Олег Владимирович Фурашов
Любовь как сладкий полусон
– Пы-прошу вас, дамы и господа, выпить за зна-акомство и за расширение контактов между Средне-егорском, с одной стороны, и Ильском сы…с…Нижней Замараевкой – с другой!
Тост был принят с благодарностью, как за щедрость, так и за отсутствие чванливости, что словесно уравнивало город и село. Особенное удовлетворение выказывал Кропотов. Если девушки понемногу «тянули» игристое вино, Эдуард выпил «два шот-дринка» коньяка, то Виктор «замахнул» тройную дозу крепкого напитка густо-чайного цвета. «Арарат» он заедал икрой (которой с византийской щедростью была наполнена громадная миска) посредством большой кухонной ложки. И утварь эта так и мелькала между ёмкостью и его ртом, наподобие маятника у спешащих часов-ходиков.
– А что не коньячку? – улучив момент, вполголоса осведомился Хорин, перегнувшись через угол стола к Кондрашову.
– Спортивный режим, – был краток тот.
– А-а-а…, – протянул визитёр из областного центра. – А-а-а…Виктор всегда так за-закладывает?
– Да нет, только под настроение, когда кому-нибудь фейс подправить хочет, – шёпотом отпустил футболист-трезвенник порцию сугубо замараевского юмора. – Видите, как у него ручонки-то зачесались?
Кропотов и в самом деле нацелившись на то, чтобы приложиться к лакомой бутылке во внеочередной раз, порывисто сжимал и разжимал пальцы в пудовые кулачищи. Данный эпизод скоротечно насытил любознательность гостя. И среднегорец отвалился от стола к стене избушки – подальше от совхозного шофёра.
Меж тем, «под шумок», Кропотов приложился-таки внеочередной раз к стакану. Хватанув «храбрости», он заявил ходатайство на спич. Застолье просьбу уважило и, пополнив гранёные ёмкости, предоставило ему слово.
– Я парень простой…, – начал тот. – Хотел уж уходить, но тут опять налили.
– Кто бы говорил!
– И кто бы сомневался!
– Даже слишком простой!… – загомонили в компании.
– Простота хуже воровства, – на правах друга съязвил Юрий, намекая на то, что аппетит отдельных штатских способен устроителю вечера причинить ущерб, превосходящий потери сельского хозяйства Китая от воробьёв и саранчи.
– Не перебивайте! – с хмельной ультимативностью потребовал Виктор. – А не то я сяду и молчком весь коньяк выдулю…
– О, тогда молчок, молчок!
– Лучше из двух зол выбрать меньшее!
– Говори, Витюша, говори, – засмеялись и загомонили слушатели.
– Так вот, я парень простой, – отёр Кропотов рукавом рубашки со лба пот, насыщенный коньячными парами. – У меня, что на уме, то и на языке. А на уме – тот ведмедь из зоопарка, напротив которо сидит…этот… гебемот. И мишка с него цельный день глаз не сводит. Гебемоту это надоело, и он спрашивает: «Миша, чё ты на меня пялишься?». А ведмедь – ему: «Я вот смекаю: как было бы славненько твоим хлебальником да медок хряпать!»
Как, вероятно, изрёк бы Лев Толстой по поводу бесхитростности совхозного шофёра: все трезвые люди трезвы по-своему, все пьяные люди пьяны одинаково. И застолье засмеялось не столько над аллегорией, сколько над её автором. Лишь Шутова, переживая за тостующего, дёрнула его за рукав и проворчала:
– Ну и к чему ты это сказал?
– Чок! – важно прищёлкнул языком Виктор, почему-то переходя
на псевдоукраинскую мову8, – Да к тому, моя гарна дивчина, шоб я своим хлебаль…хлебаль-ни-ком завсегда хряпал, как сейчас. Шоб мы уси жили, як Эдуард!
После несколько подобострастной здравицы в честь Хорина, возникла заминка, вызванная приёмом внутрь горячительных напитков и изысканной закуски.
Воспользовавшись паузой, Кропотов вальяжно и не без светского лоска, как интеллигентный человек, кое-что познавший в вопросах этикета, извлёк из кармана брюк уже знакомую Юрию свежевыстиранную тряпицу, снятую им с бельевой верёвки перед выходом из дома, и элегантно принялся вытирать ею свой лоб. При ближайшем рассмотрении этого предмета, им оказался мужской носок сорок четвёртого размера.
