Олег Владимирович Фурашов
Любовь как сладкий полусон
Упомянутые лемминги прославились на весь мир тем, что в известные периоды несметными полчищами с фатальной обречённостью топятся в море, подталкиваемые напирающими задними рядами страждущих сородичей. Аналогично и замараевские девчата, теснясь в очереди, прожорливой саранчой летели в западню прожжённого сердцееда. Сам Виктор по этому поводу самодовольно говорил: «Настал час Кропота!»
Всякая его любовная интрижка, начинавшаяся приятно и красиво, неизменно завершалась тем, что очередная страдалица, в лучшем случае, оставалась с носом (ладно, если не «с пузом»), а её недавний «ангел сердца», свободный, что и прежде, по-ястребиному парил в чувственной вышине и хищным раскосым глазом отыскивал новую жертву.
Сельчане не раз и не два поневоле становились слушателями визгливых возгласов какой-нибудь озабоченной мамаши, во всю ивановскую кудахтавшей встревоженной квочкой над «желторотой и неоперившейся» дочерью: «Галька! Дура! Сызнова к Витьке попёрлася! Ведь спортит он тебя, ой, спортит! Гляди, забрюхатишь, я тебя к порогу и близко не подпущу!»
Однако похотливые притязания приятеля, гипнотизировавшие деревенских простушек, представлялись чушью несусветной по отношению к Стелле, и потому Юрий, оскорблённый в своих убеждениях, упрямо вторично выдохнул, ничуть не сомневаясь в собственной правоте:
– Как же…Нужен ты ей…Как полкану…
– О! О! Чё ты разгундосился-то, ровно Иерихонская труба, изнасилованная ослами? – крякнул Кропотов.
Лихой директорский шофёр мало что знал ( а точнее, ничего не знал) о библейской Иерихонской трубе, над которой безвинно оболганные им лопоухие животные в принципе не располагали возможностью надругаться. Но такая уж у него была привычка: молоть языком что ни попадя.
– Сам ты то место! – продолжал горячиться молодой тракторист.
– Да не кипешись ты, – с миролюбивым превосходством опытного в амурных делах, отозвался его нечаянный соперник. – Чего нам лаяться? Мне ж покеда не обломилось, зато засветилось.
– Как же…Засветилось ему…, – непримиримо ворчал Юрий.
– Да ты послушай, хо-хо, – не без неловкости хохотнул Кропотов. – Я ж сам себе писюн на отсечение дал, что фифочка моя будет. Ну, ты ж мой принцип знаешь: чувак, который тащит тёлку в постель на втором свидании – тормоз. Дык, я-то процесс и не собирался затягивать. Короче, сегодня перед обедом меня с ней в сельхозуправление за бумагами отправили. Представь: снегопад, белые деревья мелькают за окном авто, негромко звучит музон, в салоне уютно и тепло. Всё это на сумасшедшей скорости. Предлагаю ей шоколадку и прочие тыры-пыры. И намекаю, мол,
как много девушек хороших, мечтает втайне о плохом…
– Ну? – напрягаясь, бычком наклонил голову Кондрашов.
– Да какая-то она…непонятная. Настолько фешенебельная, что мне нерентабельная…
– А по-русски можешь сказать?
– Хе-хе, короче, если честно, по таблоиду…конкретно схлопотал. Заставила извиниться, чтоб всё по-хорошему оставалось…
– Здорово! – просиял Кондрашов.
– Чего здорового-то? – пристыдил его Виктор. – Другу по морде дали, а он – кайф ловит…
– Кропот, – перебил его Юрий, – дело не в тебе. Любой схлопотал бы! Это такая девушка! Её ведь не случайно зовут как добрую фею из сказки…5
– Э-эх, Кон, – не вытерпел Виктор, называя товарища на футбольный манер. – Фе-ея…Да брезгует она нами. Мы ж для неё – сельпо. У ней в Среднегорске, небось, богатенький буратино на поле чудес крутые башли строгает. А так бы я её…
– Знаешь что, Кропот, заткнись! – наливаясь лютой ненавистью, прервал его пошлые излияния Кондрашов. – Пацан ты, что надо, факт. Но если ты в таком тоне про Стеллу вякать будешь, то я тебе…То я тебе дам в морду!
