Настя Мирная
(Не)Идеальная девочка
– А тебе-то что? Тебе не похую? Ты свой выбор, блядь, сделала. Отъебись от него! – рычит, не скрывая презрения.
– Нет, не похую! Я хочу знать, что с ним! Это из-за меня он уходит? – перехожу на наполненный отчаянием крик.
И так боюсь услышать ответ, который и без того знаю.
– Да! Из-за тебя! Ты, грёбаная тварь, поигралась и бросила! А я его потом по кускам собирал! Ты, сука, сердце ему разбила! Предала так же, как и все остальные! Все вы, шлюхи, одинаковые. К жениху своему вали на хуй, а моего друга в покое оставь, блядь! – бросает в лицо обвинения и, резко крутанувшись, уходит. А я опять стою, не в силах даже заплакать.
"Ты, сука, сердце ему разбила!"
И я никогда себе этого не прощу. Буду толкать этот камень в гору, пока он меня не раздавит. Не размажет кровавой кашей из костей и внутренностей по всему склону. Одно дело знать, что причинила боль любимому человеку, и совсем другое услышать это от его друга.
Знаете, что такое Ад? Нет? А я знаю.
Это вернуться на мгновение с того света, чтобы тут же разлететься на тысячи осколков. И каждый из них отзывается резкой болью и кровоточит, продолжая хвататься за жизнь.
Срываюсь с места и лечу к Панамере. Выезжаю с территории парковки, оставив за собой облако пыли. Несусь непонятно куда, игнорируя светофоры и запрещающие знаки. Не понимаю, как удаётся обойтись без аварий.
Вылетаю за город и кладу стрелку. Мотор ревёт на повышенных, в то время как моё сердце раздирает на кровавые куски.
Паркуюсь у спортзала и прямо с порога, не переодеваясь, подскакиваю к груше, игнорируя защиту. Начинаю неистово её колотить, пока не остаётся сил. Падаю на пол и начинаю рыдать.
– Всё нормально?
– Помощь нужна?
– Может к медикам?
Раздаются вопросы завсегдатаев, но я в ответ только качаю головой. Смотрю на кровавое месиво, которое было моими руками и даже не чувствую боли.
Всё умерло.
Отрываю ослабевшее тело от пола и плетусь к выходу.
– Я это переживу. Переживу! – ору в ночное небо. – Или покончу с собой!
Глава 31
Раньше я думала, что свобода и есть счастье. Как же я ошибалась
Едва открываю входную дверь, как из гостиной выплывает мама.
– Ну, наконец-то вернулась. – счастливо щебечет, в то время как внутри меня завывает монстр. -Надо обсудить несколько вопросов по поводу свадь… Что с твоими руками? – визжит, когда замечает кровь и свисающие куски разорванной кожи.
– Херня. – бросаю спокойно, не заботясь о том, как это звучит.
– Тебе в больницу надо!
– Я же сказала – херня! – рявкаю бешено.
Внутреннего спокойствия как не бывало.
– Тогда завтра поговорим. – тухнет мама.
Она уже смирилась с моей резкостью и нежеланием участвовать ни в приготовлениях к свадьбе, ни в светской жизни, ни даже в домашних посиделках.
– Завтра мне ещё этого дерьма не хватало. Добей лучше сразу! – гаркаю в ответ.
– Ну, что с тобой происходит, Настя? – разводит руками.
– Действительно, а что? – ухмыляюсь, зеркаля её позу, развожу ладони в стороны.
Блин, неужели она реально не понимает? Они вынудили меня расстаться с любимым человеком и спрашивают, что происходит. После того, как я рыдала у неё на плече, загибаясь от разбитого сердца, она всё ещё не поняла?
– Мы тут во всю к твоей свадьбе готовимся. Ресторан, банкет, машину, цветы, декорации заказали. Осталось только согласовать меню и выбрать тебе свадебное платье. – перечисляет всё то, от чего мне хочется прыгнуть под колёса первой попавшейся машины.
– Мне НЕ нужно платье! – выталкиваю сквозь зубы.
– Как не нужно? А в чём же ты замуж выходить собралась?
– В саване!
