Ксения Спынь
Чернее, чем тени. Ринордийский цикл. Книга 2
33.
– Феликс! – окликнул его Виталий Ра́мишев (тот самый, что предполагал у своего друга намерения собраться под окнами резиденции).
Он остановился и, для вида лениво, обернулся.
– Феликс, – Рамишев пробрался сквозь толпу к нему. – Помнишь, я написал, что будет важный гость?
– Ну.
– Угадаешь кто?
Феликс фыркнул и пожал плечами:
– Понятия не имею. Какой-нибудь иностранный специалист по демократии?
Слова его сквозили насмешкой: Феликс недолюбливал подобных персон, хоть старался и не высказывать этого прямо. В той красивой чуши, что они гнали, было что-то в глубине ненастоящее, неправильное. В лучшем случае казалось, что человек с благими намерениями совсем не знает Ринордийска и не понимает, что здесь всё совсем по-другому; в худшем – что намерения у него не такие уж благие.
– Ну вот ещё, стал бы я тебе о таком говорить, – засмеялся Рамишев. – Поднимай выше. К нам пожаловал сам Видери́цкий.
– О-о, – Феликс моментально посерьёзнел и даже почти протрезвел.
– И, кажется, он хочет с тобой поговорить.
– Сейчас?
– Ну да, сейчас.
– Вот чёрт, – Феликс поставил бокал на ближайший столик. – Не мог мне сказать сразу, что он здесь, пока я ещё не пил?
Рамишев с виноватой улыбкой рассмеялся и развёл руками:
– Извини, не подумал.
– А, я понял, – Феликс, прищурившись, наставил на него палец. – Это в отместку за предыдущую сходку. Я раскусил твой коварный план.
Тот только продолжал смеяться и не отвечал ни да, ни нет. Так что оставалось, видимо, отправиться на поиски Видерицкого, который был где-то «здесь».
– Он в соседней комнате! – крикнул вдогонку Рамишев.
Сигурд Анатольевич Видерицкий был главным редактором того неофициального издания, в котором печатался Феликс. Разумеется, тоже неофициально: ведь его должности, как и самого журнала, как бы не существовало. Но ни у кого и сомнения не могло возникнуть, что решает тут именно этот пожилой человек с седой бородой и хитринкой в глазах – что он альфа и омега, первопричина и последняя инстанция.
Рамишев не соврал: главред сидел за столом в небольшой комнате неподалёку – расслаблено, как дома, откинувшись на витую спинку стула. Завидев Феликса, он улыбнулся и жестом пригласил подойти.
Феликс сдержанно улыбнулся в ответ и устроился на соседнем стуле, пытаясь по возможности держаться так же непринуждённо. Зная за собой особенность рефлекторно лебезить перед начальством – и вообще перед людьми, от которых в какой-то мере зависела его судьба, – он всю жизнь боролся с этим. В такие моменты он обычно вспоминал своего кумира – того самого поэта, что восстал против тирана, – и это помогало.
– Феликс? Здравствуй.
– Здрасьте, Сигурд Анатольевич, – он слегка кивнул.
Видерицкий медленно, как бы раздумывая, начал:
– Я прочитал твою последнюю статью… Которую ты прислал вчера.
– Да? – протянул Феликс, настороженно вслушиваясь в слова и интонации. – С ней что-то не так?
– Да нет, всё так, – главред успокаивающе махнул рукой. – Всё даже хорошо, в ближайшем выпуске напечатаем… Ты вообще хорошо пишешь – в отличие от многих наших авторов, – он понизил голос. – Но это, как ты понимаешь, между нами.
Феликс подавил широкую и глупую улыбку, расползавшуюся на лице.
– Спасибо, Сигурд Анатольевич.
– Да не за что, констатирую факты… У меня к тебе есть предложение. Интересное, я думаю.
Феликс вслушался ещё тщательнее:
– О чём речь?
– Видишь ли, – снова неторопливо начал Видерицкий. – У нас в общем-то в достатке контента, материалов для печати хватило бы на годы и годы. Но вот качество, а главное, систематизированность всего этого страдают. Сейчас наши выпуски похожи скорее на сборную солянку, в которой человеку со стороны… нет, можно разобраться при желании, но весьма трудно. А если желания особо и нет… Я, конечно, пытаюсь что-то с этим делать, но я один. Так это не получится. Мне не хватает редакторов.
