Олег Владимирович Фурашов
Любовь как сладкий полусон
Совмещая приятное с полезным, Юрий совершил пробежку в Ильск, где закупил фруктов. Этим он не ограничился, сделав ещё одно (весьма и весьма экзотичное для него) приобретение, после чего отправился в обратный путь.
В Замараевке Кондрашов направил стопы свои прямиком к хижине дяди Толи. Там он без труда был опознан Шутовой, несмотря на его изрядно перекошенную «по диагонали» физиономию. Марину, уже наслышанную про «Ватерлоо при сельпоо», его «лепота» не слишком впечатлила, ибо на попытку проникнуть дальше сеней, студентка ожесточённо замахала руками: «Тс-с-с…Стелла спи-ит». Зато витамины в виде южных даров природы бдительная практикантка благосклонно приняла.
5
Частично загладив провинность за допущенную недостаточную заботу о любимой девушке, Юрий отбыл восвояси. Дома он отменно поужинал на пару с Венькой. А любопытство братишки о побоях удовлетворил бравой фразой Георгия Буркова из фильма «Старики-разбойники»: «Ерунда, бандитская пуля!»
Голь на выдумки хитра. Подлость «некоторых негуманоидов» заставила Юрия быть хитромудрым на обе ягодицы, как выражаются замараевцы. Обеспечивая себе алиби, он «под завязку» напоил Веньку мятным отваром с мёдом. Пичкая зельем младшего, старший без зазрения совести твердил, что это экстракт волшебного китайского корня «сунь-вынь», от которого «сила и рост великие».
Худенького восьмилетнего Веньку сон сморил в одночасье, и тот, стремглав свалившись в кровать, вдруг захрапел, подобно половозрелому великану-людоеду из сказки, что караулил сказочного Мальчика-с-пальчик.
«Час пробил!» – прошептал заговорщик-одиночка, нервно натягивая верхнюю одежду. Волнение вновь накрыло его.
Простодушного Веньку едва настигло первое сновидение, а Юрий уже подобрался тёмным переулком к коттеджу Самохиных. Под отцовской меховой курткой ему холодили тело ствол и приклад двустволки, которую для пущей маскировки он нёс в разъёмном виде. Протиснувшись к кирпичной тумбе ворот, он выглянул из-за неё на ярко освещённое пространство перед крыльцом, где была установлена будка самохинского волкодава, и…И не увидел отвратительной псины в конуре.
Разведчик обескураженно осмотрел двор, провоцирующе пнул по забору, бросил пару снежков в будку…Увы, четвероногий цербер так и не выскочил с рычанием на нахального типа. «Видимо, Казимир куда-то его пригасил до лучших времён, – догадался несостоявшийся «киллер от высоких убеждений». – Ладно, ещё не вечер».
Итак, чёрный кобель словно сквозь землю провалился. Зато на фоне импортного окна второго этажа коттеджа чётко вырисовывался «капиталоёмкий» силуэт «безразмерной» тётки Властилины. Она, сидя за обеденным столом, что-то смачно уминала, безостановочно двигая челюстями-жерновами. Кондрашов погрозил ей указательным пальцем и шёпотом предупредил: «Ещё не вечер…»
6
По прибытии со спецоперации домой, замараевский «коммандос» едва успел спрятать ружьё в тайник, раздеться и юркнуть в постель, как крылечко морозно заскрипело под усталыми размеренными шагами. «Мама приехала», – догадался юноша, продолжая играть избранную роль и потому глубже прячась под одеяло. По заведённой деревенской привычке, если ожидали кого-то из домашних, у Кондрашовых входная дверь на засов не запиралась.
Лидия Николаевна тихо вошла внутрь, бесшумно разделась, разложила покупки, умылась, и села на кухне пить чай. Юрию, как нарочно, не спалось, и он, не стерпев, вскоре показался на кухне в одних плавках. У Лидии Николаевны кружка с громким бряканьем вывалилась из рук, едва она увидела лицо сына…
В результате Кондрашову на протяжении получаса пришлось её успокаивать, пересказывать перипетии «Ватерлоо при сельпоо» и убеждать, чтобы она не звонила в милицию, так как Юрий сам кое в чём был не прав.
– Юрочка, – пеняла ему Лидия Николаевна, – ведь предупреждала же я тебя: не связывайся и сторонись Самохиных.