– Хватит, Анастасия! – появляется в дверях отец. – Перестань себя так вести!
– Вы так ни черта и не поняли?! – срываюсь и начинаю истерично хохотать. – Вы меня не под венец отправляете! Вы меня хороните!
После того, что я узнала сегодня, внутри меня взорвался вулкан. Всё то, что я так долго и упорно топила под слоями бетона, вырвалось наружу.
– Прекрати! – гаркает отец.
Но поздно.
Слишком много всего. Много боли, страданий, одиночества, горя. Слишком для одного человека. Три мучительно длинных и бесконечно адских недели я носила всё в себе. И я срываюсь.
– Сами прекратите! Вы меня даже за человека не считаете! Не видите, что я не хочу всего этого! Не замечаете, что мне паршиво настолько, что впору вздёрнуться?! – ору, наплевав на всё.
– Мы всё это для тебя делаем! – вклинивается мать. – Для твоего же блага. Таких, как Кирилл, больше нет. Ты с ним будешь счастлива.
– Счастлива?! С человеком, от которого меня блевать тянет?! И ни хрена вы это всё не для меня делаете! – перевожу дыхание. – Продаёте подороже! Ради своей блядской конторы! Вам всю жизнь было насрать на мои чувства и желания!
– Ты просто нервничаешь перед свадьбой, как все девушки. – опять подаёт голос родительница. – Это пройдёт!
– Что пройдёт?! Я вены вскрыть готова от одного его вида! Как я с ним в постель лечь должна?! Да вам же плевать! Продаёте меня, как сутенёры шлюх!
– Немедленно прекрати этот цирк и подбирай слова, Анастасия! – психует, краснея, отец.
– Подбирать слова?! – снова повторяю за ними. – Вот вам правильные слова. Свадьбы НЕ будет! Я люблю другого!
– Уж не этого ли белобрысого ублюдка? – раздаётся за спиной холодный голос Должанского.
– Не смей так о нём говорить! – рычу, оборачиваясь. – Единственный ублюдок здесь – ты!
Мама охает сзади. Отец пропускает пару крепких словечек, а мы с Кириллом сверлим друг друга тяжёлыми взглядами.
– Я многое тебе прощал, Настя. – говорит угрожающе тихо. – Измену, ужасное поведение, все твои капризы и срывы, но хватит. Через неделю мы поженимся. Платье я сам выберу. Никуда ты не денешься.
– Пошёл ты на хрен, Кирилл! Все вы пошли! Я вас ненавижу! Сва-дь-бы не бу-дет! – выплёвываю по слогам и, сорвав с раскуроченного пальца кольцо, швыряю в грудь "жениху".
Несколько мгновений, кажущихся вечностью, мы все следим за полётом украшения и в образовавшейся гробовой тишине слышим падение металла. Не знаю, что происходит с остальными, но это мой триггер.
С рыком срываюсь с места, словно дикий зверь, и на адреналине отталкиваю Должанского от прохода, как тряпичную куклу. С космической скоростью подлетаю к машине, не обращая внимания на жалящие капли дождя, и уже хватаюсь за ручку, когда меня дёргает назад. Сталкиваюсь с налитыми кровью глазами Кира, и по спине пробегает озноб. Что-то в его взгляде пугает меня, заставляя цепенеть. Я замираю не в состоянии не то что вырваться, даже пискнуть.
– Значит, перед ним ноги раздвигаешь, а я только после свадьбы? Когда уже поздно будет? Только развод и половина моего имущества? Как же я раньше не замечал, какая ты брехливая шлюха? – шипит, словно змея в серпентарии. – Что тебя не устраивало? Мало денег и подарков? Недостаточно внимания? Или, может, я был недостаточно напорист? Может, рожей не вышел? – выплёвывает ядовито.
Его пальцы больно впиваются в плечи, оставляя синяки. Я дёргаюсь, но он лишь сильнее вжимает меня в металлический корпус Панамеры.
– Отпусти меня, Кир… – закончить не успеваю, потому что он набрасывается на мои губы.
Проталкивает в рот язык и начинает шарить им. Его руки хватают бёдра, стискивают ягодицы, рёбра и грудь, оставляя отметины.
