Олег Владимирович Фурашов
Любовь как сладкий полусон
Так ано и палучилася. Пришлося делать обборт. Витёк миня тагды бросил. Гаварят што салдат рибёнка не абидит, а Витёк ушёл в армию и миня бросил. Как же так? Где правда жизни?
Ну да ничиго. Кагда Витёк возвирнулся мой папанька заместо миня зажал иго в тамбуре и сказал што эсли он ка мне не вирнётся то мой папанька праедет катком по иго женилке и из пипидастра сделает глазунью на две персоны. И тагда Витенька вирнулся. И была правда жизни! И нам было харашо!
Был полный кайф пака ни приехала в Замараефку Стела Караблёва. И мине правды жизни опять перипадать ни стала от таго што Витёк стал на ей оставлять не токо глаза. Мине Толька Шнобель про их такое абсказал што малым дитям тока пад микроаскопам можна глидеть. И хатя нет такого светлаго чуства каторое Шнобель не выразил бы в грязной матерной форме, а тута этой наздреватай садюге ни льзя ни верить.
Я тагды зажала Стелу, а ана гаварит што между имя ничё не было. Ага! Ничё промеж них не была! Ажно и павязки стыдливасти.
Дарагой Эдуарт Петрович! Глазаньки б маи на тибя ни глидели! Ващще-то Стела девка ни ху…же иной даярки. Ан сдаётся мине што ана тиха-тиха патдаёца Витьку. Ана уже укаратила юбки выше дикальте, а у Витька римень уже сполс ниже паха. Нада кой каго убирать. Так что паспишай приехать дарагой.
Витька я сёравно никаму ни адам. В армии иго ругали сиксуальным маньяком и казлом нидовздрючиным, а па нашенски па замараевски гаваря он проста злыдень писюкастый. И тем мине и дораг.
За сим астаюсь чесная маладуха и пиредавая даярка Илонка Блюватая».
Завершив пасквильный месседж, выдержанный в духе замараевского постмодернизма, Самохина запечатала его в конверт, который бросила в ящик близлежащего почтового отделения Ильска. Затем она поспешила в магазин, чтобы подменить мать.
– Ну, чо, сделала контрольную, доча? – заботливо осведомилась Властилина.
– Сделала, – вяло ответила Нина.
– Молодца! – похвалила её мать. – А чего такая квёлая?
– Голова болит, – соврала ей дочь.
– Я счас шустренько поснедаю, скотину управлю, да тебя сменю, – забеспокоилась Самохина-старшая.
Властилина ушла, и девушка осталась одна в большом и пустом магазине. Если при составлении письма она, не переставая, мстительно хихикала, то сейчас возбуждение оставило её. Взамен навалились апатия и острая тоска. Ей стало невыносимо тяжко от осознания того, что она такая невезучая, что было счастье рядышком, да обошло её стороной. И Нина, уронив голову на прилавок, заплакала навзрыд, задыхаясь от всхлипов.
Она пришла в себя от ощущения того, что кто-то вкрадчиво гладит её по густым с тёмным отливом волосам. Забвение отступило, и сквозь туман забытья прорезался знакомый бархатистый тенорок:
– Кто посмел обидеть нашу кралечку? Кто посмел обидеть нашу лучшую певунью?
Самохина, не поднимая голову с прилавка, повернула её налево и увидела Лукина. Тот, не переставая, гладил её, словно малышку, и приговаривал:
– Вот мы им зададим! Чтоб знали, с кем связались…Не плачь, Ниночка! Не плачь, певунья наша! Я ещё сделаю из тебя диву российской эстрады…
Нине было до того приятно, что кто-то всерьёз беспокоится за неё; что такой авторитет, как Аркадий Николаевич, столь высоко ценит её, что она вновь прикрыла глаза. И принялась вслушиваться в хрипловатые обертоны его многообещающего голоса и благодарно воспринимать его полуотеческие ласки.
2
Хорин Эдуард получил странное письмо из Нижней Замараевки через три дня. Его здравый ум не поддался на провокацию и не поверил ни единой лживой строчке про Стеллу. Безвестной разбитной доярке Илонке Блюватой ум-то не поверил, да зато мужское естество адресата запаниковало: уж слишком непросто ловилась золотая рыбка в образе Стеллы Кораблёвой. Манила она бесценным мигом удачи, но в золотые сети ни за что не шла.