От несуразного зрелища свидетели так и покатились со смеху, в изнеможении некультурно показывая на Виктора пальцами. Тот, не вникнув в подоплёку происходящего, отнёс комичность мизансцены на счёт своего остроумия. Он согласно закивал компаньонам: дескать, знай наших, мы тоже не лаптем щи хлебаем. И усерднее прежнего принялся промокать «платком» шею и подбородок. Смех перерос в гогот.
Юрию понадобилось вырвать носок и продемонстрировать его во всех ракурсах владельцу, чтобы до того дошёл истинный смысл происходящего. «Батин носок! Гадом буду, батин носок, – недоумённо бормотал Кропотов, вертя в руках объект потехи. – Чё он мне его засунул?»
Веселье долго не утихало. А у Харина настроение стало просто великолепным. Кому как, а уж ему-то льстивый спич замараевца явственно пришёлся по нутру: он с удовлетворением принял изрядную меру коньяка – мало уступавшую кропотовской. Откушивая подсахаренные дольки лимона, расслабившийся Эдуард не переборол терзавшего его искушения. Передавая Шутовой тарелку с балыком, он повторно склонился к Кондрашову и прошептал, багровея от внутренне переживаемого срама:
– А-а-а…как у Виктора с этой…с Илоной Блю-блюватой?
– С Илонкой? – был немало поражён его информированностью о структуре замараевского населения визави. – Да никак. По-моему, они уж давным-давно не контачат.
– А-а-а…говорят, что Виктор по мужской части злой, как…как недо-недовздрюченный ка-козёл? – не отставал бизнесмен, которому добротное спиртное крепко ударило в голову.
– В смысле? – перестал жевать первый в жизни ломтик авокадо паренёк.
– Ну, он как бы…того…, – замялся бизнесмен, лихорадочно перебирая в памяти выражения из «письма доярки», – злы-злыдень писюкастый.
– Чего-о?! – подобно Лукину разинул рот юноша, едва не выронив оттуда содержимое. – Злыдень…чего?
– Ну, это…вы па-потише говорите, Юрий, – встревоженно огляделся самозваный дознаватель. – Говорят, что он силён…эх-ма…по мужской части?
– Да я об этом как-то не справлялся. Меня, в принципе, только девушки волнуют, – поскоморошничал деревенский насмешник, выдерживая тон общения, взятый с Хориным.
– Мальчики! – постучала Стелла по краю тарелки. – Нас один Виктор развлекает, а вы без конца шепчетесь. Думается, настала пора и Юре, так сказать, здравицу молвить.
Как и проба аллигаторовой груши, это было первое публичное застольное выступление Кондрашова. Прежде, в семейной обстановке, он произносил только «прикольные» реплики и пил лимонад и детское безалкогольное шампанское. По этой причине сейчас, поднимаясь на ноги, он торопливо перебирал в памяти те заздравные речи, что произносил его отец в присутствии гостей.
– Этот тост третий по счёту, – заговорил юноша. – И меня всегда поражало то, что он традиционно посвящается женщинам. Ведь, уж если пить за Родину-мать, за маму и за любимую девушку, то в первую очередь. Потому для меня он первоочередной. Принимая во внимание вышеизложенное, я предлагаю выпить за украшение нашего вечера, за наших милых дам, одно присутствие которых пьянит во сто крат сильнее, чем этот чудесный напиток!
И Юрий, подняв стакан повыше и продемонстрировав рубиновый напиток «на просвет», добавил: «По старой доброй
традиции мужчины пьют до дна и стоя».
Мужчины традицию поддержали. Девушкам, по-видимому, тост понравился, так как они тоже осушили стаканы с шампанским. Стелла даже чмокнула Кондрашова в щёку. Тому весомая порция вина, а пуще того поцелуй любимой женщины, ударили в голову. И он, чтобы не захмелеть, принялся ожесточённо поглощать первый в своей биографии плод манго. Нынче у него многое происходило впервые.
– Про женщин мало га-гаворить красиво, – прервал кратковременное затишье за столом Хорин, которого насторожил поцелуй Кораблёвой, и теперь он с подозрением начал «отслеживать» вслед за Виктором также и Юрия. – Самое главное, женщинам надо а-абеспечить красивую жизнь.