– О!…Раздался голос из помойки, когда туда упал кондом! – поскабрезничал лихой шофёр, не столько оскорбившись, сколько оторопев от дерзости. – Да я же тебя по стенке размажу…
– Может, и размажешь, – набычился Юрий, доставая руки из карманов. – Но р-р-раза я тебе врежу! А там будь что будет…
– Да ладно, не злись, – добродушно посмеиваясь, похлопал доморощенный хохмач его по плечу. – Я же шутейно. Не буду. Про Тёплый ключ тоже покумекаю. Идёт?
И Виктор, в знак примирения, протянул Кондрашову согнутый
мизинец.
– Идёт, – ответил тот, ударяя мизинцем по мизинцу. – Кстати, и писюн тебе тоже придётся отрезать.
…И после секундной паузы приятели расхохотались.
5
Доброе расположение духа к Юрию возвращалось постепенно, в ходе репетиции, чему в немалой степени способствовало то, что в распевке и в хоровом исполнении песен теперь принимали участие Стелла с Мариной. Кроме того, во время пробного выхода с номерами на сцену, Лукин объявил коллективу, что ведущими предстоящего концерта будут он и Кондрашов. И тотчас приступил к «обкатке» на практике. Эксперимент себя оправдал: конферанс у юного дебютанта получался удачно. Юрий столь энергично входил в новую роль, что и не заметил, как время «подкатило» к полуночи.
И лишь когда артисты-любители засобирались домой, одна загвоздка, о которой некоторые несознательные лица легкомысленно забыли, напомнила о себе. Едва сложившийся квартет весёлой гомонящей ватагой направился к выходу из зрительного зала, как Кондрашов вдруг заметил Самохину, стоявшую у них на пути. Нина не смотрела на Юрия. Но её фигура недвусмысленно выражала ожидание. И юноша замялся на полдороге, не зная, как ему себя вести.
Формально между ним и Самохиной вчера произошёл разлад, недомолвка, недопонимание, но разрыва-то не случилось. И тот эпизод не освобождал Юрия от незримых моральных уз с Самохиной (а лучше бы избавил). Такая вот неприятная двойственность. Кондрашова выручил Кропотов, к громадному облегчению пробасивший приятелю уже от дверного прохода: «Юрок, ты чё застрял? Давай в темпе!»
Н-да! Конспиративно повенчанному жениху надо было бы подойти к девушке и честно и по-джентльменски повиниться: дескать, прости, милая Ниночка, но душа моя всецело принадлежит другой; посему прошу меня считать свободным от простодушной и детской клятвы на крови. Вместо этого он, не по-мужски спасовав, трусовато склонил голову и по-мышиному юркнул мимо неё в коридор. От столь мелочной проделки настроение у него вновь испортилось.
Троицу он догнал уже на улице и молча присоединился к ней. Кропотов по обыкновению по-журавлиному обхаживал девушек, заходя то справа, то слева, то сзади от них, и беспрерывно «сыпал» разными потешными историями. Вскоре выяснилось, что балагура «вполуха» слушал не только расстроенный Кондрашов, но и Кораблёва, потому что она негромко осведомилась:
– Юра, ты что такой…потерянный?
– Да…как сказать…, – и в самом деле растерянно протянул тот.
– Я знаю, как сказать, – по-своему истолковав диалог, ревниво перебил их Виктор. – Завтра я вас везу на Тёплый ключ.
– Тёплый ключ?
– Что это такое? – удивлённо переглянувшись, обратились подружки к Кропотову.
– Это родник возле Камы, – пояснил Виктор. – А подробности спрашивайте вот у него, – переадресовал он любознательность горожанок к Кондрашову.
– Подробности…Извините, но сейчас подробностей не последует. Зато…Зато полный эксклюзив на завтра я вам обещаю, – заинтриговал девчонок Юрий.
6
За окном автомобиля проносились дивные уральские пейзажи, в салоне приглушённо звучала магнитола, фальцетом Владимира Преснякова смакуя то, как популярный певец повезёт к морю всех своих девчонок. Легковушка по подмёрзшей снежно-накатанной дороге мчала пассажиров к берегу Камы. Иначе говоря, всё обстояло именно так, как накануне живописал Кропотов. Существенное отличие состояло в том, что нынче в машине, помимо лихого шофёра и Кораблёвой, находились также Кондрашов и Шутова.