Феликс помолчал, ожидая продолжения, но продолжения не было, и он медленно начал:
– Иными словами… вы считаете, что я…
– Что ты вполне мог бы занимать эту должность, – кивнул Видерицкий. – Ты действительно вникаешь в дело, а не просто лепишь обвинение на обвинение, как это сейчас делают многие. Так что редакторская деятельность тебе должна быть по плечу. Работы, правда, прибавится, нужно будет присутствовать в редакции каждый день, в главном офисе… ну и зарплата будет больше, соответственно, – главред подмигнул. – И кроме того, удачное продвижение, я считаю.
Феликс на минуту отвёл взгляд и уставился в сторону больших вазонов у стенки. Решить вот так сейчас было очень и очень непросто, особенно с остаточными парами алкоголя в мозгах. Он колебался.
С одной стороны, вся ситуация, весь этот разговор подводили к тому, чтоб сейчас ответить «да». Потому что ну как тут не ответишь.
Но быть в редакции каждый день… Прощай, свободное время, прогулки по солнечному городу и ночные бдения? Нет, это чересчур.
Но Лаванда… Он как-то слишком опрометчиво решил, что после деления всех средств на два их будет по-прежнему на всё хватать. (Ладно, пофиг, сам он может сидеть на кофе без сахара, если понадобится).
Но, в конце концов, это и впрямь продвижение. Разве это не совпадает со всеми его приоритетами и устремлениями? Ему ведь всё время хотелось чего-то большего – хотелось делать что-то по-настоящему, что действительно имело бы значение и меняло бы жизнь вокруг. Разве это не верный шаг на пути?
Но офис… (К ним Феликс всегда питал какое-то заочное отвращение).
«Да о чём тут думать! – сказал вдруг чей-то очень разумный и очень рациональный голос. – Разумеется, надо соглашаться; любой нормальный человек сейчас согласился бы и даже не раздумывал…»
Осторожно. Трижды осторожно, когда в голове алкоголь. Феликс попытался взглянуть ещё раз в целом, чтоб понять, что тут главное, а что нет.
Да пусть себе соглашаются, – озарило вдруг. – Пусть «нормальные» и «разумные» люди делают так, как им вздумается, а он, Феликс Шержведичев, будет делать так, как делает он. Он, Шержень, никогда не станет обычным офисным планктоном. Ни за что на свете.
Он поднял глаза на Видерицкого и слегка улыбнулся:
– Знаете, Сигурд Анатольевич… Спасибо вам, конечно, за доверие, но я всё же склонен отказаться. Ну, не моё это. Я пишу, что думаю сам, а следить, что пишут другие… Нет, с этим лучше справится кто-нибудь другой.
Сказав это всё, он замолчал – внешне спокойно, а на деле напряжённо ожидая, что теперь последует и чем обернётся его тирада.
Видерицкий задумчиво покивал:
– Что ж… Понимаю. Насильно, конечно, мало что получается хорошо. Тогда, – он улыбнулся с хитроватым добродушием, – удачи в борьбе на нашем минном поле.
И он пожал Феликсу руку.
Выйдя из комнаты, Феликс с облегчением выдохнул и победно улыбнулся. Внутри же он просто прыгал от радости. Всё так удачно прошло и хорошо кончилось. Да, он определённо выдержал это испытание.
34.
Лаванде не очень-то нравился весь этот пьяный гул, наполнивший комнаты, поэтому она улизнула поискать местечко побезлюднее. Скоро это увенчалось успехом: к удивлению, тут нашлась небольшая узкая комната, похожая даже на отделённый кусок коридора. Кто-то нагородил тут фанерных перегородок, и они тонкими стенами создавали уют, дарили защищённость.
Помедлив, Лаванда вошла. Действительно, никого – только из других комнат неслось приглушённое пение: «Эй, люди, победа за нами! Эй, люди, победа близка!», – на манер дворово-лестничных песен под гитару. Хор раскатывался вдалеке, словно рокот прибоя, и не мешал.
Света тут было немного, но хватало, чтобы увидеть, что всё здесь заставлено полками. Полки нагромоздились от пола до потолка, на некоторых стояли ящики и какие-то книги, на других располагались картины, глиняные маски, всякие мелкие безделушки… Похоже, люди здесь вообще редко появлялись: все вещи выглядели застывшими, будто их не касались уже давно.