– Мама! – не перечил ей сын. – Больше не буду. Давай о другом.
– Да не могу я о другом, – не сразу согласилась та. – …Ну, давай. Просто уже ночь на дворе.
– Ма-ам, – довольный тем, что Лидия Николаевна готова переключиться на иную тему, перевёл разговор в нужное русло Кондрашов, – надо бы как-то помочь Стелле. Надо…кгм…, – замялся он. – Надо бы освободить её от наговора. Ты не могла бы…посодействовать, а?
– От наговора? – не могла не улыбнуться та.
– Мама, ну не цепляйся к словам, – занервничал сын. – Ну, или от напасти. Хоть как назови.
– От напасти? – проникаясь состоянием Юрия и принимая серьёзный вид, в затруднении проговорила женщина. – Чем же я её выручу? Я же не магистр какой-нибудь белой магии…Да и с каких пор, ты вдруг поверил в подобные небылицы? Ты же сам всегда критиковал меня за предрассудки…
– Мама! – не выдержал юноша, вскакивая из-за стола. – Да ни в грош я не ставлю эти идиотские бредни! Но, на всякий случай…Чем чёрт не шутит…Не зря же говорят: бережёного Бог бережёт…На грех и грабли стреляют…, – и он смущённо прикрыл рот кулаком, потому что с языка у него так и слетали сплошь религиозные изречения, вовсе не красившие мужчину с материалистическими убеждениями. – Пожалуйста, сделай что-нибудь.
– Только чернокнижницей я не была, – невозмутимо констатировала Лидия Николаевна. – Ты меня, сыночка, странными просьбами одолеваешь. И прежде разъясни, пожалуйста, что у тебя за отношения со Стеллой, раз ты так о ней печёшься?
– Мама! – перебивая её, Кондрашов от избытка эмоций даже упёрся лбом в перегородку, разделяющую кухню и прихожую. – Здесь дело принципа. А со Стеллой у нас дружба. И чтобы постоять за неё, я такое отчебучу, что Самохиным небо с овчинку покажется!
Вероятно, эскапада сына, в особенности последняя фраза, элементарно испугали Лидию Николаевну. Уж кому, как не ей было знать, до чего горячие мужчины составляли род Кондрашовых. И она по-новому оценила сложившееся положение.
– Хорошо, – сказала она. – Юра, я тебе обещаю, что выполню всё, что… полагается при столь странных обстоятельствах. Однако…при непременном условии…
– При каком же? – облегчённо переводя дух, спросил юноша, ибо обещание его мамы по надёжности превосходило устойчивость материка Евразия.
– Ты что-то недоговариваешь. Ты мне должен сказать, что за чёрная кошка пробежала между тобой, Ниной и Стеллой.
– Что за кошка…, – замялся Кондрашов. – Понимаешь, дура Нинка приревновала меня к Стелле.
– Что, у неё было такое право?
– В смысле?
– Право ревновать тебя?
– Да нет же, совершенно на ровном месте…
– Погоди, Юра. Я спрашиваю не про основания для ревности, а имела ли Нина в принципе право ревновать именно тебя? У тебя с ней что-то было?
– Да как сказать…, – покраснел паренёк до корней волос. –
Целовались пару раз. Вроде, нравилась она мне.
– А потом она разонравилась и понравилась Стелла?
– В общем, да. Фу-у-у-у! – с шумом выдохнул Кондрашов воздух, словно в одиночку вытащил в гору воз.
– Извини меня, Юра, но ты та-ак за Стеллу переживаешь, что создаётся впечатление, что она тебе не только симпатична…
– Так оно и есть, – чуть раньше по существу уже признавшись в глубоком неравнодушии к Кораблёвой, теперь последовательно рубил правду-матку парень, прикусывая губу. – Стелла – восхитительная девушка! Ты же видела её в клубе? Ну?! – произнёс он так, словно сказал: что за излишние вопросы?!
– Извини, ты любишь её? – уточнила Лидия Николаевна.
– Да! – категорично рассёк воздух ребром ладони её сын.
– А она тебя?
– Это не имеет значения. Главное, я её люблю.
– И ты не заблуждаешься в своём чувстве?
– Не заблуждаюсь! – безапелляционно отвечал Юрий. – И тут же, противореча себе, он с любознательностью школяра осведомился, вторично выдыхая избыток эмоций от смущения: – Ф-фу-у-у-у!…Мам, а какая она, любовь?
