Мария Акулова
Эффект бабочки
Глава 25
– Как это произошло? Что с ним? Где он? – Настя влетела в приемный покой, тут же находя взглядом Марка, бросаясь к нему.
За шкирку бы ухватила, но он успех завладеть ее руками раньше, молчал, пока она не сосредоточится исключительно на нем и его словах, заговорил быстро, четко, отрывисто, доходчиво.
– Он сейчас в операционной. Шьют. Сказали ждать. Как только закончат, сообщат. Я позвонил Юрию Богдановичу, они скоро будут.
– Как это произошло?
Настя поняла две вещи: он в операционной – это плохо, он жив – это хорошо.
– Мы стояли на перекрестке. Решили пойти в соседнее с офисом кафе. Светофор горел красным, а какая-то идиотка-мамаша разговаривала по телефону, отпустила руку дочери, ей с виду года четыре, ну и она понеслась на проезжую. На улице мокро, прошел дождь, машина затормозить бы не успела, а Глеб… Он бросился наперерез, оттолкнул малявку, и сам тоже почти успел – его машина вроде бы просто чиркнула по плечу, а развернуло и отбросило так, что… страшно, в общем.
Настя непроизвольно всхлипнула, чувствуя, как в груди холодеет. То ли все дело в том, что описание получилось излишне красочным, то ли в том, что слишком активно работало ее воображение, но она очень хорошо представило, как ее Глеба сбили.
Чувствуя, что девушка сейчас просто сползет на пол, Марк придержал ее за плечи, усадил на кресло, сам сел рядом.
– Все хорошо будет, Настя. Врачи сказали, что помогут. Слышишь?
Она-то слышала, но отвечать была не в состоянии. Семь лет тому врачи тоже говорили, что помогут…
***
Через пятнадцать минут больница уже стояла на ушах. Сюда приехал Северов старший, тут же построив всех и вся. Приехал сам и грозился привести лучших хирургов, чтоб они занимались сыном.
Мужчину долго пытались успокоить, объяснить, что местные врачи уже заканчивают, все идет по плану, но успокоился он только тогда, когда своими глазами увидел сына – живого, пусть и через стекло окна в палату.
Входить к Глебу пока было запрещено.
– Множественные переломы, ребро порвало легкое, начала набираться жидкость, эту проблему мы устранили, а в остальном… Скорей всего сотрясение, в себя он еще не приходит, а теперь под анестезией, потому ждите…
Один из врачей, спасших Глебу жизнь, отчитался перед Северовым, чью руку до боли сжимала жена, а потом, стягивая на ходу шапочку, направился прочь по коридору. Задел плечом Настю, но даже не заметил этого.
Да и она не заметила… Подошла к стеклу, прислонилась к нему лбом, неотрывно глядя на замотанного, словно неваляшка, в бинты Глеба. Наверняка в палате что-то пищит, машина, качающая воздух, будто сама дышит, медсестра, которую почему-то пустили, вставляет в руку иглу…
– Все будет хорошо, Настя, не волнуйтесь, – на ее плечо опустилась тяжелая мужская рука – это снова был отец Глеба.
Она помнила, как когда-то, семь лет тому, именно этим же голосом, он предлагал маме помощь, компенсацию за утрату кормильца. Мама тогда выгнала его из дому, даже слушать не пожелав – не поверила, что в его словах есть хоть доля искренности, правды. Сама же Настя теперь могла только молиться о том, чтоб его слова оказались правдивыми.
***
– Зачем он полез туда, мамочка, ну зачем? – прошло три дня. Хуже Глебу не стало, лучше тоже. В себя он не приходил, от аппаратов его не отключали. Отец все порывался перевести сына в другой госпиталь, но врачи каждый день настойчиво рекомендовали не трогать больного. Все происходящее – в пределах нормы. Только с каждым днем эта норма все больше заставляла отчаяться.
Бедную Татьяну Северову, рвавшуюся дежурить у кровати сына днем и ночью. Настю, которой никто не мог запретить это делать, да и не пытались особо. Марка, который чувствовал себя виноватым в том, что друг так пострадал.
