Олег Владимирович Фурашов
Любовь как сладкий полусон
– Если бы в горах были мы, – ни секунды не раздумывал Юрий, – а у тебя вдруг иссякли силы, то я бы прижал тебя, и мы вместе уснули вечным сном…
Глава четвёртая
1
Февральским воскресным утром Юрий и Стелла вышли на зимнюю рыбалку. Виктор и Марина отказались от давно задуманной затеи по более чем уважительным обстоятельствам. Во-первых, в этот день семейство Кропотовых ехало свататься к семейству Шутовых. Во-вторых, студенток вызывали в университет по поводу дипломных работ. Потому вечерним автобусом они уезжали из Ильска в Среднегорск, а Марине надо было ещё успеть устранить недоработки в проекте.
Около десяти часов Юрий и Стелла выбрались за околицу села. Девушка изредка позёвывала и зябко передёргивала плечами.
– Н-да, ты не в восторге от…мероприятия, – посмеиваясь, оценил её состояние юноша.
– Вот любому отказала бы, – призналась Кораблёва, – а тебе не могу.
В обычный февральский день уже рассвело бы. Однако сегодня природа вытворяла чёрт-те что: снег валил с небес густыми хлопьями и завис плотной непроглядной стеной, которая неуловимо колыхалась в атмосфере и не отпускала сумерки. При полном безветрии и температуре, близкой к нулевой, осадки были подобны тяжёлому бархатному занавесу, который путникам приходилось раздвигать плечом. Воистину, получалось по рефрену популярной песни: такого снегопада давно не знали здешние места.
Юрий и Стелла брели по нетронутому массиву, распахивая его лыжами. Дороги не было перед ними, её не оставалось за ними, и оттого создавалось впечатление, что всё, и даже время, подчинились незыблемости и неизменности пространства.
Сначала путники шли вровень. Но спустя километр паренёк вышел вперёд, а студентка пристроилась за ним. Лыжники держали курс на Каму более часа, но великая уральская река упрямо пряталась от них в замысловатых складках уральского пейзажа. Постепенно Кондрашову стало ясно, что он сбился с пути. Уставшая Стелла не вела уже с ним разговоров, и юноша улавливал за спиной только её сбитое дыхание. Периодически практикантка спрашивала:
– Юра, мы заплутали?
– Нет-нет, что ты, – поспешно успокаивал её зачинщик неудачной акции. – Потерпи немножко, пожалуйста. Скоро придём…Кстати, знаешь какими были последние слова Ивана Сусанина? – осведомился он, надеясь развеселить напарницу.
– Нет. Какими же?
– Где же эта проклятая дорога?!
– Спасибо, ободрил…, – укорила его Кораблёва, которой было не до юмора. – Ты тоже, между прочим, учти, что в четвёртом или пятом колене нашего рода по линии мамы были поляки.
Впрочем, самому Кондрашову также было не до смеха. И он внутренне проклинал свою задумку. Однообразные окрестности и нечистая сила ещё с полчаса водили заблудшие души по кругу, прежде чем вывели их на старую линию электропередач. По ней замараевец сориентировался на местности, и они уже без проблем выбрались к Тёплому ключу.
Далее их связка, элементарно следуя вдоль ручья, вышла к Каме и ветхой рыбацкой избушке из давнего-давнего прошлого. На берегу, как спрогнозировал бы более или менее проницательный синоптик, было пустынно: ловить рыбку, пользуясь жаргоном рыбаков, «не климатило». Мало того, не наблюдалось и собак, которых плохой хозяин выгнал из дома.
Сбросив лыжи и войдя в лачужку, Стелла без сил плюхнулась на деревянный топчан и пожаловалась замараевскому аборигену: «Милый Ванечка Сусанин, я голодна-а-я-а, как волк! Да ещё насквозь промокла». В ответ туземец, сбросив с плеч рюкзак с рыболовным снаряжением и снедью, засуетился проворнее Фигаро. Вскоре железная печка-буржуйка потрескивала дровами, заготовленными впрок безымянными рыбаками, жадно поглощая хворост в своём чреве.