– Любовь? – в отличие от него, наоборот, вздохнула и задумалась женщина. – Любовь…Сложный вопрос, Юрочка. Ведь на неё нет эталона, как на килограмм, который хранится в Париже в палате мер и весов. Чтобы каждый мог взять свою страсть и сверить с идеалом. Приложил, сопоставил, и готово: да, это любовь. У всякого любовь особенная. И не обязательно высокая и благородная, чистая и прекрасная. Возьми Аксинью и Григория из «Тихого Дона» – чего только меж ними ни было…Чувства способны и вознести высоко-высоко, и уронить низко-низко. И смешной любовь тоже бывает, и бестолковой, и преступной…
– А как у вас с папой?
– У меня от встреч с ним рождалось ощущение радости и доброты. Он ведь очень человечный, но до сих пор по-мальчишески отчаянный. Потому и угодил в переплёт, непутёвый наш…Слов нет, конечно же, надо было правду отстаивать…Но…не совсем так…Так ведь именно он за девочку заступился! За справедливость я его и полюбила…
– И я – тоже! – горячо поддержал Лидию Николаевну сын.
– Ты знаешь что, Юрочка? – блеснули слезинки страданий в глазах его мамы. – Запомни, что изначально какие зёрнышки заронят влюблённые, как их лелеять станут, такие цветочки и вызреют. А цветочки наши с папой – наши дети. Вы с Веней. Потому ты, пожалуйста, будь умницей и не делай глупостей. Постарайся оправдать нашу любовь.
7
Вечером следующих суток, возвращаясь с очередной трудовой вахты, Кондрашов однозначно настроился на то, что уж сегодня-то, хотя бы на пару минут, но он непременно нанесёт визит Стелле. И плевал он с высокой колокольни на запреты Марины!
Однако, молодой человек предполагает, а Господь – располагает. И длань божьего промысла расставила фигуры в шахматной игре, именуемой жизнь, по собственному усмотрению. И разыграла не ту партию, что выбрал юный гроссмейстер.
Войдя во двор дома, молодой тракторист, подобно добротно обученной лайке, моментально распознал обожаемый им и отдающий дымком банный запах. «Чудно! – рассудил он. – Нынче среда, до субботы – три дня, а мама баню истопила. Чудно!»
Он взбежал по ступенькам крыльца, миновал сени, отворил утеплённую входную дверь и из прихожей тотчас разглядел, что в уютной кухоньке, расположившись за столом, о чём-то увлечённо беседуют его мама и…Стелла. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!», – вихрем пронеслось у него в мозгу. И паренёк изваянием застыл у порога.
– Здравствуйте, Юрий Дмитриевич! – с неуловимой смешинкой приветствовала его Лидия Николаевна. – Не стесняйтесь, проходите и не чувствуйте себя гостем.
– Здравствуй, Юра! – тепло произнесла Стелла, и точно своей ласковой прохладной ладошкой прошлась по его вихрастой макушке.
И обе женщины дружно и сдержанно засмеялись, безобидно потешаясь над уморительным видом «пришельца».
– Добрый день…То есть, добрый вечер! – растерянно пролепетал тот. – Так ведь …Вроде бы должны…А, ну да, понятно, – меж тем ничего не понимая, невнятно забормотал он.
– Юрочка, ты не возражаешь, если мы посекретничаем? – спросила у него мама.
– Ноу проблем! – ответил ей сын.
И Кондрашов, сняв верхнюю одежду, удалился в ребячью комнату. Оттуда он, вопреки собственным убеждениям, поневоле прислушивался к обрывкам диалога, глухо доносившегося через стену. Но ему не удалось что-либо разобрать.
Вскоре Лидия Николаевна из кухни прошла в гостиную, достала из шифоньера бельё, а затем из прихожей крикнула сыну: «Юра, мы скоро будем. Не теряй нас». Кондрашов услышал, как хлопнула входная дверь, и заскрипели ступеньки крылечка.
Юноша выключил электрический свет в комнате мальчиков и прильнул к окну. В темноте двора наблюдатель различил два женских силуэта, скрывшихся в предбаннике.
По ступенькам крыльца вновь забарабанили чьи-то ноги. По дробному и чёткому стуку Кондрашов опознал младшего брата. Так и есть, то оказался Венька. Братишка примчался с мороза запыхавшийся и румяный, держа при себе две литровые банки с вареньем.