А я стою, не в силах шелохнуться.
Бывший жених глубже заталкивает язык, и я начинаю давиться и кашлять, а он до крови прокусывает мне нижнюю губу. Металлический привкус отрезвляет моё застывшее сознание, и я, собрав последние силы, упираюсь ладонями ему в грудь, использовав машину как опору, отталкиваю.
Он делает всего пару шагов назад, но этого достаточно, чтобы я успела запрыгнуть на пассажирское сидение и щёлкнуть замком. Быстро перебираюсь на место водителя и завожу мотор. Перед капотом выскакивает Должанский с абсолютно безумными глазами и лупит по машине, давая понять, что не отпустит меня. Переключаю на заднюю и выжимаю педаль газа. Резина дымит при резком развороте, а Кир, потеряв опору, падает на колени. Опять переключаю передачу и, воспользовавшись образовавшимся "окном", вылетаю со двора. Педаль выжимаю до упора, пока не вклиниваюсь в городскую пробку. Всю дорогу боялась, что он или родители поедут за мной.
Может я и неплохой дрифтер, но к погоням не готова.
Проезжаю пару километров и, клацнув поворотником, скатываюсь на обочину.
Пока я сбегала, дождь усилился, а вот адреналин пошёл на убыль. Меня начинает колотить. Всё тело трясётся, руки дрожат, слёзы бесконечным потоком скатываются по щекам. И я начинаю ладонями лупить по рулю и орать, пока не срываю голос. Спустя время руки сами падают вниз, а голова опускается на кожаную оплётку.
Не знаю сколько проходит времени, счёт ему я давно потеряла. Перед глазами всё плывёт и раскачивается. Нос заложен. Голова гудит. Голосовые связки разорваны, а я вдруг понимаю, что счастлива.
Мне наконец удалось прекратить весь этот кошмар. Свадьбы не будет. Так же, как и родителей. Я переступила эту грань. Пересекла черту. И как бы сложно не было дальше, я справлюсь, потому что впервые в жизни почувствовала вкус свободы. Он ощущается вкусом ветра на языке. Запахом океана в носу. Видится бесконечными просторами перед глазами.
Может, это ещё не конец, но новое начало. И будь что будет. Обратно я не вернусь. Эту дверь я захлопнула безвозвратно и выбросила ключи. Я сама по себе не жестокая, но мне плевать, если отца хватит удар. Они никогда не заботились о моём счастье. Только о благополучии и достатке. Возможно, именно так предки воспринимают любовь и заботу, но не я.
Любовь… То, чего никогда больше не будет в моей жизни. Артём Северов тоже остался за той дверью. Понимаю, что он никогда не простит меня. Не знаю, смогла бы я, будь на его месте. Но ведь если любишь, иногда стоит наступать на горло свое гордости.
"Предала так же, как и все остальные!"
Я так и не поняла до конца смысла этой фразы.
Как и все остальные? Значит, его уже предавали? Другая девушка?
При этой мысли накатывает жгучая волна ревности, на которую я теперь не имею права.
Может ли простить тот, кому уже разбивали сердце?
Ладно, я не счастлива. Без него не могу. Но хотя бы свободна.
Выруливаю на опустевшую трассу. Оказывается, я несколько часов пробилась в истерике. Дождь теперь стоит непроглядной стеной. Приходится напрягать и без того воспалённые глаза, чтобы хоть что-то разглядеть.
А я ведь даже не знаю, куда ехать. И что делать дальше.
Телефон вместе со всеми вещами остался дома, и Вике я позвонить не могу. Адреса её не знаю.
Так и катаюсь всю ночь по городу просто потому, что боюсь остановиться. Выкручиваю музыку на максимум, разрывая барабанные перепонки и вызывая острую, причиняющую физическую боль пульсацию в гудящей голове.
Из динамиков начинает раздаваться песня, от которой я резко торможу у бордюра, судя по хрущёвкам, какого-то спального района.
Двое ходили по земле. И пили зелёный чай в обед…
Рыдания разрывают грудь, отдаваясь болью в разодранной глотке. Не обращая внимание на разорванные связки, кричу. Долго, громко, на надрыв. Бью и без того раскуроченными кулаками по приборке, оставляя на ней кровь, ошмётки кожи и, возможно, осколки костей.