Эдуард впервые столкнулся со Стеллой почти пять лет тому назад. Произошло это в кулуарах Среднегорского университета при сдаче вступительных экзаменов на экономический факультет. Столкнулся он мимоходом, а влюбился навсегда. И ради минуты разделённых чувств Хорин готов был, не раздумывая, поступиться самым дорогим. Кораблёва же его присутствия даже не заметила. Впрочем, она вообще практически ни на кого не обращала внимания. Она тогда не экзамены сдавала, а перемещалась в пространстве, отстранённая от объективной реальности и углублённая в себя.
На факультете Кораблёва общалась преимущественно с Мариной Шутовой и ещё с парой-тройкой девчонок. Парни оказывались вне зоны её интересов. Хотя поначалу разнообразных претендентов на её благорасположение было, хоть отбавляй. И Стелла их не игнорировала, не отшивала, не водила за нос. Она наряду с человеческой доброжелательностью элементарно излучала то неподдельное женское равнодушие, что обескураживает любого мужчину. И Эдуард в этом плане не был исключением. Да ещё его хромота…И лёгкое заикание, оставшееся с детства…
Известно, что уязвлённое псевдомужское самолюбие записных донжуанов немногим уступает злословию сплетниц в юбках. И поначалу это стало питательной почвой для шуточек и дурных выдумок по поводу сексуальной ориентации Кораблёвой. Да только грязные инсинуации протянули не дольше бабочки-однодневки, настолько они не вязались с обликом девушки. Приблизило их смертный час и то, что одному наиболее отъявленному любителю скабрезности элементарно набили морду. А уж когда в студенческую среду просочилась информация о трагической гибели родителей Стеллы, над ней вспыхнул незримый ореол прелестной мученицы, о которой мужчины если и говорят, то с придыханием, а циники и скептики вдруг вспоминают о романтике и истинных непреходящих ценностях.
С первых дней учёбы безответно влюблённый Хорин принялся незаметно сопровождать своего идола: на занятия, с занятий, в перерывах между «парами». Просто так. Без надежды на что-либо. От томления сердца. Постепенно он выведал, что двухкомнатная квартира девушки находится в получасе езды общественным транспортом от «альма-матер»; что она поселила к себе Шутову, прибывшую на учёбу из глухой провинции; что её ежедневно посещает тётка Полина, проживающая неподалёку от племянницы. И это всё.
Отсутствие соперника вдохновило Эдуарда. И навело на размышления, мало-помалу приобретавшие конкретику. Впрочем, поспешных шагов к настоящему знакомству, которое выходило бы за рамки формального общения в режиме «привет-привет», принятого между сокурсниками, он не предпринимал.
Подобие сближения между ними состоялось случайно, во втором семестре, когда Эдуард как обычно «провожал» студентку, находясь на приличном удалении от неё. В тот раз Шутова уехала по каким-то причинам в Ильск, и потому Кораблёва возвращалась домой одна. По-видимому, «конвоир» на каком-то этапе утратил бдительность и попал в поле зрения своей пассии. Та внезапно остановилась за углом сплошного забора из бетонных плит, огораживавших университетский ботанический сад, и обожатель едва не сбил её с ног.
– Хорин, – весьма неприветливо проговорила Стелла, – вы почему постоянно преследуете нас с Шутовой?
«Оп-ля! – подумал тот. – Да она знает мою фамилию!» И данное обстоятельство до того ободрило его, что он преодолел замешательство и честно признался:
– Уже вечер. Боюсь, что кто-нибудь к…вам начнёт приставать или ещё что…
– Спасибо, – с ледяной вежливостью поблагодарила его сокурсница. – Я способна сама постоять за себя. И не надо меня опекать.
Как ни странно, тот мини-инцидент избавил Эдуарда от трусливости. Должно быть потому, что его роль «воздыхателя-тихушника» оказалась раскрытой. И он, уже не таясь от неразлучных подружек, хромал за ними по пятам. Кораблёва делала вид, что не замечает его, а более свойская по студенческим меркам Шутова заговорщицки посмеивалась над «тенью Стеллы».
