Олег Владимирович Фурашов
Любовь как сладкий полусон
– Вот, – неловко изобразил улыбку горожанин, – не-е-е… незваный гость…
– Да…уж! – зычно крякнул Кропотов.
В руках Хорин держал тяжёлую стильную сумку, и когда переступил с ноги на ногу, больная стопа у него подломилась, и он едва не упал, ухватившись свободной рукой за перегородку. Поза у него была крайне неудобная, и он стал медленно оседать, опрокидываясь назад.
И этот момент решил всё…
Кораблёва оказалась не в состоянии невозмутимо созерцать, как падает человек. Она первая подбежала к Эдуарду и поддержала его. Следом подскочили прочие наблюдатели. Виктор, ухватив приезжего за плечи, мощным рывком поставил его на ноги. Юрий подхватил сумку, а Марина подвинула табуретку.
– Вот, – стыдливо скривился визитёр. – Я же хромой…
– Да ладно, чего там! – воскликнул отходчивый Кропотов. – Садись, гостем будешь.
– Я же это…Зае-заехал извиниться за п-прошлый раз, – пояснил Хорин, опускаясь на табуретку.
– Вот это по-нашему, – одобрил совхозный водитель. – Был неправ, скажи: больше не буду.
– Больше не буду! – словно маленький ребёнок повторил его собеседник.
И все засмеялись, несмотря на напряжённость ситуации. Даже Кондрашов вынужденно хмыкнул, возвращая сумку владельцу. И когда он ставил поклажу на пол возле Эдуарда, в ней звякнула какая-то стеклянная тара.
– Ого! – реактивно насторожился Виктор. – Бренчит?
– Йес13, – подтвердил Хорин. – Для окончательного за-замирения.
С этими словами он расстегнул замок-молнию на сумке и стал выставлять на кухонный стол содержимое. Через пару минут там красовались: большой флакон «Хеннесси», бутылка шампанского от винного дома «Луи Родерер», настоящий твёрдый голландский сыр и дорогой бельгийский шоколад.
Кропотов ожесточённо потёр руки и оперативно выставил три стопки – для мужчин, и два стакана – для девушек.
– Ви-ить! Тебе же нельзя, – попробовала было возразить Шутова.
– Я только на пробу чебурахну, – чмокнул её в щёчку тот. – Три
дринька – и полная завязка. Слово пацана.
– Ну, тогда и мне чуть-чуть шампанского, – махнула рукой Марина.
Кондаршов и Кораблёва, вопреки уговорам, от угощения наотрез отказались. Но к столу подсели – замирение всё же.
– За союз города и деревни! – произнёс явно заготовленный тост
заезжий гость, и выпил из стопки до дна.
– Принято! – последовал его примеру Виктор.
На кухоньке вновь нависло натянутое молчание. Сложнее всего было Хорину, который определённо чувствовал себя не в своей тарелке. И он пытался снять собственную зажатость при помощи алкоголя.
– Целый день на ногах. С у-у-утра ни маковой росинки во рту, – пожаловался Эдуард и, спешно принимая новую дозу горячительного, закашлялся.
Кропотов попытался было вновь наполнить свою стопку, но его намерения решительно пресекла новоиспечённая невеста.
– А сыр-то…того…воняет, – нехотя закусывая импортным продуктом, поделился впечатлениями Виктор.
– Пахнет, – поправил его нежданный собутыльник, отправляя третью порцию коньяка внутрь. – Спе-е-ециальный сорт.
Таким вот образом на протяжении четверти часа вяло, скучно и непафосно тянулась беседа шофёра с предпринимателем, которую изредка поддерживала Шутова.
После первого тоста, как стала говорить часть россиян в ельцинскую эпоху, «Хеннесси» Хорин «пил в одного». Причём пил много и практически без какого-либо перекуса. Но избавиться от стеснённости одним лишь спиртным проблематично, если тебя не приемлет окружение. И вместо раскованности у него появилась раздражительность.
Физиономия Эдуарда покраснела, как у рака, брошенного в кипяток; очки сползли на переносицу, и он приобрёл сходство с Пьером Безуховым в исполнении Сергея Бондарчука в фильме «Война и мир».