Даже Наталья, которая тоже теперь практически прописалась в палате Глеба, чувствовала, что отчаянье и нетерпение дочери передается и ей.
Именно так – в гипсе, без сознания, с иглой в вене, она увидела Имагина с близка впервые, после такой неожиданной встречи на пороге их квартиры. Чувствовала ли она себя отомщенной? Чувствовала ли радость из-за того, что как и ее Володя когда-то, человек, которого на протяжении долгих лет она считала виновной в его смерти, тоже находится где-то на грани жизни и смерти? Нет.
Она видела, как больно Насте, как дочь иногда не выдерживает, встает с кресла, подходит к его кровати, склоняется к самому уху, а потом, глотая слезы, начинает рассказывать о том, как любит, и умолять проснуться. И именно в это время, здесь, в больничной палате Глеба Имагина, Наталья осознала окончательно – счастье дочери для нее важней, чем собственная боль. И потому впервые, прекрасно осознавая, что делает, и искренне желая именно этого, пошла в церковь неподалеку, чтобы поставить свечу за здравие Глеба Северова, человека, которого ненавидела на протяжении семи долгих лет.
Там же она встретилась и с будущей свекровью своей дочери. Они узнали друг друга, Наталья кивнула Татьяне, та ответила так же, но подходить не стала ни одна, ни другая. Отпускать обиды нужно постепенно. И Наталья не была уверена, что хоть когда-то сможет отпустить свою окончательно, но она готова была пытаться.
– Он спас ребенка, Настюш, ее бы насмерть сбило, – обнимая дочь, старшая Веселова тогда долго укачивала кровинушку, слушая, как она попеременно начинает плакать, а потом успокаивается, выпрямляется, напряженно смотря на неподвижного Глеба, и через секунду снова утыкается в плечо матери, разражаясь новым потоком слез.
Это длилось уже три дня, и, что просто убивало, никаких четких прогнозов врачи не давали. Состояние стабильное. Это радовало их, но доводило до отчаянья остальных. Насте осточертела эта стабильность. Иногда даже хотелось его встряхнуть. Такого бледного, спящего, молчащего. Она сдерживалась из последних сил. Пока сдерживалась, а дальше?
– Когда он проснется, мамочка, ну когда? – снова не выдержав, Настя встала с кресла, подошла к кровати, наклонилась, прижимаясь щекой к щеке, зашептала еще отчаянней, чем делала раньше. – Глебушка, открой глазки, ну пожалуйста. Мы же к бабушке обещали съездить. У нас свадьба скоро, я люблю тебя, в конце концов, ну проснись, Глеб. Ну пожалуйста…
Затаив на несколько секунд дыхание, Настя искренне ждала, что он откроет глаза. Ждала секунду, две, три… А потом бессильно стиснув зубы, выскочила из палаты, потом из больницы, зло пнула кованую лавку, еще раз и еще. Злясь на весь мир, села на нее, запрокидывая голову. Небо – чистое, солнечное, такое спокойное… Оно ведь и ее должно успокоить – но куда там?
Каждый раз, когда Глеб не оживал после ее просьб, Настя злилась или отчаивалась.
Нельзя было пускать его в тот день на работу. Надо было накормить завтраком дома, чтоб они с Марком остались в офисе или пошли в другое место. Надо было выйти с пары до окончания, набрать, заставить остановиться чуть раньше, чем они подошли бы к тому переходу.
Медленно выдыхая, Настя закрыла глаза, а потом снова их распахнула.
– Пап, он же не умрет, правда? Он ведь не может умереть?
Вот только кто же ей ответит? Некому.
Потому пришлось вновь брать себя в руки, возвращаться в палату, убеждать маму, что она успокоилась и домой раньше времени не поедет. Причем не поедет ни в их с Глебом дом, ни в свой старый. И там, и там было одинаково пусто без него. А потом держать лицо до того момента, как мама уйдет, тяжело вздыхая.