Пока юноша ходил в близлежащий лесок за сушняком, восполняя позаимствованные запасы топлива, Стелла навела порядок внутри облюбованного бунгало, а также на печи разогрела пирожки и шанежки, накануне выпеченные Лидией Николаевной. Кроме того в рюкзаке она обнаружила яблоки, конфеты и бутылку «Советского шампанского». Это уже была «домашняя заготовка» Кондрашова.
К возвращению дровосека на топчане была накрыта самодельная скатерть-самобранка, а печка отдавала сухим калёным зноем. В избушке стало тепло. Отсыревшая верхняя одежда обильно парила, и любители приключений развесили её на гвоздиках, в большом количестве вбитых в бревенчатые стены, пристроив туда же и лыжные ботинки.
Юрий откупорил бутылку с игристым вином, наполнил им складные охотничьи стаканчики, и провозгласил шутливый тост:
– За наше счастливое спасение и избавление от напасти!
– Так, мы, правда, заблудились?! – округлила глаза Стелла.
– Угу, – смущённо признался паренёк. – Но теперь всё позади.
– Идёт. За наше счастливое спасение! – упирая на слово «наше», приняла здравицу вторая сторона.
Они выпили. Вино, вероятно, крепко ударило девушке в голову, потому что, как заметил сотрапезник, глаза её по-особенному заблестели, а банальные остроты Кондрашова она сопровождала громким смехом. Наверное, сказалась и усталость трудного перехода. Впрочем, наблюдателю о состоянии Стеллы не стоило и догадки строить, так как она сама приложила тыльную сторону ладони ко лбу и констатировала, полуприкрыв глаза: «Ой, Юрочка, я, кажется, опьянела».
Закусив яблоком, студентка предложила второй тост, пристально взглянув на юношу:
– За нас и за тех, кого мы помним и кто всегда в нашем сердце!
Инициатива была безоговорочно и с пониманием поддержана.
В рыбацкой хижине, между тем, воцарилась африканское пекло: печка исправно поднимала температуру воздуха, да и шампанское изнутри подогревало. Лицо Стеллы порозовело, на лбу проступили мелкие бисеринки пота.
– Господин Сковородин! – озорно произнесла она, обмахиваясь ладошками, точно веером. – У меня брюки и свитер насквозь промокли. Не осудите ли вы меня за то, если я их сниму и на гвоздиках развешу?
– …П-пожалуйста! – едва не поперхнувшись конфетой, ответил Кондрашов, и в горле у него мгновенно пересохло.
– Тогда отвернись на секундочку, – скомандовала девушка.
Юрий послушно выполнил распоряжение.
– Всё, можно, – разрешила Стелла, выполнив задуманное.
Юноша принял прежнее положение и исподлобья провёл «рекогносцировку»: на Кораблёвой осталась безрукавная бежевая кофточка, из-под нижнего края которой, где-то там, в запретной зоне (на чём он не рисковал сосредотачиваться, улавливая нюансы периферийным зрением) чуть-чуть выставлялись белоснежные трусики. Кондрашов импульсивно отвернулся, словно током ударенный, и принялся кочегарить в печи.
– Вы, сударь, тоже промокли. Великодушно позволяю вам раздеться, – шаловливо, но без тени какой-либо двусмысленности, как умела только она, распорядилась практикантка. – Объявляется конкурс «Мини-бикини – 98».
«Сударь» беспрекословно и послушно, подобно детсадовской «малявке», вздрагивающими руками снял тренировочный костюм. Отныне его тело прикрывали футболка да плавки.
– Шампанского! – по-королевски повелела Стелла, капризно направив указательный пальчик на бутылку с напитком.
Кондрашов разлил остатки игристой жидкости по пластмассовым стаканчикам.
– За то, чтобы по три наших заветных желания исполнились, хотя мы ещё и не поймали золотую рыбку! – кокетливо провозгласила девушка.
– Лучше за одно, но совпадающее, – пробурчал Юрий, подправляя тостующую.
Стелла сделала вид, что не поняла поправки или пропустила её мимо ушей. Она поглощала вино не спеша, мелкими глотками, посмеиваясь над компаньоном по сегодняшнему предприятию, и вела себя всё более раскованно. Её же визави, напротив, закрепощался. Он не знал, как себя держать: поди, угадай, женские капризы, если ты не Казанова и не Дон Жуан, не Вольф Мессинг и не Дэвид Копперфильд.