– К нам-то какими судьбами? – досадливо понюхав пустую стопку, осведомился совхозный шофёр у предпринимателя, чтобы как-то поддержать разговор.
– Дела, – неохотно пояснил бизнесмен, будто раздумывая, насколько целесообразно посвящать компанию в такой вопрос. – Интервенция капитала.
– Это как? – удивился Виктор.
– А-а-а…Ругать не будешь?
– Я ругаюсь только с похмелья, – успокоил Хорина Кропотов.
– Я ж ра-а-сказывал в прошлый раз про Безматерных…Так вот – сегодня под моё начало перешёл хлебозавод. Он жаловался на меня и в антимонопольный ка-а-амитет, и в суд, но везде – от ворот поворот. А че-чего он ждал?! У нас же правовое государство. Судят, как и должно быть.
– Эфиоп твою мать! – огорчился Кропотов от такой весточки. – Жалко. Бля…ха муха! Судят у нас, может, как и должно быть, а…только так быть не должно! Своих да наших не обидят. Вон, взять хотя бы Казимира Самохина…
– Самохина? – аж вскинулся Хорин.
– А чё? Часом, не знаком?
– Хым…Да меня сегодня ваш районный глава свёл с ним. Прикидываю его на место ме-менеджера.
– Тебе, как бы, виднее…, – внимательно посмотрел Виктор на Хорина и скривился, словно снова понюхал сыр. – Одначе я прямо скажу: тварь порядочная твой Казимир. Всего один пример. Вот распустил он своего полкана вислоухого…Ну, кобеля. А кобель с месяц тому назад напал на…
И в этом месте повествования Кропотов поперхнулся слюной, увидев, как нахмурилась Стелла.
– А…а то год тому назад, – оперативно переориентировался совхозный шофёр, – этот полкан напал на дитё. За то Казимиру по полной и накатили, да прям по харьковской области…
И в этой части речи Виктор опять осёкся, бросив взгляд на Юрия, так как сообразил, что некстати завёл речь о его отце.
– Как это накатили? Кто? – поправил очки заинтригованный горожанин.
– Да…наш, местный…, – злясь на собственную бестолковость, заканчивал монолог Виктор. – Тоже настоящий мужик. Суд ему срок припаял, а Самохину – хоть бы хны…
– А как он хотел, этот ваш местный?! – вступился за «своего» Казимира оппонент совхозного шофёра. – Собак, понятно, надо держать по правилам. Но мордобой устраивать…Это стиль сэсээровских совков и ватников. Хамло – этот ваш местный, скажу я вам! – авторитетно резюмировал Хорин.
И лихо осушил до дна очередную стопку. Но по выражениям окружающих лиц понял, что его морализаторство пришлось не ко двору. На кухню опустилась какая-то гнетущая тишина.
И это тревожное безмолвие объяснимо прервал Кондрашов. Он поднялся с табуретки и, наклонившись через стол близко-близко к Эдуарду, немигающе глядя прямо ему в глаза, спросил:
– А известно ли тебе, господин хороший, что этот местный – мой отец?
– Т-твой отец? Н-нет, – растерянно ответил хороший господин.
– А известно ли тебе, что отец заехал Казимиру по харитону за гнусные и подлые проделки? – продолжил наседать на перспективного предпринимателя деревенский тракторист.
– М-может быть…, – осознав, что попал в переплёт, вынужденно отступал незваный гость. – Но мор-мордобой же…
– А известно ли тебе, – не особо вслушиваясь в ответы, перебил его Юрий, – что за оскорбление рыло чистят?
– Рыло чис-тят? – словно не веря в происходящее, повторил за ним Эдуард, и его физиономия приобрела изумлённое и беспомощное выражение: как у Пьера Безухова, когда тот узнал об измене Элен.
– Так вот, во избежание, так сказать, эксцесса, – чеканил фразу деревенский тракторист, – предлагаю тебе принести извинения.
– И-и-извинения? Мне? – тяжело входил «в тему» сын небезызвестного в Среднегорской области человека.
– И побыстрее…
– Да…Да ты, ващще, па-а-анимаешь, с кем т-ты дело имеешь?! – дошло, наконец, до статусной особы.
Заезжий гость, пошатываясь, стал вставать с табурета, и тут стало очевидно, что он крепко захмелел.