Чтобы Кораблёва по-настоящему заметила его и не оттолкнула, Эдуард совершал исключительно выверенные поступки. Однажды их сокурсниц обокрали в студенческом общежитии. Стелла организовала сбор средств пострадавшим. И тут Хорин не только внёс свою лепту, но и купил девчонкам в комнату мини-холодильник, набив его продуктами. Несколько позднее он профинансировал лечение студента Былёва, не располагавшего нужными деньгами, равно как и прочий «студиоз».
И наконец, Эдуард, изучив пристрастия Стеллы, совершил тонко рассчитанный ход: он пригласил её и Шутову на вечер поэзии. В областной филармонии выступал сам Евгений Евтушенко, следовавший из Москвы в родную Сибирь, на станцию Зима, через Среднегорск. Билеты распространялись среди узкого круга приглашённых и YIP-персон. Однако, что-что, а каналы влияния у Хорина имелись. И «выбить» три билета для него не
составляло проблемы.
– …Пя-пятый ряд, де-десятое, а-адиннадцатое, двенадцатое места, – чуть заикаясь от волнения, предъявил Хорин билеты студенткам. – Са-самый центр зала.
– Стелл! – выразительно посмотрела Марина на подружку. – Ты же сама сетовала, что туда не пробиться…
И Кораблёва не устояла. Она сдержанно приняла приглашение.
Ледоход начинается с подъёма воды у берегов и с крушения малых льдин от общего массива. И тот судьбоносный день смягчил общее отношение Стеллы к малознакомому сокурснику. А уж дальнейший «бурный паводок» Эдуард обеспечил: он доставал девушкам билеты на премьеры в оперный и драматический театр, водил их на концерты подлинных мастеров культуры, приглашал на художественные выставки.
Добиваясь расположения дамы сердца и «оттаивания льдинки», Хорин ни на секунду не расслаблялся, не позволял себе фамильярности и амикошонства. И даже не помышлял о фривольности или флирте, подарках и подношениях, до которых падки отдельные женщины. Последовательно и прилежно он пытался стать для Кораблёвой сначала товарищем, а затем – другом. И под его осторожными и продуманными подступами недотрога потихоньку поддавалась, поддавалась, поддавалась…
Вся нечеловеческая натуга Эдуарда пошла прахом и лопнула одним махом той злополучной осенью, когда третьекурсница Стелла Кораблёва прочитала заметку в одной из среднегорских газет. В сентябре началась предвыборная кампания по выборам в местные органы власти. Естественно, кандидаты «валили» конкурентов. Средства массовой информации захлестнула волна компромата на соискателей синекур. В числе прочих газета «Среднегорские новости» опубликовала сенсационную статью, автор которой делал прозрачный экивок в адрес закрытого акционерного общества «Недра Рифея», представив его хозяина Сытнова заказчиком убийства подполковника милиции Кораблёва и его жены. А вице-президентом той фирмы, между прочим, был отец Эдуарда – Пётр Леонидович Хорин.
В тот день Стелла единственный раз по собственной инициативе отыскала сынка олигарха областного масштаба. Увидев Кораблёву, Эдуард не сразу узнал в ней всегда выдержанную и тактичную особу. Она, молча и грубо, всучила ему газету «Среднегорские новости», ткнув пальцем в обведённую фломастером и затёртую почти до дыр колонку. Неосведомлённый и застигнутый врасплох Эдуард, трижды вчитавшись в прямой и подстрочный смысл, поднял на девушку ошеломлённые глаза.
– Вы, господин Хорин, благоденствуете на крови моей мамы и моего папы! – с лицом бледнее, чем полотенце, на котором несут гроб, бросила ему обвинение Кораблёва.
– Но…Стелла…Этого не может быть…Сейчас на Сытнова лишь ленивый…не оправлялся, – пытался возражать отпрыск нувориша.
– Я была у папиных друзей в управлении внутренних дел, – отчеканила девушка. – Я была у редактора газеты Михайлова. Они располагают этими…оперативными данными на Сытнова.