– Откуда, дружище? – с мальчишеской подковыркой встретил его старший.
– Из лесу, вестимо, – степенно отвечал Вениамин, демонстрируя, что с русской литературной классикой он на короткой ноге. – Да в погреб лазил. Мама за вареньем из малины и черноплодной рябины посылала.
– Зачем?
– Стеллу угостить.
– Ты что, её знаешь?
– Ага. Мама познакомила. Клёвая барышня! Они давно сидят. Чё-то шушукались.
– О чём?
– Да разве ж у женщин выведаешь! – снисходительно и поучительно растолковал брату Венька. – Они ж хитрые. В твоём возрасте пора бы уж знать. Ладно, пойду уроки учить.
– Иди, – проворчал старший брат.
Кондрашов умылся, наскоро перекусил и взял книжку. Не читалось. Подспудно он прислушивался к тому, когда же опять раздадутся шаги, возвещающие о возвращении женщин. Понемногу от домашнего уюта его разморило, и он не заметил, как задремал.
Вернул бодрость духа оплошавшему молодцу, возможно, уже не первый возглас Лидии Николаевны: «Юра, хватит уж спать. Ты, разве, не пойдёшь провожать нашу гостью?» И из гостиной раздался звонкий и дружный женский смех. Юноша вскочил с кровати и, протирая глаза, бросился туда. Его мама и Стелла сидели на диване за большим столом и, по-видимому, только что закончили чаепитие и просмотр семейного альбома Кондрашовых.
– Сами избегаете меня, точно Кулау Прокажённого, – укорил он женщин.
– Не смертельно, – успокоила его мама. – Сейчас проводишь нашу гостью, вот и наговоритесь вволю. Но наперёд, перед выходом на мороз, давай-ка, наденем на Стеллу старый дедушкин тулуп. А то, не ровён час, её после бани да крепкого чая на ветру прохватит.
Они втроём прошли в прихожую. Там хозяева совместными усилиями одели девушку, натянув поверх её пальто просторную шубу покойного дедушки, отчего та стала слегка напоминать саму себя при поездке в Конино. Кондрашов тоже оделся и взял пакет с гостинцами.
– До свиданья, Лидия Николаевна! – благодарно произнесла Стелла при расставании. – Громадное вам спасибо! Я словно заново родилась.
– Будь здорова, милая! – сердечно ответила ей хозяйка.
– Прощевайте, Лидия Николаевна! При оказии тоже заезжайте к нам в Магадан, – «прикололся» её ироничный отпрыск, нахлобучивая шапку. – Пишите письма.
8
На улице Юрий, оставшись с девушкой тет-а-тет, не мешкая, осведомился:
– Как самочувствие?
– За-ме-ча-тель-но! – с расстановкой проговорила студентка и с
наслаждением вдохнула морозный воздух. – Сразу отпустило. Да я что…Ты-то как? Вон твой глазик как заплыл, бедненький! Мариша мне рассказала, как вся контора гудела, обсуждая твоё заступничество. Спасибо! И за фрукты – тоже. Ты, Юра, такой отчаянный…Я даже за тебя боюсь!
– Чепуха! – по-мужски бравируя, отвечал тот ей. – Кое с кем я ещё не поквитался…
– А вот этого, Юра, не надо, – забеспокоившись, перебила его Кораблёва. – Что было, то прошло. И об этом тебя прошу и я, и Лидия Николаевна.
– Да ладно, ладно, – ответил паренёк, меняя тематику. – Что это вас с мамой в неурочный час в баню понесло?
– Ишь, какой хитренький! – нараспев произнесла Стелла. – Хм…Вообще-то, мужчинам нельзя доверять наши дамские секреты. Но тебе, моему отважному рыцарю, так и быть, открою тайну. Только дай слово, что будешь нем, как рыба, а то наши женские уловки не пойдут впрок. Даёшь?
– Ох уж эти женщины! – умудрённым старцем глубокомысленно изрёк Кондрашов. – Конечно, даю слово. Могила!
– Ну, слушай, – удовлетворённо проговорила практикантка. – Сегодня в обед к нам, в хижину дяди Толи, приходила твоя мама. Мы с ней познакомились…Раньше-то только мимоходом виделись. И договорились про баню: порчу снимать. Уж очень она настаивала. Сказала, что её подготовили…м-м-м…осведомлённые люди.
