – в такие дни нам отдавали все остатки. Особенно мелким нравилась гречка со дна гигантской кастрюли. Она была хрустящая, поджаренная. В общем, у меня были дела поважнее общения с «штатскими». Но каждому своё, я зарабатывала авторитет с первого дня в бассейне. Я не мыслила себя без воды и хотела в будущем остаться в нашем бассейне. Хоть это и было практически нереально, желающих-то и без меня навалом, например, дети тренеров. Ксюшу Асколову будущее вообще не парило. Ксюша развлекалась таким вот способом: влюбляла в себя парней и окружающих. В столовке Ксюша брала свою порцию и уходила обедать к первому отряду, а если мы шли позже всех, она уже была в столовке за столиками первого отряда – просто тусила и чилила. Первый отряд разместился на верандах столовки. Классные места, можно есть под стук дождя и смотреть как с карнизов льются струи воды. Но мне веранда не подходила, у меня ухо. Чуть сырость или ветер – не знаешь, в какой момент подведёт. На солнце я никогда не носила банданы, я всегда подставляла нос, чтобы пекло, грело мой лоб, заодно и ухо. Я даже зимой подставляла ухо солнцу, сидя на кухне. В феврале солнце просто шпарило в наше с мамой кухонное окно. Так вот Ксюша Асколова. Она ела за столиком с девчонкой, чёрненькой, волосы до плеч и вьются, эта девчонка всегда ходила в клетчатых рубашках. И два парня сидели за столом. Ну ясно, что один за Ксюшей ухлёстывал, другой – девочки в клетчатой рубахе… Вот и всё, что я знала.
Как-то в тихий час забегает в нашу комнату Белокоптильская и кричит:
− Мальва! Ты срочно нужна Ксюше!
Ну я конечно послала Белокоптильскую, и ещё сказала:
− Не надоело тебе бегать-то за Ксюшей и поручения выполнять, она там себе ж новую подружку завела. Неужели нельзя мне написать?
− Мальва! Да какое писать-то! Нельзя писать!
− Боишься, заскриню переписку?
− Ага.
− Яне Асколова, я переписки не выставляю на стене.
Белокоптильская поняла, что положение неловкое и заверещала:
− Ты ничего не понимаешь. Там такая заваруха! – решила взять эмоцией.
− Я причём?
− Тебя просят разобраться.
− Нет уж. Я с сухопутными не разбираюсь. Я мелких-то устала разнимать. Такие мерзкие девки, нападают так… − я замолчала, вспомнив своё агрессивное детство. – Но они хоть наши.
По-моему и Белокоптильская в тот момент вспомнила о моём «героическом» детстве.
− Помоги, Мальв. Тебя все ждут!
− Нет. Вот, честно, веришь? Устала. Ещё мазь закончилась.
А у меня была такая элементарная мазь, такая безвредная, ей все старики мажутся и мама без неё не может. Я ей всегда мазалась, привыкла. У пловцов абсолютно другой вестибулярный аппарат, мы ж – люди-рыбы. Пробежки даются сложновато из-за специфики плавания. Без мази разогревающей бегать я не могла… Белокоптильская говорит:
− Я тебе дам мазь, забери насовсем.
Я не стала спрашивать: а как же ты. К чему эти вежливости? Белокоптильская ни на что не рассчитывает, но и подкупает меня − лишь бы я пошла. И я пошла. Ну я ж не совсем ещё конченая: мазь взять и кинуть. Я намазала ноги, втёрла этот гель с обезболиванием, и потопала.
Корпус первого отряда был как назло на другом конце лагеря. Чтобы не светится в тихий час, пришлось выйти за территорию. Забор ограничивал территорию каменными колоннами, и между колонн – плиты-прямоугольники. Но забор был старый, проломлены лазейки между колонной и плитой. Пока протискивались через забор, я вспомнила фильм, где заключённый копает лаз. Мы с Белокоптильской шли по лесу, за забором сразу начинался лес. Он был и на территории, но за забором норм такой настоящий, а не только ели − со всех сторон лес.