– Ну, хорошо, Сытнов…, – лепетал Эдуард. – Но мой папа – зам по разработкам. Это как главный инженер, как главный технолог…
– Вы, господин Хорин, – один из последышей банды кровососов! – оборвала его студентка.
– Стелла, соображай, что говоришь! – запротестовал тот. – Да за такие слова…
– Угу! Фильтруй базар! – с ненавистью усмехнулась его обличительница. – Так, кажется, говорят в вашей шайке?
– Стеллочка! – спохватился Хорин, попытавшись сделать шаг навстречу. – Да при чём же тут я?!
– Не приближайтесь ко мне! – отшатнулась от него, точно от заразного, Кораблёва. – Или я плюну прямо в вашу гадкую физиономию! И больше не подходите никогда: меня от вас тошнит! Будьте вы прокляты вместе со своим упырём Сытновым!
3
За плечами вице-президента компании «Недра Рифея» Хорина всегда была безупречная трудовая биография. От «пэтэушника» из обычной рабочей семьи к тридцати пяти годам он дорос до главного инженера крупнейшего на Урале производственного объединения. Затем грянула приватизация и эпоха первоначального накопления капитала со всеми вытекающими отсюда последствиями. Акционирование в эпоху президента Ельцина носило сугубо номенклатурный характер. По нему «красные директора», компрадорская часть бывшей партийно-советской верхушки и финансовые воротилы получали возможность прибрать к рукам «валявшуюся общенародную собственность». Взамен же Ельцин и компания приобретали социальную опору и союзников в сфере управления сверху донизу, от Москвы до Владивостока, в лице нарождавшихся нуворишей.
Молох конкуренции и борьбы за выживание требовал безжалостности, изворотливости и принесения жертв на алтарь наживы. И новых буржуа Сытнова и Хорина логика капиталистического развития заставила «крутиться». В том числе всеми доступными методами ликвидировать соперников, подкупать власть предержащую, участвовать в залоговых аукционах, позволявших «за так» прибрать бывшее государственное имущество. А как вы хотели?! Ежели САМ Генри Форд признавался, что готов дотошно отчитаться перед обществом за каждый заработанный доллар, кроме первого миллиона.
Впрочем, в фирме «Недра Рифея» на всём этом преимущественно сосредоточился Сытнов. «Внешняя политика» составляла его епархию. В компетенцию Хорина входила «внутренняя политика»: собственно организация производства и техническое перевооружение.
Известно, что и на старуху бывает проруха. Для собственников компании «Недра Рифея» сия зловредная бабка непредсказуемо явилась в виде «мента» Кораблёва. Это он «раскопал» хитроумную и дурнопахнущую аферу, от которой запахло жареным не только для Сытнова.
Асы хозяйственного следствия и сыска – большая редкость во все времена. А в начале девяностых годов века двадцатого, когда приспособленцы из милиции бежали шустрее, чем тараканы от озверевшего и оголодавшего дезинфектора из санитарно-эпидемиологической станции, корифеи «ментовского» мастерства были явлением уникальным. С такими людьми считались. С такими людьми пытались поладить. Их склоняли к компромиссу.
Кораблёв на сделку с совестью не пошёл. Угроз не убоялся. На жирный кус не польстился. Оказался слишком «прынципиальным». Чрезмерно идейным. «Мент» заигрался, подняв профессиональную функцию выше планки бытия. Он сам склонил стрелку терпения к значению «экстремум». Он сам подвиг врагов к применению сталинской формулы: нет человека – нет проблемы.
Сытнов решил проблему один, без Хорина: чем меньше подельников, тем надёжнее. Но Пётр про «гнилую махинацию», а равно про того, кто «надыбал это большое обувалово», конечно, знал. И сожжение настырного подполковника с женой повергло вице-президента компании в шок: таким макаром любого сгноят! Однако ж, на совещаниях он исправно «ручкался» с Сытновым, на корпоративах поднимал тосты за здоровье президента компании, а в баньке тёр ему спинку. А как вы хотели?! Жить-то надо. Вон, на Нюрнбергском процессе казнили десятерых главарей-фашистов, да двое вздёрнулись сами. А остальные-то отделались лёгким испугом.