– Ни чё се! – позаимствовал Юрий восклицание из лексикона Кропотова.
– Пришли мы в баню, – изменилась в лице девушка, мысленно повторно окунаясь в парную среду. – Естественно, разделись. Лидия Николаевна выключила электричество и зажгла свечу. Стала близ меня её проносить: снизу вверх, снизу вверх…От ступней и до головы. И что характерно, свеча трижды гасла! Представляешь? В бане – ни дуновения, а пламя гаснет! Вначале я про себя дурачилась: глупости же. А тут перепугалась до мурашек по коже. Вокруг пекло, а меня морозит. Да, чуть не упустила…Твоя мама свечку поднимает, а сама по бумажке молитву читает: «Отче наш, сущий на небесах…» Ну и так далее. Так вот, первый раз она свечу до колен подняла, а та возьми и погасни! Представляешь? Вторично – до пояса. И снова то же самое! В третьей попытке – до плеч. И опять темнота. Лишь с четвёртого раза получилось от начала до конца. И не поверишь – лихорадка как сгинула!
Молитву Лидия Николаевна прочитала, – припоминающее взглянула Стелла на звёздное небо, – и говорит, что надо париться. Залезли мы с ней на этот…на верхний…
– …полок, – подсказал ей спутник.
– Да, на верхний полок, – приняла рассказчица подсказку. – Меня твоя мама как начала веником охаживать…Ужас! Думала, что растаю, как Снегурочка из твоего стихотворения. Я и запищала: «Ой, не могу!» А Лидия Николаевна меня надоумила: «Так ты слезай на нижний полок». Я и пересела. И тут она, хитренькая, сверху неожиданно холодной водой из ведра как окатит! Оказывается, так надо было. А брызги на лампочку попали…Свет-то мы к тому времени включили…А лампочка возьми и перегори…Темнотища полнющая, вода холоднющая, я орущая! Представляешь? Словом, я как запищу, да с нижней лавочки на верхнюю к ней ка-а-а-ак запрыгну! Она тоже перепугалась, да тоже ка-а-а-ак закричит, да ка-а-а-ак подпрыгнет…И головой об потолок! Представляешь? Обе сидим и орём! Картина – умора. Кто со стороны увидел бы, то решил бы, что парятся две сумасшедшие из психбольницы!
И Стелла заразительно засмеялась, рассыпая мелодичными росинками отголоски своего веселья в зимней тишине. Кондрашов захохотал вместе с ней, вообразив банную суматоху. А когда они угомонились, полюбопытствовал:
– Значит, подействовала процедура?
– Вообрази себе, – приостановила движение в сторону избушки Кораблёва, – я преобразилась. Не могу утверждать, что именно подействовало, но сейчас у меня голова светлая-светлая. А до того лежу себе одна-одинёшенька в хижине дяди Толи и тоскую: «…и никто не узнает, где могилка моя».
– Тьфу-тьфу, – подражая покойной бабушке, суеверно поплевал через левое плечо Юрий.
– Вот так с меня сняли дурные чары, – улыбнулась расколдованная красавица. – Хорошая у тебя мама, Юрочка!
– Она у меня славная! – с гордостью в голосе подтвердил провожатый.
– Я её впервые увидела в конторе в начале декабря. И подумала: «До чего интересная, но строгая женщина». Она тогда строителей отчитала за недоделки. Культурно, вежливо, но вместе с тем взыскательно. Спросила про неё у бухгалтеров, а они – мне: «Кондрашова, заведующая детским садом».
– Детский сад – пройденный этап, – пояснил Кораблёвой Юрий. – Недавно пустили новый детский комбинат. Он от первого кирпичика до последнего гвоздика строился под маминым надзором. Ну и без директора совхоза, само собой, не обошлось. Не для себя старались: для детишек и односельчан. Прежде, когда ещё сельсоветы были, их с Бурдиным четыре раза подряд депутатами выбирали.
Или ещё факт про маму, – набирался объяснимого вдохновения юноша. – Однажды мы идём с ней по селу, а на пригорке стоят три девчонки – класс так пятый, приблизительно. Увидели нас и зашептались. Мы как поравнялись с ними, одна из них и говорит: «Три-четыре». И они хором: «Здрав-ствуй-те, Ли-ди-я Ни-ко-ла-ев-на!» Пять лет уж тому, как девчонки в школу ушли, а поди ж ты…
– Молодец, любишь свою маму! – с едва заметной одобрительной завистью отозвалась задушевная собеседница. – Кстати, Юра, на досуге я прочла твои стихи, – достала она из кармана пальто записную книжку и протянула её попутчику. – Мне понравилось. Спасибо. С наиболее удачными из них ознакомила одного компетентного человека. Ничего, что посамовольничала?