– Я жду, – сузив глаза, в ультимативном тоне произнёс сельский механизатор.
– Пф-ф…Ещё чего! – со шляхетской заносчивостью ответил ему соперник. – Мор-мордобой – это быдлятина…
Резкому в поступках Кондрашову не нужно было говорить дважды, и он, чуть отклонившись назад, нанёс пощёчину Хорину. Это была бы хор-рошая оплеуха, если бы Марина, до того пытавшаяся урезонить ссорящиеся стороны, не дёрнула в последний момент Юрия за плечо. Оттого удар пришёлся по очкам Харина, которые улетели в угол кухоньки, ударившись о стену с такой силой, что линзы разбились вдребезги. Без них лицо Эдуарда приобрело какой-то особо сиротливый вид, а от осмысления того факта, что его бьют, он и вовсе стал похож на Пьера Безухова, узнавшего о своём внебрачном происхождении.
После этого в избушке поднялся дикий гвалт. Орали почти все разом. Знатный бизнесмен (на удивление – без всякого заикания) вопил, что он эту навозную Замараевку и её вшивых жителей размажет по стенке. Кондрашов рвался к Хорину, выкрикивая, что городской пижон его уже достал. Виктор и Марина, разнимая их, соответственно рычали и кудахтали про то, что пора кончать кипеж.
А вот прекратила сей безобразный галдёж Стелла. Она негромко, но с внезапно прорезавшейся властностью сказала Кропотову и Шутовой, чтобы они отпустили «этого», назвав так Юрия. И столько презрения было в её голосе, что Кондрашов разом опомнился. Едва он утихомирился, следом за ним и буча тотчас прекратилась.
– Разве не ясно, – спросила Кораблёва, немигающе глядя прямо в глаза юноше, как несколькими минутами раньше он сам смотрел на Хорина, – что вольно или невольно, но своим поведением ты…подыгрываешь Эдуарду? Хорин и без того сам себе уже вынес приговор. Но это не основание бить человека по лицу. Так поступают…только невежи.
– Ах, вот ты как…, – начал было горячо возражать ей замараевский правдолюб, готовый выдать правду-матку по полной программе. – Да я за батю!…
Но его, едва зародившаяся эпатажная эскапада, оборвалась столь же стремительно, сколь и началась. Всё же урок первой размолвки с любимой женщиной пошёл ему впрок. И он замолчал, до крови изнутри прикусив губу.
Все затаили дыхание, как в финальной сцене пьесы «Ревизор». Тягостную паузу не прерывал никто довольно долго. Пока сам же Юрий её не нарушил. Он закрыл глаза, как обиженный ребёнок, которого поставили в угол, и горько-прегорько проронил, адресуя свой месседж Стелле: «Я всё понял. Выходит, и для тебя я – ватник и хамло».
Затем он резко развернулся, схватил с вешалки одежду и, выходя наружу, напоследок так хлопнул дверью, что та, ударившись о стену, отпружинила в обратную сторону и едва не слетела с петель.
Оказавшись на улице, Кондрашов увидел, что возле домика припаркован хоринский «джип» серебристого цвета с редким «перламутровым» отливом. Проходя мимо, юноша хотел пнуть по машине, но сдержался, ограничившись брезгливым плевком.
Шагая к дому, юный тракторист настолько был погружён в переживания, что практически не замечал ничего вокруг. Этим «воспользовался» давний враг Кондрашовых. Когда Юрий вышагивал вдоль забора особняка Самохиных, его нежданно-негаданно из подворотни облаял волкодав. Причём проделал это так свирепо и изощрённо, что паренёк в испуге козлом подпрыгнул высоко вверх.
Разумеется, «отверженный» не знал, что после его ухода Кораблёва жёстко «ставила на место» уже Хорина, который порывался позвонить по сотовому телефону «кому надо и куда надо». Она осадила «папенькина сыночка», резонно заявив, что тот сам спровоцировал скандал, что он единственный из компании – пьяный, а давать показания в его пользу никто не станет. И Эдуард сник.
Поскольку без очков среднегорский мажор мало что видел, Стелла, напоследок чуть смягчив тон, сказала ему: «Эд, я тебя прошу, успокойся и ложись спать. Тем более, что тебе к этому не привыкать».