К пункту назначения поспели в мгновение ока. Кропотов так лихо тормознул на границе крутояра, что УАЗик пошёл юзом, а девушки завизжали и заойкали. Выбравшись из машины, экскурсанты оказались на вершине гигантского склона, у подножья которого Кама делала вселенскую дугу, разворачиваясь с северо-запада на юг. Стелла и Марина синхронно воскликнули: «Как красиво!» И засмеялись такому совпадению.
– Когда люди долго живут бок о бок, то у них формируются общие привычки, одинаковые выражения, сходные реакции, – дала комментарий Кораблёва, – а мы с Маришей почти пять лет неразлучны.
– Подтверждаю, – согласно кивнула Шутова.
Стелла повторно окинула взором раскинувшуюся перед ней бескрайнюю перспективу и дополнила впечатления:
– Дух захватывает! Стоишь на этой круче, а представляется, что птицей паришь в вышине. Пьянит, до головокружения. Так это и есть, Юра, твой эксклюзив?
– Начало, – кивнул импровизированный гид. – Ступайте за мной.
И он свернул к относительно пологой складке горы, ведущей в низину. Остальные последовали его примеру.
– А во-о-он там, справа, за излучиной, видите большое село? Это Таборы, – блеснул познаниями местных достопримечательностей Виктор, пытаясь перехватить инициативу.
– Почему оно так называется? – спросила его Шутова.
– Кто ж его знает? – простодушно развёл руками шофёр. – Таборы и Таборы. Старинное село. Нынче уж, как пить дать, ни
одна собака не гавкнет, чего оно так зовётся.
– Не скажи, – вмешался Кондрашов. – Бабушка, когда была жива, рассказывала мне про эти самые Таборы. Коли есть нужда, так я вам доложу.
Четвёрка стала спускаться книзу, медленно следуя по склону за «экскурсоводом-аборигеном». Оборотистый Кропотов успел ухватить за руку Стеллу, так что Кондрашову пришлось довольствоваться сопровождением к ручью Шутовой.
– Преданье старины глубокой, – приступил к повествованию Юрий. – В те давние времена села ещё и не существовало. На месте его расстилалось чистое поле, где каждое лето останавливались цыгане. Становились таборами – отсюда и название поселения. Жили разгульно, весело, шумно; воровали лошадей окрест себя – типичный цыганский быт тех лет. И кстати будет подчеркнуть, что цыгане разбивали свой стан в том поле не случайно – редкостное это урочище, специально созданное богом кочевого племени для любви и продолжения рода. И особливо проявлялось эротическое буйство в пору июльских ливней и цветения луговых трав.
В одном знатном цыганском роду проживала юная красавица Аза. Сам российский цесаревич Владимир – сын царя Александра Второго, – оборачиваясь персонально к Стелле, пояснил Юрий, – совершая поездку в Сибирь, обратил на неё внимание на ярмарке. И до того был очарован её плясками и пением, что пожаловал ей перстень того же цвета грозовой ночи, что и очи у кочевницы. Излишне говорить, что ромалы поголовно были влюблены в Азу. Сама же чаровница была тайно влюблена в лучшего конокрада и отчаянного забияку цыгана Ноно.
Нахлынула и на Азу пора любви. Как говорила моя бабушка, – вновь оглянулся на Кораблёву рассказчик, – никому из рабов божьих не дано избежать подобной участи, ибо жажда её даётся вместе с жизнью. И Аза, похожая на хорошенькую ведьму с распущенными волосами, звеня монистами, выскакивала под июльский ливень, плясала под струями водопада небесного, хохоча и крича: «Хочу любить! Хочу цыгана!…Молодого!… Красивого!…Горячего!…»
Но надо же такому случиться, – сокрушённо покачал головой Юрий, – что Ноно на той самой, упомянутой мной, ярмарке увёл великолепного скакуна. Оказалось, что того коня незадолго до кражи купил сам цесаревич. Пришлось Азе и Ноно бежать. Только следующей весной украдкой вернулись они в Таборы, да не нашли здесь своих соплеменников, которые подверглись преследованиям от властей из-за Ноно.