– Юрочка! – внезапно прошептала Кораблёва, обведя избушку шалым таинственным взором. – Тебя не охватывают предчувствия, что вместе с нами здесь незримо присутствуют души тех цыган?…Азы и Ноно? Ведь мы же в долине любви. Да и эта лачуга такая древняя.
– Охватывают! – принимая эстафету, подхватил её фантазию тот. – Я уже чу-у-ую, – завыл он не то на манер шаманского заклинания, не то злобного зимнего ветра в печной трубе. – Я чую-у-у, что дух Ноно вселился в меня!
– А в меня – мятежный призрак Азы! Я – Аза, ха-ха-ха! – захохотала с жуткими обертонами Стелла, сверкая в полутьме очами, подобно одичавшей кошке.
Она вскочила с лежанки и под собственный ритмичный напев принялась «откалывать» коленца из забытых танцев наших предков. В полумраке хижины отсветы пламени, пробивавшиеся сквозь щели затворки печи, причудливо отбрасывали на стены и потолок собственные блики, а также мятущиеся тени «реинкарнированой Азы». И в этой мизансцене Стелла и в самом деле была похожа на прехорошенькую молоденькую ведьму, внушавшую разом и мистический ужас, и чувственную страсть.
– Аза! Ноно с тобой! Йо-хо-хо! – со зловещим стенанием вступил в действо и Юрий, которого даже просквозило дьявольским морозцем сверху донизу.
Он выстукивал ритм поленьями, отчаянно шлёпал босыми ногами по земляному полу, отбивая чечётку и по-цыгански встряхивая плечами. Так они лихо наяривали на протяжении нескольких минут непонятную варварскую смесь из языческой пляски, кельтской джиги и падучей Святого Витта, пока Стелла не свалилась в приступе смеха на топчан.
– Ой, держите меня!…Сейчас, наверное, рожу кого-нибудь!…Ой, умора! – заливалась она. – Ну и рыбалка у нас…Увидел бы кто со стороны таких рыбаков!
– И не двое, а четверо, – в унисон ей скоморошничал Кондрашов, вытирая пот на лбу и присаживаясь рядышком с фантазёркой. – В нас же вселились Аза и Ноно!
Хмельной запал оставил шалунью столь же скоро, что и языки пламени, угасшие в печурке. Она смежила веки и сказала:
– Как голова кружится! Можно, я немножко посплю?
– Конечно-конечно, – освобождая место на лежанке, подвинулся юноша к самой стене.
– Юрочка, я тебе доверяю, – почти по-младенчески проронила Стелла, пристраиваясь поудобнее и укладывая голову ему на колени.
– Спи, Ёлочка моя, – вдруг вырвалось полушёпотом у Кондрашова.
Девушка в ответ из последних сил признательно провела пальцами по его кисти. И сей лаконичный диалог значил нечто большее, чем поцелуй для иных возлюбленных.
Сон моментально овладел проказницей. Кондрашов же
затвердел сильнее кончиков ногтей. Снаружи он зачугунел сфинксом, охраняющим покой Нефертити, в то время как внутри в нём всё бурлило. Трёхголовым змеем на него нагрянули Искушение, Желание и Соблазн, раздиравшие его сознание и вожделенно сулившие немыслимые, нечеловеческие наслаждения. И юноша трижды склонялся над зачарованной красавицей, покушаясь на то, чтобы воровски похитить сказочное лобзание с её губ… Но всякий раз в его мозг властно вторгались недремлющие воспоминания о проступке в другой избушке.
Одолеваемый сомнениями и противоречивыми побуждениями, изнурённый получасовой борьбой, Юрий прислонил голову к стене. Постепенно звериный тонус мышц ослаб, и чугунный ступор покинул его. Кондрашов лишь на миг смежил веки и незаметно для себя…задремал…
Ох! В этом месте повествования в уши автора невольно вламывается возмущённый и донельзя оскорблённый бас Кропота, а равно дружный хор иных мужских голосов, уязвлённых в своей подлинно мужской святости: «Тюха-митюха! Слюнтяй! Размазня! Сопляк! Лапоть! Разиня!…Ему бы сиську мамкину сосать!…Кашу манную мямлить, а не штаны носить!…Пустышку суньте ему!…Позор джунглям! Позор стае!» И даже более тонко разбирающиеся в нюансах человеческой психики женщины, наверняка, насмешливо поджали бы губы: «Ну, уж…Не находимся, что и сказать. Просто нет слов…». А Нонна Мордюкова, продолжая играть роль председателя колхоза из фильма «Простая история», обязательно изрекла бы: «Хороший ты парнишка, Кондрашов…Но не орёл!»