Резюме прозвучало обидно. Но, как ни странно, именно такая тональность утихомирила Хорина.
2
Стрелки будильника показывали начало второго часа ночи, а Кондрашов нескончаемо бился в постели, терзаемый противоречивыми побуждениями. С одной стороны, его непрерывно мучила обида за отца, которого Хорин оскорбил. С другой стороны, ему из раза в раз, помимо его воли, вспоминался эпизод, когда он целовал Стеллу…И тут этот Хорин…От досады юноша даже стонал: счастье было так близко!
Кроме того, Кондрашова мучило такое одиозное и варварское чувство, как ревность. Его вдруг посетило прозрение, что без него Шутову «сплавили» к Кропотову или к родителям в Ильск, а Кораблёва и Хорин тем временем в хижине дяди Толи предаются грязным плотским утехам. Хотя в сексуальной области Юрий был абсолютный дилетант, в его пылком воображении «рисовались» такие позы, что и создатели «Камасутры» остолбенели бы.
План действий вызревал в юношеском воспалённом сознании поэтапно, и к двум часам пополуночи сформировался целиком.
Рывком отбросив одеяло, прожектёр встал, убедился, что Венька спит, оделся и вышел во двор. Из тайника в сарае он взял патроны и двустволку, пристроив её в разъёмном виде под старой и просторной отцовской курткой. Нет, он вовсе не собирался убивать «прелюбодеев». В отношении этой четы проект возмездия был куда как прозаичнее. Оружие «замараевскому коммандос» было нужно для другой цели: чтобы доказать напоследок Стелле, что он человек слова.
Первая очередь его шпионского маршрута лежала к домику практиканток, но попутно он намеревался завернуть в совхозный гараж. И влекли его туда вопросы отнюдь не производственные. Он пробирался туда за отработанным тракторным маслом, которое механизаторы сливали в старый бак.
От своей бабушки, когда она была жива, Кондрашов слышал, что прежде, во времена её молодости, существовал обычай пачкать дёгтем ворота дома той девушки, что не блюла девичью честь до замужества. Таким образом позорили нечестивицу на миру. Времена изменились: в конце века двадцатого дёгтя было не сыскать и в глухих деревнях. Ну, да не беда – неплохо послужит и масло.
Приблизившись к зданию гаража, Кондрашов выждал, когда из котельной вышел сторож-кочегар Тряхин. Тот потащил в металлическом корыте угольный шлак из отопительного котла к отвалу. И лазутчик, пробираясь за рядами стоявшей на дворе техники, крадучись юркнул внутрь. Юноша знал привычки Ефимыча, который возле отвала непременно станет курить, так что для реализации замысла у него был достаточный срок.
В мастерских паренёк шустро зачерпнул в банку масла и поспешил к выходу. Благополучно миновав территорию гаража, Кондрашов воровато оглянулся на выходе. И вздрогнул, ибо неподалёку замаячила фигура возвращавшегося Тряхина – тот мог заметить его.
«Диверсант» взял курс на окраину села, стараясь двигаться неосвещёнными местами. Вот и хижина дяди Толи. Странно, но избушка не была погружена во мрак разврата, из которого доносились бы надсадные сладострастные стоны. Напротив, окна комнатки светились.
Ревнивец поставил банку на снег, а сам прокрался к окну. Через незаиндевевший уголок стекла он увидел Хорина, лежавшего на кровати Шутовой и подслеповато уставившегося на стену. В уши Эдуарда были вставлены наушники, а на груди лежал какой-то небольшой прямоугольный приборчик. По-видимому, горожанин слушал музыку, так как правая его рука отбивала ритм.
Замараевский Отелло обогнул домик, залез на завалинку с другой стороны и запустил бессовестный взор в окошко, через которое было видно спальное ложе Кораблёвой. Кровать Стеллы оказалась пустой. Кроме Хорина в избушке никого не было.
Обрадованно переведя дух, Юрий вернулся за банкой. Замысел его скорректировался соответственно обстановке. Поскольку «падших нечестивцев на месте соития» он не застал, то юноша выплеснул масло на капот автомобиля, после чего скрылся в темноте ближайшего переулка.