И стоит закрыться двери, как Настя в очередной раз повторяет безнадежную попытку достучаться до любимого – склоняется к уху, щека к щеке, шепчет.
– Глебушка… Глебушка… Я торможу на льду ужасно, я водить до сих пор не научилась по-человечески, мне еще детей рожать твоих, ну что же ты медлишь? Почему не просыпаешься? Мы же время теряем. Проснись, пожалуйста…
Она умоляет, а он спит. Это даже было немного похоже на то время, когда Настя еще динамила такого настойчивого опасного Имагина. Но он ведь тогда не сдавался, значит и она не будет.
А шептать, просить, обещать, клясться, Настя могла до хрипоты. Лишь бы помогло…
***
Особо верующим Глеб не считал себя никогда. Не считал ровно до того момента, как не попал… куда-то.
Он допускал две версии – либо это все цветные галлюцинации, либо он таки попал.
Вокруг было бело и стерильно, как в больнице, а сам он тоже был одет в какую-то белую сорочку, крайне не вписывающуюся в образ мужественного представителя сильного пола.
Стоило подумать об этом, как мужественности ему явно поприбавилось – сорочка пропала, а на ее месте – джинсы с рубашкой. Когда-то любимые. Хотя почему когда-то? Любимыми они были семь лет тому, а потом их пришлось выбросить – вследствие аварии они подрались и изгваздались в грязи вперемешку с кровью.
По идее, это должно было бы насторожить, но Глеба сие совершенно не задело. Он стоял посреди белизны, оглядываясь вокруг.
Иногда откуда-то со стороны доносился еле слышный шепот: кто-то просил вернуться. Хотя, опять-таки, почему кто-то? Настя. Угрожала, умоляла, обещала, снова угрожала, а он и рад бы вернуться, но не может… Может только «нажелать» себе старинные джинсы и пялиться в белизну.
– Она ж не успокоится, пока не вернусь, – подняв голову вверх, Глеб не то, чтоб крикнул, но сказал громко. Почему вверх? Ну раз декорации белые, значит, начальство скорее всего наверху. Почему громко? Вдруг не расслышат?
– Вернешься, не волнуйся, только сначала поговорим…
Ответили ему не сверху и совсем даже не громогласно.
Незнакомый мужской голос раздался за спиной. Глеб развернулся.
Лицо Владимира он не забыл бы никогда. До сих пор не мог понять, как не заметил сходства Насти с отцом, которое теперь казалось особенно очевидным.
К нему быстро приближался именно он – Владимир Веселов. Молодой, легко ступающий, даже, кажется, находящийся в неплохом настроении, хотя ведь ему положено было бы злиться. Он остановился в трех шагах, хмыкнул, окидывая Глеба взглядом.
– Не ожидал?
Если честно, совсем не ожидал. Настолько, что даже долго смотрел знакомому незнакомцу в глаза, забыв о том, что права-то на это не имеет… Как только понял это, Глеб опустил взгляд.
– Простите.
– За что? – ответ же получился настолько беззаботным, что не взглянуть на Веселова еще разок, Глеб просто не смог.
– За то, что из-за нас, вы теперь… где-то тут, – Имагин снова окинул взглядом белизну.
– Где-то тут… – Владимир тоже огляделся, а потом улыбнулся совсем уже открыто. – Я где-то тут потому, что хочу поговорить с будущим зятем.
Будто слыша, что тема сейчас непосредственно касается ее, снова где-то зазвучал голос Насти. Просит, угрожает, умоляет, обижается, клянется. На этот раз особенно долго и отчаянно – кажется, боится больше, чем боялась раньше.
– А я там сейчас в каком состоянии вообще?
– Ты там лежишь в коме. Седьмой день пошел.
– Плохо…
– В принципе, можем даже посмотреть, у нас тут спецэффекты, знаешь ли, всякие.
Владимир кивнул вправо, в белизне образовалась брешь, а в ней – палата. На кровати – нечто, замотанное в бинты…
– Это ты, – любезно пояснил Владирим.
