Ксения Спынь
Чернее, чем тени. Ринордийский цикл. Книга 2
62.
Она забыла дату, отметил Кедров. Софи никогда не забывала дат исторических событий, они у неё будто хранились в особом отсеке, откуда она с лёгкостью извлекала их в любой момент. А уж такую приметную, которую и сам Кедров мог бы вспомнить…
Само по себе это ничего не значило, но если б только это. Она порой будто бы забывала свои же слова и мелкие поручения, смотрела с раздражённым непониманием, с выражением «что за пургу ты гонишь?» и только потом, как бы вспомнив, о чём речь, одобрительно кивала.
Он знал, что Софи злоупотребляет обезболивающим. Не постоянно, но периодически не выдерживает и срывается (за что, впрочем, едва ли можно было её осуждать). Но ведь так было всегда.
Тогда уголь?
Или всё сразу?
Про уголь ходили слухи – как и про другие колдовские амулеты, – что он со временем как бы завладевает «душой» владельца – его разумом, его силами… Впрочем, Кедров всегда считал это скорее народной страшилкой, чем истинным положением вещей.
Так или иначе, уголь по-прежнему у неё.
И безграничная власть – тоже.
У человека, который забывает свои собственные поручения.
У человека, который отмахивается от угрозы, способной перерасти в военный конфликт, со словами «прими меры… неважно какие… чтоб подействовало».
Меры он, безусловно, принял (вернее, передал это поручение в область, придав ему более конкретную форму), но не факт, что позднее результат устроил бы Софи. Окажется, например, что она имела в виду нечто совсем другое. (Допустим, послать их всех на строительство ГГД – вариант абсурдный, но в логику Софи вполне укладывающийся).
Возможно даже… Совсем необязательно, но это даже могло быть проверкой, изначально предназначенной для того, чтоб её провалили. Чтоб для ухода соратника был конкретный повод. Софи так уже делала.
Но пока он не мог судить, так или нет, лучше было бы заниматься конкретными поручениями. (Если его действительно списывают со счетов, это не поможет, но, возможно, оттянет время). Из оставшихся трёх, сколько Кедров понимал, самым важным и срочным Софи считала анонимное письмо.
Занявшись им, Кедров практически сразу заметил странное обстоятельство. Марка и печати, как им и полагалось, были на своих местах (печать центрального Притусконского отделения, куда поступали все письма из центральных регионов, и печать главного отделения Ринордийска). Всё выглядело вполне правдоподобно, кроме одного: изнутри на треугольнике клапана, ровно как и на лицевой стороне конверта, не было никаких следов клея, только остатки фабричной липкой полосы. Это письмо не открывалось, до того как его открыла Софи, а значит, не проходило внутреннюю проверку. Оно сразу попало в стопку бумаг.
Но печати… Кедров внимательно осмотрел их, ожидая увидеть умелую, но подделку. Но нет, с печатями как раз всё было нормально – штемпели настоящие, те самые, что хранятся в указанных отделениях и нигде более.
Не считая, конечно, точных копий со всех почтовых штемпелей, также в единственном экземпляре. Эти копии принадлежат Нонине, и, кроме неё, доступ к ним имеет только несколько человек.
И сразу – в стопку.
Чтоб подтвердить свою догадку – хотя он и так уже знал ответ, – Кедров ещё раз проглядел письмо, всмотрелся в неровные угловатые закорючки букв.
Вечный официоз и формальная вежливость благополучно убраны, надо признать. А вот каллиграфический почерк автору удалось вытравить не везде.
Кедров даже вздохнул с досадой. Как глупо. Можно было уж сразу и подписаться.
63.
К ночи Ринордийск стих.
Здесь прошёл дождь и усилил сырость узких окраинных улиц, но ничуть не прибил их тяжёлую пыль. В подворотнях и за толстыми стенами домов что-то порой шуршало, где-то вдруг раздавался короткий стук, и снова было тихо.
Кедров шёл по переулку. Не так уж сильно пришлось свернуть с обычного пути, чтоб выйти сюда. Зачем – он и сам не знал. Просто хотелось поговорить самому, выяснить причину до того, как за дело возьмётся Нонине.
Ну, или не возьмётся. Что и как он ей будет докладывать, Кедров пока ещё не решил.
Переулок вышел на широкий проспект. На ближней его стороне тускло горели фонари, их свет падал на шершавые кирпичные стены на углу, где остановился Кедров. На одном из кирпичей краской было выведено мелкое «Жри себя».