Целый выступ стены занимали небольшие картины, вернее, бумажные их репродукции. Были они довольно странного вида. Похоже, рисовал их один и тот же человек. Этого не получилось бы не заметить: всё на них было как-то странно, неправильно, как не бывает в обычной жизни и в то же время казалось, будто так и должно быть. Вот эта комната с прозрачными стенами, с пирующей как ни в чём не бывало компанией, вот эта синяя луна над блистающим городом, – что ж тут необычного, господа? Вот такая у нас странная реальность, чему тут удивляться.
Маленькая надпись под одной из картин сообщала, что художником был некий К. Хассель. Судя по цифрам под именем, жил он в начале того века. И – судя по разнице между двумя цифрами – прожил весьма недолго.
У Лаванды, впрочем, не появилось особого желания узнать, чем же закончил двадцатиоднолетний Хассель, и она перевела взгляд на другие полки.
Вот глиняная маска с совиными ушами и скорбно поджатым ртом. Вот длинные и глазастые павлиньи перья. Вот чёрно-белая узкая фотография какой-то пары – кажется, они были летом где-то на природе, сидели в лодке… Но больше всего взгляд притягивали два изображения.
Первое – что-то вроде старой гравюры. На ней проступал мрачный каменный город. Его стены теснились друг к другу. Башни без окон тянулись вверх, и шпили утыкались в свинцовое небо. Внизу, под тяжёлым мостом, плескались холодные волны реки. Над городом стоял в небе чёрный диск. Таково было солнце этого места.
Да это же Ринордийск, – вдруг поняла Лаванда с удивлением. Трудно было узнать его в таком обличии – но да, это, без сомнений, та же речка под тем же мостом и те же шпили на тех же крышах. Это он – город из глубин веков, чёрный здесь, искажённый, не такой, каким должен быть, но, несомненно, тот самый.
На втором же изображении средь холмов извивался гибкий зверь на стройных лапах – остромордый, длинноухий, черношёрстый; он обвивал сам себя тонким хвостом, он танцевал – танцевал ни для кого и в то же время для всех, а над холмами стояла ночь, глубокая и безмолвная, и в небе свечками мерцали жёлтые звёзды – такие же жёлтые, как глаза зверя. И зверь танцевал, не уставая, – один в этой тишине.
Лаванда внимательно оглядывала и пыталась запомнить их – эти два вида, которые почему-то казались очень важными, – но чем дольше она всматривалась в них, тем больше терялась и переставала понимать, что же здесь нарисовано. Наконец, сдавшись, она уступила им и опустила взгляд к большому ящику полкой ниже.
Тот был загружен совсем уж случайными, беспорядочно сваленными предметами: какими-то инструментами, какими-то обломками, какими-то давно себя израсходовавшими и бесполезными вещами. Поверх этой кучи, у края ящика Лаванда обнаружила небольшую картонную коробочку с дамочками в летних нарядах; она, видимо, по ошибке, была неплотно закрыта. Что-то притягивало к ней, манило посмотреть, что там. Лаванда окинула беглым взором закуток, чутко прислушалась, не идёт ли кто. Ей вовсе не хотелось, чтоб её застали за рытьём в чужих вещах. Но, кажется, никто не собирался нарушать её уединение. Лаванда бесшумно вытянула коробочку и откинула картонную крышку.
Внутри лежал кусочек мела. Лаванда удивилась, что всё так просто, и даже вытащила, чтобы проверить. Плоский и ровный кругляш был чуть шире ладони и абсолютно нетронут: похоже было, что им никогда не чертили и не писали.
Она так увлеклась, что не заметила, как сюда вошли.
– Не трогай его! – испуганно крикнул Феликс.
– А? – она вздрогнула, обернулась.
– Положи, к нему нельзя прикасаться! – он усиленно замахал руками, чтобы объяснить. Потом вдруг замер. – Подожди… Ты можешь его держать?
– Ну… да… – пробормотала Лаванда.
– И он не жжётся, не бьётся током? Не выпадает из рук? Ничего такого?
– Нет, – удивилась она. – А должен?
Феликс сделал к ней несколько шагов, глаза его заблистали.