– Во-во! – поддержал предпринимателя Кропотов, взирая на того влюблёнными глазами. – Ващще, ты скажи, Эд, как ты добился этой фигни? – И он воспроизвёл обнимающий жест над шикарным угощением. – Вот сегодня ты клёвую сделку провернул в Ильске, да?
– О`кей, – ответил ему бизнесмен. – Я скажу. Я добился «этой фигни», или, как принято говорить в Штатах, просперити, изменив себя и свой стиль на а-американский. Надо не баклуши бить, чем отличаемся мы, русские, а работать сто часов в сутки. И сле-следовать новым достижениям. Ноу-хау, хай-тэк9…Я к тому же ди-и-диверсифицируюсь…
– Эт-то чё ещё за зверь такой? – окончательно обалдев от учёных словечек, вылупился на него Виктор.
– Ди-и-версификация означает экспансию, вторжение капитала в нехарактерные прежде для его профиля, но пе-перспективные виды деятельности, в новые отрасли, – снисходительно пояснил ему предприниматель. – Строго говоря, именно за тем я и пы-приехал в Ильск. У вас есть хлебозавод, которым руководит а-адин чудила
…Не-некто Безматерных.
– Между прочим, классный хлебушек печёт чувак! – вклинился
в монолог Хорина Виктор, пытаясь показать осведомлённость.
– Вау! – пренебрежительным возгласом ответил бизнесмен. – Какое там! Да-дапотопное производство. Вчерашний день. Себестоимость высокая. Затраты на е-единицу продукции высоки …Ну я ему и сделал хау ду ю ду…10
– Это как?! – от непосильного стремления вникнуть в суть аргументации «нового буржуа», глаза Кропотова начали косить, словно у популярного киноактёра Савелия Крамарова.
– Пе-переносное значение этих слов – поставить в ще-щекотливое положение, – растолковал Эдуард. – Мы с деловым партнёром устроили этому Безматерных де-демпинг: буханками да прочей выпечкой по бросовым ценам Ильск и округу завалили. Ваш земляк и спёкся – практически ба-а-анкрот.
– И что дальше? – помрачнел Кондрашов, слушая откровения захмелевшего Хорина.
– Что дальше…, – самодовольно положил в рот и «схрумкал» лимонную дольку тот. – Сегодня договор подписали о купле-продаже его бизнеса за бе-е-есценок. В течение двух месяцев лик-ликвидируем его лавочку. Ну, как максимум, цех оставим. А затем поднимем цены до пре-е-ежнего уровня и к весне отобьём то, что потеряли на демпинге.
– Ну, хорошо, – не мог успокоиться Юрий, – вы скупили производство, а зачем же его закрывать?
– Так у нас своей продукции – выше крыши, – резанул себя ребром ладони по горлу приезжий. – Мы новые виды выпечки уже и на ре-региональном рынке па-азиционируем – в Удмуртии.
– Несправедливо, – сжал челюсти Кондрашов. – Ильский хлеб вкусный…
– Неумолимые законы конкуренции, – отхлебнув коньячку и «заполировав» его лимонной долькой, спокойно парировал довод оппонент. – Или ты, или тебя. Третьего не дано.
– Таким образом, вы и есть те самые акулы капитализма? – совсем по-мальчишески спросил юный тракторист, вглядываясь в
«хищника» так, точно впервые увидел.
– Х-ха! – не без апломба хохотнул горожанин. – Акулы не
акулы, а процессом правим глухо.
– Несправедливо, – с горечью повторил молодой механизатор. – Вон, возьмите нашего директора совхоза Бурдина: он сам живёт, но и про нас не забывает. Наши деревни – все на плаву, зарплату, хоть и не ахти какую, из месяца в месяц исправно выплачивают, к Новому году премию выписали…
– Базар непосвящённого, – не без досады «обрезал» его Эдуард. – Чего ты пи-пиаришь своего Бурдина? В курсе я и про него, и про ваш совхоз. По сути это никакой не-е-е совхоз. Как он называется? ЗАО «Совхоз Маяк». То есть, закрытое а-акционерное общество. И в нём пятьдесят один процент акций при-и-инадлежит Бурдину, а сорок девять – директору Ильского молзавода Разину. И знаете, на чём они выезжают?…На ма-а-а-монополистически выгодных условиях. Ваши земли лучшие в районе, раз. Хозяйство у райцентра под боком, два. Значит, транспортные расходы ми-и-и-нимальные. У Разина с Бурдиным блат в районной управе ещё с совдеповских времён, три. Вот и ве-весь секрет их просперити.