Всё хорошо, всё у нас получится…
– Ничего не получилось! Всё закончилось! – хриплю, давясь слезами.
Когда силы в очередной раз заканчиваются, оставляю в покое приборную панель и тихо плачу. Без всхлипов и причитаний.
Скручиваю громкость до нуля.
В тишине раздаётся только надрывное дыхание и звук разбивающихся о поверхность солёных капель.
Отрываю от рулевого тяжёлую голову и сквозь пелену дождя и слёз замечаю на обочине фигуру, бредущую под дождём.
Как может кто-то гулять в такую погоду, да ещё и среди ночи?
Человек движется неспеша, опустив вниз голову, которую скрывает капюшон. Будто несёт на спине непосильную ношу.
Но что-то в расплывающемся силуэте кажется до боли знакомым.
Сердце начинает перемалывать кости раньше, чем приходит понимание. Распахиваю дверь и вылетаю под колючие ледяные капли. Дыхание срывается, когда оббегаю машину, лечу по тротуару и сталкиваюсь лицом к лицу с мужчиной.
– Артём… – выдыхаю и бросаюсь ему на шею раньше, чем успеваю тормознуть этот порыв.
Забываю обо всём. Главное, что он здесь, а с остальным я справлюсь
– Не знаю, что ты здесь забыла, но лучше исчезни! – рычит и, оттолкнув меня, проходит мимо.
Глава 32
У меня было всё. А сейчас ничего не осталось.
Ещё один день закончился. Который уже? Десятый? Двадцатый? Пятидесятый?
Нихуя не понимаю. Время давно потеряло смысл.
Кажется, в прошлой жизни я считал секунды до встречи с ней. А сейчас? Что мне остаётся, кроме как продолжать это бессмысленное существование? Сам себе в тот день поклялся, что переживу это.
Вот только, блядь, жить не выходит. Я перегорел. За рёбрами только ядерный пепел оседает, который всё ещё пахнет ванилью и кокосом. Наверное, даже через годы я не вытравлю его из себя. Не вырву из башки её образ. Не перестану слышать её голос, смех, несдержанные стоны.
– На хуй! – рычу и прикладываюсь губами к бутылке.
Делаю большой глоток, но пойло даже не обжигает. Уже всё давно выгорело. Она выжгла своими словами.
"Если любишь, отпусти…"
Как? Как, блядь, отпускать, когда сердце только для неё бьётся?
Я дал ей уйти, но так и не отпустил. Не могу не любить. И не ненавидеть тоже не получается. Как можно одновременно жить с такими разными чувствами? Как вообще, сука, можно жить без неё? Без тепла её тела и бесконечных поцелуев?
Сколько их было за эти пять дней? Сотня? Тысяча? Им я тоже счёт потерял. Всё ещё не верится, что как конченный нарик, так на её губы подсел. Даже, блядь, от её дыхания торчу. Оно тоже одно на двоих было.
Себе ничего не оставил. Всё ей отдал. Не только сердце. Жизнь к ногам. А она? Вытерла подошвы и пошла дальше. Может, она уже замужем? И нет больше Мироновой? Теперь Должанская?
Блядь, вот на хрена я об этом думаю? Для чего мне это знать? Должно быть похуй! Но мне совсем, блядь, не похуй.
Не выходит, сколько не заливаюсь алкашкой. Один сплошной запой. Бухаю не просыхая. Так хоть отрубиться удаётся, чтобы не видеть её голое тело на своей постели. И снова, сука, не слышать, как она стонет под моими губами. Как выкрикивает моё имя, когда кончает.
Опять заливаю в глотку вискарь и морщусь. Давлюсь и долго хрипло кашляю. Разодранное горло так и не зажило. Выл, как раненный зверь, весь день, вечер и ночь. И все следующие сутки. Орал, пока не потерял голос и не разорвал голосовые связки. И пил. Много. До потери сознания. Просто падал посреди комнаты. Или по дороге в туалет. Всю морду в кровь разнёс, но даже боли не было. Всё ещё не понимаю, подох я тогда или продолжаю агонизировать?