– Так что ж это получается? – на лице его появлялась уверенная улыбка человека, который что-то затеял. – Это получается, мы можем… устранить Нонине?
– Устранить? – не поняла Лаванда.
Вместо ответа Феликс поднял на неё взгляд:
– Знаешь, что это? – спросил он.
Лаванда мотнула головой.
– Это колдовской мел. Да, тот, из легенды. Он тоже сумел сохраниться, вернее, мы сумели его сохранить. Как минимум в последние лет десять. Когда он уже был у нас.
– Да? – Лаванда уставилась на белый кругляш на своей ладони. – Но откуда… у вас-то он откуда?
Феликс отмахнулся:
– Это тебе лучше спросить Гречаева. Или ещё кого-то из ветеранов. Я не знаю, я уже позже пришёл. Но это неважно, – взмахнул он рукой. – Главное, ты теперь можешь записать имя Нонине, и тогда всё!
– Записать имя? – медленно повторила Лаванда и нахмурилась.
– Ну да, записать и сжечь.
– Но она ведь умрёт?
– Конечно. Я и сказал, что устранить. Помнишь, я говорил? Её по-другому никак не уберёшь, только физически уничтожить.
– Но почему я-то? – это начинало её злить. – Почему за всё это время никто из вас этого не сделал?
– У нас не получится, – Феликс с уверенностью помотал головой. – Ни у кого из нас, только у тебя.
– И, по-твоему, это нормально? Убить её надо вам, а убивать буду я, потому что вы не можете?
Феликс ошарашенно поглядел на неё. Похоже, с такого ракурса он никогда это не рассматривал и не собирался.
– Ну а что такого?
– Я вам не палач! – внезапно вскрикнула Лаванда. – Делайте сами что хотите, придумывайте что-нибудь. А убивать кого бы то ни было по вашему заказу я не буду!
С попыткой понять и даже вроде бы что-то смутно понимая, Феликс вглядывался в неё, потом примиряюще поднял руки.
– Ну, ладно-ладно, Лав, не городи сейчас одно на другое… Давай сядем, спокойно разберёмся.
– Тут не в чём разбираться.
– Я скажу Гречаеву, разберёмся вместе. Нет, ты не представляешь, как… – он рассмеялся. – Как нам всё-таки повезло. Кузина Лав может писать мелом! Мы думали, уже никто не сможет.
35.
Гречаевым звался хозяин конспиративной квартиры, на которой они собрались. Выслушав доводы Феликса, сопровождавшиеся убедительнейшими жестами, он охотно согласился передать ему на руки коробочку с мелом и с живейшим любопытством покосился на Лаванду. Впрочем, заговаривать он с ней пока не стал.
Теперь, когда гости почти разошлись, эти двое – Феликс с Гречаевым – стояли у окна, говорили между собой негромко и иногда посматривали на улицу. Там, было видно, уже обливались огненно-оранжевым верхушки домов.
Гречаев, мужчина лет, наверно, тридцати, помешивал ложкой чай, осторожно, стараясь не пролить на синюю скатерть, которой был накрыт маленький столик. Бархатистая, глубокого синего цвета, с поблёскивающими то здесь, то там крошечными звёздочками, – она казалась почти волшебной. Ей бы реять флагом, а не устилать здесь столик. Но так уж, видно, повезло.
Феликс, притихший после долгого насыщенного вечера, стоял, прислонясь к стене, и задумчиво чиркал зажигалкой. Раз за разом из неё извлекался маленький хрупкий огонёк.
– А чего Уля сегодня не появился?
– Уля? Ты знаешь, у него был какой-то любопытный план… – откликнулся Гречаев. – Он в прошлый раз тут нам рассказывал немного. Но этот план, как я понял, требует его присутствия в другом месте.
– Да? – оживился Феликс. – И что за план?
– Мм, видишь ли… Он взял с нас слово, что за пределами тогдашней нашей компании никто этого не узнает.
– Даже я?
– Думаю, да, – виновато произнёс Гречаев.
Феликс нахмурился:
– Что за дела? – фыркнул он. – Мы с ним друзья, в конце концов.
– Ну, понимаешь, у него могли быть свои причины… Он и нам-то на самом деле очень мало что сказал.
– Да уж конечно, были. Разумеется, были.