В полемике наступила пауза. Поскольку бутылка коньяка оказалась осушенной до дна, по предложению Кропотова переключились на ром. «Сантьяго де Куба» отведали лишь Виктор и Эдуард. Остальные отказались. Причём Шутова это сделала демонстративно. Если до сих пор она напряжённый диалог между Кондрашовым и Хориным воспринимала молча, то последняя тирада про Бурдина не могла её оставить равнодушной.
– В целом ты прав, Эдик, – вступила Марина в полемику. – Но нельзя игнорировать достоинства Анатолия Ивановича. Он молодых специалистов готовит, моего отца и меня по контракту за совхозом закрепил…
– Да я же не га-а-аворю, что он – плохой мужик, – резким движением руки остановил её Хорин. – Напротив, он дельный и как хозяйственник, и как человек. Я же говорю о ло-логике развития. Ведь, по большому счёту, ваш совхоз – тоже акула капитализма. Ведь из-за него разорились соседние, менее крепкие товарищества. Чего ж вы не орёте, что вы сами – мироеды, а? Кы-круче скажу: вот вступит Россия во Все-е-емирную торговую организацию, хлынет к нам поток дешёвых товаров из-за бугра, и лопнет наше до-олбаное сельское хозяйство, и наши отсталые автопром и агропром. Да и Россия – тоже а-анахронизм. Лет через тридцать она распадётся на экономически обусловленные регионы: Московия, Уральская ре-республика, Ки-и-итайская Дальневосточная республика…
– И к этому нас ведут? – зло сузил глаза Юрий.
– Законы рынка, – пожал плечами Эдуард.
– Зачем же народ обманывать? – пристал к нему Кондрашов.
– В каком смысле?
– Мы же голосуем и выбираем тех, кто обещает нам великую и неделимую Россию. А выясняется, что нас по законам рынка тянут к развалу страны.
– Пойми, – начал выходить из себя бизнесмен, – не важно, в каком государстве жить, важно жить сыто и в да-авольстве. Если мы отдадимся янкам, то поимеем на пару с ними остальной мир. Быть че-че-естным хочется, но меньше, чем богатым. Давай жить по-американски: если каждый гребёт к себе, то каждый и богат, – развивал нехитрую доктрину бизнесмен. – Если каждый богат, то богаты все.
– А как же тогда быть с Джоном Кеннеди, Эдик? – внезапно подала голос Кораблёва. – Он, между прочим, говорил: «Не спрашивай страну, что она может сделать для тебя, а спроси самого себя, что ты можешь сделать для своей страны».
Стелла никогда не проявляла себя напоказ, но уж если «выходила из тени», то это, по Гегелю, получалась настоящая феноменология духа.
– Ке…Такое говорил Кеннеди? – смешался Хорин. И спесь всепророчества сползла с него.
– Да и я в той же манере выскажусь, – вдохновлённый поддержкой Стеллы, уравнял себя с американским президентом Юрий. – Когда всякий лишь тянет одеяло на себя, общего дела не получится. Нынче в стране что рушится в первую очередь? Дороги, мосты, школы, больницы…А какая же без них Россия? И ещё: в Йемене или Гватемале все тоже очумело гребут под себя, но живут беднее всех. И таких из двухсот пятидесяти стран мира – больше двух сотен…
– Вау…Это…Юра-а! – простонал Хорин, в растерянности
подбирая доводы. – …Ну чего ты ту-тупишь? Думай о себе. Представь, ты работаешь под меня…Да за пару лет вырастешь так же, как я. А будешь бо-болеть за всех – так и сгниёшь в этом занюханом Нижнем Грязюкино!
– Но-но! – выходя из хмельной дрёмы, патриотично рявкнул Кропотов. – В Нижней Замараевке!
– Да всё одно…, – отмахнулся представитель среднегорского истеблишмента. – И кы-кому ты будешь нужен босой да безлошадный?