Тоха меня от пола отскребал на следующий вечер. В чувство привёл, но ненадолго. К ночи опять в говно.
– Э, Тёмыч, ты чего? Живой вообще? – орёт Арипов, открыв дверь запасным ключом и напарываясь на мою распластанную на полу тушу.
– Отъебись! – шиплю сорвавшимся и всё ещё пьяным голосом.
Машу руками, заливая слюной паркет в коридоре, стараясь отогнать его, как заебавшую муху.
– Вставай, блядь, Север! – тащит меня вверх, а мне просто сдохнуть охота. – Ты чего в синие сопли ухуярился?
– Захотелось, бля! – отрубаю и падаю на диван, до которого друг с трудом меня дотащил. Ложусь на спину и закрываю глаза. Ловлю вертолёты. И в каждом из них она. – Сука! – рывком сажусь и тут же чувствую приступ тошноты.
Тоха молча притаскивает мне какое-то ведро, в которое блюю, пока желудок наизнанку выворачивать не начинает. Суёт мне в руки бутылку хер знает откуда взявшейся минералки.
Раскуроченные руки дрожат. Несколько пальцев безвольно свисают и ноют. Крышку открутить мне, ясен хуй, не удаётся. Приятель выдёргивает у меня минералку, открывает и возвращает обратно. С трудом делаю несколько глотков, отзывающихся острой болью в изувеченном горле. Пока пью добрую часть проливаю. Всего колошматит, как в каком-то припадке. Ставлю бутылку на стол, но их внезапно становится два. Пластик с глухим стуком падает на пол, отдаваясь тяжёлыми вибрациями в черепушке. Опять опускаю веки, но лежачее положение больше не принимаю.
– Рассказывай давай. Что с Мироновой?
– Нет больше Мироновой. Забудь о ней. – отзываюсь глухо и тут же давлюсь каким-то странным звуком, похожим на всхлип.
– В смысле, блядь, нет? Надеюсь, ты имеешь ввиду не то, что она на тот свет отчалила? – вытягивается его лицо.
А я смеюсь. Ржаво. Со скрежетом. Сквозь боль.
Переживу. Должен пережить. Иначе никак.
– Дичь не пори. Живая она. Здоровая и счастливая.
– Тогда в чём проблема?
– Не со мной.
– Сука! – вот нахуя я опять себя через это протаскиваю?
Сколько можно выворачивать и без того искорёженную душу?
С того дня Арипов едва ли не каждый вечер ко мне таскается. Сам не бухает и за мной следит.
Надзиратель, сука, сраный.
Если надо, до кровати дотаскивает. Или какой-нибудь хернёй отвлечь пытается. Редко, но срабатывает.
Оказывается, у него там реально с Заболоцкой что-то налаживаться стало. Рад за него. Она девка неплохая. По крайней мере, не прикидывается кем-то другим, как Миронова.
Да твою же мать! Почему она в каждой моей мысли? В каждом, блядь, закутке сознания?
Ещё глоток. Не отпускает.
Миронова ли?
"Пятого октября я выхожу замуж…"
– Сука! – с некоторых пор это слово чаще всего вылетает из моего рта.
Всё же хватаю мобилу и щурюсь от рези в глазах, когда экран загорается в полной темноте. В доме такой же мрак, как и на душе. Свет я больше не включаю, и все шторы задёрнуты. Но не потому, что от запоя слепит. В темноте её силуэт сложнее разглядеть. Лица не видно. Только на этом и выезжаю.
Всматриваюсь в расплывающиеся цифры.
Двадцать девятое сентября.
Когда я в последний раз её видел?
Первого была вечеринка.
Шестого.
Двадцать три дня без её тепла, глаз, смеха и дыхания. Двадцать три дня я бьюсь в агонии.
И нет, она ещё не замужем. Но скоро будет.
Шесть дней. Блядь! И я позволю?
Пока не знал сегодняшней даты, проще смириться с этим было. А сейчас опять растаскивать начинает.
Пиздец! Да было же это у нас! Даже если стереть все дни до того самого! До последнего поцелуя.