Невдалеке послышался тихий шум автомобиля, кто-то глушил мотор. Кедров на всякий случай подался в сторону от фонарей.
В самом деле, чего проще: доложить завтра как есть. Пусть решает сама.
Но какое-то странное любопытство гнало его, желание рассмотреть поближе, что это за причудливое нечто, какое оно из себя и как на вкус.
Вторая сторона дороги тонула в полумраке, свет фонарей едва доходил до тротуара. И там, на границе потёмок вдруг промелькнула лёгкая тень. Тень была… Да, как раз человеком, который ему был сейчас нужен.
Кедров шагнул на дорогу и окликнул:
– Китти!
Та остановилась:
– Да?
Он неспешно приблизился и многозначительно помахал перед Китти конвертом. Она абсолютно невинными глазами посмотрела на письмо, потом на самого Кедрова – с выражением «И? Вы что-то хотите мне сказать?»
– Ты, наверно, не знаешь, – начал он, – но частные письма Нонине, в отличие от официальных, проверяются вручную. Их не сканируют, а открывают, смотрят, нет ли чего опасного, и заклеивают обратно.
– Нет, мне это неизвестно, – спокойно подтвердила Китти, глядя по-прежнему вопросительно.
– В следующий раз кинь хотя бы в ящик, – съязвил он.
Китти непонимающе хлопнула ресницами.
Похоже, так и будет строить из себя дурочку. Кедров вздохнул и начал уже напрямую:
– Нет, ну зачем ты это сделала, мне просто интересно. Острых впечатлений не хватало? Или в отместку за трудовые будни?
Китти молча смотрела в асфальт.
– Это допрос? – спросила она совсем другим, глухим голосом, из которого исчез весь официоз и ничего не появилось взамен.
Кедров усмехнулся:
– Нет, допрос бы я вёл по-другому, – Китти продолжала молчать, глядя исподлобья. – Я не буду тебя сдавать. Мне просто интересно.
Китти некоторое время смотрела на него с сомненьем, затем чуть заметным кивком предложила последовать за ней.
Они шли по бесконечной безлюдной улице. Призрачный свет фонарей змейкой вытягивался вдаль, как гиблые огоньки, ведущие в трясину. Китти продолжала держаться в тени и шла, склонив голову, прижимая к груди какие-то бумаги. Ровно и мерно цокали её каблуки. Кедров неспешно двигался рядом, наблюдая за ней и ожидая, когда она начнёт говорить.
– Она невменяема, – наконец тихо сказала Китти.
– Да? – неопределённо проговорил Кедров. Китти быстро покосилась на него:
– А вы не замечали? – она снова отвела взгляд и продолжила негромко. – Я когда-то понимала, что и зачем она делает. Теперь она как… как машина, потерявшая управление. Она совершает страшные вещи и продолжает думать, что всё правильно. И некому даже сказать ей об этом.
– И ты решила выступить рупором правды? – чуть насмешливо спросил Кедров. Он умел изображать нужные эмоции, когда это было надо.
– Я не знаю даже, что именно собиралась сделать, – так же ровно, практически без интонаций говорила Китти. – На какой результат рассчитывала… Я ведь понимаю, что это ничего не поменяет.
– В отношение тебя, разве что. Такого, чтоб Нонине быстро всё переосмыслила и исправила, конечно, быть не могло.
– Я знаю, – кивнула Китти. – Но в какой-то момент… да, наверно, я на что-то надеялась.
Кедров внимательно смотрел на неё, никак не показывая, что и сам не очень понимает, на что рассчитывает и что собирается делать. По сути, Китти выкинула примерно то же, что в своё время Георг Аметистов, её предшественник, – сорвалась, сдали нервы. Но тогда было ещё много свежих сил, была общая идея и безоговорочная вера в Софи. Теперь же…
Осторожно, чтоб не сболтнуть лишнего на случай чего, он спросил:
– А почему ты всё-таки считаешь, что это она невменяема? Почему не допустить, что, скажем, это мы неспособны понять её планов? – тише, почти про себя он прибавил. – Понять, чего она всё-таки хочет.
– Ничего.
– Что?
– Она ничего не хочет, – повторила Китти громче, взглянув на него. – По крайней мере, ничего такого, ради чего она действительно бы делала всё, что делает. У неё нет конкретной цели… её планы меняются постоянно. Есть только разные желания.
– Может, ты даже знаешь, какие? – поинтересовался Кедров. – Ты всё-таки больше времени проводишь с ней.
Китти задумчиво смотрела в землю.