А рядом с нечтом – Настя. Сидит на кресле, обняв коленки, легонько раскачивается, еле заметно шевеля губами. Там слова наверняка слышно плохо или не слышно вовсе, но здесь, в белизне, на заднем фоне они звучали вполне отчетливо.
– Глебушка, люблю, люблю, люблю, вернись, вернись, вернись. Упрямый…
И снова «люблю-люблю, вернись».
– Ну и почему я не просыпаюсь? Она же просит… – смотреть на то, как Настя мучает себя, было ужасно. Даже отсюда, издалека.
– А ты вроде как решаешься, Глеб. Размышляешь, надо ли просыпаться.
– Я дурак?
Отвечать Владимир не стал, только пожал плечами.
– Надо. Я хочу проснуться! Что нужно сделать?
– Не знаю. Но раз ты еще здесь, значит, недостаточно хочешь. А потому… Можем пока поговорить.
– О чем?
– Например, о том, почему не хочешь.
– У вас есть версии?
– Версии должны быть у тебя.
– Ни одной…
– Ни одной, в которой ты готов признаться сам себе.
– Или так…
Глеб застыл, следя за тем, что продолжает происходить в его палате. Съемки будто ускорились – Настя заснула, света где-то там стало совсем мало – значит, наступила ночь. Кто-то вошел, положил руку на плечо его невесты, она тут же встрепенулась, первым делом посмотрела на него – того, который забинтован – а потом разочаровано застонала, осознавая, что он пока так и не проснулся.
Настя вышла, а время снова закрутилось в быстрой перемотке. Пока Глеб смотрел, в палате успели побывать его родители, Марк со Снежей, другие друзья, даже Настина мама. Когда на «экране» появилась она, Глеб бросил быстрый взгляд на собеседника. Владимир улыбался, будто лаская лицо жены взглядом, а потом она вышла, чтобы дать возможность снова принять пост Насте. И снова шепот в белизне…
Очень хотелось вернуться к ней. Почувствовать прикосновения, а не довольствоваться только тихими словами, успокоить ее, успокоить всех тех, кто день ото дня приходит в его палату.
– Еще три дня прошло, ты долго думаешь.
– Я хочу вернуться, но не знаю… А вдруг правильно сейчас было бы умереть? Все ведь честно – мы забрали жизнь у вас, а теперь моя очередь уйти так же.
Владимир не ответил, только окно в палату закрылось. Видимо, дав уже достаточный толчок для того, чтоб дальше Глеб думал самостоятельно.
– Если бы мы поехали по другой дороге, вы до сих пор счастливо жили бы со своей семьей. Насте не пришлось бы искать работу, она не попала бы в Бабочку, да и я вряд ли купил бы Бабочку. Мы не встретились бы, она полюбила бы кого-то другого, а я понятия не имел бы, как это приятно – любить.
– Или меня сбил бы кто-то другой. Никто не знает. И Настя могла полюбить бы кого-то, кто не понравился бы мне куда больше, чем ты. Да и сам ты… Разбился бы на своем дурацком байке, действительно так и не поняв, как это приятно – любить.
– Вы пытаетесь сказать, что все, что не происходит, к лучшему?
– Я пытаюсь сказать, что давно пора перестать гадать, Глеб. Давно.
– Я не могу перестать. Всегда буду сомневаться, виноват больше или меньше.
– Не виноват. Веришь?
– Нет.
Владимир хмыкнул. По правде, на другой ответ и не рассчитывал.
– Ну, хочешь, покажу?
Снова взмахнул рукой, и уже с другой стороны открылся экран. Изображение на нем пока не двигалось – ночь, две фигуры у байка. Глеб знал, что это за фигуры.
– Показывать? – дождавшись неуверенного, но все же кивка, Владимир запустил изображение.
Один человек сидит, прикладывая к рассеченной брови какую-то тряпку, а другой наматывает круги, подпрыгивая, изредка затягиваясь сигаретой…
– Ты бухой, за руль не сядешь, – тот, что с тряпкой, ругается сквозь зубы, снова и снова прикладывая руки ко лбу, и каждый раз чувствуя, что кровь не прекратилась.