– Да ладно, чего там…, – застеснялся тот, принимая блокнотик.
Они остановились перед заборчиком, окружавшим домик молодых специалистов. И тут провожатый, заметно занервничав, с натугой выдавил из себя:
– Стелла, можно, я кое о чём тебя попрошу?
– Да. Всё, что могу, – беспечно пообещала ему девушка, после банной встряски и моциона по-прежнему пребывавшая в состоянии лёгкой эйфории.
– Для меня это очень-очень…, – продолжил Кондрашов, переходя на внезапно осипший баритон и даже теряя стройность речи. – Ибо…Потому что…Оберегает от бед…Короче говоря,
прими, пожалуйста…
Вслед за невразумительным вступлением он извлёк из кармана куртки свой сюрприз, что он вчера приобрёл в Ильске. То были простенькие, но выполненные со вкусом бусы из янтаря. Их ему посоветовала купить продавщица, уверив, что янтарь предохраняет от сглаза, а равно и от простуды, поскольку способен согревать.
И паренёк, волнуясь, вложил презент в руки Кораблёвой.
– Какие оригинальные! – восхитилась Стелла, разглядывая дар в полосе света, падающего через окошко. – Смотри, это звёнышко даже в виде сердечка. Прелесть!
Она провела тонким и длинным указательным пальчиком по наполненным солнечным сиянием жёлто-золотистым камешкам и, вздохнув, решительно отказалась от подарка, возвращая его законному владельцу:
– Нет, милый мой рыцарь! Я не могу принять…Это против правил. Подобные вещи женщина принимает от…мужчины, находясь во вполне определённом положении. Подобное налагает обязательства…Нет-нет, спасибо!
Юрий убито отшатнулся от длани повелительницы, столь безжалостно возвращавшей дар.
– Стелла, перестань! – взмолился он. – Если ты не примешь такой…пустяк…Если откажешь в такой малости, то я…околею здесь как пёс презренный! – глухо дал он торжественный зарок.
И в доказательство твёрдости и несокрушимости намерений Кондрашов уселся на заснеженную тропинку, упрямо сжав губы.
– Встань! – потребовала студентка. – Встань, и забери, пожалуйста, бусы.
Вместо положительной реакции юный обожатель и вовсе улёгся, уткнувшись лицом в сугроб с мужеством Муция Сцеволлы.
– Поднимайся сейчас же, несносный! – рассердилась Стелла, и даже топнула хорошенькой ножкой. – Поднимайся, или я с тобой не буду разговаривать ни-ког-да!
Ответом явилось могильное молчание. А девушке померещилось журчание ручейков, образовавшихся от таяния мерзлоты под горячим телом бунтаря, преступившего неписаный кодекс чести, негласно принятый в отношениях между ними.
– Мальчишка! – разгневалась Кораблёва. – Мне и без того
несладко, а ты прикалываться вздумал…
Лишь протяжный, хватающий за душу, далёкий вой безымянного пса на противоположном конце Замараевки нарушил тягостную тишину. Практикантка зябко передёрнула плечами.
– Ну и загорай! Напугал! – положила она бусы на спину строптивцу и скрылась в сенях, притворив за собой наружные двери и притаившись за ними.
Незримый поединок характеров продолжался до очередного воя неведомой дворняги и завершился победой сильного пола. Стелла неслышно отворила двери, высунула голову из сеней и удостоверилась, что упрямец по-прежнему недвижим, подобно знаменитому изваянию Родена «Мыслитель», только сражённому навечно.
Она вернулась к строптивцу и притронулась к его горячей и запухшей щеке своей прохладной ладошкой. Поскольку тот на подобные проявления компромисса никоим образом не отзывался, девушка наклонилась, взяла бусы и пошла на попятную:
– До чего же ты, Юра, противный! Но я не могу на тебя злиться: ты же мой рыцарь. Хорошо, я принимаю твой…оберег, но с одним условием.
– Каким? – «воскрес» тот, поворачивая голову и открывая глаза.