Поджав губы, Феликс замолчал и только включал и гасил зажигалку. Было видно, что его это сильно задело.
– Что инсайдер? – вполголоса, как бы между прочим, осведомился Гречаев.
Феликс покачал головой:
– Глухо.
– Нет новостей или нет возможности?
– Нет времени, я думаю.
Гречаев кивнул, отпил аккуратно немного чая.
– Это плохо.
– Да. Плохо, – согласился Феликс.
Лаванда не поняла, о чём они, да и вообще давно уже перестала понимать их разговор. Он был очень странным, переполненным неизвестными ей именами и неясными словечками, хотя оба участника, без сомнений, прекрасно друг друга понимали. Она уже хотела подняться и уйти куда-нибудь в другую комнату – вдруг там найдётся что-то поинтереснее, – но тут внезапно Гречаев повернулся к ней:
– Кстати, Лаванда… правильно я помню ваше имя? – да, Лаванда, так ли я всё понял: что вы можете воспользоваться мелом, но, так сказать, не горите желанием это делать?
– Так, – кивнула она хмуро.
– Но почему? Я вас не разубеждаю, – добавил он с предупреждающей мягкой улыбкой. – Просто интересуюсь, какие мотивы вами в этом движут.
Лаванда поискала более точную формулировку, но ничего помимо того, что она уже сказала, не придумалось:
– Я не хочу никого убивать, – повторила она.
– Даже если это очень плохой человек? – поинтересовался Гречаев. – Если он несёт много зла и горя? Я сейчас чисто теоретически, – он снова предупреждающе улыбнулся.
Лаванда замялась и опустила взгляд:
– Мы же никогда не знаем точно, кто их несёт. Все несут в какой-то степени.
– Вы, несомненно, правы… только кто-то больше, кто-то меньше, – поддакнул Гречаев.
– Но где оно, это «больше»? Насколько должно быть больше, чтоб обвинить вообще во всём?
Лаванда вскинула взгляд на собеседника в тайной надежде, что у него есть ответ, но тот только смотрел внимательно и молчал.
– Я думала о Нонине, – она снова опустила глаза, – и обо всём этом. И когда я пытаюсь думать о ней, о том, что она делает и зачем она делает это… Я натыкаюсь каждый раз на то, что она всего лишь человек. Не дьявол, попавший на землю, не исчадие зла… А просто человек. Со своими слабостями, со своими симпатиями и антипатиями, со своими страхами, мечтами… И когда я вижу это, мне становится странно.
Она примолкла, без возможности пока объяснить.
– Отчего странно? – мягко подтолкнул Гречаев.
– Странно, что этот человек должен отвечать за всё. Будто он сродни богам. И не имеет права ни на какую ошибку.
Феликс презрительно фыркнул и чаще защёлкал зажигалкой:
– Нонине – вся сплошная ошибка.
– Феликс… – Гречаев воздел руку, как бы призывая того помолчать. Он по-прежнему с вниманием глядел на Лаванду.
(Феликс с недовольным видом сложил руки на груди и упрямо уставился за окно).
– Иногда мне кажется, – продолжала Лаванда, – что я почти понимаю, как это – быть ею… Чувствовать, как она чувствует, видеть так, как она видит. Всё это недолго – секунды на две, – а потом исчезает, и я ничего не могу вспомнить.
– И каким образом вы понимаете?
– Я… как будто оказываюсь на её месте, – она помолчала, затем кивнула с некоторой уверенностью. – Да, примерно так. Но это всегда быстро заканчивается.
– Угу, – понятливо откликнулся Гречаев. – А не могли бы вы, скажем так, воспользоваться сейчас этой возможностью и, если это не секрет, рассказать нам, что получится?
Лаванда удивилась – никто ещё не принимал всерьёз подобные её признания – и одновременно смутилась:
– Но у меня никогда не получалось по собственному желанию… Только когда само. Я, конечно, могу попробовать, но не думаю, что что-то из этого выйдет.
– И всё-таки? – настойчиво произнёс Гречаев.
Лаванда без особой надежды мысленно сосредоточилась и собралась. Взгляд её устремился вдаль, поверх многоэтажек, по крышам которых полз закат. Но там ей не было ничего нужно: она пыталась поймать сейчас то едва уловимое чувство чужого присутствия, тонкое, как паутинка, как прозрачное стёклышко, но навязчиво возвращающееся к ней снова и снова.