– Нам тут три квартала, Глеб. Давай… Я уже выветрился весь. Смотри.
Второй закрыл глаза, вроде бы вполне уверенно нашел указательным пальцем кончик носа.
– Стой и жди, сейчас кровь прекратится, отвезу нас куда надо…
– Да мы тут окоченеем, пока у тебя кровь прекратится. Не будь идиотом, Северов, двигай жопу, надевай шлем, и поехали.
Не слушая протесты друга, второй подвинул первого, завел мотор, натянул на голову шлем.
И как бы Глеб ни злился в тот момент, как бы хорошо ни понимал, что соглашаясь, совершает ошибку, перекинул ногу, тоже натягивая шлем.
– Понял? За рулем был не ты. Это правда.
– Но я же все равно дал ему сесть, значит, виноват в этом.
Владимир закатил глаза. Разговаривать с упрямцем было сложно. Говорит, что хочет вернуться, а сам так цепляется за малейший повод этого не делать.
– А я виноват в том, что выскочил, не посмотрев по сторонам. А твой друг виноват в том, что выпил. А врачи виноваты в том, что недосмотрели. Просто признай тогда, что хочешь винить во всем себя…
– И если признаю…
– Там, – вновь открылось окно в палату. Кровать, неваляшка в бинтах, Настя рядом с кроватью, – на мониторе пойдет прямая линия, а ты пойдешь дальше.
– Тогда не хочу.
– Тогда перестань считать, что умереть сейчас – не худший вариант…
Легко сказать, а сделать… как?
– Наташа тебя простила.
– Что?
– Даже Наташа тебя простила. Увидела, как Насте плохо, и простила. Она смогла, а ты не можешь. А Насте очень плохо. Она, знаешь, сильная, но ты ее сейчас этим сломаешь. И в этом будет действительно только твоя вина, потому что не захотел вернуться к ней.
– Я хочу.
– Ну так почему стоишь?
– Не могу я, – Глеб просил отчаянный взгляд сначала в окно палаты, потом дороги. Еще несколько секунду, и они выедут на тот самый перекресток, а потом смертельная авария.
– Глебушка… – белизну снова разрезал шепот Насти. – Я же люблю тебя…
И в этот самый момент раздался утробный рык мотоцикла, падающего на бок, сбрасывающего одного пассажира, а другого волочащего по проезжей части, прямиком на пешехода.
– Не могу… – наблюдая за этим, Глеб застыл, а руки бессильно опустились вдоль туловища. Настин шепот стал еще тише.
– Думаешь, моя дочь могла бы полюбить человека, который действительно является убийцей?
– Она не знала.
– Думаешь, смогла бы остаться с тобой? Она тебя любит, Глеб. И ждет. А раз любит моя Настя, значит, есть за что.
Окно в прошлое закрылось. Теперь Владимир смотрел уже решительно и немного зло. Видимо, раньше играл в право выбора, а теперь собирался тумаками выталкивать Глеба из этого «чего-то».
– Ты не сомневался, постепенно занимая место в ее сердце. Был так настойчив, терпелив. Ради чего? Чтоб теперь бросить? Знаешь что, зять?
Зять не знал, промолчал.
– Если бросишь ее сейчас, если умрешь, будешь виноват. И она не простит. Ни тебя, ни себя, ни меня.
– А вас-то за что?
– Что не вернул тебя. Она просила…
Глеб долго молчал, глядя в окно палаты. Он очень хотел туда, к ней, но что-то не пускало. И продолжаться это могло долго, а потому Владимир решил достать свой последний козырь.
– Она беременна, Глеб. Так что не дури и возвращайся…
Мужчина вскинул взгляд, а время, снова ускорившееся в окне палаты, вдруг застыло. Ну наконец-то…
– Пожалей Настю и вашего ребенка. Возвращайся, вырасти его, дай то, что я не смог дать своим детям, и будем считать, что мы квиты. Даже не так, будем считать, что ты сам с собой расквитался.