– Я думала об этом… Думала, чего может желать человек, обладающий почти безграничной властью. Как эта власть влияет на него. И я не могу понять.
– Да?
– Иногда мне кажется, что она мстит нам всем за что-то. Всем живущим, кто оказывается рядом с ней. Но потом думаю и понимаю… – Китти чуть мотнула головой. – Что нет… Что она просто делает всё это, потому что может. Потому что у неё уголь. И у неё власть. А у нас нет.
Она говорила тем же ровным безэмоциональным голосом, легко двигаясь по тени, и было в ней что-то нездешнее, что-то почти пугающее. И это было странно: из них двоих скорее уж ему приличествовало пугать Китти, а не наоборот. Но она так спокойно шла рядом, будто не на руках у Кедрова хранились доказательства её вины, будто не он завтра вполне мог предоставить их Нонине. (А помня, что со времён Аметистова у Софи прибавилось подозрительности и вряд ли она распрощается с Китти так просто, заподозрив её ещё в чём-нибудь, и учитывая, что вот уже два года все дела особой важности Софи поручает лично ему… впрочем, это ему не особо хотелось додумывать).
– Ты что-то разоткровенничалась, Китти, – сказал он вместо всего этого почти весело. – Не боишься, что я тебя специально провоцирую на антиправительственные высказывания, чтоб потом передать?
Китти пожала плечами:
– У вас в любом случае моё письмо. Ничего большего, чем там написано, я сейчас не сказала. Передайте Софи, что я автор, ей хватит ваших слов. Думаю, не так важно, – она обернулась к Кедрову, – кого из двоих она сожрёт первым, а кого – чуть позже.
– Прям-таки сожрёт? – он изобразил лёгкую улыбку.
– Да.
– Пока аппетиты у неё не слишком велики, – пробормотал он, прикидывая длину чёрного списка в соотношении с промчавшимися годами.
– Это только начало. Сейчас уже всё плохо, не так ли? – Китти искоса кинула взгляд. – Потом будет ещё хуже.
– Думаешь? – Кедров уже сам начал теряться, играет он с ней или говорит от себя настоящего.
– Да.
Всё тянулись вдаль огоньки, не греющие и не дающие света. Наверно, где-то за пределами этой узкой высвеченной полосы был какой-то мир… Да, наверно, был.
– Что дальше будете делать? – спросила Китти, низко опустив голову.
– Дальше… – он задумался. – Ну, с письмом что-нибудь придумаю. А вообще… Не знаю, если честно.
Он заметил, что Китти подняла голову и смотрела теперь куда-то наверх, за фонари. Кедров проследил за её взглядом, но увидел только мутный и выщербленный круг луны.
– На что ты там смотришь?
– Ни на что, – она резко опустила взгляд, затем вдруг остановилась и обычным дежурно-доброжелательным тоном сообщила. – Я пришла.
Кедров обернулся: да, точно, это действительно её дом.
Китти мило улыбнулась, будто бы и не было между ними всего этого диалога:
– Да завтра, господин Кедров.
– До завтра, Китти…
Она отвернулась от него и плавно нырнула в тень, из которой и появилась. Кедров почувствовал явное облегчение от того, что этот разговор закончен и это существо больше не рядом: всё-таки в личном общении Мисс Безупречность наверняка была довольно неприятным человеком.
Стоп. Да неужто…
Он вдруг вспомнил, о ком из коллег – других секретарей по связям с общественностью – рассказывал тогда прадед.
– Китти! – окликнул он ещё раз. – Ты ведь не Башева.
Та обернулась через плечо и, кажется, чуть усмехнулась (впрочем, в темноте сложно было разобрать):
– Это неважно.
И скрылась в потёмках. Ещё какое-то время слышался стук каблуков, потом и он затих.
Отлично. Просто отлично. Но что теперь делать ему?
Кедров взглянул ещё раз на конверт, аккуратно положил во внутренний карман ветровки.
Неважно, кого из двоих первым… Сожрут всё равно обоих.
Он прошёл немного вперёд, застыл под одной из светящихся плошек. Такие же болотными огоньками тянулись в обе стороны. Куда теперь – туда или туда?
64.
Вечер был тёмен и тревожен.
Или лучше сказать – ночь, Лаванда несколько утратила чувство времени. Эта вязкая марь, когда за окном черно, а по эту сторону – мутный жидкий свет, что давит на прикрытые веки… Это длилось уже долго, несчётно долго, до бесконечности, застывшей в одной точке. В голове тоже плескалась марь, и голова тяжелела, её тянуло книзу, но вокруг было слишком тревожно, чтоб разрешить себе прилечь или хотя бы просто закрыть глаза.