Впрочем, как знать, не исключено, отдельные критики и приняли бы во внимание тот довод, что для нашего героя оказалось неприемлемым уворовывание счастья по кусочкам, обгладывание его аки кости, брошенной оголодавшему верному псу. «Всё, или ничего!» – таков девиз, начертанный максималистски настроенной юностью, не приемлющей компромиссов. По крайней мере, кондрашовской юностью.
А что чувствовала героиня? Она сладко спала. Так сладко, как спала до того только с папой и мамой…
Первой от сладкой дрёмы очнулась муза Кондрашова. Она
зябко повела плечами и прошептала: «Холодно!» Избушка и в самом деле выстыла. Оно и не мудрено, ведь «буржуйка» отдаёт калории строго в пределах того, «за что заплачено». Следом за Кораблёвой проснулся и её верный страж.
– Юрочка, который час? – поинтересовалась девушка.
– Половина четвёртого, – проинформировал тот, направив циферблат наручных часов к окошечку.
– Ой, скоро снова темнеть начнёт! – испугалась студентка. – Ты не забыл: нам с Маришей надо поспеть к вечернему автобусу.
– А как же рыбалка? – прозондировал настрой Стеллы юноша, подавая ей просохшую одежду.
– Вот уж, нетушки, как-нибудь в другой раз, – однозначно возразила Кораблёва. – Одеваемся – и на лыжи.
Когда они близ избушки надевали лыжи, девушка неожиданно задала вопрос:
– Юрочка, почему ты меня назвал Ёлочкой?
– Ёлочкой? – застигнутый врасплох, переспросил он. – …Ты как ёлочка на детсадовском утреннике: красивая, но колкая; случаешься раз в жизни, так и то притронуться нельзя.
2
Мудрецы, увы, излагают истину, когда утверждают, что в одну
и ту же реку нельзя войти дважды. Подлунное бытие текуче и изменчиво. Воскликнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!», – конечно, можно. А удержать его в памяти, в произведениях искусства, в фотографии – задача вполне реальная. Но зафиксировать действительное событие, вернуться к его истокам и пережить заново – затея непостижимая и для Всевышнего: он сам так устроил мироздание. Именно поэтому в обыденности деловые люди руководствуются приземлённым афоризмом «Ловите момент!» Прозевал миг удачи – и он пролетел мимо вас, рассекая пространство подобно метеору. И, не исключено, что подобие уникального шанса в вашей судьбе уже никогда не приключится.
Юного замараевца который час подряд неотвязно доставала мысль о том, что нынешним воскресеньем птица счастья коснулась его своим крылом, но он, растопырив «пятерни-грабли», застыл на просёлке ершовским нерасторопным Иванушкой-дурачком. А ведь в жизни, как в принципиальном футбольном матче: не забиваешь ты – забивают тебе. И тогда незабитый стопроцентный мяч становится точкой отсчёта, влекущей поражение.
Именно так рассуждал Кондрашов, следуя в директорском УАЗике от Ильского автовокзала в село Нижняя Замараевка. Только что он и Виктор Кропотов отправили в Среднегорск последним автобусом Стеллу Кораблёву и Марину Шутову. Там подружки решат в университете учебные проблемы, а во вторник вернутся обратно. И у одного молодого механизатора на определение судьбы останется шанс до ближайших выходных – ибо тогда закончится преддипломная практика его любимой женщины.
По приезде в село, УАЗик остановился на одном из перекрёстков. Из машины выпрыгнул Кондрашов и зашагал в сторону родного дома. Автомобиль поехал дальше, в гараж, где Кропотов ставил своего «горячего аргамака» на «ночной прикол».
На полпути намерения Юрия изменились. Его внимание привлекли окна клуба, мерцавшие далёкими электрическими огнями. «Вот так штука, – подумал он, – сегодня же репетиции нет. С кем это Лукин там? Наверное, ребята тусуются». И он импульсивно отправился туда. Юноша был слишком взвинчен, чтобы почивать у родительского очага.