Практически не оцарапав ноги, мы по тропинке, параллельной забору, зашли в лаз, на скоростях пробежались в корпус, поднялись на второй этаж. Комнаты на пятерых. А набилось человек десять. У окна, рядом с Ксюшей, сидела неловко на краешке постели девчонка, старше меня, с такой грудью, ну не то, чтобы большой, но я обратила внимание, с сальными волосами-сосульками, страшная и неухоженная. Никто не вис в телефоне, все смотрели на меня.
− А вот и Мальвина пожаловала, – расплылась в улыбке Асколова, и я прокляла всё на свете, зачем я сюда припёрлась…
− Ничего себе пожаловала. Я думала, тут кого-то на меха порезали, панику развели.
− Ну что ты, – улыбнулась гаденько Асколова. – Нужна твоя авторитетная позиция.
Мне прям стало нехорошо. Не впервые меня впутывали в чужие разборки, и когда-то мне это нравилось. Но здесь мне было не до всего. У меня другая цель, а меня от неё отвлекли, прервав дневнойотдых. Одно дело я помогала тренеру, организовывала, это всё могло мне помочь в будущем, а могло и не помочь. А другое дело − сухопутные из первого отряда. Ну на кой ляд они мне сдались!
− Тут у нас…
− Что тут у вас? – угрожающе спросила я и заметила, как девочки буквально сжались. Уж не знаю, что про меня им наговорила Асколова.
− Познакомься, Мальвин. Вот это Марина. И Асколова указала на неопрятную девочку, я заметила, кинув снова на неё взгляд, что у неё джинсы не модные, с заниженной талией и расклешённые к низу, у моей мамы тоже такие раньше были, я поэтому и обратила внимание. И сразу как-то расположилась к этой девочке.
− Очень приятно Марин. Мальвина.
Все захмыкали, давясь от смеха, видно Марину никто не звал по имени, наверняка было прозвище, погонялово. Девочка запуганно уставилась на меня и тут же отвела глаза.
− Ну, Надю ты знаешь.
− Твоя новая подружка?
− Да. Надя. Сестра Марины. – Ксюша указала на знакомую мне девчонку в клетчатой рубашке.
− Очень приятно, Надь. Мальвина.
− Тут такие проблемы.
И Ксюша стала рассказывать очень долго и очень путано, по мне всё яйца выеденного не стоило, но я сама устраивала раньше разборки совсем из-за мелочей, тут были не мелочи. Надя и Марина – сёстры. У Нади парень. Марина про него плохо сказала, стала требовать, чтобы Надя не уходила с ним ночью за территорию. Ещё Марина угрожала, что расскажет родителям, позвонит им. Надя стала с Мариной ругаться, припоминать какие-то их стычки за всю жизнь, и сказала, что тогда она расскажет, что Марина тоже гуляла за территорию. Тогда Марина на это сказала что ок, делай что хочешь я всё равно родителям всё расскажу. То есть она не позволяла сестре ночью идти гулять, и я согласна: не надо было позволять − мало ли что. Марина настаивала и давила. Но тогда Надя сказала, что Марина её достала своими придирками, что если она сидит дома целыми днями за компом и решает свои глупые олимпиады, это не значит, что все такие. Она сказала, что Марина страшная, и это было не далеко от истины, и что она ей завидует, и скорее всего это было так. Надя была яркая, ей так шли эти обалденные клетчатые рубашки, не дешёвые, скажу я вам, с разными декорюшками, карманчики, там, фигурные, вышивка по краю. Ещё Надя рассказала, как Марина постоянно всё докладывала родителям про школу. Надя вспомнила, как же она радовалась, когда Марина перевелась в умный лицей. И сказала Надя: сиди и занимайся собой, так нет же – она лезет в её жизнь. После этого Марина разрыдалась, все девочки были на стороне Нади, все они осуждали Марину и все горячо желали счастливой любви Наде.