Запах гари… И волны… Сходящие с рельс поезда… Образы всплывали сами собой – незваные, неугодные – и опадали снова.
– Феликс… А ты никогда не видел того, чего не бывает?
– Это как? – он живо поднял голову.
– Я вижу сад… Большой сад с железными деревьями. Они чёрные и совсем без листьев – просто гладкие палки. На них сидят большие птицы. Они тоже железные, видно, как внутри у них вращаются шестерёнки. Иногда птицы кричат, и тогда… – она тщательно и тревожно поискала слов. – Получается странный звук – угрожающий и жалобный одновременно. Они умоляют и они требуют. Они просятся к тебе, а потом раздирают тебе руки. Они – стражники этого места. А в небе над садом вместо солнца – огромное пылающее колесо. Оно вертится и тащит за собой длинный огненный хвост. Оно страшное – это солнце… Но другого в этом мире просто нет.
Похоже, Феликс ничего не понял, хотя слушал очень внимательно.
– Да ты и вправду поэт, – только сказал он.
– Да? – Лаванда задумчиво перебирала мягкие пёрышки, отливающие перламутром, осторожно гладила их подушечками пальцев. – Мне кажется, это опасно – быть поэтом.
Феликс только вопросительно поднял брови, но, кажется, не собирался отвечать как-то иначе. В дверь постучали.
Они оба быстро обернулись. Стучали громко и без всякого ритма, просто удар за ударом. Стучал кто-то чужой.
Феликс сделал ей знак оставаться на месте, а сам тихо приблизился к двери и настороженно ловил всякий шум с той стороны.
– Послушайте, Шержведичев, я знаю, что вы там, – сказал голос снаружи. – Откройте дверь, и поговорим как мужчины.
Феликс оглянулся и быстро прошептал:
– Лав, за печкой – второй ход, через землю. Если что – уходи через него. Выберешься – беги к нашим.
Лаванда хотела было возразить, что ей неизвестно, где сейчас искать «наших», и вообще она не знает, как отсюда попасть хоть куда-то, и обязательно заблудится, да и вообще, как так… Но Феликс уже открыл дверь.
На пороге стоял мужчина в серой ветровке.
– Вы от Нонине? – осведомился Феликс с какой-то слишком уж подчёркнутой иронией в голосе. – Она всё же соизволила одобрить мой арест?
– Разочарую вас, но нет, – холодно и спокойно возразил гость. – Я пришёл по собственной инициативе.
– Очень интересно, и какая же инициатива может привести ссо-шника к антиправительственному журналисту?
– А почему вы решили, что я ссо-шник?
– По вашему лицу видно, – презрительно бросил Феликс.
– Ну, в общем, да, я действительно что-то в этом роде. Но к нашему разговору отношения это не имеет.
– Тогда что имеет?
– Может, вы всё-таки впустите меня? – предложил мужчина. Феликс раздумывал несколько секунд, затем всё же отстранился от двери.
– Заходите, – мрачно проговорил он.
Гость прошёл через закуток в круглую комнату, и Лаванда смогла теперь разглядеть его. Ему было лет сорок на вид, и он оставался в хорошей форме. Песочные волосы торчали неровными клочковатыми вихрами; глаза, и так небольшие, цвета старых обоев, теперь глубоко запали. Во всём его облике сквозила какая-то небрежность, которая, впрочем, ничуть ему не мешала и даже как будто была к месту.
Только войдя в комнату, он бросил быстрый цепкий взгляд на Лаванду. Феликс, нервно дёрнувшись, встал между ними.
– Это… – начал он.
– Ваша кузина Лаванда, я знаю. Успокойтесь, она мне не нужна.
Мужчина прошёл мимо Феликса вглубь комнаты, к окну, и там остановился. Ни на кого из них он больше не смотрел.
– Я понял, кто вы, – проговорил Феликс, следуя за ним ненавидящим и подозрительным взглядом. – Андрей Кедров, начальник охранки.
– Предположим, вы правы, – гость обернулся к нему. – Хотя эта должность называется несколько по-другому. В любом случае я здесь не в этом качестве, а как человек, обладающий некими полезными сведениями о Софи Нонине.
Феликс принуждённо рассмеялся:
– Ах да, вы ведь ещё и доверенное лицо крысиной королевы, как я мог забыть.