Глеб вдруг расплылся в улыбке. Вряд ли это следствие последних слов Владимира, просто информация постепенно доходит до разума…
– Можно я у вас хоть благословения попрошу, раз уж шанс выпал?
И видя, какие метаморфозы происходят с Глебом, а заодно и с местом – белый туман начинает потихоньку таять, Владимир улыбнулся в ответ.
– Я вроде как уже благословил, иначе, думаешь, занимался бы ерундой так долго?
Таяла не только белизна – очертания говорившего тоже начали смазываться.
– Я, похоже, возвращаюсь, – да и сам Глеб стал «подтаивать». Опустил взгляд на руки, следя за тем, как они растворяются, фаланга за фалангой. Чувство странное, но не страшное.
– Береги ее.
Ответить Глеб уже не успел – белизна сменилась темнотой, в которой противно пищали аппараты.
***
Настя давно выплакала все слезы, искусала губы, устала злиться и ждать. Не устала только надеяться. Шел четырнадцатый день в больнице. Даже кости у него, по словам врачей, начали хорошо заживать, а глаз он еще не открывал.
Когда просила – не реагировал, ругала – тоже нет. Плакала – даже не шевелился. Как ей сказали, длиться это может очень долго. Иногда люди лежат так годами. Но у нее нет годов, она уже не может ждать, а что будет, если это затянется?
Никто из родных даже не пытался больше вытолкать ее из палаты. Ездила она отсюда только в их квартиру, валилась на кровать, спала, пока не прозвенит будильник, а потом ехала обратно.
Однажды попросила, чтоб ей позволили ночевать прямо на кушетке в палате Глеба, но врач в категорической форме отказал, переводя стрелки на старшего Северова, который запретил.
Услышав это, девушка жутко разозлилась. Настолько, что даже не смогла сдержать возмущение в себе, вывалив его на Юрия при первой же встрече… Он же выслушал ее претензии стойко, но разрешать все равно не спешил…
– А если он проснется, а меня здесь нет..? – девушка тогда смотрела на старшего Северова отчаянно, даже не пытаясь прятать боль и страх, которые обычно скрывала от окружающих.
– Главное, что он проснется, Настенька… Проснется.
И он, увидев этот страх, поделился своей уверенностью. Поделился, пока хотя бы у него еще было, чем делиться, ведь с каждым днем верить становилось все сложней.
И пусть Настя сама понимала, что ее поведение, по меньшей мере, неразумно, но поделать с собой ничего не могла.
Запрокинув голову, девушка вытянула затекшие ноги, неосознанно дергая указательным пальцем в такт с тиканьем часов…
Сегодня, в принципе, неплохой день. Уже почти зима, а за окном – солнце, звонил Марк, сказал, что Снежана родила. Как ни странно… мальчика. Осталось дождаться, пока родит уже Саша, и спор можно будет считать закрытым. Андрей победил в школьной олимпиаде по математике. А всего-то и надо было лоботрясу, что взяться за ум. Мама приходила… Бабушка все же не выдержала – приехала. Сама Настя видела ее всего раз, предпочитая не расстраивать окружающих своим кислым видом, да и когда видеться, если она из палаты не вылезает?
Скоро сессия… И если этот упрямец не проснется, то все экзамены будут дружно завалены. Ее выгонят из университета, с работы тоже, кстати, выгонят. И придется вернуться в Бабочку… Снова на тумбу, в латексной юбке и казенных босоножках… Мстительно улыбнувшись, Настя вспомнила, как он бесился, зная, что она танцует в Баттерфляя.
Резко выпрямившись, Ася снова подошла к кровати, склонилась к уху. Самое время провести ежечасный ритуал по взыванию к голосу то ли совести, то ли разума, то ли жалости.