Марина всё-таки продолжала угрожать, используя бронетанковую артиллерию. Она поклялась, что всё расскажет и посоветует родителям записать непутёвую дочь к гинекологу.
Мне было вообще на них наплевать. И я честно сказала Марине:
− Марин! − Все заржали. − Да на фига тебе это надо. Пусть Надя делает, что хочет.
− Если с ней, что-нибудь случится, Мальвин, родители мне этого не простят. Они во всём обвинят меня. Ты лес видела? А теперь представь его ночью.
− Фонарик на телефоне, совсем? – Надя прям была злая такая, я поняла: её припёрло, ей хотелось переспать с парнем и успокоиться. Я наблюдала, и не раз, такое состояние, такой трясун у девочек, они становились невменяемыми! Лес, наверное, выбран для романтики, я не знаю.
− Ну а что такого произойдёт? – сказала я.
− Секс! – испуганно произнесла Марина.
− Сколько, Надь, тебе лет? – спросила я.
Оказалась Надя, как и я, закончила восьмой. Марина, я верно догадалась, шла уже в одиннадцатый.
− Да не будет у них секса, успокойся, да, Надь? – по настрою Нади я была уверена в обратном. Но это её жизнь. Если бы у меня были отношения с Кириллом, я без сомнений с ним бы переспала. Я примерила на себя и встала на сторону Нади.
− Ты не знаешь, – сказала Марина, – меня не пустили в физмат лагерь в Гурзуф, послали как няньку с сестрой. А я не нянька! Я старшая сестра и несу ответственность!
Надя молчала. Я видела: она торжествует. Но и эта замороченная Марина нравилась мне всё меньше.
− Слушай, Марин. Ты видишь: я вообще вкалываю. Помогаю, тренирую. И не жужжу и няньковством это не называю – я просто помогаю взрослым. А у тебя всего лишь сестра. Ну можно ж договориться? Заключить перемирие и не попрекать друг друга? Я тоже много кого могу попрекать. Но я не жалуюсь же, не ною.
− Никак не договоришься с ней. Я всё перепробовала. Я завидую, я страшная, я предатель, я ж её спалю. А как я не скажу родителям?
− Просто ты очень честная. Иногда это лишнее, − уговаривала я Марину.
− Четность никогда не бывает лишней.
Не скрою, меня это взбесило, потому что сама я, ну скажем так, не всегда говорила правду, вертела ситуацией, как хотелось мне и я уже рассказывала, как могла принизить кого-то, кто мне мешал или просто не нравился.
− Слушай Марин, − я − мастер менять тему, сбивать собеседника. − И, кста, чё все ржут-то, когда я так говорю?
− Ну потому что она… она, − томно закатила свои огромные глаза Ксюша Асколова, она манерно откинула прядь своих умопомрачительных кудряшек и продолжила: – Она − Маря.
− Ну Маря и Маря, чего смешного-то? − И все опять заржали. − Послушай, Марина! Я прошу тебя, отвяжись от сестры, пусть делает, что хочет.
− Если её изнасилуют и убьют, я тогда скажу, что это ты разрешила.
− Да боже ж мой. Ну не надо так пугаться, – как только меня обвиняли, пусть я даже была не права, я всегда выходила из себя. – Все мы ходили в темноте с мальчиками, ничего такого ни с кем не произошло, ведь так? Ведь верно?
Все закивали одобрительно, хотя лично я не ходила ни в каком ночном лесу ни с каким мальчиком. Я закончила свою тираду так:
− Откуда в ночном дремучем лесу маньяки?
Ксюша смотрела на меня бездонными глазами-блюдцами в мохнатых ресницах. Я видела: ей нравится, что чморят старшую сестру. Наверное, её сестра так же учила непреходящим истинам.
− Ты не знаешь, Мальвина. Был уже случай с Надей… Они пошли с мужиками на пляж…
− Я не хочу ничего слышать! – я зажала уши и в очередной раз порадовалась, что ухо не болит. − Это ж уголовная статья для мужиков. Но знай: чтобы быть нормальным человеком, не надо стучать родителя и не надо никому ничего запрещать, – я кривила естественно душой, когда поучала, я и сама стучала и запрещала дружить, но тут нужно было как-то пресечь, поставить на место. – Это не красиво. Это называется «конфликт интересов».