В директорском кабинете народу было явно не густо. Там поздний гость обнаружил только двух полуночников: Аркадия Николаевича и…Нину Самохину! Они сидели по одну сторону стола и о чём-то секретничали, приклонив головы. Завидев нежданного посетителя, дочка Властилины смешалась и отпрянула. Лукин же на его появление отреагировал хладнокровно:
– О, мой юный коллега! – хмельным тенорком театрально провозгласил он, простирая навстречу Кондрашову руки. – Какие люди в Голливуде! Проходи, проходи. Таким гостям всегда мы рады!
– Доброй…уже ночи! – поприветствовал их Юрий.
– А мы тут с Ниночкой наметили новую песню разучить, – пояснил ему заведующий клубом. – Муки творчества, так сказать.
– Ну, я побегу, Аркадий Николаевич, – поднялась из-за стола первая сельская красавица. – До свидания!
Самохина ушла. Паренёк тотчас пожалел, что «нелёгкая» занесла его «на огонёк»: во-первых, о чём разговаривать с подвыпившим Лукиным, во-вторых, он явно помешал уединившейся парочке. И ещё. Странно, но ему показалось, что Самохина также была подшофе.
– Да я, Аркадий Николаевич, пожалуй, откланяюсь, – сказал Кондрашов. – Я…Я ведь Кропотова искал, – соврал он.
– Нет-нет, пройди и сядь, мой друг, мой дом к твоим услугам! – высокопарным речитативом заговорил директор клуба, ухватив визитёра за рукав и потянув его к столу. – Присядь и выпей за моё здоровье.
– Да что вы, что вы?! Я ж не потребляю! – поневоле впадая в актёрскую интонацию, с излишней аффектацией возразил юноша. – Важней всего – режим спортивный.
Дальнейший их диалог отчасти напоминал выдержку из шекспировской трагедии. Драматургия диалога была обусловлена тем, что стороны не нуждались одна в другой, но не знали как лучше и с наименьшими издержками отделаться от взаимного присутствия. При этом у Кондрашова создалось впечатление, что Лукин всячески старался заретушировать факт позднего посещения и поспешного ухода Самохиной.
– Присядь, присядь, а выпью я.
– Присяду я, но что вам в этом?
В процессе переклички Аркадий Николаевич успел достать из письменного стола бутылку красного вина, стаканы и прочую атрибутику холостяцкого застолья, знакомую Юрию с прошлого раза. Однако, имелось и отличие: вино было французское и очень дорогое. Да и сам Лукин был в новом с иголочки импортном костюме. Потому поздний визитёр не мог не отметить, что финансовое благосостояние кутилы необъяснимым образом улучшилось.
– Скажи мне, Юрий, милый друг, – постепенно переключался с речитатива на прозу заведующий клубом, – простительна ли в любви измена?
– Даже и говорить об этом странно! – категоричен был тот.
– Эх, ты, молодо-зелено, – ухмыльнулся Лукин. – Как же тогда нам быть в случае с Тургеневым?
– При чём здесь Тургенев? – осведомился Кондрашов.
– А вот, Юра, разительный исторический казус. Ты не забыл, я на спевке как-то поминал про маститую оперную диву прошлого века Полину Виардо?
– Угу, – междометием подтвердил слушатель тот факт.
– Так вот, – даже бутылку с вином отодвинул на край стола Аркадий Николаевич, – возлюбленным у неё выпало быть не кому-нибудь, а самому Ивану Сергеевичу. И надо же было такому приключиться, что их жгучая страсть поэтапно переродилась в приязнь, а затем – в дружбу. Дружба меж мужчиной и женщиной – нонсенс. Неслыханность же заключалась в сногсшибательном повороте их отношений: Иван Сергеевич по уши втюрился в …дочь Полины Виардо!…Щас уж не скажу, то ли в Марианну, то ли в Клаудиу…А! Каково?!
В данной фазе изложения Лукин, не сдержав эмоций, выскочил из-за стола и принялся расхаживать по кабинету, разминая руки с таким видом, словно это он только что бросил Виардо и готовился овладеть её чадом.
– А…А вы, часом, не привираете? – усомнился паренёк.