– Мне, – неожиданно вступила в дискуссию, уже больше походившую на перепалку, Стелла.
– Х-хе…Да-а? – словно кувырком полетев в канаву, поперхнулся Эдуард.
– Да, мне Юрочка нравится как раз такой, какой он есть – с невыразимым спокойствием повторила девушка, блистая иссиня-голубыми глазами. – Он – справедливый мальчик. Конечно, пока он очень юн, однако мне думается, что мужские перспективы у него самые благоприятные…Это наш ответ Чемберлену! – «ввернула» завершающий штрих она, и засмеялась, искоса посмотрев на Хорина. – Потому давайте прекратим склоку и продолжим приятный вечер.
Кораблёва встала из-за стола, прошла к своей кровати, достала из дорожной сумки, стоявшей на полу, какой-то свёрток и вернулась обратно. Приблизившись к Кондрашову, она извлекла из пакета спортивные курточку, шапочку и шарф – всё в красно-синюю расцветку с надписями «ЦСКА».
«Будущему знаменитому футболисту от фанатки», – шутливо сказала она. И тотчас же нахлобучила на Юрия шапочку, обвязала его шею шарфом, а затем благодарно поцеловала в щёку.
После этой назидательной фронды, предметно проучившей высокомерность Хорина, студентка достала из прикроватной тумбочки янтарные бусы и надела их на свою нежную шею. Её манипуляции сопровождались столбняком остального сообщества.
– Демонстрируются впервые! – торжественно провозгласила Стелла. – Подарок Юры, – взяв с тумбочки зеркальце и огладывая в него себя, добавила она. – Мы с ним обменялись сувенирами в качестве…как их…, – в нетерпении сделала она тонкими и длинными пальцами жест «перебора на струнах гитары». – А! В качестве футбольных одноклубников.
От событий последней четверти часа обстановка в хижине дяди Толи потеряла непринуждённость. Тем паче, что Виктор, которого окончательно развезло, всё порывался «разобраться за Нижнее Грязюкино» с горожанином. «У-у-у-у, ты какой! – паровозной трубой гудел он в адрес Хорина. – Я думал ты – классный пац-цан, а ты – тот ещё фраер!»
Кондрашов и девушки утихомирили Кропотова и убрали угощение со стола. Посовещавшись, Стелла и Марина засобирались в Ильск, решив переночевать у родителей Шутовой.
– Я вас увезу, – мрачно заикнулся, было, Хорин.
– Нет, ты пьян, Эдуард, – безапелляционно решила Кораблёва. – В таком виде нельзя садиться за руль.
– Я у-увезу, – упорствовал тот. – Га-гаишники знают фамилию Хо-хорин.
– Зато они не гарантируют нам безопасность, – возразила Стелла. – И потом, мы, замараевцы – законопослушные граждане, – не без юмора дополнила она. – Ложись и спи. Виктора мы отведём домой, а в город нас проводит Юра.
Глава вторая
1
Все мы так устроены, что стресс снимаем неким апробированным приёмом. Хотя лучшее средство от душевных потрясений – устранение факторов, их порождающих. При условии, что добиться этого нельзя, каждый разряжается по-своему: одни глушат грусть-печаль водкой, другие предпочитают развлекательное чтиво, третьи бьют обидчику физиономию, а кое у кого просто-напросто случается нервный срыв.
Кондрашову острой занозой в сердце засела мысль о некстати объявившемся мажоре. Раздумья на актуальную тему преследовали его неотступно. Даже тренировки, обычно приносившие расслабление, не вызывали нужного эффекта. Тень «золотого мальчика» непрерывно витала над ним и отравляла всякую текущую минуту бытия.
Большие надежды Юрий возлагал на первое новогоднее воскресенье, в которое неразлучная четвёрка выступила в давно задуманный лыжный поход на Каму. Юноша надеялся в ходе вылазки на природу улучить момент и в беседе с Кораблёвой поставить точки над «i». Даже не столько в прояснении роли Хорина, сколько в отношениях между ним и Стеллой.
А все обстоятельства к тому располагали. И неожиданно тёплый и солнечный январский день. И весёлое общение в ходе неторопливой прогулки. И задушевные песни у костра с аппетитным и незатейливым обедом. И расстановка лыжников на обратном пути, при которой Марина и Виктор отмеривали снежные вёрсты впереди, оторвавшись от замыкающей парочки на добрую сотню метров. Да и сама Кораблёва охотно вступала в диалог с Кондрашовым на самые трепетные темы.