– Прежде встань, пожалуйста. Я же с человеком разговариваю.
– Уже, – проговорил Кондрашов, вскакивая.
– Слушай меня, – наставительно сказала Кораблёва. – Я принимаю твою любезность. Спасибо. Мне очень-очень приятно. Однако ты тоже берёшь на себя обязательство принять от меня ответный подарок. И до тех пор я стану хранить бусы, но носить не буду. Идёт?
– Идёт! – просиял провожатый.
– Я забыла, ты за какую команду болеешь?
– За ЦСКА…А что?
– Ничего. Это моя тайна, – со значением сказала студентка. – Помоги мне, пожалуйста, снять шубу.
Юноша принял дедушкин тулуп, и стоял перед девушкой, сияя глуповатой и счастливой улыбкой.
– Наклонись ко мне, – попросила его та. – Я воротник твоей курточки поправлю.
И стоило Кондрашову послушно склониться, Стелла бережно прикоснулась губами к его подбитому глазу.
9
Домой Юрий не возвращался, а летел, подобно херувиму паря над Замараевкой и напевая про сказочную девушку Олесю, что живёт в белорусском Полесье.
– Проводил? – встретила его вопросом Лидия Николаевна, сидя на диване и штопая дыру на Венькиных штанах.
– Ага! – вдохновенно ответил ей сын, и плюхнулся рядом с ней.
– Осторожно! – вскрикнула его мама. – …О-о-х-х, как ты меня напугал…Чуть на иголки не сел!
– Чуть-чуть не считается, – беззаботно отмахнулся Кондрашов.
– Ты, милый мой сыночек, учти, – назидательно принялась вразумлять его Лидия Николаевна, – что надо быть осмотрительнее. В жизни ведь можно уколоться – и гораздо больнее – вовсе не о швейную иголку.
– Мам, на что ты намекаешь? – вдохновлённый прогулкой, дурачась, отвечал ей тот. – Я ничего не соображаю. Ни-че-го!
– То-то и оно, – нахмурилась его многоопытная собеседница. – Извини меня, Юрочка, что я вторгаюсь в деликатную сферу, но я, как-никак, твоя мама…Меня очень беспокоит твоя увлечённость Стеллой. Любовь, бесспорно, прекрасное чувство, но…
– Ты что-то имеешь против?
– В такой ситуации бесполезно иметь «за» или «против». Это не решается голосованием. Я боюсь отрицательных последствий.
– Мама, о чём ты толкуешь? Какие последствия? Я же не позволю чего-то дурного по отношению к Стелле.
– Речь не столько о ней, сколько о тебе. О неизбежно ждущих тебя разочарованиях.
– Ха! Ты допускаешь, что я разочаруюсь в…в этом потрясающем человеке?!
– Мне страшно за твои иллюзии. Я предвижу, что по окончании практики она уедет, а тебя…а тебя погребут осколки несбывшейся мечты.
– Ещё чего! Я буду приезжать в Среднегорск. Я поступлю в
университет…
– Юра! – пресекла его рассуждения Лидия Николаевна. – Вы разного поля ягоды. И по возрасту. И по социальному положению…
– Ерунда! – парировал её доводы тот. – Любви все возрасты покорны. Что до моего …кгм…статуса, то меня могут взять в команду мастеров. Я же был на просмотре. Конечно, у меня хромает видение поля, но я над этим работаю. Зато у меня скорость – ого-го-го! А там получу высшее образование и…
– Юра! – обессилено отложила иголку его мама. – Я не поверю…Откровенно скажу: я не допускаю, чтобы такая завидная молодая женщина не имела…как это нынче говорят…Спонсора?
– У тебя есть что-то конкретное? – насторожился юноша.
И черты его лица заострились как мордашка у лайки, когда та делает «стойку» перед загнанной на дерево белкой.
– Я…я ненавязчиво навела в бухгалтерии справки про неё. За Стеллой в Среднегорске ухаживает богатый мужчина. Он ей звонит. Как-то подъезжал к конторе на иномарке. Но она не приняла его…
– Мама! – нахмурился Кондрашов. – Ты наводишь справки, слушаешь старых сплетниц…
– Юра, – уже не могла остановиться Лидия Николаевна, – прости меня, но поговаривают…
– Мама! – вскочив с дивана, вспылил сын. – Ты чего, как Кропот!…Сплетни собираешь!