– И Полина, – не обратив внимания на реплику Юрия, воздел обе руки к люстре худрук, – поняла и простила-таки и Тургенева, и дочь. А Иван Сергеевич…Ох, до чего же обожал старый хрен женщин!…На смертном одре молил он любимую о том, чтобы его, почившего в бозе, молодая грешница покрыла напоследок собственным телом. С тем завещанием и канул в мир иной! Но прежде чем тело греховодника предали земле, его фатальное желание было свято исполнено!
Кондрашов, возвращаясь из клуба домой, переосмысливал разговор с Лукиным. И заново оценивал эпизод с тургеневской мужской нацеленностью на женщину. И его начинал колотить крупный озноб. «Покрыла собственным телом! Покрыла собственным телом! – твердил он, как в бреду. – Покрыла собственным телом!» И у него аж мурашки зелёными крокодилами бежали по телу от слов, звучавших подобно заклинанию.
Отныне в юноше вызрела установка на то, чтобы решительно переломить ход событий в пользу любви; на то, чтобы завладеть стратегической инициативой раз и навсегда. И он, от нетерпения даже во сне отсчитывая каждый миг, стал ожидать приезда Стеллы.
3
Момент истины наступал неумолимо. Стелла Кораблёва и Марина Шутова, покончив с неотложными студенческими делами, возвращались в Ильск на рейсовом автобусе. Рейс выпал на середину буднего дня, и пассажиров в салоне почти не было. Потому ничто не мешало подружкам поделиться наболевшим. Марина рассказывала подружке подробности сватовства:
– …договорились, что свадьбу сыграем после посевной. Сама понимаешь, что Витька такой мужик, которому нужно вешать хомут на шею, пока он не очухался. Мы и по производственной линии подкрепились: отец договорился с Бурдиным, что Витю от совхоза направят в сельхоз на заочку. В технике он разбирается. Федя-третий уже не тянет. И через годик моего муженька завгаром поставят.
– Как у тебя Мариша всё расписано, – порадовалась Стелла. – Ты молодец!
– Кораблик, ты-то уж десять раз могла быть «молодец», – в ответ попеняла ей подруга. – Чего к тебе в универе Эд опять подкатывал?
– Предлагал подбросить нас. Я наотрез отказалась.
– Стелл, зря ты мудришь. Эд – беспроигрышная лотерея.
– Мариш, ты, наверное, забыла, что сказал Лис Маленькому принцу?12
– Какой ещё лис? А-а-а…Ну и что же он сказал?
– Он сказал: «Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь». Эд, быть может, – недурной вариант, но моё сердце его не видит.
– И кого ж оно видит? Неужто этого салажню Юрку?
– Пожалуйста, не говори про него так. Это славный и смышлёный глупыш. Он как Буратино своим наивным носиком тычется в меня, и я чувствую, как лёд вокруг меня тает, тает, тает…
– Стеллка, – прыснула Шутова, – гляди, дотычется! У вас с ним хоть что-то было?
– Ну что ты! Он на меня смотрит как на деву Марию.
– Вообще, мы с тобой такие закомплексованные дуры …Другие вон что вытворяют. Я тоже до поры терпела…И чё? Хуже я стала для моего Витеньки? Да ничуть не бывало! Вот и ты, возьми да и отломи себе и Юрке такого кайфа…, а наутро фью-и-ить, – присвистнула Шутова, – только тебя Замараевка и видела.
– Нет уж. Я так не могу, – закрыв глаза, категорично замотала головой Стелла. – Если я ему позволю, то заберу с собой в Среднегорск. Одного боюсь: чтобы вместо одного несчастья – в моём лице, в итоге не получилось два. Вот закончу универ – папину пенсию сразу отменят. Как сама-то ещё устроюсь – неизвестно…А Юрочка, мой хороший неиспорченный мальчишечка, не готов пока к семейной жизни…
Глава пятая
1
Если о депутате говорят, что тот пластичнее амёбы – это свидетельство крайней беспринципности политикана; его готовности адаптироваться под какую угодно ситуацию, а если «правила игры» требуют того, то и «лечь под распоследнюю шлюху в кальсонах».
Если, оценивая акробатический трюк, зрители восклицают по поводу его исполнителя: «Невероятная пластичность!», то разумеют под этим способность гимнаста принять немыслимую позу, «сложиться втрое», продемонстрировать невиданную гибкость.