− Я без тебя знаю, как это называется.
− Если ты норм человек, ты отпустишь эту ситуацию.
− Я-то человек, – она злилась, впивалась в плед тонкими пальцами, под ногтями-обрубками чернела грязь. (Чем хорош бассейн, ты всегда чистый – каждый день моешься!)
− Не настучишь, не будешь ссориться с сестрой, вот тогда ты человек.
Она стала реветь и говорить, что она и так человек, и что если она ссорится с сестрой, она всё равно человек, и это вообще её личное дело: как ей себя вести.
− Старайся. Ещё полсмены впереди. Лагерь не из таких, а ещё похуже, делал людей, да, Ксюш?
− Ага! – хищно лыбилась белыми ровными зубами Асколова. (Я в тот миг вспомнила жёлтые резцы Кирилла.)
Белокоптильская стояла румяная, она легко краснела, она с чёрными волосами, и в веснушках. Она не проронила ни слова за всё время разборок. Она конечно же была на стороне Нади. Белокоптильская такая же как Надя. Она сама трени пропускала. Приходила, встречалась с Ильёй в фойе бассейна, шла в кино или просто гулять. И глаза у неё были пустые, бездонные, как у зомби – Белокоптильская сгорала от любви к Илье… А родители думали, что она в бассейне. Ну вот догулялась − первый выполнить не смогла, хотя я ей старый свой гидрик отдала – это минус сека на её дистанции.
− Ну вот и всё, Маря, − сказала я презрительно. – Исправляйся и будет тебе счастье.
Я надеялась, что Белокоптильская меня проводит. Но она осталась. Собралась же знатная туса. Как некрасиво. Я пошла в корпус одна. По лесу. Я плелась, еле переставляя ноги, и понимала, что разборки не только не закончились, а будут продолжаться, Марине будут доказывать, какая она сволочь, и доведут до полного аута, а по сути она права, да и вообще права. Не фига этой дурочке Наде ночами шляться. Я, вот, сейчас боялась одна идти. Днём! Я вспоминала веретенецкие леса и как мы с бабушкой искали грибы. Мда, думала я, в июне-то-месяце не скажешь, что грибы с фонариком вышла пособирать от бессонницы.
После отбоя я спросила у Ксюши Асколовой, как там Надя и Марина.
− Ой, Мальвин, − доверительно так, по-женски, запричитала Ксюша, − Несчастная Надя! Круглый год жить с такой сестрой! Я её так понимаю! Как же я её понимаю!
Белокоптильская молчала. Я спросила, как она считает.
− Не знаю, Мальвин. Мне Марю жалко. Одевалась бы она нормально, ну там выглядела, и у неё парень появился бы, она же умная.
И мы начали вспоминать сестёр Лобановых из нашего бассейна. А после других двойняшек. Одна из них была худая, похожая на палку, а другая была чёрная кудрявая голубоглазая – ну просто супер. Они обе перешли в пятиборье. И кстати выступали в то время по юниорам успешно, но пятиборцы – это вообще перегруз, это для самоубийц. А про Марину и Надю больше не говорили.
На следующее утро мы, как всегда, понеслись в бассейн, а когда вернулись, увидели машины полиции у лагеря. Оказывается, Надя с парнем до сих пор не вернулись. Телефоны были вне доступа. Вы не представляете, как я перепугалась, сейчас же все свалят на меня. Я знала, как это случается, обвинят во всём меня. Все люди гады − строят из себя, а как дойдёт до неприятной ситуации, все себя оправдывать начинают и другого обвинять, все люди в сложных ситуациях предатели и только о себе пекутся. Я подумала: может именно для этого я понадобилась Ксюше, получается она мной манипулировала, прикрылась. Скорее всего, так и есть. Она подставила меня. Я и сама дура, все мозги проплавала в дурном этом лагере. Почему я пошла вообще туда к ним, к отвратительным сухопутным? С такими болями в мышцах почапала?!