Ко времени приезда в Таборы Аза была уже беременная. По дороге в урочище любви она простыла, а при родах умерла. Обезумев, дико закричал Ноно и бросил перстень Азы с чёрным камнем в ручей, отчего дно его стало чёрным, а себе вонзил кинжал прямо в сердце. Хлынула из раны горячая цыганская кровь и дала начало ручью, к которому мы с вами приближаемся, – повествовал Юрий уже в мистической тональности.
Проезжали тёмной ночью мимо цыганского стойбища простые крестьяне. Вряд ли бы они услышали издалека слабый плач новорождённой. Да почуяла неладное крестьянская собака, и привела своего хозяина сюда. Сжалились люди, и взяли девочку. Тела её родителей захоронили. Цыганская девочка выжила в русской семье, вышла замуж за русского, дав начало новому роду. От них много лет спустя и произошёл Казимир Самохин – отец Нины Самохиной, – завершил Кондрашов предание.
– Х-хо! Бре-е-хня. Бабьи сказки, – скептически хохотнул директорский шофёр. Его явно коробило то, что девушки приняли историю, поведанную приятелем.
– Легенда, – с достоинством возразил знаток местной истории. – А то и быль. Бабушка меня никогда не обманывала.
– Ой, мальчики, а это что там такое? – удивлённым возгласом прервала их пикировку Марина, завидев впереди островок изумрудного цвета.
– Хе-хе, травка зеленеет, солнышко блестит, – совсем уж по-стариковски покряхтывая, ответил ей Виктор. – Она у родника завсегда дольше растёт.
Практикантки, поражённые редким явлением, переглянулись, а затем с загоревшимися глазами помчались наперегонки к Тёплому ручью, азартно визжа, будто детки малые. Парни степенно двигались за ними. Стелла, поспевшая прежде подружки, присела на краешке полянки и срывающимся от восторга голосом вымолвила: «Мариша, ты только подумай, кто нас здесь заждался!»
Вслед за Кораблёвой и Шутова различила в траве…подснежники, которые, спровоцированные длительной оттепелью, перепутали осень с весной и дали ростки в непригодную пору. Со вчерашнего дня они не только перетерпели мороз, но и раскрыли бутоны в условиях оазиса, отчего возникало впечатление, будто цветы изумлённо распахнули очи из-за прихода гостей.
– Полный улёт! – поразилась Марина.
– Кто же тот граф Монте-Кристо, что обладает этими сокровищами? – проворковала Стелла, опускаясь на колени и ласково касаясь лепестков подушечками пальцев.
– Дарим их вам! – моментально среагировал на её фантазию хитрец Кропотов, тем самым записывая себя, в соавторы эксклюзива.
Молодой тракторист в досаде замер от его выходки. Ведь он так
много надежд связывал с этой блиц-вылазкой на природу. Ну чем ещё он мог очаровать заветную девушку?
Однако Кораблёва, к тайному успокоению Кондрашова, тотчас раскусила фокус самозванца и тактично поставила того на место.
– Мне дарили цветы в декабре, – размягчённо вздохнула она, – но живые подснежники – впервые в жизни. Чудеса! Прямо как в сказке про двенадцать месяцев. И авторы этого чуда – Господь Бог и…Юра. Большущее им спасибо!
– Да ладно, – смущённо возразил помощник Бога на Земле. – Если бы Виктор нас не привёз…
Шутова тем временем выбирала и срывала самые броские подснежники, а Стелла лишь гладила их и вдыхала тонкий аромат.
– Вы ещё родниковой водицы отведайте, – растаяв от высочайшего признания, почти на старославянском наречии подсказал Кондрашов практиканткам. – Она лечебная.
– Да ты чё! – изображая из себя полоумного, поюродствовал над его предложением приятель. – Там же не вода! Там же кровь этого…как его…малахольного цыгана! Тпру-тпру, девчонки! Отведаете, – козюльками станете.
– Ай! – с показной отчаянностью взмахнула рукой Кораблёва, впадая в игривый настрой. – Хочу быть козюлькой! Хочу любить и быть любимой! – кокетливо добавила она. – Хочу принца: молодого, красивого, сильного…
Пересмеиваясь, девушки перебрались к источнику, и припали к нему губами. Стелла, по всей видимости, гораздо более впечатлительная, нежели подружка, заострила внимание той, таинственно понижая голос:
– Мариша, дно ручья и вправду, как глаза у цыганки Азы. Как чёрный агат.