Отклики завзятых театралов о невероятной пластике актёра имеют в виду дар лицедея, позволяющий тому через свою индивидуальность выразить практически любую человеческую натуру; способность перевоплощения в иной образ. В этом смысле великий актёр подобен аморфной массе, принимающей форму окружающей обстановки.
Теперь плюньте на перечисленные примеры, как на ничтожную величину в сравнении с пластикой женщины. В этом качестве она непревзойдённа. По текучести ей уступает даже вода. Ради достижения поставленных целей она, в зависимости от обстановки, просочится подобно едкому дыму либо божественному благоуханию через микроскопическую щелочку, пролезет сквозь игольное ушко, минует хитроумнейшую преграду, мимикрирует в любое существо.
Там же, где не обойтись без твёрдости алмаза, дамы, для реализации своих далеко идущих замыслов, ненавязчиво и обходительно прибегают к эксплуатации мужчин, используя их наподобие лома, тарана, стенобитного орудия. Это позволяет феминам совершать свои проделки изящно и приятно, выходя из передряг причёсанными, прибранными, при макияже и с аккуратно почищенными пёрышками. А кавалеры-чернорабочие, на протяжении всей человеческой истории, в конечном итоге, лишь выполняют их заявочки и поручения.
Судите сами. Нет спора, что основоположником классического театра является великий Шекспир. Однако выполнил он данную миссию по женскому социальному заказу. Все знаменитые кутюрье (Коко Шанель – исключение, подтверждающее правило) – мужчины, да ведь щеголяют-то в их нарядах преимущественно женщины. Ну и что из того, что автор лучших вальсов – мужчина по фамилии Штраус? Ведь подвиг его на то слабый, но прекрасный пол. Вероятно, сию истину и постиг однажды очень и очень неглупый бородатый мыслитель, изрёкший приблизительно следующее: женские идеи, овладевшие мужчинами, становятся исторической материальной силой.
Немудрено, что и инициатором сотворения танцев (в целом) и балетного искусства (в частности) тоже явился главный эротический стимул вселенной. Сударыни придумали его явно для сугубо женских дел. Если человекообразные производители церемонию ухаживания ещё с пещерной эры стихийно тщатся свести к минимуму (буркнул очаровательной незнакомке пару нечленораздельных мычаний, как Герасим Муму, – и затащил в кусты), то дамы и танцевальные па тоже заставили служить тому, чтобы гедонистический церемониал ухаживания растянуть до целой возвышенной романтической увертюры.
Скажите, ну где ещё возможно так скрытно и интимно, и в тот же самый момент – открыто и публично, «препарировать» вдоль и поперёк подопытного джентльмена, вызвавшего у фемины интерес? Да исключительно в танце! Воздушное кружение и порхание – предпосылки к тому, чтобы, как бы мимоходом и невзначай, без всяких осложнений и последствий, изучить интеллект и находчивость кавалера, ощутить свежесть его дыхания, проверить наедине (и это при всех!) магнетическую силу его притягательности либо отсутствие таковой, а также прощупать и прозондировать, и очень тщательно прозондировать (увы и ах!) длину, толщину и прочие параметры его…кошелька. Понравилось – к вашим услугам второй тур вальса, танго, фокстрота…И знакомство углубляется и углубляется. Не понравилось – спасибо и до свидания. Ну, а коли дуэт дамы и кавалера на протяжении трёх туров кряду сливается в едином порыве, значит, танец выполнил главную свою функцию.
Кассету на портативном магнитофоне давно перевернули на обратную сторону, а Юрий беспрерывно кружил и кружил Стеллу в незамысловатом фокстроте. Сегодняшним февральским вечером в домике молодых специалистов устроили мини дискотеку. Но танцпол был без спиртного, ибо ранним утром следующего дня Кропотов с Бурдиным уезжали в Среднегорск.
После нескольких танцев в общем кругу, Марина утащила Виктора в кухоньку, благодаря чему Юрий и Стелла, уединившись в комнатке, в танцевальных ритмах проплыли расстояние, равное морскому переходу Магеллана. И ни у юноши, ни у девушки не возникло желания «сойти на берег». Они шутили, строили планы на будущее, болтали о котёнке Ваське и о других недавних событиях, что принадлежали им двоим.