– Если не откроешь сейчас же глаза, Имагин, снова попрошусь в Бабочку. Амина возьмет, она тебе не Пирожок, твоих приказов не боится. А потом и Пирожка тоже найду, и с ним на свидание пойду. Уяснил? А кольцо твое… этой твоей бывшей отдам. Пусть радуется… Она, кстати, приходила. Я ее пустила, думала, может хоть ради нее проснешься, но ты, похоже, в принципе никого видеть не желаешь. Да, Имагин? – говорила Настя зло – провоцировала. Понимала, что бессмысленно провоцировать того, кто тебя не слышит, но заставить себя перестать разговаривать со спящим не могла. А потом опять, будто на американских горках, ныряя с вершины злости в пропасть отчаянья, Настя зашептала уже куда ласковей. – Глебушка, ну вернись ты, ну пожалуйста, я же так с ума сойду скоро.
Реакции – ноль. Пора бы давно привыкнуть, а она все продолжает на что-то надеяться… Каждый раз, закончив пламенную речь, еще замирает, затаив дыхание, прислушивается… И каждый раз облом.
Развернувшись, Настя направилась обратно к креслу. Теперь можно снова смотреть в потолок, сходить с ума под звук тикающих часов, засекать новый отрезок времени.
И какой же надо быть дурой, чтоб сидеть здесь две недели, ждать, надеяться, верить, а развернуться спиной именно тогда, когда он вдруг заходится кашлем, просыпаясь…
– Глеб, – не веря до конца в реальность происходящего, Настя метнулась обратно, потом в коридор – зовя врачей, снова к нему, потом в угол палаты – чтоб не мешать примчавшимся медикам, и в соседнюю палату уже с помощью медперсонала – когда из-за нервов сползла по стеночке прямиком в обморок.
Но это уже мелочи. Главное ведь что? Он проснулся.
***
– Значит, пацаны?
– Ага, – Настя кивнула, борясь одновременно с осознанием, что больному нужен покой, и желание затискать больного до смерти.
Они полусидели, полулежали на больничной койке, которая вроде как рассчитана была на одного, но если в обнимку, то поместились двое. «В обнимку» было своеобразным – у Глеба до сих пор наложен был гипс на левую руку и ногу, а потому обнимать приходилось правой и крайне аккуратно.
– Неожиданно… И что дальше? Кто выиграл?
– Ну, по словам Саши, я звонила ей, поздравляла, теперь Самарский с Самойловым решают этот вопрос, козыряя, чем могут. Марк говорит, что выиграл он – Снежана ведь раньше родила, а Ярослав, что он – у них с Сашей маленький весит больше… Вот как-то так и живут…
– Весело…
– Да не то слово… А Марк обещал вечером зайти. Снежана с сыном уже дома.
– Пусть заходит. А то я совсем уже одичал здесь. Выпишусь, а потом в больницы – ни ногой…
– Ага, только реабилитацию пройдем, а потом ни ногой, – Настя посмотрела на мужчину с укором, но быстро оттаяла. Не могла на него злиться. Зачем и за что, если он уже исполнил главную ее просьбу – вернулся?
– А что остальные?
– Твоя мама очень волновалась. Отец тоже. Мы все очень волновались…
– А что та девочка? Как она?
– Она отделалась испугом да парой царапин. Ты спас ей жизнь, Глеб. Ты герой, – Настя дотянулась до губ мужчины, аккуратно их касаясь.
Проснулся он три дня тому, а потом почти сразу же заснул, приходя в себя изредка и ненадолго. Да и когда просыпался – было как-то не до разговоров, тут же налетали врачи, а Насте доставались только взгляды. Сейчас же у них впервые была возможность провести время вместе.
– Да, я такой… – а он тут же расплылся в улыбке, с радостью принимая комплимент.
Глеб помнил странный то ли сон, то ли набор галлюцинаций, то ли игру подсознанию, ну или на худой конец уж действительно путешествие куда-то на грань жизни и смерти, прекрасно помнил разговор с Настиным отцом, который вполне мог бы быть плодом его воображения, да все, в общем-то, помнил. Но лучше всего – ее просьбы вернуться.