Посему Хорин справедливо считал, что он «не при делах». Он по Фрейду задвинул назойливую совесть в глубинные пласты подсознания и забросал сверху деяниями филантропа, совершёнными во искупление грехов. И пусть раскаяние иногда смердело исподтишка, как прорываются миазмы у разлагающейся сифилитической проститутки, прикрывшей провалившийся нос душистым батистовым платочком, однако «понос издыхающего милосердия» случался всё реже. И Пётр Леонидович стал благополучно забывать о нравственном отступничестве.
Тем сентябрьским днём Хорин прогуливался по аллейкам сада респектабельной загородной виллы и по памяти читал «Евгения Онегина», когда туда примчался на иномарке Эдуард. В норме младший сын был типичным флегматиком, но сегодня нечто экстраординарное выбило его из колеи: он задыхался от волнения, очки на его лице сбились набок, пуговицы пиджака были неправильно застёгнуты. От машины к нему Эдуард почти бежал (чего с ним вообще не случалось), а потому прихрамывал заметнее обычного.
– Пап! Па-папа!…Вы что…Вы с С-сы-ы-тновым заказали ми-милиционера Кораблёва?! Это правда? – без всяких предисловий
выпалил он.
Три фактора подвели Хорина-старшего: общая размагниченность от атмосферы домашнего очага, внезапность вопроса, а в довершение и то, что своему любимцу было чрезвычайно сложно лгать.
– …Заказали?…С Сытновым?…Откуда тебе?…Что за бредни? – огорошенно забормотал магнат местного разлива.
Физиономия его пошла красными пятнами. Глаза заслезились, и он принялся выковыривать из них несуществующие соринки. И вообще он весь как-то мелко засуетился и даже зачем-то присел и начал перевязывать шнурки на фирменных кроссовках. Особенно напугало Хорина-старшего осознание того, что выдержка его – ни к чёрту, коли перед Эдькой он так «рассиропился». А уж коли его возьмут «в разработку в ментовке», и там как следует тряхнут, то он, пожалуй, расколется в один приём.
Промедление оказалось смерти подобно. Сын обо всём догадался. У него даже ключи от иномарки выпали из рук, звякнув о мелкий гравий аллеи, засыпанной на английский манер.
– З-значит…Значит вы…ты и Сытнов…Кораблёва…того…, – давясь от горловых спазмов, с надрывом почти прорыдал Эдуард. – З-зна-ачит…Значит, я – сын кровососа!
– Заткнись! – пришибленно зашипел на него Пётр Леонидович, вертя головой по сторонам. – Не ори! Нас могут услышать, кретин!…Никого я не убивал.
И для вящей убедительности и для встряски он ударил сына по лицу. Правда, оплеуха вышла вялой и неуверенной. От неё очки Эдуарда упали на гравий, а его лицо приобрело выражение, как у обиженного Пьера Безухова в исполнении Бондарчука.
– Я в-всё понял…, – по щеке сына побежала слеза. – Я всё понял…Ты м-мне вта-арой раз сла-амал жизнь! Теперь а-акончательно. Ме-меня п-прокляла лю-любимая девушка!
Хорин-младший развернулся и, сильно хромая, ушёл в город. Ушёл пешком. Впавший в прострацию Пётр Леонидович оказался не в состоянии его догнать, остановить, переубедить. Хотя любил сына: ведь тот так был похож на него самого в молодости. И это чувство усиливало ощущение вины перед отпрыском.
В 1987 году Хорин, тогда ещё просто перспективный горный
инженер, силой усадил десятилетнего Эдика к себе на мотоцикл. Ему не нравилась в характере сынишки некоторая робость. Самому Петру в пору взросления тоже была присуща боязливость, из-за которой он впоследствии много чего недополучил. И молодой папаша решил выбить клин клином: выработать в наследнике дерзость через испытания.
Выехав на шоссе, мотоцикл Петра стал набирать скорость. Эдик, сидевший на заднем сиденье, обхватил отца руками, мелко дрожал и сквозь плач кричал: «Папочка, я не хочу! Я не хочу!»