И он рассерженной походкой удалился в свою комнату. Вскоре оттуда донёсся напев: «Олеся! Олеся! Оле-е-е-ся!» Однако теперь голос вокалиста звучал надтреснуто и в озадаченной тональности.
Глава пятая
1
Нина Самохина сидела за письменным столом в своей комнате и, усердно обводя кончиком язычка губы, старательно изменяла свой почерк. Она корпела над посланием, адресованным Хорину Эдуарду.
Хорин был тем самым «спонсором», который однажды совершил блиц-визит в Замараевку на иномарке. Тот приезд завершился фиаско, ибо Стелла Кораблёва не удостоила его аудиенции. Равным образом студентка не отвечала на телефонные звонки и на заказные письма воздыхателя. Потому для Самохиной не составило труда разузнать адрес Хорина у подружки, работавшей на почте.
Первая деревенская красавица отнюдь не собиралась «ни за` што, ни про` што» уступать свою девичью привязанность «пришлой козе». И в том ей обязан был поспособствовать незнакомец Хорин. Причём, посодействовать таким образом, чтобы не навредить «подлому козлище» Кондрашову, страсть к которому Самохина, несмотря ни на что, не смогла выжечь из своего сердца.
Первоначально Нина вознамерилась набрать текст послания на компьютере, да вовремя спохватилась, что автор, от имени которого она сочиняла обращение, по определению не мог обладать дорогой оргтехникой и пользоваться ею. Ведь она придумала текстовку, которую якобы нацарапала, словно пьяная курица лапой, молодая и разбитная замараевская доярка Илона Блюватая. То есть, та самая Илонка, которая забеременела от Виктора Кропотова ещё до призыва того в армию, но позже под прессингом родичей пошла на аборт.
Один ушлый субъект надоумил Нину, что послание должно быть правдоподобным: правде, перемешанной с измышлениями, верят охотнее всего. Над ёрническим стилем обращения подлинному его творцу пришлось изрядно попотеть, ибо (по легенде) Илонка Блюватая «карябала» его в «бабском подпитии». Для придания корреспонденции пущего правдоподобия, Нина насажала на бумагу пятен от просроченной консервированной кильки и соплевидных клякс из носа. Помимо этого она, пардон, трижды ёрзала на листке своими упругими ягодицами в те моменты, когда «полужопицам» (по меткому выражению пресловутого Кропотова) приспичивало издавать неприличные звуки.
По истечении пары часов напряжённейшей беллетристики сочно «ароматизированное» сочинение было завершено. Самохина его понюхала, отчего её гадливо передёрнуло, а затем приступила к контрольному прочтению.
«Здрассьте далёкий и увожаемый Эдуарт Петрович! Хотя
ежлибы не нужда глазоньки мои б на вас не глидели и ващще на кой фиг вы мне бы тады сдались! Ан нужда подпираит, а от таго и пишу вам я простая постсовецская даярка и по совмистительству брошеная маладуха Илонка Блюватая.
Лутшие свои годы я атдала ферме, коровам и Витьку Кропотову – есть у нас такой антиресный диривенский бык на двух ногах, каторый ни одной тёлке праходу ни даёт. Он ни даёт брать сибя за рага, но баб бирёт за вымя. И мине он тожа как то рас праходу ни дал, а дал кои что другое. Он зажал мине в тамбуре каровника и начал счупать пачём здря. Я иму не сразу давалася. И тагды он гаварил мине што до таго любит што ажник выкалол маё имя на…адном сваём месте. Я спрасила пачиму так далико, а он сказал што для души и што толька я и он увидим шидевр.
И Витёк сжал што-та твёрдае в сваём кулаке и спрасил миня: паказать? Я апустила глаза книзу и увидила што из иго полурастёгнутай ширинки с любапытствам выглядывали не толька глаза. И я сказала што да…И он паказал. Мы раньше с им хадили в децкий садик, и я увидила што у ниго всё как в садике толька раз в пицнацать больше. У других мужиков как с рыбай в воде: пака в штанах кажица бальшое, а как дастанишь – так сибе. А у Витька – цельный пипидастр! Лихоманка тибя задири!
У миня ат иго вида ажник прихватило серце, а он прихватил всё што пониже. И стал делать это…ну…Начал эрогенить и интимить. Фашист с эриктильным клитарам! Я заждмурилась и паняла што скора моя уражайность резко павысица.