– Угу, – соглашалась с ней та. – А вода на самом деле красноватая…Цыганская кровь…
– Да железо в ней, железо, – с досадой прервал их щебетание водитель. – Дамы, цигель, цигель, ай лю-лю…«Михаил Светлов» ту-ту!…Обед заканчивается. Сворачиваемся. Мне шефа нужно в районную администрацию везти…Хоть бы кто мне тоже сказал спасибо за труды мои праведные.
Словно возвращаясь из былого в эпоху текущую, студентки в очередной раз заторможено вздохнули. Затем они встали, поправили на себе одежду, «почистили пёрышки», и лишь тогда загомонили в адрес Кропотова: «Спасибо, милый Витенька!… Благодарим вас, товарищ водитель!…»
При посадке в УАЗик Юрий поддержал Стеллу под руку, а она нечаянно задела своей прохладной ладонью его щёку. И воспоминание об этом прикосновении ещё долго и приятно отдавало в разгорячённое юношеское сердце.
7
Кондрашову, безусловно, повезло с экскурсией к Тёплому ключу, поскольку через два дня в Замараевку нагрянула лютая зима, от которой не то что подснежники, а снегири мёрзли. Утром тех суровых суток, по заведённому обычаю, Юрия разбудила мама ровно в шесть тридцать.
Юноша поднялся, выполнил традиционные гигиенические процедуры и сел завтракать. За столом он вяло поковырял вилкой гору из пышущих жаром макарон по-флотски. «Русско-итальянское» блюдо Кондрашов не столько поглощал, сколько, по-детски забавляясь, воздвигал из него нечто наподобие вулкана с глубоким кратером.
Неизвестно чем бы завершилось сие малопривлекательное и совсем не динамичное действо, если бы с улицы не вошла его мама, вся запорошённая снегом и принёсшая с собой запах морозной свежести. «Что погода вытворяет! – сказала она, зябко вздрагивая. – До стайки я с боем пробивалась. Позаметало стёжки-дорожки – ни пройти, ни проехать».
Осмыслив это известие, Юрий, пронзённый догадкой, моментально «ожил», и остатки сонного оцепенения тотчас покинули его. Он выскочил из кухни в прихожую, торопливо натянул валенки, накинул на себя старую меховую отцовскую куртку, нахлобучил шапку, схватил рукавицы-шубенки и направился к выходу.
– Ты куда это?! А кушать? – остановила его мама.
– Аппетит ещё не проснулся, а к работе охота уже есть, -
ответил ей сын отцовской фразой.
– Так рано же ещё.
– Неотложные дела, – отворив двери в сени, пояснил Кондрашов, и шагнул в утреннюю мглу.
За порогом на него набросился шквальный ветер, обильно приправленный жёстким колючим снегом и сдобренный тридцатиградусным морозом. На глаза юноши сразу же навернулись слёзы. «Ого! – подумал он, пробираясь через сугробы. – Самочувствие, как у пингвина в Антарктиде!»
Хотя гараж находился метрах в четырёхстах от дома, ранний путник преодолевал это расстояние не менее десяти минут. Под курткой его тело заливал пот, но лицо, руки и ноги основательно закоченели. Наконец и тёплый совхозный гараж! В нём ещё никого не было, кроме сторожа Тряхина, которого в обиходе звали попросту Ефимычем. Он же одновременно был и кочегаром.
– Здорово, Ефимыч! – поприветствовал того Кондрашов, входя внутрь.
– Доброго здоровья, молодец! – ответил сторож. – Никак заколел?
– Ага! – признался парень, подходя к отопительному котлу и протягивая к нему руки.
– Погрейся, погрейся, – радушно пригласил его Ефимыч.
Однако в тепле Юрий пробыл всего ничего, так как приходилось спешить, если он желал выполнить намеченное. Потому молодой механизатор сбегал к своему трактору, припаркованному во дворе гаража, и достал из кабины самодельное резиновое ведро, склеенное из отработанной автомобильной камеры. В него он в котельной набирал горячую воду, которую заливал в радиатор. Обернувшись в три приёма, Кондрашов заполнил систему охлаждения дизеля. Выполнив подготовительные действия, тракторист завёл «пускач», а от него – основной двигатель.