– Когда выпишешься, устроим дома пир. Пригласим родителей, бабушку, Андрюшу, я что-то вкусное приготовлю… А после реабилитации… Отдыхать поедем. Твой отец сказал, что в офисе до февраля тебя не ждут, так что времени у нас достаточно. Куда хочешь?
– А ты куда хочешь? – Глеб улыбнулся, проводя по Настиным волосам, отделил одну прядь, накрутил на палец, отпустил, снова накрутил…
– А мне не важно. Сам решай, а я с тобой.
– Хорошо, только знаешь… Нам бы сначала жениться…
– В марте женимся. Я даже уже согласна на любой праздник. Если твоя мама хочет, чтоб гостей было триста, пусть их будет триста. Хочет меня запихнуть в платье, которое весит больше свадебного торта – на здоровье. Я теперь на все согласна, Глеб, лишь бы ты меня так не пугал.
– До марта долго, Насть. А нам быстрее надо.
– Зачем? – еще не понимая, к чему клонит мужчина, Настя запрокинула голову, внимательно изучая улыбчивого отчего-то Имагина.
– Мы вроде как беременны, мелкая. Чуть поторопились.
Он помнил все, в том числе и слова Владимира о том, что Настя в положении. Вполне возможно, то была просто игра воображения, но в правдивости этих слов Глеб не сомневался ни секунды.
А вот Настя задумалась. Сощурилась, считая, снова сощурилась, припоминая, думаю.
– Нееееет, Глеб. Я учусь еще, у меня сессия. Как беременны? Я не готова.
– А мы уже, – мужчина развел руками, улыбаясь все шире.
– Не выдумывай, – видимо, с каждой новой попыткой посчитать, Насте становилось все понятней, что он вполне может оказаться прав.
– Ну проверь…
Пришлось нестись в аптеку на первом этаже больницы, покупать тест, потом нервничать…
– Кошмар… – уже через полчала они снова сидели на кровати. Только теперь Настя устроилась лицом к мужчине, сложив ноги по-турецки, держа в руках крайне положительный тест.
– Я же говорил.
– Это ужас, Глеб. Как мы так..?
– Мы старались, – мужчина явно не разделял упаднических настроений Насти, потому как грустить не собирался.
– И что делать-то теперь?
– Выпишут, проштампуем паспорта. А потом расскажу, какой туалетной водой пользуюсь.
– Зачем? Я вроде как знаю, – в очередной раз глянув на тест, Настя покачала головой, откладывая его на столик, подобралась ближе к лицу Глеба, поцеловала, устроила голову на плече, прижимая его здоровую руку к животу.
Паниковать и впадать в истерику вроде как бессмысленно, потому самое время начать свыкаться с мыслью о том, что они уже практически родители. Каких-то восемь месяцев, и дело в шляпе…
– Ты когда напилась, и я отвез тебя к себе, рассказывала мне, что купишь мужу такую же туалетную воду, как у меня. Так вот… Я тогда сказал, чтоб муж сам приходил, я отцежу… Ну или зацежу….
– И что я? – какую-то часть событий той ночи Настя вспомнила, а что-то навеки осталось в памяти только Глеба.
– Сказала, что я его изобью.
– Я даже когда пьяная, Имагин, я очень сообразительная. – Глеб фыркнул, но промолчал. – Себя тоже бить будешь?
– Я мог бы, но сейчас проблематично, – мужчина скосил взгляд в сторону пострадавшей левой руки.
– Ну и ладно, – Настя тоже посмотрела на нее, пожалела мужчину, даже погладила. – Я другое еще помню. Тоже из той ночи. Ты меня тогда любить обещал.
– Было дело…
– Но о сроках мы не договаривались.
– И это значит…
– Ты попал, Имагин. Надолго, – Настя запрокинула голову, глядя влюбленными глазами на своего Глебушку.
– Ты тоже, Насть, надолго. – Глеб подмигнул, снова склоняясь к губам, а потом шепнул уже на выдохе. – Жизнь, это ведь долго, Бабочка?