Вторая очередь маршрута привела его к самохинскому коттеджу. Туда Кондрашов пробрался, соблюдая предельную бдительность: нельзя было спугнуть чёрного кобеля. К воротам особняка парень подкрался с уже собранным, заряженным и взятым наизготовку ружьём. К его удивлению волкодав не поднял заливистый лай, не бросился к забору, а лишь негромко рычал из конуры. И на подстрекательский стук чужака по забору активно не реагировал. Должно быть, чуяла псина недоброе.
Из-за такого поведения собаки события принимали непредвиденный оборот, однако отступать было некуда. И Кондрашов решил стрелять дуплетом в тёмный проём будки, чтобы наверняка поразить четвероногую гадину.
Слившиеся воедино выстрелы прозвучали громче залпа «Авроры». А предсмертный собачий визг резанул Юрию не только уши, но и душу. Он и не предполагал, что громадный злобный цербер может выть мелкой беспородной шавкой. И этот душераздирающий плач звучал внутри него и тогда, когда он затворил за собой наружную дверь сеней и плотно захлопнул тёплую дверь дома, с головой забравшись под одеяло.
Забылся Кондрашов только часа в четыре, камнем канув в царство Морфея. Ему снилось, что они со Стеллой бредут по поляне, сплошь усеянной невинными и чистыми подснежниками. Его любимая собирает цветы в охапки, осыпает ими его, смеётся и мелодичным колокольчиком вызванивает: «Ю-ро-чка-а-а! Неужели счастья бывает так мно-о-ого?!»
3
Бывает так, что происходящее во сне воспринимается как явь. И случается наоборот: действительность оборачивается дурным сном, который длится, длится и длится…
Кондрашову чудилось, что Хорин безостановочно бьёт его бутылкой «Хеннесси» по макушке, и удары гулко отдавались у него в голове: «Бум-бум! Бум-бум!». Юрий с трудом разомкнул отёкшие веки и, услышав непонятный грохот, спросонок подумал, что таким образом кто-то его будит на работу. «Что?! Проспал?!» – вскочил он с кровати, запрограммированно схватив будильник, чтобы утопить кнопку звонка. Ан нет, будильник мерно «тикал», а стрелки его показывали пять тридцать утра.
И только тут до юноши дошло, что в их дом кто-то стучится. Да что там стучится! Самым настоящим образом ломится! Стены натуральным образом ходили ходуном и содрогались, словно началось землетрясение. Неведомое окружение барабанило отовсюду: в двери сеней, в окна кухни, гостиной и детской комнаты. Даже на чердаке кто-то ходил. «Бандиты! – туго соображая, предположил Юрий. – Ах, ч-чёрт! И двустволка, как назло, в сарае!»
Он напряг слух и сквозь тарарам разобрал голоса неизвестных, которые требовали их впустить, выдавая себя за милиционеров. Проснулся и Венька. Он сел в постели и с округлившимися глазёнками, что было заметно и в темноте, воспринимал происходящее.
– Ю-ур! Юра!…Это чё такое? – наконец испуганно спросил он. – Война, да? Бомбят?!
– Х-ха…Придумаешь, тоже, – принуждённо изобразил насмешку старший брат. – Насмотришься разных «Терминаторов»…Не бойся…Сиди. Щас разведаем.
Он вышел в сени и ломким баритоном выкрикнул:
– Кто там? Чего вам надо?
– Милиция! – мгновенно перестав тарабанить в дверь, ответил невидимый мужчина. И сурово предъявил ультиматум: – Откройте! В противном случае имею приказ ломать двери и применять оружие!
– Юра, там, на дороге машины стоят! – задыхающимся шёпотом сзади подсказал ему Венька.
Кондрашов в два прыжка заскочил в дом и метнулся к окнам, выходящим на противоположную сторону. Прильнув к стеклу, он разглядел, что на дороге и на «пятачке» перед их оградой сгрудились три автомобиля – все с «мигалками» и характерной жёлто-синей раскраской кузовов. На корпусе одного из них читалась надпись «ГАИ».
Юрий поспешил в сени, осада которых возобновилась, прогнал в дом брата и прокричал противнику, находившемуся по ту сторону надёжной деревянной преграды:
– Вы кто будете?
– С вами разговаривает начальник уголовного розыска Соловков, – ответил суровый бас. – Немедленно отройте, или мы применим оружие.