«Порядок!» – довольно сказал Юрий, согревая дыханием кисти рук, и полез в кабину. Там он сделал передышку, давая мотору прогреться, а затем выехал за ворота гаража. Путь его лежал к домику молодых специалистов.
Накануне, провожая с Кропотовым практиканток из клуба, он оговорился, что поутру будет вывозить солому с Конинского отделения. Тут-то и выяснилось, что Стелле также нужно в ту сторону.
– Там перевели котельную с угля на газ, – пояснила девушка. – Мне поручили сделать фотографию рабочего дня. Так, быть может, Юра, я с тобой и уеду?
– Чего тебе трястись на его колымаге? – резво вмешался в диалог Виктор. – Полчаса в диких конвульсиях и припадках! Черти грешников в аду так пытают. Да я тебя, голуба, на своей «ласточке» за три минуты и с полным комфортом подброшу!
– Ничего не на колымаге! – обиделся Кондрашов за своего «стального коня». – Нормально.
– Нет, если у нас с Юрой по времени всё совпадёт, то я поеду с ним, – категорично отвергла Стелла «финт» директорского водителя. – Договорюсь с главбухом, и поеду.
И простого сельского парнишку захлестнула невидимая волна восторга от этого потрясающего «я поеду с ним», произнесённого богиней. Кондрашов уже успел подметить, что Стелла положительно отличает его от остальных. При встречах, девушка ему непременно улыбалась. Поначалу Юрий эту примету принимал за её повседневную привычку, равно распространяющуюся на всех, ибо Кораблёва была приветливой натурой. Но затем убедился, что «так», лукаво поднимая уголки милых губ, она улыбалась исключительно ему. И здороваясь, она невесомо касалась пальцами тоже только его. Конечно, то было не более чем выражение человеческой симпатии, но всё равно это был добрый знак.
В свете этих воспоминаний вполне мотивированным выглядело то, что Кондрашов с вечера до блеска выдраил кабину своего ДТ-75, сиденье застелил ковриком, а сейчас держал курс к хижине дяди Толи. Жилище молодых специалистов располагалось несколько на отшибе. Посему легко было представить, до какой степени за вьюжную ночь перемело просёлочную дорогу. И как достанется Стелле, когда она станет пробираться через заносы.
Юрий совершил на «гусеничнике» три ходки до избушки, окна которой в начале восьмого часа изнутри озарились электрическим светом. «Дэтэшка» без труда преодолевал сопротивление белых барханов, оставляя за собой надёжные прикатанные колеи, предназначенные для человека, дорогого сердцу юного замараевца. Лишь тогда «аборигена» посетило успокоение, и он направил «железного друга» к гаражу.
В диспетчерской его уже поджидал завгар Чайников.
– Ты чего ни свет ни заря вхолостую по селу раскатываешь, Кондрашов? – сурово спросил он.
– Да чего-то движок «затроил», Фёдор Матвеевич, – слукавил тот. – Я и решил на всякий пожарный прогнать трактор: вдруг топливный насос барахлит, или в солярку вода попала. А мне же в Конино. Хуже нет, в дороге сломаться, да ещё в такую холодрыгу.
– Ну и?…, – не отступал Федя-третий.
– Вроде нормализовалось.
– Ну, тады давай – за соломой.
С началом рабочей смены Юрий из диспетчерской позвонил в контору и выяснил, что Кораблёва согласовала поездку в Конино с ним. «Стелла, я выезжаю, – заботливо сказал ей Кондрашов. – Ты на ветру не студись. Смотри в окно: я остановлюсь напротив бухгалтерии».
Подъехав к конторе, он остановил «дэтэшку», и стал терпеливо ждать пассажирку. Через пару минут Юрий увидел, как на управленческое крыльцо вышло чудаковатое колобкообразное существо, одетое в телогрейку, валенки, и закутанное в шаль, намотанную на голову на манер тюрбана. Существо скатилось с крыльца прямиком к трактору и принялось дёргать рукоятку дверей. Выпятив в оцепенении нижнюю губу, юный механизатор распахнул дверцу и, после секундного замешательства, непроизвольно расхохотался, идентифицировав в «неопознанном катающемся объекте» не кого-нибудь, а Стеллу. Девушка, усевшись на сиденье с помощью Кондрашова, втянувшего её в кабину, подхватила его смех, признавшись:
– Ощущаю себя Винни Пухом, оторвавшимся на завтраке у Кролика! Это меня так наши женщины снарядили: боятся, чтоб в дороге не просквозило. Сегодня же за тридцать, да с ветром…
– Какое просквозило! – возмутился хозяин «гусеничника», трогая машину с места. – Да у меня в кабине – Ташкент! Засеки, я куртку снял.