На въезде в небольшой тоннель под железной дорогой Пётр не заметил небольшую лужицу, на которой мотоцикл занесло, и водителя с пассажиром с силой выбросило на асфальт. В результате ДТП Хорин-старший отделался ушибами, а вот мальчишка получил многооскольчатый перелом стопы, инвалидность и мучения на все оставшиеся годы. В том числе и заикание…
Когда отец нёс сынишку от железнодорожного моста в сторону жилья, чтобы найти телефон и вызвать скорую, то из многочисленных открытых ран Эдика обильно сочилась кровь. Он уже не кричал и не плакал. Он был страшно бледен и время от времени только спрашивал у Петра: «Па-па-па-по-чка, я н-не у-умру?…Н-не-ет? Не-е-е умру?»
Вот почему сейчас, вспоминая, как Эдуард ковылял от виллы, солидный мужчина с завидным статусом плакал. Но постепенно Пётр Леонидович взял себя в руки. Жалость жалостью, а сдаваться в таком деле нельзя было даже любимому чаду. Тем паче, из-за какой-то там крали. Или из-за мента. А как вы думали?! Жить-то надо!
И слова покаяния довольно быстро уступили место сумбурно роящимся мыслишкам: «Плохо, плохо мы воспитываем сыновей…Сказываются родимые пятна совдеповского воспитания…Двойная мораль: говорим одно, делаем другое. А надобно слово и дело увязать воедино. А надобно называть вещи своими именами и поступать согласно их названиям: богач – от слова Бог, а смерд – от слова смерть…И молчать, когда разговаривает подпоручик!»
4
Нашла коса на камень. Сынок богатея хоть и был флегматиком, зато флегматиком дотошным – в родителя. Он оставил родной дом. Ну, как оставил: прекратил контакты с отцом, поскольку стал жить отдельно (в квартире, подаренной Петром Леонидовичем ещё до разрыва). Эдуард, неплохо разбиравшийся в компьютерах и софте, по вечерам подрабатывал сразу в нескольких фирмах. Что-что, а «соображалка» наследнику Хорина досталась практичная. И деловая хватка – тоже. Так что, на пропитание ему хватало. Да и прежние немалые накопления (папины поощрения за образцовую учёбу и примерное поведение) пришлись весьма кстати.
Со своей стороны Хорин-старший, несмотря на бесконечные попрёки, мольбы и стенания жены, виниться перед младшим вовсе не намеревался. Но установил за ним систематический негласный контроль: ради собственной и сыновней безопасности. Из поставляемой информации пуще прочего его поразила та, что сын порвал с ним из-за дочери покойного Кораблёва. Причём без надежды от неё на взаимность. Вот таким образом призрак милиционера в новой ипостаси настырно замаячил перед магнатом.
Острое любопытство принудило Петра Леонидовича исподтишка понаблюдать за Стеллой, и он не мог не одобрить выбор Эдуарда: девушка стоила состояния; она тянула на миллион баксов. Если торг и был уместен, то исключительно в сторону повышения! И где-то отец начинал младшему сочувствовать. Хотя…Хотя отнюдь не жалость заставила Хорина-старшего сменить гнев на милость.
В канун новогодних празднеств в подвале одной из обшарпанных пятиэтажек Среднегорска участковый милиционер обнаружил труп Хорина Евгения – старшего сына олигарха. Тот умер, согласно народившемуся фразеологизму, «от передозировки наркотиков». Вслед за Евгением инсульт настиг жену Петра Леонидовича – Софью Борисовну. Паралич разбил ей руку и задел ногу. Через три недели интенсивного лечения в лучшей областной клинике супругу отпустило. И конечности также «отошли». Однако магнат «сходу въехал», что это контрольное предупреждение свыше. Надлежало менять стиль бытия.
К той поре в характере у Хорина-старшего выработался универсальный «рецепт подмазки». Он не пожалел щедрого пожертвования церкви, а сверх того заказал еженедельные молитвы за здравие (младшему Эдуарду и жене) и за упокой (по безвременно усопшему Евгению).
Акуле среднегорского бизнеса тяжко дались расставание со старшим сыном и болезнь любимой жены. А уж утраты младшенького он не перенёс бы. Его он любил не только за внешнее сходство, но и за тождество ума и характера. За потенциальное продолжение хоринского дела.