– Послушайте, господин Шержведичев, – Кедров шагнул к нему вплотную, но смотрел не в глаза, а как-то мимо. – Я не буду сейчас притворяться и скрывать своё отношение: я считаю вас наидряннейшим человеком. Но отношения отдельно, а дела отдельно. И если вы взаправду способны что-то делать, а не только трепать языком… – тут Кедров поднял взгляд, и несколько секунд они с Феликсом смотрели в глаза один другому – два классовых презрения. – То у меня есть информация, которая может оказаться вам нелишней.
Он отвернулся и отошёл на несколько шагов. Феликс с сомнением смотрел на него искоса.
– И что за информация? – наконец произнёс он.
Кедров что-то обдумывал, глядя в сторону окна и тихо отбивая пальцами дробь по тумбе. Похоже, он тоже сомневался, сомневался почти мучительно.
– Я знаю, где вы можете найти Нонине в одиночестве, когда при ней не будет охраны и телохранителей, – заговорил он. – Я надеюсь, вы сумеете воспользоваться такой возможностью.
– Нонине без охраны? – Феликс вопросительно изогнул брови. – И вы считаете, я поверю?
– Можете не верить, дело ваше, – сухо заметил Кедров. – В конце концов, это надо вам, а не мне.
Феликс раздумывал, покусывая губы. Видно было, как в нём борются недоверие к «сволочи» и нежелание упустить единственный, может быть, шанс на победу.
– Но… – проговорил он медленно. – Вы же, наверно, не просто так собираетесь поделиться информацией. Вам же, наверно, нужно вознаграждение? Я так полагаю, денежное?
Кедров метнул в него быстрый оскорблённый взгляд:
– Поберегите подобные предложения для ваших партнёров. Такие вещи не делаются за деньги. Если вообще делаются, – он снова отвернулся к окошку. – Если считаете, что мне так просто прийти сюда и вот так её сдать… Когда мы были практически… Да ладно, что вы понимаете, – резко оборвал он сам себя и, не глядя на Феликса, приблизился к нему. – Северо-западный лес, платформа «Болотная», двадцать минут по лесной тропе, поляна с большим дубом и ещё пять минут вглубь чащи. Суббота, девять вечера. Вот, пожалуй, и всё.
Он решительно направился в сторону выхода.
– Подождите, – окликнул его Феликс. – Можно мне всё-таки узнать ваши мотивы?
Кедров обернулся:
– Мои мотивы вас не касаются. Участвовать в этом я не буду, мешать – тоже. Надеюсь, вы всё запомнили.
Уже когда он был в дверях, Лаванда вдруг подала голос, неожиданно для самой себя:
– Господин Кедров! А кем были вы с Софи? Вы… не договорили…
Кедров повернулся к ней с удивлением – впрочем, абсолютно беззлобным. Он, наверно, даже не думал, что это существо в углу вдруг заговорит.
– Друзьями, – сказал он. – Мы были друзьями, если вы, конечно, понимаете, что это такое. Но это было давно. Теперь волчонок превратился в крысу, и настали совсем другие времена.
У каменной стены, под маленьким окошком Софи непроизвольно потянулась к револьверу.
– Вот, значит, как, – яростно пробормотала она, ничего перед собой не видя. – В крысу.
Она несколько задержалась в этот вечер и вышла на слежку уже хорошо за полночь – как оказалось, очень вовремя.
Ай да Эндрю. Вот сейчас взять и пристрелить его, на месте, как взбесившуюся собаку. Чего проще.
«Так, не горячись. Оставь револьвер, – сказала она себе. – Так дела не делаются. Надо подождать до утра. И дальше спокойно – с толком, с расстановкой…»
Да, именно так. Софи кивнула и, поплотнее закутавшись в плащ из крысиных шкурок, унеслась прочь сквозь тьму.
Закрыв дверь, Феликс с насмешливым недоумением на лице развёл руками:
– Я не понял, что это было, – он покачал головой.
– Это предательство, – тихо произнесла Лаванда.
– Так, на секундочку, – Феликс подошёл к её лежанке и присел рядом. – Ты с нами или с ними?
– С нами, конечно. Но как-то это… не очень хорошо…
Феликс негромко рассмеялся.
– Опять моралите разводим? – он смотрел на неё снисходительно, но в глазах мелькало плохо скрываемое облегчение от того, что опасность миновала. – Ты просто идеалистка.
– Может, и идеалистка, – согласно, но твёрдо отозвалась Лаванда. – Но это всё равно предательство.