– Мы же, женщины, известные трусихи…, – задорно оправдывалась Кораблёва, разматывая шаль.
Юноша, слушая мелодичную речь спутницы, воркующий голос которой звучал подобно песне жаворонка в высоком-превысоком и синем-пресинем небе, последовательно переключил скорость до четвёртой передачи, прибавляя и прибавляя «газку». И сильная машина «поплыла» по зимней дороге, тянувшейся то полем то лесом, с крейсерской скоростью одиннадцать километров в час. Таким ходом они за полчаса доберутся до Конино.
«Капитан корабля» неприметно косился на собеседницу, не прекращавшую непринуждённого монолога и одновременно с любопытством озиравшую незнакомый пейзаж. Бабушка Кондрашова прежде не однажды в шутку поучала внука, что жениха выбирают на зароде, а невесту – в огороде. Коли избранница приглянется на работе в поле, то уж при полном параде – тем паче. Стелла же была на диво хороша даже в столь нелепом одеянии. Она стала ещё милее и, вместе с тем, по-домашнему близкой.
– Юра, ты знаешь, на кого похож? – неожиданно отвлекла его девушка от заветных мыслей, расстёгивая фуфайку.
На чёрта лысого? – ляпнул тот, растерявшись от того, что речь зашла о нём, и что студентка тоже успела разглядеть его, пока он управлял трактором.
– Почему же на чёрта, да ещё на лысого! – засмеялась Кораблёва, пальцами ласково взлохматив его вихры. – Не-е-ет, ты очень напоминаешь моего папу, когда он был в твоём возрасте. У вас с ним во внешности много общего. А на одной фотографии, когда он учился в техникуме – удивительное сходство! У вас в роду, случайно, Кораблёвых не было.
– Н-нет, не было, – поразмыслив, стеснительно ответил парень. – Откуда? Мы же из крестьян.
– Можно подумать, что мы царских кровей, – ободряюще улыбнулась ему горожанка. – Мой папа – из рабочей семьи. Из гущи народной. Да…Чуть не упустила, – как бы не замечая смущения Кондрашова, продолжила диалог Стелла. – Сегодня нам с Маришей, назло пурге, до конторы шагалось так приятно! Бедненькие замараевцы, как белые медведи, барахтались в сугробах, а мы с ней, будто две великосветских дамы, воздушно так продефилировали по укатанной дорожке. Любопытно, какой добрый волшебник нам её проутюжил.
И она вопросительно повернулась всем телом к Юрию. Тот, окончательно застыдившись, засуетился зайчишкой, пойманным на морковной грядке. Он схватил ветошь и начал ею усердно протирать и без того идеально чистое лобовое стекло. К его облегчению впереди показалась окраина Конино.
– Конинвилль, леди, – шутливо оповестил он. – Следующая остановка – Нью-Екмени.
– Не будет ли водитель дилижанса столь снисходителен, – с ходу включилась его партнёрша в игру, – что захватит меня на обратном пути?
– Если леди соблаговолит назвать точные временные координаты.
– Как договаривались, к пяти я освобожусь, – озабоченно застёгивая верхнюю одежду и кутаясь в шаль, произнесла практикантка.
– Есть! – заверил «водитель дилижанса», прижимая руку к груди. – В семнадцать ноль-ноль карета будет подана.
Он высадил пассажирку возле новой котельной, а сам поехал дальше, в поле. За смену ему предстояло совершить три рейса.
8
Вечером «десант» из Нижней Замараевки в прежнем составе тронулся в обратную дорогу. Кораблёва уже приспособилась к непривычной обстановке и из котельной в кабину трактора впорхнула налегке, положив ватник и шаль на сиденье подле себя.