По глазам, сука, видел, что ей тоже больно. И нихуя тут не в плотских желаниях дело. Тогда почему? Почему отпустил? Какого хрена не поехал к её предкам, чтобы из них правду вытрясти, раз из Насти не получилось?
Давлюсь и хриплю. Даже в мыслях это имя не произносил уже двадцать три грёбанных дня. Только местоимение "она". Даже у Тохи спрашивал.
Когда это было в последний раз? Неделю назад? Две? Вчера? Все дни в один слились.
– Её видел? – спрашиваю, опрокидывая в себя очередную стопку.
Антон снова торчит у меня. Суёт мне кусок пиццы, а жрать вообще никак не тянет. Мотаю башкой.
– Жри давай, пока с голоду не подох. – отрезает, опять протягивая хавку.
– Не лезет. – раздвигаю колени и свешиваю с них руки. Опускаю вниз голову и закрываю глаза. – Как она?
– Скажу, если пожрёшь.
Не уверен, что эта информация нужна мне настолько, чтобы что-то, кроме алкашки затолкать в желудок.
Да и сколько можно себя разрывать? Какое мне дело? На учёбу ходит как ни в чём не бывало. Живая. Что мне ещё надо?
Беру пиццу и вгрызаюсь зубами, отрывая смачный кусок. Прожёвываю и понимаю, что реально голодный. Ещё два куска урезаю уже с каким-то мрачным кайфом.
Друг рассказывает что-то там о Заболоцкой. Замечаю, что съехал с темы, но затыкаюсь. Харе уже себя топить.
Но через пару Тохиных явок опять накрывает.
– Как она? – рычу, когда он в очередной раз отмалчивается.
– А как она, Тёмыч? Тебе то нахуя это обвалилось? Она тебя на куски разорвала, а тебе, блядь, знать надо, как она живёт? Забудь её уже!
– Как она?! – завываю, подскакивая ноги.
– Нормально она! Как и всегда. Таскается везде с подружкой. На пары ходит. Ни одного дня не пропустила. Сопли, в отличии от тебя, не распускает.
Не знаю, что я хотел тогда услышать. Что она плачет по углам? Что сама не своя? Что вообще в академии не появляется? Чего я ждал, дебил сука?
Во время короткого протрезвления принял единственно верное решение. Позвонил в деканат и попросил подготовить документы на отчисление. Дольше на учёбу забивать нельзя, а вернуться я не смогу.
Не могу её видеть. И слышать не хочу.
– Блядь, кому я вру?! – ору в темноту.
Я хочу её увидеть. Услышать. Обнять. Простить…
Да я, сука, готов её простить. Не могу без неё.
Вот только она без меня отлично справляется.
И что дальше?
Пора выбираться из запоя. На днях заеду за документами. А потом свалю из города. Хотя бы на время. Если где-то случайно столкнёмся, то я за себя не ручаюсь.
А если она с зализышем будет? С его кольцом на пальце?
Хватаюсь за бутылку и подношу к губам. Но глоток так и не делаю. Иду на кухню и сливаю в раковину. Так же, как и остальные бутылки вискаря и водяры. Врубаю свет и открываю шторы.
Надо жить дальше.
Собираю пустую тару, которая валяется по всей хате, и скидываю в несколько пакетов. Туда же отправляются коробки от пиццы и бургеров. Следом летят окурки из переполненной пепельницы. Распахиваю окна и впервые за двадцать три дня проветриваю квартиру. Открываю почти пустой холодильник.
"– Есть хочешь?
– У тебя же в холодильнике мышь повесилась!
– Сейчас что-нибудь приготовлю.
– Ты умеешь готовить?"
Хлопаю дверцей с такой силой, что агрегат едва не заваливается. Сжимаю зубы. Глотаю холодный влажный воздух с улицы.
Надо жить.
Складываю мусор у двери и иду в душ.
Пора приходить в себя.
Вентиль всё ещё выкручен на холодную.
Блядь, я что, всё это время не мылся?
Копаюсь в затуманенных алкоголем воспоминаниях.
Тоха несколько раз заталкивал и воду врубал, когда я почти в бессознанке был. Ладно, это я переживу.