Она застыла и не двигалась. Ничего не было, или это казалось, что ничего не было…
– Не обращай внимания, – через полминуты проговорил Феликс. – Лав просто постоянно чёрт знает что себе фантазирует – какие-то другие миры, какие-то с ними связи… Ну, понимаешь, детство за полярным кругом, заняться нечем. Пришлось отрастить воображение…
Волна нахлынула, накрыла с головой и ушла, будто и не было.
– У неё рука болит, – отчётливо проговорила Лаванда. – Левая. Очень сильно болит.
– Да? – тут же заинтересовался Гречаев. – А где именно, не чувствуете?
Лаванда медленно провела правой рукой вдоль левой.
– Здесь, – она прихватила повыше локтя. Затем отпустила и с удивлением посмотрела на своего собеседника: водная муть после той волны окончательно улеглась в голове и Лаванда теперь понять не могла, откуда взяла всё это.
Гречаев кивнул:
– Что ж, похоже на правду.
– В смысле? – Феликс резко оторвался от стены, отпустил и тут же перехватил зажигалку.
– Говорят, что у Нонине старое ранение, – не спеша начал Гречаев. – Как раз в левое плечо.
Феликс усмехнулся:
– Миф из той же серии, что её участие в южной войне?
– Н-нет… – протянул Гречаев. – Это не миф… По крайней мере, источники довольно достоверные.
– Какие же?
– Свидетельства очевидцев… Вроде бы Нонине временами появлялась с перевязанной рукой – как раз в период между захватом Чексина и тем, как её выбрали президентом. И даже где-то мелькают фотографии такого плана… А кроме того, судя по тем же фотографиям и по воспоминаниям знавших её людей, Нонине была левшой. А вот после прихода к власти всегда управлялась исключительно правой. Странно, не правда ли?
Феликс раздражённо мотнул головой:
– Положим… Хотя я этому не особо верю. Но откуда это знает Лав?
Он как-то с подозрением поглядел на Лаванду. Та растерялась и только пожала плечами.
– «Откуда»… Ну, ты меня удивляешь, – заметил Гречаев. – Она может держать мел в руках, а ты спрашиваешь, как она могла что-то там узнать. Ты разве не помнишь, что по легенде воплотилось в меле?
Феликс зажёг и погасил зажигалку.
– Легенду я помню прекрасно, но причём тут это.
– Лунный мир, – настойчиво проговорил Гречаев. – Все эти невидимые ниточки, все эти связи всего со всем, всё общемировое, всё глубинное, то, чего мы обычно не чувствуем и не понимаем… Это мистика в высшем её проявлении. Она подвластна не всем, только исключительным людям – поэтам, художникам…. Причём тоже не всем, даже и в их рядах это исключения.
Феликс со странной, выдавленной улыбкой смотрел куда-то в сторону:
– Так Лав, значит, великий поэт и художник… Серьёзно?
– Могла бы им стать, – уточнил Гречаев. – Что точно – она настоящий мистик и, как мистик, видит многое…
– Лав. Лав – настоящий мистик и настоящее исключение, – Феликс хохотнул. – Смешно, – он щёлкнул с особой яростью и подпалил манжету. От неожиданности выронил зажигалку – она звякнула об пол – тут же подхватил её, она снова выскользнула из пальцев и упала второй раз. Феликс подхватил повторно; вставая, стукнулся о столик, но тут же выпрямился и спрятал зажигалку в карман. Взгляд его, окинувший Лаванду и Гречаева, говорил, что ничего не было и они ничего не видели.
– Феликс… – неодобрительно покачал головой хозяин квартиры. – Не нервничай так. Можно подумать, ты впервые сталкиваешься с мистикой.
– Кто нервничает? Я? Я спокоен, как последний гвоздь в гроб большого и светлого, – Феликс взмахнул руками и быстро вышел из комнаты. Из коридора ещё донёсся его голос. – Посмотрю, кому там ещё не хватило праздника жизни за вечер!
Его шаги затихли в направлении смутно долетавших сюда невнятных голосов.
Гречаев наклонился к уху Лаванды, тихо проговорил:
– Похоже, он вам завидует.