Именно явное расположение Стеллы наполнило юношу той решимостью, что подтолкнула к форсированию событий. И он прямо поставил перед Стеллой вопрос о статусе Хорина.
– Юрка! Что за нахальство? – возмутилась девушка. – Ты несноснее Буратино, – отчитывала она его. – Он также длинненьким деревянненьким носиком тыкался в холст на стене, желая выведать: что там за очагом? Ведь я предупреждала тебя…По какому, интересно знать, праву ты так распоясался со мной?
– По какому праву? – решаясь на что-то, переспросил её Кондрашов.
– Да, – останавливаясь и вонзая лыжные палки в снег, воскликнула девушка, – хотела бы я знать!
– Что ж, – сжимая челюсти и перекатывая желваки на скулах, вслед за ней прекратил скольжение на лыжах паренёк, – я скажу по какому праву…Да по такому праву, что ты меня целовала четыре раза!
– Я? Четыре раза? – растерялась Кораблёва. – Ты шутишь?
– Первый раз – в тракторе, – чеканил молодой тракторист, – второй, когда я валялся на снегу у хижины дяди Толи, третий – за тост о милых дамах, четвёртый – когда спортивную шапочку на меня одевала. Вот!
– …Ах ты…Ах ты, мой миленький мальчишечка! – растроганно проговорила Стелла, на минуту позабыв о всякой строгости. – Подойди ко мне, пожалуйста, Юрочка! – неожиданно ласково попросила она.
И когда тот, насторожённый и непонимающий приблизился к ней, девушка приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щёку. «Пятый, – сказала девушка. – Как любимого мальчишечку, но не более того…».
Затем студентка первой двинулась по колеям, проложенным Кропотовым. Кондрашов заскользил сбоку от неё по лыжне, протоптанной Шутовой.
– Юрочка, мне известно твоё отношение ко мне, – раздумчиво заговорила Кораблёва. – И пусть ты вторгаешься…в закрытую девичью сферу…Так и быть, тебе я расскажу…в пределах допустимого. Об этом не знает и Маринка. Не сомневаюсь, что об этом будем знать только я и ты.
От волнения Кондрашов что-то прохрипел, с трудом проглотив слюну и сделав кивок головой.
– Однажды мы с Маринкой зашли в бутик…, – припоминающе прищурилась Стелла.
– Извини…кгм-кгм, – прокашливаясь, всё ещё хрипел Юрий, – куда зашли?
– В бутик. Это модный магазин. Зашли просто поглазеть на шикарные вещицы – там цены заоблачные. Да дело не в этом. Там возле женского манекена стоят двое мужчин. Один из них смеётся и говорит: «Подумать только, когда я взглянул на эту фигуру от дверей, то принял за убийственно красивую девушку. А это ни на что не годная кукла». Так вот, я – тоже ни на что не годная кукла. Манекен. Бесчувственный пупс. Какая-никакая наружность есть, а внутри – пустота. Я понятно излагаю?
– Н-не…Не вполне.
– Путано, да? Ну, слушай…Я хочу любить и быть любимой. Как цыганка Аза, как всякая женщина. Для меня счастье – целовать и тискать малышей. Но едва какой-нибудь мужчина пытается сблизиться со мной, он тотчас становится неприятен. Извини, меня воротит с него…Не скрою, с некоторых пор меня это стало беспокоить. Я даже обследовалась в клинике. Доктора сказали, что с телом у меня всё в порядке, а вот с душой…Они полагают, что это из-за несчастья с мамой и папой. Это не лечится лекарствами. Здесь требуется время. А также мужчина, что подберёт ключик ко мне…Да я ещё сама по себе…непростая…Да приплюсуем мамино-папино советское воспитание…А где их сейчас взять: Мересьева или Гагарина? Так что, Юрочка, перед тобой, – невесело усмехнулась собеседница, – ни на что не годная кукла. Манекен. Пупс. И ты ни-че-го не потеряешь, когда по окончании практики я уеду…
– Не смей! – задохнулся в протестующем шёпоте юноша.