Если старший отпрыск могущественного бизнесмена при жизни отличался не деловыми качествами, а кутежами и постоянными скандалами, то младший уродился таким же однолюбом и «упёртым трудоголиком», что и его «тятенька родимый». Вот почему без него Пётр Леонидович терял перспективу и смысл существования.
5
Капля камень точит. Общественное мнение в небезызвестных кругах в пользу Эдуарда Хорина менялось медленно, долго и со скрипом. Он на протяжении двух лет восстанавливал своё реноме и на практике доказывал, что добился успеха не потому, что «папенькин сынок» или «мафиозное отродье», но потому, что башковитый и умеет вкалывать. А подозрительный отец – его далёкое прошлое.
Тем более, что время шло, а Сытнова не только не посадили, но и выбрали депутатом. А что, если его оклеветали? А что, если всё это – происки завистников и неудачников?
В конце концов ближнее студенческое окружение признало: «Эдька не без заскоков, но по большому счёту – нормальный пацан». Затем его реабилитировала Марина Шутова, заново выдвинув подзабытый сталинский лозунг: «Сын за отца не отвечает». Лишь Стелла Кораблёва держала студента Хорина «на дистанции». Правда, на пятом курсе она на его заискивающее «здрасьте» стала отвечать кивком головы. Но это был тот предел, который до поры оставался непреодолимым.
В конце декабря началась студенческая практика. И верные подружки уехали в заштатную Нижнюю Замараевку. От этого Хорин было загрустил. Впрочем, скоро он прознал, что Новый год студенты академической группы, в которой учились Кораблёва и Шутова, заблаговременно условились встретить в Среднегорске. И хотя Эдуард числился в другой группе, подвернувшийся шанс он не собирался упускать.
6
Хорины «фартово» свиделись в элитной клинике, если данное место может сойти за удачное. Впрочем, некоторые понимают, что зачастую «удачное стечение обстоятельств» – не более чем хорошо организованное мероприятие. И пока Софье Борисовне делали капельную внутривенную инфузию, отец и сын потолковали «за жизнь».
– Поздороваемся? – жестом отгоняя шкафообразного секьюрити от себя подальше, предложил отпрыску глава семейства.
– …П-поздороваемся, – помедлив, подал ему руку тот.
– Присядем? – показал Хорин-старший на кресла, установленные в углу холла.
– П-присядем, – согласился Хорин-младший, размещаясь в мягкой мебели, крытой кожей.
– Мать выпишут, так ты домой заглядывай…Для неё заглядывай. Не чужие, чай, – продолжил беседу первый.
– Хорошо, – сознавая контекст семейной ситуации, кротко пообещал второй.
– Молва множится, что ты открыл фирму? – разыграл неосведомлённость Пётр Леонидович, великолепно сведущий о положении дел.
– Общество с ограниченной ответственностью, – скромно подтвердил Эдуард.
– Как обороты?
– Пока копеечные. К лету надеюсь помаленьку развернуться.
– А проекты посолиднее не вынашиваешь?
– Есть задумки, так ведь на то ну-нужен с-стартовый капитал.
– И какие же задумки? – оживился маститый промышленник.
– Да так, – отмахнулся бизнесмен поскромнее.
– И всё же.
– Да-а…вступаю в сношение у-уже с третьим банком…Есть у меня де-дельное ТЭО по хлебобулочным изделиям. А-авангардные те-технологии. Новые виды товаров.
– Так-так, – заёрзал в кресле отец.
– В Среднегорске, ясен пень, не пра-атолкнуться. А на пе-периферии мо-можно раскрутиться.
– Угу-угу. А банки?
– Им на-адо, чтобы отбить вложения за год-два, это раз. Моё фи-финансовое участие на треть доли – на «лимон» баксов, это ды-два. Да-а га-гарантия структуры, прошедшей а-аудирование и со-соответствующей ме-международ-ным финансовым с-стандартам, это три.
– Ну, а ты?
– Кы-кто ж под меня даст та-акой кредит? Это под одно и-имя Чубайса раскрутиться можно.