– Что вам нужно? – попытался завязать диалог осаждённый. – Вы ошибаетесь. Это …Это недоразумение!
– Нам нужен Юрий Кондрашов. Вы Кондрашов?
– Да…Я Кондрашов.
– Юрий?
– Да…Юрий.
– Предупреждаю последний раз: отпирайте! Или через десять секунд мы начинаем штурм. Вина за возможные последствия целиком ляжет на вас!
На крыльце раздалось бряцание металлических предметов. Старший, вспомнив про младшего брата, обескураженно пожал плечами и отодвинул засов.
В сей же миг дверь распахнулась от резкого рывка, а Кондрашова ослепил яркий сноп света фонаря. Сразу несколько согласованно действующих рук властно схватили его за предплечья и кисти, а всё тот же незримый бас уточнил: «Кондрашов Юрий?» Юноша едва успел кивнуть в подтверждение, как на его запястьях защёлкнулись наручники.
В сени и в дом ввалилась масса людей в форменной и в гражданской одежде, а один даже с овчаркой. Часть из них расползлась серой текучей массой по жилищу, часть по двору и хозяйственным постройкам, а начальник уголовного розыска предъявил Кондрашову удостоверение и приставил к нему двоих ломового вида субъектов. Те, посекундно погоняя, дали ему кое-как одеться, и, не мешкая, надели стальные оковы обратно.
С Венькой остался участковый милиционер, а задержанного, не реагируя на недоумённые расспросы, поволокли на улицу. Там его подтащили к УАЗику и затолкали в задний отсек с зарешёченным окошечком.
4
Порой монотонный год ничего не меняет в биографии, а иногда
минуты круто меняют его участь. И четверти часа не истекло, а
Кондрашова уже заводили в дежурную часть Ильского отдела внутренних дел. Невероятно стремительное коловращение событий до того заморочило Юрия, что для посторонних он выглядел желторотым птенцом, от головокружения выпавшим из родного гнезда. И попадись он в таком виде Кропотову, тот определённо обронил бы подтрунивающе: «Закрой варежку, чудила!»
– Мы щас дёрнем обратно, на место происшествия, – сказал дежурному по ОВД один из верзил. – А чего с этим делать, – показал он на задержанного, – решит следак, как приедет из Замараевки.
– А покеда откатай у него пальчики, и – в обезьянник, – покидая помещение, распорядился другой верзила.
Вопреки ожиданию, оторопевшего Кондрашова, после того как с него сняли отпечатки пальцев, сотрудники милиции не поместили в клетку к павианам, не повели в зоопарк, за неимением такового в райцентре, а элементарно засунули в обыкновенную каменную каморку. Длина и ширина камеры почти совпадала с габаритами двери, ведущей в неё. На двери имелось маленькое зарешёченное окошечко. Через него даже лицо дежурного было «в клеточку».
Осмотрев свою новую обитель, Юрий сообразил, что это и есть «обезьянник». Потому, соответственно своему «зоологическому статусу», мстительно скорчил нечто похожее на «рыло гамадрила» капитану, расположившемуся за большим пультом.
Каморка в виду малых размеров позволяла либо стоять навытяжку, либо сидеть на приколоченной к стене лавочке. Пытаясь сохранить присутствие духа, обитатель «обезьянника» философски размышлял о том, что вне зависимости от того, предпочтёт ли он стоять навытяжку или сидеть вразвалку, официально всё равно будет считаться, что он сидит. И потому он «развалился до разложения». В смысле присел. Да так, что заядлые двоечники с последней парты позавидовали бы фривольности его позы.
Впрочем, на космонавта Кондрашов явно не потянул бы, ибо испытание одиночеством истощило его терпение очень скоро.
– Товарищ капитан! – не выдержав, обратился он к дежурному. – Объясните, пожалуйста, за что меня забрали.
– А! Что?! – вздрогнул от неожиданности офицер, устало задремавший на исходе дежурных суток.
– За что меня забрали, товарищ капитан?
– Бы-блин! – выругался милиционер. – Ты чё бакланишь? Тебя посадили? Вот и сиди! «За что, за что…», – проворчал он. – Было бы за что, вообще бы расстреляли! Понял?
– ??? – потеряв дар речи, немо взирал на него задержанный.