Кондрашов прервал Стеллу почти неслышно. Но столько в его выдохе было обиженной энергии, что далеко оторвавшиеся от них Кропотов и Шутова разом остановились и оглянулись.
– У вас всё нормально? – крикнул Виктор.
– Как вы там? – присоединилась к нему Марина.
Кораблёва в ответ им помахала рукой, показывая тем самым, чтобы они продолжали путь.
– Не говори так, ладно? – попросил Стеллу Юрий, когда лидирующий тандем двинулся к Замараевке. – Наоборот, чем больше я тебя узнаю изнутри, тем…ты для меня ближе и дороже.
– Я тебе сказала правду, – с проявившейся внутренней твёрдостью ответила ему студентка. – По женской части…я вот такая…Временно непригодная…
– А для меня ты – непревзойдённая! – неуступчиво твердил Юрий.
Вместо комментария Кораблёва медленно пошла вперёд, а когда Кондрашов поравнялся с нею, заговорила как бы сама с собой, вспоминая былое.
– Мой папа говорил: «Настоящий мужик – защита и опора». И это правда. Такого я полюбила бы, будь лысым и косолапым, неуклюжим и небогатым…Но чтоб в его ладонях я с детишками могла укрыться от этого жестокого мира. Понимаешь?… Вот ты, Юра, для меня особенный. Ты мне в радость. Но одного этого недостаточно…
– Боишься, что я ненадёжный? – пытался понять Кораблёву юноша. – Не сумею тебя с детьми прокормить?
– Как тебе сказать…Наполовину – так, а наполовину – не так. Когда я была маленькая, то говорила, что выйду замуж только за папу. И мама с папой всегда смеялись, когда вспоминали мои детские мечты, – светло улыбнулась девушка. – Добрая-добрая им память! Папочку я очень люблю, но…Вероятно, я принимаю грех на себя, – и при этих словах тень набежала на опечаленное лицо Стеллы, – однако…Однако, эта мучительная дума всё равно гложет меня независимо от того, выскажу я её или нет…Ведь папочка не уберёг мамочку…А мой муж меня с ребятишками обязательно должен сохранить.
От прозвучавшей откровенности молодой замараевский тракторист забыл про солнечный январский день. Внезапно в его уме всплыла выстраданная сентенция отца о том, что любви без нагрузки не бывает, которую Кондрашов-младший до конца не понимал. Но отныне до него постепенно стало доходить, что его принцесса – это не только высокие чистые чувства, но и высочайшая ответственность. И с полкилометра отставшая пара скользила в тишине, прерываемой лишь скрипом лыж.
– Извини, не могу подобрать слова, – прервал молчание Юрий. – Лезут какие-то книжные…Получается, ты…недотрога? И тебе вообще никто не люб?
– Ну, почему же? – засмеялась практикантка. – Я уже давно люблю детишек, которых у меня ещё нет, но которые обязательно будут! Вот вообрази, – всё больше оживлялась она, – мне несколько раз снился младенец, такой розовенький бутуз, похожий на вашего Венечку. Мне хотелось бы такого же хорошенького мальчишечку. Когда я была у вас, и мы с Веней играли…
И Кораблёва принялась беззаботно щебетать, развивая эту тему. И чем больше Юрий её слушал, тем неотвязнее его преследовала шальная мысль о том, что они с братом очень похожи. Все так говорят. А это значит…А это значит, что столь желанный сын может быть у Стеллы от него! От Юрия!
Такой вывод поразил юношу так же, как паралич разбивает дряхлого старика. С той существенной разницей, что Кондрашова ввело в ступор могучее желание при полной невозможности его реализации. И вопреки тому, что он прекратил движение и замер, сердце его забилось как при забеге на стометровку. Он стал хватать ртом воздух, жадно глядя на самое прекрасное из существ, и испарина выступила у него на лбу.
Стелла тоже остановилась, оглянулась и всё прочла по лицу паренька, поскольку находилась на одной с ним духовной волне. Она покраснела, отрицательно покачала головой и призналась:
– Юрочка, я тоже думала об этом. Так странно…Но мы же не будем опускаться до любовников час? Мне легче представить тебя мужем. Разумеется, когда ты будешь готов…м-м-м…воплотить наши мечты. Но ты же сознаёшь, что это дело не сегодняшнего и не завтрашнего дня. И даже не…
2
Дальше, практически до самой Замараевки, они плелись молча и кое-как. Такое состояние длилось до момента, пока путники не взошли на вершину горы, откуда открывался замечательный вид на село, раскинувшееся в распадке. В этот миг парочка, скользившая впереди них, принялась подзадоривать отстающих.