– Хм…Эдик, я бы мог пропедалировать эту штуку у одного доверенного банкира, – осторожно закинул удочку Пётр Леонидович.
– Пы-па-ап, – подумав, как прежде, до ссоры, обратился Хорин-младший к Хорину-старшему, – но так, чтоб…, – запнулся он, – выглядело без твоего протежирования.
– Обтяпаем. Конфиденциально, – заверил его отец.
– Серьёзно?! – воспрянул духом молодой буржуа. – Ух, я бы тогда…А то у меня, ка-ак назло, не-непредвиденные ра-расходы на а-аппаратуру…
Хорина-старшего, разумеется, покоробила щепетильность Эдуарда по поводу «теневого» участия в проекте родного отца, но то были частности. Важнее была общая тенденция эволюции «семейного бунтаря». И магнат, внимая младшему сыну, вернее последнему сыну, рассуждал про себя: «Пообтесался. Эх, Эдька-Эдька. Это верно, что в бизнесе друзей не бывает. Среди чужих – да. А для роднули я с себя последнюю шкуру спущу, но его в люди выведу. И имя отмою. И дворянский титул куплю. И женю на этой…на Кораблёвой. Была Кораблёва – станет Хорина».
Глава шестая
1
Истинное богатство мыслящего существа заключается в насыщенности его бытия радостью человеческих отношений. В предновогоднюю неделю Юрий Кондрашов ощущал себя ужасным транжирой и мотом. Более расточительным, чем Крез или Лукулл. Цунами человеческого общения просто окатило его с ног до головы: за несколько дней их ансамбль “Деревенька” объехал периферийные совхозные отделения, где успешно дал концерты. Жители окрестных деревень, замёрзшие от аскетической атмосферы бездуховности последних лет, щедро искупали в шумных овациях самодеятельных артистов, которые бескорыстно обменяли их на искреннее служение искусству.
«Финик» под глазом Кондрашова, как забористо обзывал кровоподтёк Кропотов, не помешал полноценному участию Юрия в концертах. Уж с чем, с чем, а с гематомами юноша, подобно всякому завзятому футболисту, расправлялся по-свойски: начальные три дня он умеренно охлаждал запухшую глазницу, а затем приступил к интенсивным согревающим процедурам. Результат не заставил себя ждать – к началу совхозных гастролей сохранилась слабая желтизна, которую мастерски загримировывал Лукин.
Теперь приплюсуйте к людской благодарности главное слагаемое счастья – Стелла рядом с начинающим артистом – и перед вами самый богатый человек на планете! Во всяком разе, именно так мыслил Кондрашов.
Гипернасыщение эндорфинами, серотонинами, дофаминами и прочими веществами-спутниками эйфории осуществлялось юношей загодя и с запасом, ибо в последних числах декабря Кораблёва и Шутова уехали в Среднегорск. И Юрий морально подготовился к тому, чтобы перенести недельную разлуку. К тому же её облегчил один новогодний сюрприз.
В обеденный перерыв 31 декабря домашний телефон Кондрашовых зазуммерил длинными отрывистыми звонками. «Междугородный», – определил Юрий, поднимая трубку.
– Алло, – раздался незнакомый металлический голос. – Это 24-2-44?
– Да, – подтвердил абонент.
– Вас вызывает Среднегорск.
– …Алло! – после непродолжительной паузы прозвенела в эфире мелодичная весточка от Кораблёвой. – Юра, это ты?
– Стелла?!…Да, Стелла, это я! – от радости вскрикнул юноша так, точно ему вкололи мощную предматчевую инъекцию сильнодействующего допинга.
– Юрочка, поздравляю тебя с наступающим Новым годом!
– С праздником, Стелла! Безумно рад слышать тебя!
– Юрочка, у тебя же и день рождения наступает в новогоднюю ночь?
– Да, как у Христа, – солидно подтвердил Кондрашов, втайне гордясь таким обстоятельством и считая его знаком судьбы.
– Поздравляю тебя с наступающим совершеннолетием, желаю счастья и исполнения всех твоих желаний!
– Спасибо! Одно из главных моих желаний только что сбылось!
– Юрочка, ты читал сегодняшние “Среднегорские новости”?