– Юрочка! – как-то особенно любезно произнесла Стелла, когда они в ритме танго миновали, вероятно, уже мыс Горн или Огненную Землю.
И Кондрашов незамедлительно ощутил, что его сердце среагировало на зов бурными сокращениями, разогнавшими молодую и горячую кровь мощнее, чем торнадо вздымает волны Карибского моря.
– Да?! – вздрогнув, откликнулся он.
– А когда мы с тобой поссорились, ты обо мне думал?
– Угу. Я гнал мысли о тебе прочь, а они всё равно лезли и лезли в голову. И проникали, когда я спал.
– И тогда, что?
– Сказать?
– Обязательно!
– Но это было тогда…Когда был разлад…
– Я поняла…
И юноша, чуточку откашлявшись, смущённо признался ей доверительным полушёпотом:
Меня ты любишь лишь во сне,
Едва смежает ночь ресницы,
Тогда являешься ко мне,
И сладко снишься, снишься, снишься…
Приходишь, свежестью дыша,
Улыбкой девичьей чаруя,
Взлетает ввысь моя душа,
И ждёт с надеждой поцелуя.
Я свято верю в тот обман,
Любуясь призрачною тенью,
К утру рассеется туман,
И ты исчезнешь, как виденье.
Но ночь ты проведёшь со мной,
Я утолюсь частицей малою,
Ты станешь феею лесной,
А я – Иванушкой Купалою.
Жаль, наяву при встрече ты,
Не примешь трепетных признаний,
И, как всегда, сожжёшь мосты
Для исполнения желаний.
Коль милой всех надежд лишён,
Раз в мире этом я – приблуда,
Легко уйду в последний сон,
И не вернусь уже оттуда.
Так не зови же слабаком:
Мол, от невзгод сбежал нарочно…
Тебя я в мире жду ином!
Где ты моею будешь точно!
Партнёрша по танцу, воспринимая строки своего поклонника, обожгла его энергией громадных очей, синева которых потемнела, как Чёрное море перед штормом. Кондрашов близко-близко увидел её, беспредельно распахнувшиеся зрачки, дохнувшие бездонностью пучины Марианской впадины. И ему почудилось, что он – новичок-скалолаз, уцепившийся кончиками пальцев за неверный выступ утёса, и потому соскальзывающий в пропасть.
И прежде такая недосягаемая небожительница вдруг сама порывисто прильнула к нему и легко коснулась своими губами его губ. И юноша, ощутив медовую упругость холмиков Стеллы, пьянящий аромат её дыхания, ответно склонился к лицу любимой…И впервые в жизни поцеловал любимую женщину…И ещё…И ещё…И с каждым поцелуем самая желанная на свете девушка прижималась к нему всё сильнее, а дыхание её учащалось и учащалось…
Внезапно Кораблёва пришла в себя и отстранилась.
– …Извини меня, Юрочка, – проговорила она. – Я не могу так…Мы же не одни…
– А…А пойдем к нам, – набравшись духа, предложил юноша.
– К вам? Как…к вам! – испугалась студентка. – Там же Лидия Николаевна…Веня…
– Мама уехала на свиданку к папе, – успокоил её Кондрашов. – На целых три дня. Венька спит…
– Правда?
– Правда!
– Подожди, – отступила от него на шаг Стелла, обхватывая пылающие щёки ладонями. – Дай прийти в себя. Я точно во хмелю! Ничего не соображаю…Хорошо, мой милый мальчик, пусть будет по твое-му-у-у…
Оказалось, что Кораблёва не случайно по-песенному растянула своё женское согласие, потому что в этот самый момент входная дверь распахнулась, и в избушку вошёл…Эдуард Хорин…
– Здра-а-а-авствуйте! – громко произнёс он, стараясь перекричать магнитофон. – Извиняюсь, я стучал-стучал, но никто…ничего…
– …Оба-на! – с некоторой задержкой и с непроизвольным восклицанием ответил ему лишь Кропотов, ибо остальные промолчали.
Кондрашов убавил громкость звучания музыки. За перегородкой на кухоньке с шумом сдвинулась табуретка – это Марина развернулись в сторону вошедшего. Стелла инстинктивно отодвинулась в сторону. И никто из хозяев хижины дяди Толи не произнёс ни слова.