– И товарищей себе поищи в другом месте, – продолжал его воспитывать сотрудник органов. – Теперь тебе товарищи знаешь кто? Кореша, друганы, братаны, которые этажом ниже, в подвале, на нарах в пердячем пару коптятся! Понял?
Юрий не нашёлся, что ему ответить. Это он внешне, несмотря ни на что, стремился выглядеть молодцом. В действительности же был подавлен. Прежде с ним столь грубо и бесцеремонно нигде не обращались – ни в команде, ни в школе, ни в совхозе, не поминая уж про дом. Юрий как никогда остро ощутил, насколько могуча и враждебна новая действительность. И он в ней – песчинка, каковую роковой ветер способен занести в те дали, из коих не возвращаются.
На паренька потоком нахлынули думы об отце, который на него рассчитывал как на главного помощника, о маме и её больном сердце, о плачущем Веньке, оставшимся с чужим человеком. Он не оправдал надежд, которые на него возлагали бесконечно близкие ему люди. Он обманул их. И это ранило его больнее всего.
Молодой узник, естественно, довольно быстро сообразил «за что» его забрали. И возмущался для вида. Однако Юрий и предположить не мог, что за расправу с собакой могут арестовать. Сейчас, остыв, он прочувствовал, что поступил плохо, но, честно говоря, ему по-прежнему не было жаль злобную тварь, кровь которой заражена ненавистью к людям. Зато юноша однозначно осознал, что дикарским убийством животного сам себя смешал с грязью. Сам себя поставил на одну ступеньку с самохинским волкодавом.
И Кондрашов уж склонился было к тому, чтобы повиниться перед тем безымянным следователем, что должен приехать с места происшествия, и будь что будет! Но внезапно страшная мысль иглой пронзила его мозг, опалила сознание и сдавила грудь: ружьё! Дедовское ружьё! Двустволка, которой он ещё сильнее подведёт отца. А вдруг ему добавят срок?! Или что-то ещё?…
И Юрий как бы влез в шкуру мифологического неприкаянного буриданова осла, по обе стороны от которого на одинаковом удалении положили абсолютно равные охапки сена. И осёл не мог сдвинуться с места, раздираемый надвое равнодействующими стимулами. Только у осла они были одинаково лучшие, а не одинаково худшие. Как там говорил «затурканный» мужик из фильма «Чапаев»: «Ну, куды крестьянину податься?»
5
Уже заступила на службу новая дежурная смена, когда на пульт поступил сигнал. Новый дежурный взял телефонную трубку, кого-то выслушал, а затем крикнул своему помощнику:
– Стрелков! Отведи этого к Плеханову, – и указал на Кондрашова.
– Ща-а-ас, – лениво отрапортовал ему помощник.
Юрия привели в кабинет, расположенный на втором этаже здания. Кабинет представлял собой убогое тесное помещение с засаленными обоями. В нём имелись два стола, два металлических сейфа, встроенный в стену шкаф и несколько стульев. За столом справа сидел мужчина лет тридцати с красными воспалёнными глазами.
– Оставь, – дал он отмашку конвоиру.
– Ага-а, – всё столь же вяло ответил Стрелков и вышел в коридор.
– Следователь Плеханов, – представился мужчина доставленному. – Садитесь и назовите, пожалуйста, себя.
– Не назову, – ответил доставленный. – И не буду разговаривать с вами, пока вы мне не скажете, что с моим братом Вениамином.
– Хым…А как я могу сказать, что с вашим братом, если не знаю, кто вы, как ваша фамилия, и, значит, кто доводится вам братом, – устало, но добродушно ухмыльнулся следователь. – Да ладно уж…С ним всё нормально. При нём свидетель…, – посмотрел он в блокнотик, – свидетель Кораблёва. С вашей матерью мы уже связались.
– Кондрашов, – сказал юноша. И на всякий случай добавил: – Кондрашов Юрий Дмитриевич…Тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения.
– Гражданин Кондрашов, – уведомил его Плеханов, – я вас буду допрашивать в качестве подозреваемого в покушении на уничтожение путём поджога имущества гражданина Хорина.
– Ка…какого поджога?! – подпрыгнул от неожиданности на стуле задержанный.