– Эй, черепахи, догоняйте! – крикнул им Кропотов.
– Кто первый поспеет к хижине – тому приз! – поддержала его Шутова.
Они задиристо захохотали и, интенсивно толкаясь палками, заскользили по пологому склону. Разрыв между ними и преследователями составлял приличную дистанцию. Даже учитывая то, что впереди было более километра пути, догнать беглецов представлялось делом нереальным. И потому, а может и совсем не потому, «горем убитый» Кондрашов отреагировал на вызов безнадёжной отмашкой. Кораблёва же, очевидно, стремясь отвлечь его «от минора», повела себя иначе.
– Юр, а если напрямки? – показала она направо, где гора обрывалась захватывающей дух крутизной, у подножия которой, всего в сотне метров от вершины, находился домик молодых специалистов.
– Пацанами мы здесь гоняли, – вяло промямлил тот.
– А непацанами – слабо? – подначивала его Стелла.
– Мне слабо? Пф-ф-ф…Да я-то – запросто, – пренебрежительно фыркнул Кондрашов. – Я боюсь, что ты расшибёшься.
– Где наша не пропадала! – молодцевато топнула лыжей заводила рискованного предприятия. Глаза её азартно горели. – Бог не выдаст, свинья не съест!
– Сама захотела, – напоследок предупредил её партнёр по горнолыжной авантюре, подходя к самому гребню и выбирая наименее опасный маршрут спуска. – Поедешь за мной. Тут в одном месте, посерединке, склон снегом почти не заносит, так ты чуть подпрыгни, а то тормознёт на грунте. Словом, делай как я. И держись зубами за воздух…Первый пош-шёл! – внезапно заорал он, и переступил роковую черту.
Ветер Соловьём-разбойником засвистал в его ушах, обжигая лицо. Встречный поток воздуха тугой резиной сдавил его тело. Лыжи под ним дважды дёрнуло на открытой глинистой осыпи, но он не обозначал прыжков, прокладывая трассу для Стеллы, которой такого рода манёвр будет не по плечу. После осыпи оставался ещё один ответственный участок – у подножия горы при выезде на равнину, так как там ветрами надуло массу рыхлого снега, который тоже затормаживает движение. Однако мальчишеские навыки в Кондрашове не угасли, и он успешно преодолел и заключительное препятствие.
Расплужив лыжи, Юрий выполнил плавный поворот, гася скорость, а остановившись, закричал, задрав голову кверху: «Виват, Россия! Мы – лучшие! Давай!» Фигурка лыжницы затопталась на гребне, а затем замерла. Юноша уж было подумал, что она не отважится на спуск. Ан нет! Через секунду Кораблёва голубой капелькой сорвалась книзу.
И до половины склона дела у неё шли нормально: она двигалась в равноускоренном темпе. Так продолжалось до съезда её на осыпь. Там лыжницу дёрнуло, потом подбросило, и корпус безрассудной красавицы повело вбок. Правую ногу у неё поднимало всё выше и выше, а движение становилось всё менее управляемым. За завершающей фазой Кондрашов наблюдал искоса, полуприкрыв глаза ладонью. К подножию горы студентка уже не спускалась стойким оловянным солдатиком, а летела пущенной стрелой, сбившейся с заданной траектории. В месте её падения снег взорвался белым облаком…И наступила гнетущая тишина…
К воронке «от взрыва» паренёк не бежал, а летел торпедой. В
метре от «кратера» он бросил палки, дрожащими руками отцепил лыжи и пополз на четвереньках.
Запорошённая снегом с ног до головы, Стелла лежала ничком, повернув голову направо, и не подавала признаков жизни. Юрий, затаив дыхание и внутренне кляня себя последними словами, в жутком ожидании непоправимого прикоснулся к плечу отчаянной горнолыжницы. «Сте-е-елла!», – с отчаянием и запоздалым раскаянием позвал Кондрашов. Угрожающее безмолвие было ему ответом. Холодея от ужасного предположения происшедшего, юноша вторично просипел: «Сте-е-елла!…»