На завтрак я механически заглатывала пшёнку, я жевала хлеб и не чувствовала вкус масла. Я всегда кладу масло очень толстым слоем на четвертушку хлеба, жир – важен для пловца. Я просчитывала, выбирая варианты, что отвечать, если сейчас всё раскроется и на меня покажут, как на главного, кто разрешил Наде уйти. Но к моему счастью никто из девчонок не рассказал ничего, и Марина тоже. То есть, у всех спрашивали, но все сказали, что ничего не знаем, и Марина тоже. Она только просила не звонить родителям пока. Уговорила оттянуть на час звонок − как ей это удалось, я не знаю, тренер, то есть вожатый, если что, сразу же должен звонить начальству, а те родителям. Предположу, что Марина рассказала что-то такое… Понятно было после вчерашнего разговора, что с Надей случались такие вещи и раньше.
Надя с парнем «просто заблудились». (Лично я не верю, недаром Марина уговорила вожатых, что вообще-то нонсенс.) Сами позвонили, когда вышли на поле где-то далеко и там наконец-то словили сеть. Не знаю, как с полицией договаривался директор лагеря − полицейские и позавтракали, и пообедали в столовой, они смеялись, а один из них похвалил меня, когда я разбиралась на раздаче насчёт добавки нашим. Наверное, происшествие замяли. Но я чувствовала себя, будто на меня вылили ведро вонючей субстанции. Я везде за спиной чувствовала Маринин торжествующий взгляд: ну и кто из нас человек − я или ты? Я тряслась всю оставшуюся часть смены, чтобы никто не проговорился ни нашему тренеру, ни их вожатым о тусе в комнате. И когда оказалась после лагеря дома, то легче не стало. Если не Асколова, то Белокоптильская кому-нибудь да расскажут, просто от злости, от зависти – я-то в бассейне, а их погнали. Кстати, мази хватило ещё на три дня. А после я даже была рада, что мазь закончилась. Когда мышцы ноют и болят, не можешь думать, что ты вправляла мозги человеку, который в сто раз умнее тебя и в тысячу раз больше человек, чем ты.
На вторую смену я поехала в Анапу, и Сеня обратил внимание, что я стала какая-то странная после его рассказа о беркутах и о том, что птенцы беркута едят друг друга, пока не останется один – самый сильный. Но я не стала Сене ничего рассказывать. Что тут рассказывать?! Не сёстры что Надя, что Асколова, а птенцы беркута! Асколова вообще подставила меня знатно.
Асколову я встречала на утренних вплоть до карантина – она манерно раздевалась, зло пихая в шкафчик худи и скинни, она донашивала всё за сестрой. Она гордилась своим телом, грудью, бархатной кожей; в раздевалке по утрам много дряхлых пенсионерок, ну зачем старухам напоминать о том, что жизнь прошла, что они скоро умрут, но она прям красовалась перед ними, и кто-то из бабулек, кто ещё что-то мог увидеть-разглядеть − они ж все слепые − восхищённо говорили Ксюше, какая она «ладная». На меня Асколова вообще не обращала внимания, так: привет-привет, я ж не лайкала её фотки про глупый волейбол, и фигура у меня норм, не жиробасная, как у некоторых, просто я не разгуливаю раздетой по раздевалке, я ж не хайпожорка какая-нибудь. Отчисление из бассейна и появление в басике летом на птичьих правах её вообще не трогало, не било по самолюбию, там в семье именины-то сердца-то происходили ещё те. У неё оставался волейбол и армия мальчиков в придачу, она говорила, что все пацаны просто завёрнуты на женском волейболе, что за неё все болеют в школе, что у них игры каждую неделю. Это всё она втирала нашему тренеру. Тот даже сказал Ксюше: волейбол для зрителя как мимолетное видение, он же непредсказуем. Ну если даже наш тренер заценил волейбол, то я умолкаю.