– Сидеть спокойно, – с нажимом произнёс Плеханов. – Не забывайте, вы в милиции, а не у тёщи на блинах. Ещё раз,
пожалуйста: фамилия, имя, отчество?
Милиционер занёс автобиографические и иные необходимые данные, касающиеся Юрия, в протокол, после чего пояснил уже более обстоятельно:
– Согласно статье пятьдесят второй уголовно-процессуального кодекса объявляю вам, что вы подозреваетесь в покушении на уничтожение путём поджога имущества гражданина Хорина. Вы спросили: какого имущества?
– Нет, я спросил: какого поджога?
– Подойдите к окну.
Кондрашов приблизился к окну и увидел близ здания милиции хоринский «джип». Вид «передка» автомобиля его удивил: он зиял провалом, так как лобовое стекло было разбито. Даже со второго этажа можно было различить многочисленные осколки на сиденьях машины.
– Знакомая машина? – осведомился сотрудник милиции.
– Да, – ответил Юрий. – Этого…Хорина.
– Следствие предполагает, – монотонно пробубнил Плеханов, – что вы, мстя Хорину, разбили стекло, а затем облили маслом машину с целью поджога. Но реализовать свой умысел до конца не успели потому, что сработала охранная сигнализация.
Дело приобретало непредсказуемый оборот. Юный замараевец не знал, что и думать. Если до того он всерьёз склонялся к признанию о расправе с волкодавом, то сейчас сообразил, что про ружьё надо молчать. Уж если ему приписывают то, чего у него и в помыслах не было, то можно вообразить, во что раздуется эпизод с двустволкой и собакой. Навешают всех собак!
– Ничего я не хотел сжечь, – мрачно известил он следователя.
– Садитесь на место, – приказал тот. – По крайней мере, вам понятно, в чём вы подозреваетесь?
– По крайней мере, мне понятно.
– В том, что понятно, распишитесь здесь.
Сотрудник милиции указал на строку в протоколе, где его оппоненту надлежало учинить подпись. Юрий прочитал запись и подписался под ней.
– Поехали дальше, – удовлетворённо произнёс Плеханов. – Разъясняю вам, что согласно закону вы имеете право на помощь
защитника. Нужен вам адвокат?
– Нет! – безапелляционно заявил подозреваемый. – Я ничего не поджигал. Сами убедитесь. Это недоразумение.
– Следствие покажет, – индифферентно произнёс его процессуальный оппонент. – Коль вам защитник не нужен, то распишитесь здесь. Да-да, здесь…Хорошо…И ещё разъясняю вам, что, в соответствии со статьёй пятьдесят первой Конституции России, вы имеете право отказаться от дачи показаний в отношении себя. Будете давать показания по поводу возникшего подозрения?
– Хм. Ещё бы, – хмыкнул паренёк. – Конечно, буду.
– Что ж, распишитесь тут. Да-да…Теперь попрошу вас рассказать о конфликте с Хориным в избушке и о минувшей ночи.
– А…А при чём тут конфликт с Хориным? – напрягся подозреваемый.
– Как при чём? А мотив, – пояснил следователь. – Так был конфликт?
– Был, – признался Кондрашов, и вкратце рассказал о скандале за столом, а также изложил свою версию ночных событий.
– Придя из избушки, я лёг спать. В половине шестого нас разбудили эти…из уголовного розыска…и привезли сюда, – такими фразами завершил он изложение.
– Так-таки, ночью вы не выходили из дома? – не удовлетворился услышанным Плеханов.
– Да.
– Кто, помимо вас, может подтвердить ваше алиби?
– Ф-фу-у-у-у…Только Вениамин.
– Он не спал всю ночь и стерёг ваш сон?
– Зачем стерёг? Когда я пришёл домой, брат уже спал.
И тут следователь ловко подловил лгуна. Он занёс его показания в протокол, попросил их подписать, после чего, подобно Игорю Кио достал из-под своего стола серые валенки. Те валенки, что Юрий надевал при «ночной операции».
– Ваши? – спросил милиционер.
– Да вроде…
– Ещё бы, мы их изъяли из вашего дома. А при осмотре места происшествия – избушки молодых специалистов и прилегающей местности, мы обнаружили дорожку следов, оставленную этими валенками. Свежие следы. Наследили вы, молодой человек. Или это Вениамин бродяжил?