Включаю горячую и долго стою под струями, чувствуя, как постоянная усталость уходит из напряжённого тела. Вот было бы так же просто "смыть" ЕЁ из своих воспоминаний и сердца. Но эта зараза вцепилась намертво. Она как раковая опухоль. Выросла в сердце, а потом пустила метастазы по всему телу, в каждый орган. Просочилась в вены, заражая кровь. Не оставляя вариантов. Или умереть от болезни. Или от попытки вырезать её из себя.
Выползаю из душевой кабины и обматываю бёдра полотенцем, не вытираясь.
"А ты не пробовал одеваться, Северов, а не в полотенце по квартире расхаживать?!"
Не раскручиваю это воспоминание. Пока бреюсь, игнорирую и все остальные.
Ладно, в душ меня Тоха заталкивал, но вот три недели не бриться… На отражение своё смотреть страшно. Учитываю мою генетику, я похож на недоделанного Деда Мороза. Бракованный, короче. И мотор у меня, видимо, с браком, раз всё ещё стучит.
Выуживаю из шкафа чистую футболку и джинсы.
"– Я отдам тебе все свои футболки, если это заставит тебя улыбаться.
– Все-все?
– Все-все. И штаны тоже."
Разрываю в клочья. Хватит уже гонять их. Она умерла для меня! Сколько можно её воскрешать?
Трясу головой, стараясь вытрясти её оттуда. На какое-то время спасает.
Выглядываю в открытое окно. Льёт как из ведра. И холод собачий.
Натягиваю толстовку и плащёвку с капюшоном. Выхожу на улицу. Курю под подъездом. Под таким ливенякой никотин особо не потаскаешь. Вдыхаю чистый воздух вместе с дымом.
Двадцать три дня я просидел в четырёх стенах, позволяя мыслям о ней разрывать меня снова и снова.
Сейчас я не просто жить, я дышать заново учусь.
Докуриваю и бросаю окурок в лужу. Ещё один натужный вдох, и я делаю шаг под ледяные капли.
Почти всю ночь брожу по району, ничего не замечая. Физических ощущений всё ещё нет. Джинсы промокли насквозь, но мне так-то похую. Холода не ощущаю.
Мимо катаются редкие машины. Ни одного такого же идиота, как я, который решил погулять в такую погоду, не встречаю. Несколько раз торможу у магазинов или под козырьками подъездов и таскаю сигареты. Никотин единственное, что у меня осталось. Только сейчас до меня доходит, что ломка всё же не по нему была.
Бреду по какому-то тротуару в полной темени. Ветер такой, что видимо, где-то оборвало линию электропередачи. Фонари не горят. Даже в окнах ни единого просвета. Только какая-то тачила стоит у обочины с включенными фарами, подсвечивая мой дерьмовый путь из Ада. Натягиваю капюшон на лицо и ниже опускаю голову, прячась от бьющих по морде капель. Слышу, как хлопает дверь тачки и за спиной раздаются быстрые шаги. Будто кто-то, блядь, бежит за мной.
Готовлюсь к стычке. Выпрямляю спину, сжимаю кулаки, разворачиваюсь и…
Снова подыхаю.
Длинные светлые волосы разлетаются за спиной и липнут к щекам. Вода вздымается под её ногами и разбрызгивается в стороны.
Несколько раз моргаю. Даже шевельнуться, сука, не могу, когда видение не исчезает, а оказывается всё ближе.
Глаза в глаза. Двести двадцать. Смерть.
– Артём! – визжит Настя и бросается мне на шею.
Позволяю себе это мгновение. И похуй, что потом придётся опять себя по ошмёткам собирать.
Что она тут делает? Почему сейчас? Я только выбрался из гроба с трёхметровым слоем земли, как меня заталкивают обратно.
Нельзя, Север, нельзя.
Вдыхаю её запах. Новая порция яда. Самоубийство.
– Не знаю, что ты тут делаешь. – обрубаю ровным тоном, за которым топлю всю, сука, боль, от которой меня двадцать три дня рвало на куски. – Но лучше исчезни.
Грубо срываю её руки со своей шеи, намеренно причиняя боль, и отталкиваю. Так же, как и, блядь, тогда.