– Ух, какой Ташкент! – воскликнула она, и лукаво посмотрела на Кондрашова.
– Ташкент? – полувопросительно проговорил тот, поглощённый процессом переключения рычага коробки скоростей и тем, чтобы плавно стронуть гигантский стог соломы с места.
Тут он вспомнил данную им поутру характеристику комфорту, что царил в кабине. Встрепенувшись, он повернул голову к девушке и наткнулся на её озорной и выжидательный взгляд с хитринкой. И тогда Юрий расхохотался. И Стелла тоже засмеялась. Так они и веселились словно проказники, с полуслова раскусившие друг друга. А трактор со стогом на протяжении трёхсот метров выписывал на дороге снежный след в виде замысловатой синусоиды. Благо, встречного транспорта не было.
– Честное слово, Юра, – проговорила студентка, успокаиваясь, – у тебя в салоне не только летний зной, но и идеальный порядок. Сразу ощущается, что ты уважаешь свою технику.
– Уважаю, – согласился тот. – Отец приучил. Он же завзятый технарь. В совхозе главным механиком…работал…, – осёкся он.
– Я мимоходом услышала, что женщины в конторе говорили про твоего папу…, – тоже деликатно не договорила фразу до конца девушка.
– Отец…сидит в тюрьме, – выложил горькую правду юноша.
– А что случилось?
– Да-а…Короче, отец дружил с Казимиром…Это отец Нины Самохиной. Считалось, что у них дружба. Только ведь капиталисты неспроста говорят: хочешь потерять друга, заведи с ним общий бизнес. А они решили своё дело открыть – мастерскую по ремонту автомобилей. Батя же любой механизм насквозь просвечивал лучше рентгена. А у Казимира кругом связи. Под это мероприятие отец продал дом с усадьбой, оставшийся от дедушки с бабушкой. Сложились с Самохиным паями: пятьдесят на пятьдесят. Регистрировал предприятие и оформлял все документы, как будущий директор, Казимир. Батя в эти вопросы не вникал. Его задача – производство.
И процесс пошёл, – вздохнул Кондрашов. – Где-то с год всё было нормально, а потом между ними вышел какой-то спор, и выяснилось, что по уставу босс – Самохин, а у отца так – четверть капитала. Тут и разошлись их стёжки-дорожки. Не стерпел батя обмана и порвал с Самохиным. Получил кое-какую компенсацию и вернулся в совхоз. Но то – полбеды…
Кондрашов помолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли потому, что выводил трактор с волокушей по сложному радиусу поворота, а затем продолжил:
– Настоящая беда прошлым летом приключилась. Девочки ходили по грибы. Возвращались мимо тогда ещё недостроенного коттеджа Самохиных. А Казимир там держал за забором здоровенного волкодава. Но цепной укорот ему не делал. А кобель тот, нет-нет, да и сигал через забор: то курицу чью-нибудь придушит, то прохожего до прослабления желудка напугает. Самохина не раз предупреждали, а ему всё нипочём…, – скрипнул зубами рассказчик. – Вот и напала подлая псина на одну из девочек, давай таскать её по земле…Неизвестно чем бы закончилось, да, на счастье, батя мимо проходил. Отбил девочку. Кое-как псину загнал в подворотню…А тут сразу и хозяин объявился. Верещит: «Ты мою собаку дрыном! Да я тебя…»
Ну, на отца и накатило…Вообще-то он среднего роста и телосложения, – обозначил для студентки Кондрашов габариты родителя аналогично тому, как рыбаки показывают величину улова. – Но очень резкий. Если раздухарится – циклопу как нечего делать второй глаз вышибет! Кропот любит загадку задавать: два удара – восемь дырок. Что это? Ответ: вилка. Вот и батя два раза кэ-э-эк врезал Казимиру. Результат: двойной перелом нижней челюсти и травматический ушиб левого глаза – Самохин им плохо видит.
– И чем закончилось?
– Три с половиной года дали. Адвокат говорил, что у бати было
сильное душевное волнение, но прокурор, а за ним и суд не согласились.
– Почему?
– Видишь ли…Прокурор говорил, что если бы отец дрыном дал Казимиру, то тогда бы – да. А отец жердь бросил, а Самохину заехал кулаком. Значит, дескать, понимал, что делал.
